БОМБА ВО СПАСЕНИЕ
Тель-авивская набережная пустынна: накрапывает дождик. И вдруг неподалеку появляется группа – человек сорок, возглавляемая бодрым толстяком. Взгромоздившись на камень, установленный в честь бывшего мэра Тель-Авива Шломо Лахата, он начинает что-то увлеченно рассказывать. Ветер доносит взрывы смеха. Я подхожу и прислушиваюсь.
- Вряд ли кто-то нибудь из вас испытывает добрые чувства к полицейскому, когда он выписывает штраф за нарушение. Иные даже готовы затеять драку и не скупятся на выражения. Теперь в этом нет нужды. Взгляните на эту замечательную игрушку, - незнакомец демонстрирует толпе маленького резинового полицейского, болтающегося на шнурке. – Выезжаете из дома? Повесьте малыша себе на грудь. Получили штраф? Улыбнитесь полицейскому, поверните за ближайший угол и отыграйтесь на его двойнике, - начинается импровизированный спектакль с бедной игрушкой, которая награждается непечатными словами. В довершение всего ее безжалостно щипают и сжимают. Все смеются. – Ну что, полегчало? Можно «ехать» дальше. Мы находимся на знаменитом пляже. Здесь, с дня его основания, не покладая рук трудятся воры. Но только одному из них было суждено войти в историю. Впрочем, сейчас он вам сам об этом расскажет. Моти, ты уже здесь? – обращается он к кому-то невидимому. Со стороны моря, из темноты возникает улыбающийся мужчина в белой рубашке. – Знакомьтесь, Моти Ашкенази! – Толпа оживляется. «Ничего себе! Тот самый?!» - восклицает женщина, стоящая рядом со мной. И тут до меня доходит, что только теперь, спустя годы, я вижу человека, история которого в свое время стала одной из самых громких израильских сенсаций.
Много лет минуло с того дня, когда профессиональный вор и наркоман с большим стажем украл на одном из тель-авивских пляжей чужую сумку и обнаружил в ней бомбу с часовым механизмом. В то утро у моря было особенно многолюдно: школьные каникулы, разгар туристического сезона, к тому же – пятница, выходной. Моти проверил содержимое сумки еще на месте, не вынося ее с пляжа. Он мог бы убежать, повинуясь инстинкту самосохранения: ведь бомба готова была взорваться в любую секунду. Да и с полицией объясняться ему, вору со стажем, было не с руки: очередная кража, а он еще к тому же еще под домашним арестом за прежние делишки. Но Моти, недолго думая, взвалил сумку на плечо и понес ее в безлюдное место, после чего добежал до ближайшей гостиницы и позвонил в полицию - тому самому человеку, у которого отмечался час назад: одним из условий «домашнего ареста» была ежедневная явка в полицию. «Ты же только что у меня был, – недовольно отозвался тот. – Кстати, а что ты делаешь на пляже? Опять принялся за старое?» - «Послушай, здесь бомба!» – закричал Моти. - «Ты уже под «дозой»? – не поверил тот, но в голосе Моти было нечто такое, что не оставляло места сомнениям.
До прибытия полицейских Моти преграждал путь прохожим в опасную зону. Впрочем, все и так шарахались от него, как от чумного: при довольно высоком росте он весил от силы килограммов сорок, был страшно худ и изможден. Вскоре появились два мотоциклиста из дорожной полиции. Моти показал им содержимое сумки. Увидев бомбу, они отскочили как ошпаренные и начали вызывать службу безопасности. Завыли сирены, район оцепили. А Моти, между тем, отправился восвояси. Его жутко ломало, нужно было срочно принять дозу, а «заначка» была спрятана дома в надежном месте.
Едва он успел добрести до дома, как появились полицейские. Завидев их на пороге, мать Моти обреченно вздохнула: «Неужели вы не оставите нас в покое даже в Шабат?». Она давно привыкла к обыскам, во время которых переворачивался весь дом, но все же надеялась встретить наступление Субботы в мире и покое: в этот день в доме собирались дети и внуки, и она готовила еду для вечерней трапезы. «Твой сын герой», - сказали ей полицейские. «Вы что, смеетесь надо мной? Что он натворил на сей раз?» - не поверила она.
