Глава 27. Неисповедимы пути любви

Шели Шрайман
КОРОЛЕВА И ПОЭТ

Она – королева еврейского народа, а он – богемный поэт, известный немногим. Она аскетична, он редко бывает трезв. Ее любовники – люди известные, их имена произносят вполголоса, он волочится за каждой юбкой. Ей - за сорок, ему - еще нет тридцати. Неисповедимы пути любви. Их яркий роман, продлившийся всего год, оставит по себе след - письма, стихи, посвященные ей, и дочь - как неопровержимое свидетельство того, что эта любовь действительно была, потому что Господь дарит красивых и талантливых детей только людям, истинно любящим друг друга.

Неисповедимы пути судьбы. Ее после смерти быстро забудут, а его любовную лирику неожиданно извлекут на свет, она обретет вторую жизнь и подарит автору известность. Пройдут годы, и они встретятся еще раз – на страницах Краткой еврейской энциклопедии, где актрисе Ханне Ровинеим и поэту Александру Пэнну посвятят большие статьи.

...Ханна Ровина родилась в начале прошлого века в семье богатых хасидов в городке Березино Минской губернии. Ученица Вахтангова, участвовавшая в создании «Габимы", она блистала многие годы на израильской сцене и объездила с театром весь мир. Существует легенда, что Ханна Ровина дала клятву посвятить свою жизнь театру и не выходить замуж. Она играла только главные роли (самая знаменитая - роль Леи из спектакля "Диббук"), за что была нелюбима другими актрисами, считавшими, что их карьера не сложилась именно из-за нее.

Говорят, что в жизни Ханна Ровина была человеком властным, знающим себе цену и несентиментальным. Она никогда не была замужем, но пользовалась успехом у мужчин. Была ли она красива - с ее резкими чертами лица, тонкими губами, короткими, слегка вьющимися волосами, - трудно сказать. Потрясающее впечатление производил ее аристократизм, завораживала магия актрисы. Когда Ханна появлялась на сцене, от нее невозможно было отвести взгляд. Ее никогда не видели без макияжа, без шляпы и перчаток, она всегда носила туфли на высоком каблуке. Словно примерив на себя однажды роль "королевы еврейского народа", она так и не смогла с ней расстаться.

Ханне Ровиной было уже 44, когда она полюбила Александра Пэнна, эмигранта из России, красивого, талантливого, сильно пьющего поэта, который был младше ее на 17 лет. Она встретилась с ним, когда ее слава была в зените: Ханну Ровину узнавали на улицах Тель-Авива, газеты посвящали ей целые полосы (позже, когда актриса ждала ребенка от Пэнна, с сообщений о ее здоровье начинались сводки новостей по радио). А он был непутевый, женатый, больше известный своими пьяными дебошами, чем стихами - в те времена его печатали мало. Но Пэнн был чертовски красив. Роман длился ровно год, после рождения ребенка Ханна Ровина и Александр Пэнн больше не встречались, хотя и жили в одном городе.

Ей была суждена долгая жизнь – 91 год, ему было отпущено гораздо меньше.

Но у них состоится еще одна встреча – уже после смерти. Встреча на экране. Звезду «Габимы» Ханну Ровину сыграет звезда «Гешера» Евгения Додина, уроженка Белоруссии, как и Ханна, а поэта Александра Пэнна – актер Цак Берман.

Начинается сюжет фильм с эпизода, когда Усышкин (действие происходит в 1930-е годы) отказывается дать деньги «Габиме». Он кипит от возмущения: «первая леди театра» Ровина (так называла ее пресса) не может играть роль проститутки, которую ей отвели в новом спектакле!

По фильму Ровина знакомится с Пэнном во время читки пьесы Бернарда Шоу «Ученик дъявола». Опоздавший на читку поэт тут же начинает флиртовать с молоденькой актрисой и при этом умудряется пригласить на свой день рождения Ханну Ровину, та отказывается: звезда «Габимы» не может прийти в богемное кафе, где будет пьянствовать шумная компания. И все же в назначенный час она появляется там - красиво одетая, с идеально уложенными волосами. С этой минуты начинается их бурный роман - со ссорами, примирениями, с любовью...

Удивительная история стареющей актрисы, полюбившей молодого поэта.

- Я всматривалась в ее фотографии, слушала ее голос, сохранившийся на пленке, говорила с теми, кто ее знал, -рассказывает Евгения Додина, - и все отчетливее понимала, какие мы с ней разные. Ханна жестче меня: она знала себе цену, была непререкаема в своих суждениях. Она царила в театре многие годы - можно сказать, всю жизнь, потому что театр и был ее жизнью. Мы были разными. Но что-то, чему нет названия, уже происходит, едва начинают снимать фильм. Я захожу в гримуборную Ханны Ровиной, сажусь наугад в одно из кресел, и актер «Габимы" Шломо Баршавит вдруг говорит мне: "Вот в этом кресле она всегда и сидела".

- Если бы ты работала с Ханной Ровиной в одном театре, вы могли бы подружиться?

- Мне кажется, она не была способна дружить с актрисами. Ханна - человек одинокий, она жила, как одинокая птица, была замкнута и никого в свою жизнь не пускала. Но в нашей судьбе определенно есть совпадения. Когда я познакомилась с Ави, он тоже был женат, но наш роман закончился браком. У меня, как и у Ханны, родилась дочь. В жизни Ровиной был человек, благодаря которому она состоялась как актриса. В моей жизни таким человеком стал Евгений Арье. Вахтанговцы создали "Габиму", мы - "Гешер": и в том, и в другом случае речь идет об актерах из России. Ровина играла женщину, в которую вселяется злой дух - эта роль ее и прославила. Когда я играла Ханну Ровину в кино, одновременно я репетировала в театре роль польки, из которой изгоняют дьявола. Еще одно совпадение или нечто, чему нет названия...

Потом мне вспомнилось, как я, 15-летняя девочка из Могилева, захотела увидеть Москву, села в поезд, а в пути вдруг подумала: "Что же будет с родителями? Они ведь с ума сойдут" - и сошла на ближайшей станции, чтобы вернуться назад. Эта станция называлась Березино, где родилась Ханна Ровина. Мне интересно было ее играть, но это не мой характер. Одно я знаю точно: эта роль возникла в моей жизни не случайно.

- Вахтанговцы, основавшие "Габиму", играли в старой манере, которую сегодня трудно воспринимать: весь этот пафос, патетика...

- Это так. Но я видела пленки с записями последних спектаклей Ханны Ровиной, где ей уже много лет. Она совершенно не чужая нам - видно, какая это замечательная актриса.


- А что касается личности? Ведь ты играла историю любви.

- Прежде всего мне хотелось сыграть женщину - противоречивую, со всеми достоинствами и недостатками ее характера, чтобы она не была "маской", "памятником" - из нее при жизни сделали легенду. Мне кажется, это получилось. Например, моя героиня может накричать на гримершу, сорваться на домработнице, потому что ждет Пэнна, а он не приходит. Она,
такая сильная на сцене и в жизни, оказывается, может быть слабой - в любви. Когда Пэнн заваливается к ней среди ночи пьяный со своими собутыльниками, она уничтожает его буквально парой фраз, но, понимая, что он сейчас уйдет, умоляет остаться.