Вместе с полицией в дом явились представители службы безопасности: они хотели выяснить, где именно Моти нашел сумку со взрывчаткой – возможно, там имелись и другие взрывные устройства. А его, между тем, продолжало «ломать», и он с трудом понимал, чего от него хотят. Моти разрешили принять «дозу»: первый раз в жизни он делал это в присутствии полицейских.
Вслед за полицейскими нагрянули журналисты с телевидения, радио, изо всех газет. Ослепленный вспышками фотокамер, Моти рассказывал, как нашел на пляже бомбу. Журналисты осаждали и его мать. «Вашего сына наградят, он спас столько людей», - сказал кто-то из них, а она ответила: «Не надо никакой награды. Лучше спасите моего сына» (все годы мать боролась за Моти - младшего из своих семерых детей, тратя на его лечение последние средства. Сколько раз ей приходилось вызывать на дом «скорую», чтобы вытащить его из «криза», не дать умереть). Ее слова, в которых было столько боли, потрясли многих, в главное, были услышаны.
Вскоре Моти отправили на север страны, в один из лучших реабилитационных центров на север страны, где он лечился за государственный счет в течение целого года. Затем ему оплатили еще год лечения и посоветовали держаться подальше от Тель-Авива и старых дружков. Несколько лет Моти прожил на севере, где встретил свою будущую жену. После рождения детей семья перебралась в Тель-Авив, где проживает и по сей день.
***
…Мы встречаемся с Моти вечером, в его просторной квартире в Яд-Элиягу. Моти готовит ужин для детей - их у него четверо. Жена должна вернуться с минуты на минуту. Едва речь заходит о прошлом Моти, супруги, красноречиво переглянувшись, отправляют детей из салона в дальнюю комнату: им это слушать ни к чему.
Все пошло в его жизни не так после смерти отца. Моти был в семье самым маленьким, и ему сказали, что папа уехал. Мальчик все время его искал: однажды он побежал за какой-то машиной, думая, что в ней отец, и заблудился. Когда же Моти, наконец, сказали, что папа умер, он вообще перестал кому-либо верить. В школе часто дрались, и отцы побитый мальчишек приходили к учителю разбираться. Защищать Моти было некому. Мать после смерти отца осталась одна: семеро детей, всех накорми, одень, обуй. Мальчик нуждался в защите и, в конце концов, нашел ее на улице, связавшись со взрослыми парнями, наводившими страх на всю округу. Когда одноклассники Моти увидели, с кем он завел дружбу, его уже боялись трогать. А новые друзья стали поручать мальчику грязные делишки, прекрасно зная о том, что его, как несовершеннолетнего, не посадят. Приучили к наркотикам. Моти по-прежнему никому не верил и, когда подрос, предпочел промышлять в одиночку. Деньги доставались легко, их было много, но все уходило на наркотики. Под «дозой» он чувствовал себя королем, Моти казалось, что у него в руках пульт от всего мира. Но то была иллюзия. Без 6-7 граммов героина в день у парня начинались жуткие ломки, он плакал и желал себе смерти. Моти часто арестовывали, заводили «дела», один раз даже посадили на девять месяцев, но чаще отпускали из-за отсутствия свидетелей и недостаточных доказательств. Ведь он «работал» в одиночку и делал это виртуозно.
В то лето, когда Моти нашел бомбу, вся его жизнь была сосредоточена на пакетике с порошком, и он каждое утро отправлялся на пляж за чужими кошельками. Сумку, на которую было брошено полотенце, он заприметил сразу. Рядом валялась футболка, пара шлепанцев и ключи. Никаких сомнений, что хозяин вещей плавает в море. Оглянувшись по сторонам, Моти открыл сумку и начал шарить в ней в поисках кошелька, но неожиданно его рука нащупала гвозди, металлические шарики и кусок железной трубы. Заглянув в сумку, он увидел провода, часы, горящую красную лампочку, а под ней две кнопки. В первую минуту Моти растерялся: это действительно бомба, или у него галлюцинация? Подхватив сумку, он понес ее с пляжа. Удалившись метров на двести метров, забрел в укромное место и снова открыл сумку. Ошибки быть не могло: красная лампочка горела, часы тикали, от них шли провода, а внизу было полно гвоздей и металлических шариков. Моти позвонил в полицию, и это был единственный случай в его воровской жизни, когда ему пришлось сотрудничать с полицией.
Конечно, у него был страх, как у любого нормального человека. Позже он осознал, что с ним могло произойти нечто и пострашнее смерти. Ведь если бы бомба взорвалась и он умер, полиция, обнаружив на месте взрыва останки хорошо знакомой им личности, наверняка, причислила бы его к пособникам террористов, которые «купили» его за «дозу». Только представить себе, как после этого люди отнеслись бы к его семье? И что подумали бы о Моти его близкие? Он ведь вырос в хорошей семье, где соблюдались религиозные традиции. Его братья отслужили в армии. И слава богу, что бомба не взорвалась, и Моти смог рассказать полиции, как все было.
Он считает, что бомба спасла ему жизнь. Где бы он был сейчас, если бы не наткнулся тогда на сумку? На кладбище. Потому что все равно рано или поздно умер бы от передозировки. Но судьба уготовила ему другое: Моти «наградили» реабилитацией, и он вернулся к жизни. Он вспоминал тот день, пытаясь припомнить свои ощущения от происходящего и его не покидало чувство, что когда он шел с пляжа с сумкой, которая могла в любой момент взорваться, у него на плече сидел ангел. Ведь если бы произошел взрыв, он унес бы десятки, а, может, и сотню жизней – в то утро на пляже яблоку негде было упасть. Но этого не произошло.
После случая на пляже Моти еще долго одолевала пресса. Журналисты приезжали даже из Японии и Франции. О нем сняли фильм. Говорили, что случай уникальный: ничего подобного нигде еще не было. Моти сумел реабилитироваться благодаря поддержки матери и после лечения отблагодарил ее поездкой на родину - она не была в Турции пятьдесят лет. Их принимал мэр города, наслышанный об истории с бомбой, они побывали на развалинах синагоги, где молился когда-то дед Моти…
А затем в его жизни начались новые испытания. При том, что Моти уже был «чистым», его не раз увольняли с работы и выкидывали со съемной квартиры, хотя он работал изо всех сил и исправно платил за аренду. Узнавая о его прошлом, люди начинали бояться иметь с ним дело. В иные дни у Моти не было даже десяти шекелей, чтобы дать детям на сладости. Он еще на забыл, как можно легко и без проблем добыть гораздо большие суммы, он всякий раз останавливал себя, понимая, что стоит только начать, как уже не остановишься.
Однажды он нашел работу у подрядчика, который относился к нему как к рабу. Поскольку Моти очень нуждался в заработке, он был готов вынести любые унижения, и босс пользовался этим вовсю: кричал, обзывал последними словами, недоплачивал деньги. Когда же ему кто-то шепнул, что его «раб» был рецидивистом, известным в криминальной среде, он начал заискивать перед Моти, который видел в его глазах уже знакомый ему страх. Никто не верил в то, что преступник может стать другим.
У другой истории с работодателем, узнавшим о преступном прошлом Моти и тут же уволившим его безо всяких причин, было неожиданное продолжение. Через несколько лет они встретились в реабилитационном центре, куда бывший «босс» привел своего сына-наркомана. Узнав, что Моти будет заниматься реабилитацией его чада, отец побледнел. Видимо, подумал, что Моти будет мстить. А тот, напротив, подошел и пожал ему руку со словами: «Тебе не о чем волноваться, я сделаю все, чтобы вытащить из наркотиков твоего сына».
В иные дни дом, где жила семья, превращалось в маленький реабилитационный центр. Но однажды случилась история, которая Моти буквально подкосила: парень, которого они с женой подобрали на улице и боролись за него целый год, все же умер от передозы – и именно в тот день, когда их не было рядом, чего Моти до сих пор не может себе простить. Он даже не исключал того, что если когда-нибудь создаст реабилитационный центр, то назовет его именем этого парня.