- Почему у этой истории такой печальный конец?

- Мне кажется, Пэнн просто не выдержал славы актрисы, ее давления. Он все время был в ее тени, все время при ней, и ему трудно было с этим примириться. А с ее стороны это был,
конечно, поступок. Женщина, вся жизнь которой высвечена софитами в буквальном и переносном смысле слова, решается связать свою судьбу с чужим мужем, пьяницей, который к тому же на 17 лет моложе ее... Она наверняка отдавала себе отчет, какой может быть цена, но это ее не остановило. Она была женщиной. Она любила.


PS Из Краткой Еврейской Энциклопедии:

«Ханна Ровина (1899-1980) выросла в семье любавических хасидов. Унаследовала от родителей певческий талант. Зарабатывала уроками русского языка, служила гувернанткой в богатых семьях. В 1917 году приехала в Москву и участвовала в создании «Габимы». В 1920-м году исполнила в спектакле «Вечный жид» Д. Пинского роль матери Мессии (по ходу действия героиня плачет о гибели Иерусалима; историк еврейского театра М. Кохански писал: «Слышавшие этот вопль много лет спустя помнили дрожь в спине, рожденную плачем Ханы, будто предвещавшем ужасы Катастрофы»). В 1922 году в спектале «Диббук» по пьесе С. А-нского актриса сыграла трагическую роль Леи, которую театральная Москва признала шедевром актерского искусства.
В годы Второй мировой войны актриса выступала перед солдатами Еврейской бригады в Египте и в Европе и на подпольных собраниях Хаганы. Для израильской публики Ровина была не только ведущей актрисой, но и национальным воплощением женственности и материнства; израильские поэты посвящали ей стихи, художники писали ее портреты. В 1977 году она в последний раз вышла на сцену «Габимы» в роли герцогини Йоркской в спектале «Ричард Третий» Уильяма Шекспира.

Александр Пэнн (1906-1972), израильский поэт, писал на иврите. Родился в Нижнеколымске, Якутия, воспитывался у деда, рыбака и охотника. С десяти лет, после смерти деда, скитался по России от берегов Северного Ледовитого океана до Кавказа в поисках отца. В 1920-м поселился в Москве, учился в ГИСе (Государственный институт слова), посещал Государственный техникум кинематографии, был боксером. Стихи писал с юных лет. Поэт-символист И. Рукавишников ввел его в круг московских поэтов.

В 1927-м Пэнн уехал в Эрец-Исраэль. Работал на апельсиновых плантациях, на строительстве домов, был сторожем. Деятельно участвовал в создании первой в Израиле киностудии «Моледет». В 1930-м был членом репертуарной комиссии театра «Габима». С 1947-го – редактор литературного приложения газеты «Коль ха-ам». Поощряемый А. Шленским, начал писать на иврите и достиг высокого уровня виртуозности стиха. Его любовные стихотворения, отмеченные тонким проникновенным чувством и непосредственностью монолога (часто звучащего как диалог с женщиной), продолжают пользоваться популярностью».

И СОТВОРИЛ ОН ЕЕ ИЗ РЕБРА...

Первая скульптура

Наверное, так и выглядит Апокалипсис - они бегут не разбирая дороги, за ними поднимается зарево - все небо охвачено огнем. Молоденький лейтенант кричит: "Куда?", швыряет их на землю. Жуткий вой снаряда, оглушительный взрыв, тишина. Семилетний Песах Флит приподнимает голову из-под маминой руки, и первое, что он видит, - распластанного лейтенанта, у которого нет ног. По бабушкиному лицу струится кровь, мама корчится от боли - задело осколком. С одним из них, застрявшим в плевре, маме предстоит прожить всю оставшуюся жизнь.

В эти дни Песах вырезает свою первую скульптуру для маленькой девочки, которая без конца плачет - обронила в дороге куклу. Куклу ли она оплакивает или потерянный дом, место, где родилась, - ее тоскливый плач рвет сердца беженцев. Песах вырезает ножом кукольную головку, обматывает тряпками и дает девочке. Та успокаивается. А через две недели - очередная бомбежка, и девочки нет, как нет и ее родителей.

Песаху повезло - он сбежал оттуда, куда потом пришли каратели, - и уцелел. Все же, кто остался, были вбиты карателями в землю заживо. 40 человек. Семья Флитов была большой...

Бои местного значения

В одном таком месте - под Дрогобычем, где навсегда остались его сверстники - мальчики и девочки, которым уже не суждено вырасти, Песах поставит через сорок лет после войны памятник. Песаху Флиту - к тому времени одному из лучших на Украине скульпторов - поручат сотворить обелиск в память о погибших "советских гражданах" (слово "евреи" невыносимо для слуха обкомовских работников). И вот наступает день, когда с обелиска сдергивают покрывало, и взору собравшихся на торжественное открытие обелиска предстает величественный бетонный старик в талите, наброшенном на голову, прижимающий к себе худенького, с торчащими по-детски лопатками мальчика. У мальчика в руках скрипка.

- А что это у старика на голове? - удивленно спрашивает секретарь обкома партии по пропаганде.

- Талит, часть еврейской национальной одежды. А вы думали, что еврейский национальный костюм - это каракулевая шуба? - не удерживается Песах.

Высказывание дорого обходится еврейскому скульптору, а старика в талите тронуть не решаются: фотография с памятником, установленным на месте казни евреев под Дрогобычем, обходит многие газеты. В Бельгии демонстранты выставляют ее напротив дома палача Мэнтона, руководившего дрогобычской карательной акцией. В конце концов палача судят, а изображение памятника, изготовленного Песахом Флитом, помещается на обложку книги, описывающей международный процесс по "делу Мэнтона".

Потом в воображении скульптора возникает прозрачная ротонда, составленная из десяти фигур ("миньян") без лиц (тени людей, ушедших в небытие), вверху - ажурная вязь еврейской молитвы. Этот памятник пока в проекте, возможно, он будет установлен на месте расстрела евреев подо Львовом.

Лица погибших родственников Песаха снова и снова возникают из небытия, лишая покоя и бередя его по-детски острую память. Песах отливает из бетона десятиметровую поминальную свечу (памятник установлен во Владимире-Волынском), на которой помещает эти лица. Среди них лицо прадеда, имя которого он носит и чьи редкие способности, по всей вероятности, унаследовал. В родном местечке прадед Песаха лечил наложением рук людей, скотину, предсказывал события. В середине 193О-х одна из внучек старого Песаха уезжала в Канаду, ее оплакивала вся семья. «Не плачьте над дитем, которое уезжает, плачьте над теми, что остаются, - неизвестно, кто из них останется жив. Будет страшная война - земля смешается с небом..." - сказал старик. Так оно и вышло.