…Когда семья вернулась с севера страны в Тель-Авив, Моти долго не мог найти работу – пришлось обратиться за помощью в муниципалитет. Ему пошли навстречу, но прежде созвали журналистов и устроили по этому поводу пресс-конференцию. «Скуп» заключался в том, что Моти получал место инспектора на том самом пляже, где в течение нескольких лет промышлял кражами и обнаружил бомбу. Когда ажиотаж в прессе стих, оказалось, что ему предлагают не постоянную, а временную работу - заменять в выходные инспектора, который стал религиозным. При том, что Моти и его жена тоже соблюдали еврейские традиции и их дети учились в религиозной школе, ему пришлось согласился: другой работы не было. Потом Моти тихо уволили, и ни на одно из его писем муниципалитет так и не ответил. Но ангел по-прежнему сидел на его плече: вскоре Моти удалось открыть свое дело, он занялся перевозками и неплохо обеспечивает свою семью. А в свободное время еще выступает повсюду с лекциями: рассказывает о своем прошлом и о том дне, который вернул его к жизни. Его мечта - открыть собственный реабилитационный центр для лечения наркоманов - пока не осуществилась, но Моти не теряет надежды. Ведь только тот, кто прошел весь этот путь до конца, опустившись на самое дно, знает дорогу назад и может указать ее другим.
… И вот ведь какая штука! Однажды Моти и его жену обокрали на том же самом пляже, где он много лет назад нашел бомбу. Моти очень разозлился и начал проклинать воров, но, осознав абсурд происходящего, улыбнулся и поблагодарил Всевышнего за то, что он дал ему возможность самому пережить чувства людей, у которых он воровал деньги много лет назад.
СТОРОЖ БРАТУ СВОЕМУ
В отличие от героев известной сказки братьев Гримм про пряничный домик, Моти точно знал, что попадет в беду, но так же, как и они, помечал пройденный путь. Он был уверен: однажды придет день, когда он отыщет по отметкам дорогу назад. За 12 лет, которые Моти Эзрад провел в камере, тюрьма не стала для него домом: он не скучал по ней в короткие промежутки, когда оказывался на свободе, но был еще недостаточно силен для того, чтобы найти себя за ее стенами и жить как все. Первое «дело» на него завели, когда ему исполнилось всего девять: к тринадцати годам их насчитывалось уже полсотни. Моти довел счет до двух с половиной сотен, после чего пустился в обратный путь. Это случилось в 1991-м году. В ту пору Моти перевалило за 30, за его спиной было три тюремных срока и 18-летний наркоманский стаж.
***
Моти возникает за спиной неслышно, приводя меня в легкое замешательство. Он – сама элегантность: черная рубашка и светлые брюки хорошего покроя; аккуратная стрижка. Моложавый, спортивный, подтянутый. Открытая, располагающая улыбка. О прошлом напоминает разве что едва заметный рубец от шрама на щеке. Ныне бывший преступник-рецидивист возглавляет добровольческую организацию реабилитированных заключенных, насчитывающую несколько сотен членов по всей стране. И когда он предлагает мне выслушать историю его жизни, я охотно соглашаюсь, чувствуя в нем хорошего рассказчика.
***
«Мы прибыли в 1966-м году из Марокко. Мать, отец и десять детей. Я среди своих братьев был седьмым по счету. Там, в Марокко, мои родители жили мечтой об эрец-Исраэль, а прибыли в государство Израиль, которое направило их в город развития Офаким, - начинает Моти и вдруг делает паузу, после которой неожиданно говорит. – А теперь я сделаю небольшое отступление и расскажу тебе о своей недавней поездке в коммуну «Зоарим», где реабилитируют бывших наркоманов. Она находится недалеко от Кирьят-Гата, и я выступал там с концертом. Но прежде была церемония, на которой тридцати подросткам вручали медаль за то, что они уже год не употребляют наркотиков. Их вызывали по очереди, и я обратил внимание на то, что слышу одни русские имена – Павел, Володя, Саша, Евгений... Я вдруг понял, что «русская» алия проходит то же самое, что проходили 30 лет назад мы, выходцы из Марокко. Получается, что государство не учится на своих ошибках, обрекая каждую алию на те же самые трудности. Поэтому я и согласился на нашу с тобой встречу. Назови это как хочешь: послание, горький опыт, - суть не в названии.