Спустя много лет правнук покойного прорицателя вдруг обнаружит в себе этот дар. Песах и сам не может объяснить, как он лечит людей от различных недугов: просто настраивается на человека, посылает ему мысленный импульс, и тому становится легче. У детей через пару дней вдруг сходтят бородавки, проходит анурез, взрослые избавляются от болей в суставах, бросают курить. Слух о целительских способностях Песаха быстро распространяется по Львову, к нему идут и идут люди. Он помогает бескорыстно, совершенно не помышляя в середине жизни изменять своему призванию. У Песаха к тому времени - трехэтажная мастерская в центре Львова, его памятники украшают российские, украинские, молдавские города. И почти всякий раз ему приходится выдерживать с советским и партийным начальством "бои местного значения".

- Почему у вас солдат голый? - спрашивают его обкомовские работники, рассматривая проект памятника павшему солдату.
В одной руке воин сжимает меч, в другой - ветвь, символизирующую мир.

- А когда вас вызывали на призывной пункт, вам не приходилось раздеваться? - парирует Песах.

- И все же - почему он голый? Что вы хотели этим сказать? - не унимаются чиновные люди.

- "Голыми мы пришли в этот мир, голыми и уйдем", - устало отвечает скульптор.


Обкомовские люди - люди темные, Библии не читали, а потому запрещают установку памятника "неодетого солдата".

Пигмалион

На 45-м году в его жизни появляется Она. Та самая, чьи портреты он рисует, лепит и высекает на протяжении десятилетий. 18-летняя Стелла входит в его мастерскую и удивленно замирает: из каждого угла на нее смотрит она самое, словно многократно отраженная зеркалом. Такого не бывает, игра воображения, обман зрения, сон. Но сон не проходит. Это Она, узнаваемая с первого взгляда. Образ, выношенный в глубинах его души и вдруг обретший реальность, переступившую порог его мастерской с вопросом: "Вы берете учеников? Я бы хотела у вас учиться..." Через два года у них родилась дочь.

Когда они работают на симпозиуме вместе (она вырезает из камня одну сторону скульптуры, он - вторую), их часто спрашивают: "Вы что, заранее договариваетесь, что и как делать?" - "Да нет", - отвечают супруги. Они и сами не могут объяснить, как это происходит. Между ними есть какая-то "химия" - вещь настолько тонкая... Они как бы смотрят в одном направлении, понимают друг друга без слов и часто путают, где чьи наброски и эскизы - ее, Стеллы, или его, Песаха.

От мысли до камня

Он начинает поворачивать тыльной стороной керамические головы, стоящие на полке, и открываются миниатюрные картины, помещенные внутри голов. Черная речка, дом, в который внесли смертельно раненного поэта, дорога, уходящая в никуда, в Вечность (Пушкин); старый еврей, кочующий из города в город со своей козой, мальчик Мотл с бочкой чернил (Шолом-Алейхем); маленький мальчик, играющий во дворе с собакой (израильский парашютист, погибший в Шестидневную войну)...

Образы приходят, словно проявляется пленка. Случайный прохожий, мелькнувший на миг и вызванный воображением художника. Многочисленное семейство, переходящее дорогу в религиозном квартале Иерусалима: самодовольный, напоминающий петуха глава клана; его вечно беременная жена; сыночек, похожий на своего папу; девочка, ковыряющаяся в носу; еще одна девочка, везущая в коляске своего младшего брата... Иной раз ему не нужно ничего воображать - только увидеть и запомнить. Великий Феллини черпал сюжеты своих будущих картин из собственных сновидений. Песах начинает видеть будущий памятник - до мельчайших деталей - задолго до того, как первый эскиз появится на бумажном листе. Он мысленно обходит каменную глыбу со всех сторон, с легкостью отсекая все ненужное, то, что мешает. Он видит памятник сразу в бронзе, мраморе или граните. Овцы, разбредающиеся в стороны, - евреи в галуте (скульптура установлена в парке Ган ха-Ацмаут в центре Иерусалима); печальная девочка на фоне полуразрушенной кирпичной стены (Анна Франк)...

Если бы абстракционист рисовал портрет Песаха, он, наверное, ограничился бы лаконичной линией или штрихом, изображающим движение. Песах - человек зрелого возраста: в его 64 ему можно с одинаковой вероятностью дать и сорок, и пятьдесят. Джинсы, джинсовая рубашка. Подтянут, спортивен, бородат. Он и правда находится в вечном движении, в его голове роятся новые идеи, он постоянно пробует то и это. И, глядя на его картины, писанные цветным воском (древняя техника, восстановленная Песахом по наитию), отлитые из воска скульптурные композиции, лепные головы "с начинкой" (двусторонние портреты - лицо человека и его судьба), резного Пушкина или резного Януша Корчака, трудно представить себе, что все это вышло из одной мастерской...


ОН, ОНА И ЯХТА
 
 
Они встретились не в самый лучший момент своей жизни. Она выживала после крушения семьи, у него семьи на тот момент как бы и не было: последние десять лет жили с женой в одном доме как чужие – ради детей.
 
Оба в любовь уже не верили. Он устал от «одиночества вдвоем». Она бежала из опустевшего дома, где не осталось ничего, кроме воспоминаний, а они доставляли такую боль, что впору было кричать. Когда я представляю ее в тот момент - маленькую, испуганную, взъерошенную, перед моими глазами встают два образа: Скарлет из «Унесенных ветром» и Кабирия из знаменитого фильма Феллини. Может быть, и он почувствовал в ней в тот момент что-то такое? И именно потому произнес фразу, которая давно уже превратилась в семейное предание: «Ну что ж, попробуем дать этому шанс».
 
А что же угадала в нем она, которая, завидев издали грузную фигуру мужчины огромного роста испытала единственное желание - сразу убежать? Но эскалатор неотвратимо, как судьба, уже тащил ее наверх и все пути к отступлению были отрезаны.
 
Они сели в кафе за столик, и он показался ей совсем страшным с его кривым носом, разноцветными глазами мрачноватым выражением лица. В нем не было ровным счетом ничего от  того худощавого , мужественного подполковника со снимка, который он прислал ей по Интернету. Впрочем, и она на отправленном ему снимке выглядела иначе: моложавая женщина, несущаяся на водных лыжах со счастливым лицом (недостатки фигуры были надежно скрыты оранжевым спасательным жилетом). В довершение ко всему ее новый знакомый сразу заявил, насколько важна ему его семья и дети, а потому ей сразу следует избавиться от матримониальных планов, если таковые имеются.
 
Она и сама не стремилась к обязывающим отношениям, поскольку все еще любила прежнего мужа, но, тем не менее, услышанное ее покоробило: да что он о себе возомнил – с такой-то внешностью! Пусть она не красавица, и ей уже 48,  но она женщина! Женщина, которую муж носил на руках на протяжении двадцати лет. При мысли о муже в ее сердце снова шевельнулась боль: любил-любил, а потом взял и ушел от нее к молодой женщине.
 
Они вышли из кафе. Он продолжал говорить, но она уже не слушала, только следила за мимикой его лица, жестами – он словно пытался от чего-то защититься, и вдруг от него повеяло чем-то таким по-мальчишески-трогательным, от чего сжалось сердце и ей захотелось чмокнуть его в щеку. Что она и сделала. Впоследствии она напишет об этом рассказ. А пока: ее новый знакомый, очевидно, истолковал ее поступок  по-своему и попытался обнять ее, но она вывернулась и побежала к машине.
 
Она не знала, позвонит он ей еще, или нет. Впрочем, это не имело никакого значения. Ведь она все еще продолжала любить своего мужа.
 
Он позвонил, и они стали встречаться, но всякий раз свидания заканчивались без обещания следующей встречи. Он просто говорил: «Пока!» и шел к своей машине. И так повторялось в течение нескольких месяцев. Он все еще был уверен, что их связь временная, и даже пытался выдать ее за кого-нибудь замуж, советуя обратиться в какое-нибудь свадебное агентство. Прошло еще полгода, они и не заметили, как стали необходимы друг другу. Он рассказывал ей о своих проблемах, она о своих, и каждый находил в своем слушателе поддержку и сочувствие, в которых нуждался.
 
Через год он сказал: «Я так больше не могу. Давай жить вместе». И на другой день его рубашки заняли место в том шкафу, где прежде висела одежда ее мужа. Он пришел в ее дом не один, а со своим любимым попугаем.
 
Потом он сказал: «Давай поженимся». И в тот же день начал заниматься разводом. И все вдруг стало устраиваться наилучшим образом, словно их союз был начертан на небесах. Вскоре их дети подружились, а его бывшая жена отнеслась к  новой супруге вполне  дружелюбно и даже звонила ей с поздравлениями в день рождения. Что же касается ее бывшего мужа, то он преподнес ей накануне свадьбы мезузу с благословением рава и сказал: «Твой новый муж - хороший человек. Береги его».
 
Накануне своего пятидесятилетия они чувствовали себя так, словно все еще только начинается. Свадьба состоялась в Эйлате, но хупы было две: одна - на борту судна, с участием рава и его помощника; а вторая - под водой, куда опустились четырнадцать гостей, включая новобрачных, их детей, друзей, а так же 75-летних родителей невесты и беременную жену ее старшего сына. Все событие снималось на видеокамеру. А потом было еще много разных событий: они много путешествовали (иногда – с детьми), арендуя яхты в других странах, а потом купили и свою собственную, на которой теперь проводят все выходные.
 
На этой самой яхте я с ними и познакомилась, совершив увлекательное путешествие от Хайфы до Акко и посмотрев тот самый фильм о подводной свадьбе, снятый пять лет назад в Эйлате. Что интересно: свадебный бокал новобрачные разбивали в плотном мешочке, чтобы не оставить осколков на морском дне; ктуба была надежно запечатана непромокаемой пленкой; целоваться пришлось трижды, всякий раз отнимая трубку от губ, поскольку фотограф не успевал запечатлеть столь важный момент; для полноты впечатлений участникам процессии предложили проплыть через подводную пещеру с резвящимися в ней стаями рыб.
 
На яхте
 
На берегу все изнывают от жары, обрушившейся на Израиль, а в открытом море - благословенная прохлада. Мы держим путь к Акко. Ветер натягивает паруса, яхта скользит вдоль  побережья, слегка покачиваясь на волнах. Рело следит за парусами, Галина управляет штурвалом.
 
- Когда я ее встретил, моя жизнь кардинально изменилась, - говорит Рело (фамилия?), 55-летний подполковник, чье имя навсегда вписано в историю Израиля. В 1982 году, будучи командиром военной базы в Шар ма-Шейхе,  он участвовал в церемонии передачи Шар ма-Шейха египтянам. Пожалуй, это был единственный момент в суровой военной жизни Рело (а продолжалась она четверть века – с … по … годы), когда он не мог сдержать слез. – К тому времени я уже не служил в армии, где моя жизнь была полна адреналина, семьи у меня уже практически не было, и я ощущал себя почти стариком. Вся моя жизнь сосредоточилась на детях, но они к тому времени уже выросли, и  уже не так нуждались во мне, как в детстве.
 
- Может быть, тебе это покажется странным, но с прежней женой мы ни разу не выезжали вместе за границу. Она работала, делала карьеру, но свободное время предпочитала проводить дома, - продолжает Рело. – А вот  Галина была совсем другой. Посмотри на нее, ей уже 55 лет, но в ней нет ничего от «бабушки». В ней живет 20-летняя девчонка, она постоянно в движении, все время готова открывать для себя что-то новое. Благодаря ей я снова почувствовал в своей крови  адреналин, которого мне не хватало с тех пор, как я закончил службу в армии. Иногда его так много, что я после выходных с Галиной неделю просто  «отдыхаю» на работе, при том, что она у меня достаточно напряженная и связана с постоянными заграничными командировками, - он смеется. – Но ты знаешь, пусть лучше моя жена всегда будет такой, чем превратится в домохозяйку. Рядом с ней я чувствую себя другим человеком.
 
- Раньше он курил как паровоз, а теперь бросил, - смеется Галина. – И еще похудел килограммов на двадцать с тех пор, как начал бегать со мной мои километры. В последние годы приучаю его к горным лыжам.
 
- А как же разноцветные глаза и огромный рост? Уже не мешают? – напоминаю я Галине фразу из ее рассказа о первой встрече с Рело.
 
-  Теперь мне кажется, что это очень красиво, - отвечает она с улыбкой. - Что же касается его габаритов – когда Рело приближается, чтобы обнять меня, я стараюсь успеть забросить очки, болтающиеся у меня на груди, назад, чтобы он снова их не раздавил. Но не всегда успеваю. В «Оптике» меня всякий раз спрашивают: «Вы что, эти очки под трактор кладете?» Я с каждым днем влюбляюсь в Рело все больше и больше,  и постоянно открываю в нем что-то новое. Это какая-то бесконечная история.
 
Погружение в прошлое
 
И все же нам не обойтись без этой главы, которая отчасти объясняет причину перемен в жизни моей героини.
 
Когда у женщины рушится брак, в котором  она была счастлива не один год – это всегда крушение. Важно, с чем она из него выходит. Моя героиня выживала не просто. Сначала пыталась превозмочь свою боль от известия, что у мужа есть другая женщина. До последнего момента пыталась склеить семью, надеясь, что он останется в семье. Когда надеждам места не осталось, появились мысли о самоубийстве. Она не умела жить без него, боялась, что не вытянет в  одиночку дочь-аутистку и сына, который вступил в опасный переходный возраст. Кроме того, в ней бунтовала женщина, привыкшая к мужской ласке. Ее бросало так, что хуже не придумаешь. Транквилизаторы, лихорадочные поиски партнера, интернетовская переписка со всем миром, куда она пригоршнями бросала свою боль, крича о том, как ей невыносимо от того,  что ее бросил муж и никому до нее нет дела. Ей советовали искать спасения в эзотерике, прочесть Ошо или Уолша, наконец, записаться на курсы духовного самопознания.
 
Она переключалась как могла. Подводное плавание, бальные танцы, учеба на шкипера, йога, тай-чи, рейки, танец живота, верховая езда, горные лыжи, прыжки с парашютом, игра на бирже, изготовление украшений  – ее увлекало буквально все.
 
Когда она приняла участие в восьмикилометровом забеге по хайфским горкам, мальчишки смеялись над ней, крича в спину: «Бабушка, ты из какого класса?». Зато сверстницы, аплодировали, стоя на обочине: ведь в отличие от них, она своим примером доказывала, что жизнь продолжается и в 50.
 