А теперь снова вернемся на 30 лет назад. Я рос в непростом доме: с одной стороны он был очень теплым и полным любви, с другой – здесь не знали иных методов воспитания по отношению к непослушному ребенку, кроме битья. Мои братья в детстве отличались послушанием и избежали порки, впоследствии они получили высшее образование и хорошо устроились в жизни. А я был совсем другим, слишком непоседливым, и потому мне часто доставалось. Когда ребенка то и дело бьют, у него в душе копится гнев, который ему хочется выплеснуть наружу. Мне было девять, и я пошел воровать. Не от того, что дома чего-то не хватало, а из-за неосознанного чувства протеста. Когда я сегодня встречаю в школе «Вову», или «Сашу», который смотрит в пол, не поднимая глаз, я точно знаю, что с ним происходит и как с ним разговаривают дома и в полиции. Между тем, что проходит сейчас он, и что проходил 30 лет назад я, есть всего одна разница: тогда не было всей этой обширной системы опеки несовершеннолетних правонарушителей. Попробуй, найди сегодня в Израиле девятилетнего ребенка, на которого заведено 50 дел в полиции: уже после третьего «дела» с ним начинают усиленно работать социальные работники и участковые инспектора. Я же имел дело только с полицией и судом. С девяти до 13 лет на меня завели полсотни дел: я крутился внутри системы, которой не было дела ни до меня, ни до моей боли. Родители не знали, что со мной делать и от отчаяния били, в полиции стращали тюрьмой. После 14-ти бить меня было уже невозможно - я вырос, зато с 15-ти можно было называть преступником и изолировать от нормальных людей.
Вот так меня система и переломала. А ведь я, наверное, чего-то стоил: родители с детства отмечали, что у меня есть способности к музыке, я хорошо играл в футбол. Но мне негде было применить свои способности: все шарахались от малолетнего преступника. Я был потерянный человек, изгой. Посмотри на эти листы, - Моти протягивает мне внушительную пачку листов с распечатками из полиции за двадцать лет – с 1971-го по 1991-й. – Разве это была жизнь? Я начал принимать наркотики с 14-ти лет, в 19 лет уже был на героине.
А сейчас я тебя, наверное, удивлю. Внутри себя я всегда знал, что я другой и что однажды придет день, когда я откажусь от прошлого и начну новую жизнь. Я ведь никогда не был жестоким, только воровал, и всегда в одиночку - у меня не было компаньонов. Чаще воровал, чтобы купить наркотики. Я катился вниз, но оставлял позади зарубки, надеясь, что они помогут мне отыскать дорогу назад. Когда у меня родилась дочь, я сказал себе: вот он и пришел, тот момент, которого ты давно ждал – пора возвращаться к нормальной жизни. Я отбывал в то время третий срок и решил порвать со своим прошлым, не дожидаясь освобождения, просто посадил «росток» и начал его поливать: перестал употреблять наркотики, отдалился от преступников, насколько это возможно в условиях тюрьмы, то есть стал жить другими интересами, работать над своим языком, избегая сленга, на котором говорят в криминальной среде. И еще мне захотелось что-то дать другим еще до того, как я освобожусь из тюрьмы.
Первый же коротенький отпуск, которые предоставляют заключенным, вставшим на путь исправления, я использовал на то, что начал обходить школы. Мне захотелось выступить перед подростками и рассказывать им свою историю, чтобы уберечь от подобных ошибок, но все директора от меня шарахались, и лишь один согласился выслушать, после чего произнес: «Интересная идея. Я должен подумать. Оставь мне свой телефон». Он позвонил мне в течение получаса – я даже не успел добраться до дома, и предложил выступить перед учениками во время очередного тюремного отпуска. Так я стал ходить из класса в класс, рассказывая подросткам свою историю. Ты бы видела, какими глазами они на меня смотрели! Между нами устанавливались те же понимание и гармония, которые бывают в хорошо отлаженном оркестре. С тех пор я работаю с детьми. Те, кто утверждают, будто заключенный возвращает свой долг обществу уже тем, что он провел годы в тюрьме, не правы. Надо уметь еще что-то давать людям – от себя, от своего сердца.