Потом у нее случился короткий, но бурный роман с 35-летним мужчиной, и она вновь ощутила себя желанной. Транквилизаторы больше были не нужны. Впоследствии, узнав, что ее бывший возлюбленный завел семью и ребенка, она искренне радовалась за того, кто вернул ей в свое время вкус к жизни. Кто знает, может быть, без него в ее жизни впоследствии не случился бы Рело. В том, что у того парня, и у Рело в доме жил попугай, она увидела  знак судьбы.
 
Сближение
 
Начало совместной жизни с Рело было непростым. Ей трудно было принять его доведенное до абсурда стремление к «бартеру» («если я мою посуду,  то ты – полы»). Ему – ее снобизм и привычка «подкусывать» безо всякого повода. Она на своем примере учила его отдавать, не требуя ничего взамен. Он одной фразой – «Ну сколько можно делать из меня боксерскую грушу?» однажды раз и навсегда избавил ее от старой привычки. После того, как супруги подружили своих детей от прежних браков, взяв их с собой в недельное путешествие на арендованной яхте в Турцию, их семейное судно было способно выдержать уже любые бури и шторма. Они, как и на яхте, стали настоящей командой и понимают друг друга с полуслова. А если случается ссора, то за ней обязательно следует  вполне дружественный «разбор полетов» и безоговорочное признание каждой стороной своих ошибок.
 
- Я счастлив с ней каждый день и каждую минуту, - говорит Рело.
 
- Я счастлива с ним так, как это бывает только в мечтах, - вторит ему Галина.
 
Пару месяцев назад у супругов появилось новое увлечение. Рело пишет воспоминания об израильских войнах, в которых он принимал участие, а Галина – смешные рассказы о пережитых вместе с Рело морских приключениях и о том, каких дров она успела наломать в своей жизни, пока не встретила Рело.

У ПИГМАЛИОНА БЫЛА ЖЕНА
 
У Пигмалиона была жена. Она могла бы спокойно прожить в его тени, стать  отражением, продолжением… убежищем, наконец. Но неожиданно стала и тем, и другим, и третьим, а так же умудрилась выстроить и нечто свое, совершенно от него независимое, чем немало  удивила супруга, неожиданно выпустив после сорока лет совместной жизни две оригинальных сказочных книжки – для детей и взрослых.
 
…В детстве ей сказок не читали – родителям были вечно заняты. Свою первую роль – бабушки - она сыграла в пять лет  в самодеятельном спектакле. Свою первую сказку прокричала под шум бурной речки в горах. А свою первую книжку сказок выпустила, когда сама уже стала бабушкой.
 
Книжка называлась «Подслушанные мелодии», внутри ее был диск, где Ася Левина-Хаит читала придуманные ею сказки под музыку Шопена. И в них оживали не только предметы, но и чувства: «Тоска уселась на диван и уткнулась в газету», «Обида обхватила его горло руками и прочно уселась ему на шею», «Боль никак не могла найти себе места. Она ждала и верила, что настанет ее время».
 
А еще в ее сказках оживали слова. Как, например, это случилось с надписью «Я люблю дождь», которая была выведена на стене дома и только ждала своего часа, чтобы соскользнуть вниз, полить все цветы и деревья в округе, вымыть улицы и машины, обрызгать ночных кошек.
 
Сказки были трогательные, забавные, мудрые. Но что интересно: слушая, а затем читая их, я то и дело ловила себя на мысли: «А ведь и вправду…», хотя речь шла о выдуманных вещах. Потом я поняла, в чем дело. Реальность в ее сказках настолько тесно переплеталась с вымыслом, что под конец уже трудно было понять, где заканчивается одно и начинается другое. Но важнее было не это: сюжеты, вышедшие из-под асиного пера, невольно заставляли задумываться над тем, чему прежде ты совершенно не придавал значения.
 
…Через год Ася выпустила еще одну книжку, совершенно неожиданную, где собрала под одной обложкой репродукции своих любимых картин известных художников – Марка Шагала, Анри Матисса, Пабло Пикассо, Огюста Ренуара, Эдгара Дега, Сандро Боттичелли – и сочинила на их сюжеты сказки. Получилось всего тринадцать историй. Свою новую книжку Ася назвала просто: «Под одной обложкой».  И это был своего рода вызов традиционному «Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Да, прекрасно, соглашалась Ася, но, в отличие от Фауста, предпочитала, наблюдать его в движенье.
 
Шкатулка, запечатленная Анри Матиссом, открывала нам то, что хранила внутри себя многие годы – любовные письма; мальчики с полотна Валентина Серова продолжали вести свой диалог о непонятном им мире взрослых; Врубелевский Демон предостерегал Царевну-лебедь от неосторожного шага, грозящего ей смертью; «Черный квадрат» Малевича «вздрагивал» от неожиданности, когда к нему прислоняли живую зеленую ветку; стражник, изображенный художником Верещагиным, вспоминал историю о том, как ему по приказу Тамерлана вырвали язык, а старая барыня с картины Василия Максимова грезила о былых временах и своей давно канувшей в Лету юности;

***
 
- В России я писала сюжеты для передач Центрального телевидения «Приходи, сказка», «Спокойной ночи малыши», «Ералаш», - вспоминает Ася Левина-Хаит. – А когда приехала в Израиль, мы придумали с Евсеем Тростаном передачу под названием «Наши внуки», которая шла по радио РЭКА. Мне ужасно не хотелось, чтобы она получилась «перстоуказующей»: «Это, дети, хорошо, а то – плохо...» И я решила: а ну-ка попробую рассказать о таких простых понятиях, как дружба, верность, взаимопонимание иносказательно, через все, что нас окружает. И тут такое началось… Сюжеты рождались из ничего – буквально из воздуха.
 
Однажды передо мной на улице возник мальчик, у которого на майке было написано: «Второй». Я спросила себя: а почему не первый? и каково это - быть всегда вторым? («…его иногда так и дразнили – «второй». Даже когда он был в другой майке. Вчера тренер похлопал его по плечу и сказал: «Ну, еще немножко, и ты будешь первым!» Мальчик не унывал и терпеливо ждал, когда уже оно наступит, это время…»)
 
- На стене нашего дома вдруг появилась надпись «Я люблю дождь!», написанная синим фломастером. В раскаленный летний день она воспринималась как крик чьей-то души. А наутро надписи уже не было - вдруг исчезла. Словно ее смыло ночным дождем, - продолжает Ася. – И я придумала про это сказку, которую назвала так: «Слова оживают». А потом сочинилась сказка про девочку, потерявшую улыбку с тех пор, как в доме появился чужой мужчина, произносивший одно и то же слово – «Нельзя», и о том как его однажды сдули («Господин «Нельзя», - обратился к нему Ветер. – Можно вас сдуть отсюда?! У нас столько дел! Нужно включить музыку, свет, написать шесть раз слово «радость», нарисовать радугу, полить цветы, а потом уже попрыгать на диване!» - «- Но этого делать нельзя!» – возмущенно вскочил господин. – «- Можно! Можно!» - прошлепали Тапочки. Господин «Нельзя» попятился к Двери, и та, пропустив, захлопнулась за ним с удовольствием. Улыбка влетела в комнату и села рядом с девочкой…»). Однажды я увидела в парке удода, который очень отличался своим ярким оперением и головным убором от чирикавших неподалеку серых воробьев. И у меня тут же сочинилась сказка про то, как сложно порой быть другим, не таким, как все.
 