За годы, проведенные мной в тюрьме, ни один социальный работник не смог найти дорогу к такому парню, как я: это удалось сделать малышке, которая просто появилась на свет и была моей дочерью. Именно благодаря ей я сказал себе: все, довольно, не хочу больше иметь дело ни с полицией, ни с судом, к прошлому возврата нет. Между прочим, если тебе когда-нибудь скажут, что преступный мир не так-то легко кого-то отпускает, не верь. Тот, кто утверждает подобное, просто ищет повод, чтобы туда вернуться. Когда я встречаю на улице своих бывших товарищей – преступников и наркоманов, которые не нашли в себе сил начать новую жизнь, они говорят: «Молодец, Моти. Тебе это удалось!» и относятся ко мне с уважением. После того, как я не прикасался к наркотикам 16 лет, я чувствую себя крепким, как скала. Наверное, можно было бы обойтись без всего этого и прожить совсем другую жизнь, стать известным музыкантом, или футболистом. Но, что поделать, не случилось. Но слава богу, что меня не убили, или не покалечили в тюрьме, и я нашел в себе силы поменять судьбу.
Теперь пришло время объяснить тебе, почему я работаю с детьми. А кто еще смог бы объяснить подросткам на доступном им языке, насколько опасен путь, на который они ступили, или собираются ступить? Кроме того, я хорошо изучил систему, с которой сталкиваются несовершеннолетние правонарушители, изнутри, прежде, чем понял, насколько она неэффективна. Ни один социальный работник не расскажет подростку свою биографию, не поделится с ним своими личными трудностями, не станет говорить на равных. И когда ко мне приводят парня, с которым уже неоднократно беседовали и в полиции, и в других инстанциях, я сразу замечаю эти напряженные брови и взгляд, устремленный вниз. Мне не надо объяснять, где его боль, и чего ему не хватает: я ведь испытал подобное на своей шкуре. Я закрываю дверь, усаживаюсь рядом с парнем и начинаю рассказывать ему свою историю. Я говорю ему, что не собираюсь его судить – что бы он ни совершил, а просто хочу помочь. Я кладу перед ним чистый лист бумаги и говорю: «Сегодня ты украл велосипед (ограбил киоск, ударил ножом товарища) и находишься в этой точке. Я могу рассказать тебе, что с тобой будет происходить дальше через год, два или три. Все зависит от твоего выбора: решишь ты остановиться на этой точке или пойдешь дальше. Но знай, что бы ты ни выбрал, я всегда буду рядом, и, если дело дойдет до суда, пойду в суд, чтобы поддержать тебя хотя бы взглядом». Ты пойми, что он слышит подобное, может быть, впервые, потому что все другие только пугали его, предлагая единственную альтернативу: «Или ты прекращаешь, или тебя ждет специнтернат, а потом тюрьма». Мой подход совсем другой: не с позиции силы, или каких-то условий, а с позиции уважения его выбора. Поверь мне, что каждый пацан, запутавшийся в криминале, хочет из этого выбраться, но не знает, как. Все смотрят на него с осуждением, и вдруг появляется кто-то другой, который не стращает, не запугивает, а говорит – «успокойся, подумай и выбери сам. Я уважаю твой выбор, и я в любом случае буду рядом». Доверие и безусловная любовь, которых ему не хватает в другом месте, он получает от меня, и у него появляется чувство внутренней безопасности. Знаешь, сколько таких подростков прошли через мои руки за двенадцать лет? Даже если кто-то из них не смог порвать с криминалом, у меня нет права в нем разочаровываться: парень делал свой выбор для себя, я не для меня, мне он ничего не должен. Мир подростков, в отличие от мира взрослых, слишком хрупок. Даже у взрослых далеко не всегда получается.
Я не знаю, сколько я еще буду работать с подростками, и скажу ли себе когда-нибудь: «Все, Моти, хватит, ты уже вернул свой долг обществу и можешь заняться чем-то другим». Может быть, такой момент наступит, когда я, наконец, пойму, почему это случилось в свое время со мной?
Как бывший преступник и арестант с большим стажем, могу сказать тебе, что заключенные – народ недоверчивый и не слишком охотно идут на контакт со всевозможными структурами. Они не привыкли верить на слово. Скажи мне, почему общество постоянно тыкает меня носом в мое преступное прошлое, с которым я порвал много лет назад? Почему любой полицейский, остановив меня в числе других для рутинной проверки документов на улице, считает своим долгом препроводить в участок именно меня и непременно учинить обыск? Почему мою машину, в которой я еду с младшими дочками на прогулку, при дорожных проверках непременно обыскивают полностью, в то время, как у других водителей только проверяют документы? При том, что я столько лет работаю в школе с детьми и стольких из них я уберег от специнтерната и тюрьмы, неужели я не заслужил доверия и уважения, как любой другой человек? А почему бывший заключенный не может работать таксистом, ты случайно не знаешь? Почему ему ограничивают допуск на многие другие работы? Только потому, что много лет назад в компьютер была внесена запись о том, что он был судим? Неужели он должен носить на себе это клеймо до смерти? И еще один нюанс: всякий понимает, что у человека, освободившегося из тюрьмы, масса долгов. Почему же в таком случае надо в срочном порядке отправлять к нему судебных исполнителей и конфисковывать машину, которую он купил для целей заработка, чтобы прокормить троих детей и рассчитаться с долгами? Неужели нельзя подождать? Ты знаешь, у меня накопилось слишком много подобных вопросов…
ДВОЕ
Сын
Сюжет прост, даже банален, и все же присутствует в нем нечто, что вынуждает меня начать именно с этих слов: 30-летний мужчина в последний раз закрывает за собой дверь дома, когда мальчику исполняется пять, Почта работает исправно, но письма и посылки сыну почему-то не доходят. У мальчика новый (точнее - "новый русский") папа. Он покупает мальчику дорогие вещи и игрушки, посылает его учиться в английский колледж – тем и ограничивается все его присутствие в жизни мальчика. Потому что новый папа очень занят - вся его жизнь проходит в деловых поездках по разным странам.
Счастлив ли мальчик? Он еще слишком мал, чтобы ответить на этот вопрос. Он не вполне понимает даже, почему дети именитых пэров дразнят его "русским придурком" и не желают принимать в свой игры. Потом его отвозят на Кипр, где семья поселяется в красивом доме. У мальчика вдруг портится характер - переходный возраст! - и мама говорит: "Ты стал невыносим. Пожалуй, я отправлю тебя в Израиль к папе. Или - в Москву, в интернат", Мальчик, разумеется, выбирает папу. Которого он, правда, совсем не помнит и представляет почему-то с бородой. Он ищет в толпе родное бородатое лицо, а натыкается на улыбающегося гладковыбритого незнакомого мужчину: так вот он какой - его папа...
И начинается суровая жизнь двух мужчин. Суровая, потому что денег мало - на квартиру еще хватает, а на отопление уже нет, и мужчины спят в куртках. Телефон безнадежно отключен за неуплату. Папа питается овощами - они дешевле мяса, а мальчик ест корнфлекс с молоком и пиццу, которой его угощают многочисленные друзья. Папа не впадает в депрессию, и мальчик ни на что не жалуется – вдвоем им хорошо. Мальчик даже привыкает - по очереди с папой -_мыть посуду и пол, потому что женщины в доме нет и пока не предвидится: женщины предпочитают обеспеченных бездетных мужчин. Новых русских.
Отец
В начале этого замысловатого сюжета он живет себе в Москве. Живет припеваючи. Денег много. Работа (съемка детишек, военных, молодоженов) - непыльная. Жизнь - пустая. Рестораны, сауны, скоротечные романы, похмелье и скорое "прощай". И кажется, что так - в не слишком напряженных буднях и изматывающих праздниках - незаметно пройдет вся его жизнь.
Но в канун 30-летия, а может, чуть раньше, ему вдруг снится чудной сон: однополчанин дедушки сообщает о получении депеши, в которой черным по белому написано, что Саше (назовем его так) надлежит отбыть в Израиль и со смирением принять там все, что с ним произойдет. И что-то переворачивается в душе 30-летнего и немало повидавшего мужчины. Он пакует чемоданы и отправляется в Шереметьево со своей новой юной женой, оставляя в Москве первую жену, пятилетнего сына, квартиру и прибыльный бизнес.