А дальше началось вообще что-то невообразимое. Гуляя с собакой на улице, я услышала, как одна женщина бросила вслед девочке: «Никогда ее не прощу!» Я не выдержала и осторожно спросила: «Простите, это вы о ком?»  «О своей дочери!» - ответила женщина, и брови на ее переносице непримиримо сошлись. Мне ужасно не хотелось, чтобы в сказке про Обиду, которая сочинилась у меня после этой встречи, был плохой конец, и я придумала другой, не такой, как в жизни: мама прогоняет Обиду, поселившуюся у нее в сердце, и прощает свою дочь. («- Что это со мной? – удивленно оглядываясь по сторонам, спросила мама. – Как же это я? Неужели не слышу, как плачут?» - она распахнула окно и открыла дверь».)
 
***
 
Ася рассказывает мне об интересной и древней науке, которой она увлеклась много лет назад, невзирая на то, что одно только слово «сказкотерапия» у многих вызывало улыбку и соответствующее отношение - как к чему-то несерьезному, детскому. Ася убеждена, что сочинение и чтение сказок на самом деле – это очень действенная и мудрая помощь, которую мы можем оказать себе и близким. Ведь сказка – понятие вневозрастное. Бывают сказки для малышей, а бывают и для взрослых. И в конце концов, оказывается, что человеку гораздо легче расстаться с душевной болью, облекая ее в ассоциативную форму. Тоска, уткнувшаяся в газету – сказка о человеке, неспособном себя ничем занять. В конце истории он узнает простой секрет, как стать счастливым: самая большая радость бывает, когда ты делаешь что-то для других – это и наполняет жизнь содержанием. Ожившая телефонная трубка, тихо вздыхающая на столе у старика – образ одиночества: дедушка очень любит свою внучку, но она так редко звонит ему, у нее слишком много дел.
 
- Самое главное в сказках даже не действие, а последействие, - объясняет Ася. – Или иными словами, состояние, переживаемое человеком после того, как он выслушал сказку, или сочинил ее. Какие у него появляются при этом мысли, ассоциации, что он испытывает – легкую радость или грусть?
 
Однажды, проводя занятие психодрамы, я предложила взрослым людям написать какую-нибудь сказку. Когда я впоследствии читала их сочинения, то понимала, что на самом деле авторы писали о себе, о том, что их волнует. Пара лебедей, где один безуспешно пытается обратить на себя внимание другого, а тот все кружит над озером, ничего не замечая – это сказка о безответной любви и надежде. Цветок, который никак не хочет расти и, тем более, расцветать в горшке, сколько его ни поливай – сказка о нереализованных мечтах. Кусок чьей-то судьбы… Боль, пустившая в душе корни. Сказка может определить диагноз, и может исцелить. Никогда не забуду, как в страшные дни после столкновения вертолетов, унесшего жизни семи десятков парней, я предложила школьникам взять лист бумаги и нарисовать то, что случилось. Меня поразило, как иносказательно дети рассказывали о своем горе. На одном рисунке было изображено море и плачущие рыбы. На втором – ваза с поникшим, грустным цветком. Школьники рисовали не то, что произошло на самом деле, а свое состояние. И им после этого становилось немного легче. Дети ведь воспринимают многие вещи иначе, не так, как взрослые…
 
Я спрашиваю Асю, как сочиняемые ею сказки влияют на нее саму, на ее жизнь.
 
- Я не перестаю удивляться всему, что меня окружает, - произносит она  после недолгого раздумья. – Эта непосредственность восприятия у меня от мамы, которая, дожив до 94 лет, приходила в восторг от самых обыденных вещей. «Боже, посмотрите, какая красота! Какое сегодня небо…», - говорила она нам. И еще: хотя мне уже немало лет, я до сих пор ощущаю себя ученицей и постоянно чему-то учусь. Сказки для меня что-то вроде банка жизненных ситуаций - опыта, который никогда не бывает лишним, - и добавляет. - Сказку можно увидеть, стоит только захотеть. Я помню, в Москве был такой спектакль «Каштанка и слон»,  где шесть человек выводили на сцену огромного фанерного слона. Это было такое неожиданное зрелище, что дети в зале замирали и открывали от удивления рты, словно слон настоящий. 
 
Однажды, на очередном спектакле произошел забавный индидент: в момент, когда вывели слона, учительница вскочила, и, подойдя к сцене, громко сказала: «Спокойно, дети, слон не настоящий!» Позже я написала об этом целую историю, но сейчас хочу сказать о другом. Как это, оказывается, важно - суметь не разрушить чужую сказку, сохранить ощущение чуда, в котором нуждается каждый из нас.
 
Ася вспоминает историю, случившуюся с ней в детстве.
 
- Однажды ко мне подошла  девочка, которая была на несколько лет старше меня - училась в выпускном классе, и показала фотографию очень красивого парня, похожего на американского актера: «Это мой брат, он хочет с тобой дружить. Если хочешь, напиши ему письмо, а я передам». Я написала красивое, пространное письмо, сопроводив его эпиграфом. Брат девочки передал мне в ответ коротенькую записку, где он спрашивал, какие стихи я люблю. Вся эта история с перепиской продолжалась довольно долго:  я строчила целые сочинения на пяти-шести страницах, а он в ответ все спрашивал: «Что ты думаешь об этой книге, об этом спектакле?» -  и так без конца. Только встретиться нам так и не довелось: на  назначаемые в письмах свидания всякий раз являлась его сестра и говорила, что брату срочно пришлось куда-то уехать, или что он заболел и лежит с высокой температурой. В конце концов выяснилось, что никакого брата у девочки не было – просто она придумала такую игру. Но я-то писала настоящие письма…И к тому моменту их набралась уже целая пачка. Впрочем, нет худа без добра. Сейчас мне кажется, что именно благодаря той истории я и начала писать что-то для себя, а потом уже и сочинять разные истории для других
Это очень увлекательно и никогда не надоедает.


***

 
Мы снова возвращаемся к истории Пигмалиона.

- Я считаю, что поначалу Леня (режиссер Леонид Хаит) – Ш.Ш.) действительно был для меня Пигмалионом, - произносит Ася. – Когда мы встретились впервые, я еще была студенткой театрального института, а он – человеком состоявшимся, режиссером, у него уже была актерская труппа.  Леня многому меня научил, я стала его правой рукой, мы вместе преподавали в Гнесинке: он режиссуру, я – актерское мастерство, потом создавали наш театр «Люди и куклы»: Леня ставил спектакли, я учила наших студийцев премудростям профессии. И вдруг…
 
Ася вспоминает, как однажды в созданную ею в Москве «театральную гостиную» привели темнокожую девочку-подростка – замкнутую, колючую, недоверчивую. Один из гостей - композитор, развлекавший присутствующих фортепьянными импровизациями, играя их «звуковые» портреты - спросил у  Анджелы (так звали девочку), не возражает ли она, если он «сыграет» и ее? Та молча кивнула. Музыка получилась неожиданная – словно зазвенели колокольчики, а девочка неожиданно расплакалась. Позже Ася узнала, что она детдомовская, «дитя фестиваля» (так называли внебрачных детей, зачатых в Москве в дни международных фестивалей) и пришла в  «театральную гостиную» в сопровождении психолога. В конце вечера психолог неожиданно спросила Асю: «Вы не хотели бы работать в нашем детском доме?» И та, неожиданно для себя, ответила: «Да, хочу».
 
Пять лет – до выезда в Израиль, Ася работала в детском доме. Официально ее должность называлась «директор центра эстетического воспитания», на деле же она, по ее словам, занималась «человековедением», проводила с детьми занятия психодрамы. Она уезжала на работу рано утром, возвращалась поздно вечером: муж встречал ее у метро – в Москве наступили опасные времена. В те годы он полушутя-полусерьезно говорил друзьям: «Я теперь сирота. Ася все время в детском доме…».
 
- Детский дом был достаточно суровым местом, - рассказывает Ася. – Дети там курили, нюхали клей. Поначалу мои затеи всем казались глупостью, но постепенно дети увлеклись и им стало по-настоящему интересно все,  что мы делали с ними вместе. Когда я попала в больницу, они по очереди приезжали меня навещать – так чтобы каждый день у меня кто-то был. Потом, уже в Израиле, я получала от детей очень теплые письма.
 
…В Израиле Ася снова попыталась создать с Леонидом Хаитом театр. Будучи драматической актрисой, научилась работать с куклами. Потом, когда с театром не получилось, снова вернулась к психодраме. Колесила по всей стране, добираясь до самых отдаленных уголков. Из каждой поездки возвращалась усталая, но переполненная впечатлениями. «Ты не представляешь, какие там замечательные люди! Открытые, добрые, восприимчивые…», - делилась она с супругом.
 
***
 
…На протяжении всех лет израильской жизни в день рождения Аси в доме Хаитов раздается звонок из Москвы: звонят бывшие студийцы, ее ученики – четверо уже  заслуженные артисты, один (Валерий Гаркалин – Ш.Ш.) - народный. По традиции они всякий раз собираются в одном доме и по очереди передают друг другу трубку - так, чтобы каждый смог поговорить с Асей и поздравить ее с днем рождения.  
 
- Это уже не просто бывшие ученики. Они для нас с Леней давно стали родными людьми, - говорит Ася. – Что же касается нашей жизни…Мы прожили вместе долгую жизнь, стали абсолютными единомышленниками, понимаем друг друга с полуслова, и даже когда молчим. Осталась ли я его отражением, или сумела стать чем-то большим? – спроси об этом лучше у него.
 
- Признаваться в любви к жене через газету – это как-то слишком пафосно, - улыбается Хаит. – А потому скажу просто: Ася заведует в нашей жизни всем, и в том числе -  моей старостью. Она удивительный человек, яркая личность. Сейчас я даже думаю,  что  если бы не Ася, не ее бесконечное терпение и талант театрального педагога, вряд ли у нас что-либо вышло тогда, в Москве, с этой затеей - создать собственный театр. Ну какой из меня Пигмалион? Претендовать на эту роль для меня было бы в высшей степени нескромно.


30 СЕЗОНОВ ЛЮБВИ

Бывает так, что любовь продолжается и после смерти. Во всяком случае это произошло с Тами – женой всемирно известного дирижера Юрия Арановича, ушедшего из жизни два года назад.

Их пути пересеклись в 1972-м. Он родился в России, она - в Израиле. Он - известный дирижер, она - начинающая журналистка. Ему сорок, ей -двадцать. Он не говорит на иврите, она не знает русского. У него позади ленинградская блокада, репрессированный в 1938 году отец, нужда, "отказ", преследование кагэбэшников. У нее - беззаботное детство сабры в солнечной Рехавии, любящие родители, любимая бабушка. Между ними - целая пропасть. Но неисповедимы пути любви. Как он разглядел в красивой девочке женщину, которая будет следовать за ним тенью по всему миру, выберет для себя профессию быть его женой, заботясь о нем и оберегая от всех невзгод? Как она разглядела в немолодом мужчине с седой прядью в густой шевелюре того единственного, кого женщины ждут всю жизнь, однако, к сожалению, не всегда встречают?

Случайная встреча. Потом еще одна, во время которой он вдруг произносит: "Вы согласны стать моей женой?" От неожиданности она роняет бокал, осколки разлетаются в разные стороны. "Вот это на счастье!" - восклицает он. И вместо заготовленной уже фразы: "Но... вы меня совсем не знаете", - она неожиданно произносит: "Да. Я согласна". Они прожили вместе
30 лет - большей частью скитаясь по миру, - она повсюду следовала за ним, пока в Германии в 2002-м он не умер у нее на руках.

Они настолько любили друг друга, что это видно даже на снимках, где Юрий и Тами сняты непременно в обнимку и часто в одинаковых рубашках, которые подбирали специально. Даже прозвище у них было одно на двоих - Буба.

- Буба, ты не умрешь. Ты выкарабкаешься. Ты так нужен нам всем. Мы так тебя лю бим, - сказала она, сжимая его слабеющую руку в своей руке. Его последние слова и интонацию, с которой они были произнесены, она помнит отчетливо, словно это произошло всего лишь вчера.

...В великолепной неразлучной "девятке", которую с Юрием Ароновичем составляли его друзья, некогда, как и он, приехавшие из России, она была единственной саброй, но этого никто не ощущал. Юрий учил Тами прекрасно говорить, читать и писать по-русски, варить борщи, печь картофельные оладьи, подавать к столу картошку с селедкой. Тами свою очередь, обучила его ивриту. Между собой они говорили на смеси русского, иврита и итальянского, который выучили уже вместе из-за любви к Италии, где часто бывали. Эта история настолько самодостаточна, что не нуждается в украшательствах и комментариях, а потому пусть она остается такой, какой я услышала ее в изложении Тами.

Тами Арнович, урожденная Саксон. Монолог.

...Отец мой когда-то жил на Дерибасовской. Он приехал в Палестину в тридцать шестом. Мама прибыла сюда из Югославии, хотя корни у нее венгерские. Она была совсем молоденькой, намного младше отца. Иврита родители тогда не знали и для общения выбрали язык, которым оба прилично владели, - немецкий. Так что моим первым языком стал немецкий. Венгерский я выучила от бабушки, а на иврите заговорила только в три года, когда пошла в садик. Сейчас я свободно общаюсь на семи языках и неплохо говорю еще на двух. Моя мама, специалист по Шекспиру и английской литературе, работает в архиве с документами Государства Израиль. Недавно она обнаружила 12 писем Теодора Герцля, о существовании которых даже не подозревали. Папа в свое время перепробовал много профессий - долгие годы он вел образ жизни свободного студента, ездил с теми же чемоданами, с которыми прибыл в Палестину. Его уже десять лет нет на свете... Ну а я, отслужив в армии, пошла учиться в университет и начала подрабатывать журналисткой в газете, предназначенной для новоприбывших, где все статьи писались на легком иврите.