И начинается трудная, абсолютно непривычная жизнь. Сборщик апельсинов, грузчик, столяр... А жизнь, как нарочно, подстраивает Саше все новые и новые испытания: расставание с женой; кража инструментов, купленных на одолженные деньги и предназначенных для открытия собственного дела; неудачное падение, травма, операционная... Он словно платит по старым счетам, испытывая лишения тех, на кого в прежней, московской жизни посматривал свысока; когда-то соривший деньгами, теперь живет, считая каждую копейку. И света в конце туннеля не видать.
Посвящение
А потом в его жизни вдруг возникает йешива, куда он бежит от кораблекрушения, именуемого разбитой любовью. Он изучает Талмуд, но через несколько месяцев вдруг понимает, что дальше - либо посвятить этому всю жизнь, либо возвратиться в привычный мир. Он слишком любит жизнь и обычные житейские радости. Он возвращается, но что-то для него вдруг меняется в этом привычном мире - все предстает в ином свете, словно кто-то свыше посвящает его в нечто такое, чему нет названия. Он бродит по Иерусалиму и УЗНАЕТ эти места – в какой-то из своих прежних жизней, в предыдущей инкарнации он уже явно здесь жил.
Иерусалим
И попробуй тут не поверить в чудеса, когда они происходят с тобой буквально на каждом шагу. Только вчера он снимал это сухое дерево с выразительными перстами ветвей, а наутро его спиливают. Только вчера он поймал в кадр эту причудливую игру теней, а сегодня в разбитом плафоне заменяют стекло и на землю ложится ровный, ничего не говорящий уму и сердцу световой круг. Окружающее меняется буквально в считанные часы. Мгновение запечатлелось, экспозиция разрушена, как декорации отснятого, фильма, - и повторить кадр уже не сможет даже Господь Бог.
Он забредает в глухие переулочки, опускается в колодцы дворов, забирается на древние стены. Ночной Иерусалим открывается перед ним, как пещера сокровищ перед Аладдином. Серые в сутолоке дня здания по ночам вдруг приобретают золотистый оттенок. Луна над стеной Старого города превращается в звезду Давида. Ночные тени, стирают суету дня, отбрасывая иерусалимские улицы на много веков назад. Без людей и машин так легко представить себе в этих хитросплетениях закоулков нечто такое, что происходило давно-давно...
Иерусалим прекрасен на каждом квадратном метре - от травинки до законченного пейзажа. Оказывается, не только в детстве присутствует это особое зрение, когда замечаешь каждый стебелек, каждую капельку в чашке листка, потому что ты мал и, значит, гораздо ближе к земле, чем взрослые, - они вроде тоже смотрят под ноги, но взгляд их обращен только к собственным мыслям. Какое наитие ведет человека с камерой по исхоженным улицам, помогает ему выбрать ракурс и щелкнуть затвором именно в то неповторимое мгновение, когда тени размыты, а контуры, напротив, особенно резки? Кто может ответить на этот вопрос? Саша зажигает красную лампочку, вынимает из проявителя лист фотобумаги и сам поражается запечатленному таинству. Наитие видит больше, чем обычный человеческий взгляд. Даже если это взгляд профессионала.
Зимняя ночь
Перед таинством природы самая изощренная фантазия - ничто. Не станем представлять себе, а просто откроем дверь дома и выйдем в иерусалимскую ночь, чтобы тут же остолбенеть от увиденного - поникшие под тяжестью снега верхушки пальм, рубины и аметисты цветов в серебряной оправе, ледяной бисер под ногами. Мираж, призрак, каприз. Еще полчаса, час - и ничего этого не будет, а будет темная каша под ногами и поникшие мокрые листья. И кто-то должен запечатлеть то предыдущее мгновенье, чтобы мы не забыли - оно действительно было. И мы выходили в ту ночь, шли по знакомым улицам, не узнавая их, касались рукой посеребренных ветвей, и они отзывались этому касанию неслышным звоном.
Двое
Вот так и живут в Иерусалиме эти двое, не замечая дискомфорта. И почему-то очень важно знать, что они есть, что они -такие. Мальчик - необычайно талантливый, способный воплощать в рисунке образы, рождающиеся у него в голове. И мужчина, который бродит по ночному Иерусалиму, с мистической непостижимостью запечатлевая мгновения, открывающиеся перед ним - посвященным - лишь однажды.