В тот знаменательный день, когда я встретила Юру, я отправилась на первое в своей жизни интервью - в белых брючках и белой кофточке, распустив по плечам длинные волосы. В доме, куда я пришла, было полно репатриантов из России, все стулья оказались заняты, и я присела на ковер. Но ко мне сразу же подошел худой мужчина с раной на лице - перед выездом его избили: КГБ не мог простить "предательства" главному дирижеру московского радио - и седой прядью в густой шевелюре и предложил свое место. Это было настолько непривычно для меня, выросшей в Израиле... Здесь ведь не принято ухаживать за женщиной, уступая ей место или подавая пальто. Тем вечером Юрий пригласил меня на концерт, который должен был состояться в августе, однако не сказал, что он - дирижер и что это его концерт. Я ответила, что еду с родителями отдыхать на север и вряд ли приду.

За день до концерта к моим родителям зашел сосед -ученик Сартра, известный профессор, - вместе с которым наша семья снимала домик на море. Я уловила краем уха, как он восторженно говорит о каком-то очень талантливом дирижере, приехавшем из России, очень приятном человеке с невероятным чувством юмора. И когда услышала имя "Юрий Аронович", просто подскочила: это же тот, кто приглашал меня на концерт! Я решила поехать. Добиралась до Иерусалима тремя автобусами. Мне повезло - в кассе еще оставалось несколько билетов на галерку. Трудно передать впечатление от концерта, программку которого я храню вот уже тридцать лет. То было что-то невероятное - с дирижерского пульта в зал шел такой мощный импульс, что люди просто плакали. После концерта Юрия окружили толпы людей, а я отправилась домой.

Узнав на следующий день о том, что я была на концерте, он попросил общую знакомую устроить нам встречу. Мы встретились в ее доме, откуда отправились на концерт, только на сей раз оба сидели в зале. Потом мы вышли на улицу, и Юрий пригласил меня к себе в гости. "Но я же вас совсем не знаю! - возразила я. - Что вы обо мне подумаете?" - "Ну что вы, как я могу подумать о вас плохое?"

Мы поехали в Рамат-Эшколь, где не было ничего, кроме домов, разбросанных среди песков. Поднялись пешком на шестой этаж - лифт не работал. В доме было пусто - если не считать сохнутовской мебели и тех необходимых вещей, которые обычно выставляют на улицу для репатриантов. На полу лежали стопки книг и партитур. Юрий поставил на проигрыватель пластинку с музыкой к "Пиковой даме", постелил на табуретке газету, вытащил банку соленых огурцов, бутылку коньяка и нераспечатанную коробку с фужерами, подаренными ему к празднику Рош ха-Шана на "Коль Исраэль", протянул мне, которая сроду не пила алкоголя, коньяк и огурец и спросил: "Вы согласны быть моей женой?" Фужер выпал, разбился. "Вот это на счастье!" - улыбнулся Юрий, и я ответила: "Да, согласна". У меня почему-то было ощущение, что это - на всю жизнь. Так оно и вышло.

На следующий день у меня от волнения подскочила температура - до 38 градусов, хотя я была совершенно здорова. Я сообщила маме, что выхожу замуж. "Ты хотя бы познакомь нас со своим избранником", - сказала она. Когда Юрий пришел в дом родителей просить моей руки, они были очарованы им с первой же минуты и стали большими друзьями на всю жизнь. Мама, готовясь к приходу гостя из России, нажарила целую гору котлет, И Юрий их очень полюбил, а потом всякий раз подшучивал над мамой: мол, в первый раз котлеты были по-больше, а теперь вон какие маленькие.

Свадьбу мы сыграли спустя восемь месяцев - на балконе Дома журналистов в Иерусалиме. Раньше не вышло, потому что Юра все время выезжал на гастроли за границу. Уже после его смерти я нашла дневник - эту маленькую книжечку в кожаном переплете моему мужу в начале шестидесятых преподнес Эмиль Гилельс, украсив дарственной надписью, - куда Юра, еще живя в России, записывал приглашения, приходившие разных стран, в том числе - из Израиля. Там огромнейший список, и против каждой даты Юриной рукой выведено: «Не состоялось". Советские власти не выпускали Юру за рубеж и один раз даже сняли с самолета, который должен был везти его в Париж. Когда я листала эти страницы, у меня руки тряслись. А когда Юра приехал в Израиль, его буквально засыпали предложениями известнейшие оркестры. Все хотели заполучить дирижера, о котором столько слышали, и не имели возможности увидеть.

Что же касается свадьбы, то она состоялась 20 мая 1973 года, в Лаг ба-омер - тот единственный день между большими еврейскими праздниками Пэсах и Шавуот, когда, по традиции, можно жениться. Раввинов рвали на части - в этот день свадьбы игрались везде. Раввин, который должен был делать нам хупу, прибыл буквально но за десять минут до появления первой звезды, когда все уже перенервничали так, что словами не описать. Если бы опоздал, свадьбу пришлось бы отложить очень надолго: у Юры начиналось большое турне. Свадьба была очень веселой. Юра все время шутил - даже под хупой. Откуда у него только брались силы? Ночью он прилетел из Милана, утром ушел на репетицию, а в четыре – прямо с репетиции - отправился жениться.

После свадьбы мы поехали к Юре. Заходим в квартиру, а он вдруг заявляет: "Знаешь, я такой голодный". Ну а в доме -ничего, кроме картошки и банки сардин. Картошка все никак не варилась, и в конце концов Юра съел ее полусырой... Утром я побежала в магазин. Подходит моя очередь в мясном отделе, и я говорю продавщице: "Два стейка". "Вы что, вчера поженились?" - спрашивает женщина, стоявшая за мной. "Да, а откуда вы знаете?" - "Ну кто же берет два стейка!" Люди тогда жили небогато и стейки покупали только по праздникам или по случаю особых торжеств.

...Юра был удивительный человек, без налета "звездности". Все цветы, которые ему дарили во время концерта, он тут же раздавал музыкантам, ничего не оставляя себе. И еще он страшно не любил, когда имя дирижера или солиста писали на афише крупными буквами, а композитора - мелкими. Когда в зале начиналась овация, Юра брал в руки партитуру и поднимал ее над головой, показывая, что он - всего лишь исполнитель, а главный герой - тот, кто сочинил музыку. У нас в гостях перебывало множество знаменитостей со всего мира, но нам никогда не приходило в голову попросить их оставить запись в тетрадке или автограф, как это часто делается в других домах.

...Еще в шестидесятых Эмиль Гилельс подарил Юрию свой концертный фрак, которым Юра очень дорожил, и хотя фрак был ему великоват, Юра надевал его на все концерты в течение многих лет. Потом фрак не выдержал - от времени - и лопнул на спине. Мы тогда были в Венеции и решили: пусть он навсегда останется в Большом канале, - опустили фрак с лодки в воду и наблюдали за тем, как он медленно идет ко дну. Фрак Гилельса лежит там уже тридцать лет - с 1974 года.

Галстук-бабочку Юра не любил, и я придумала замену, купив брошь в виде пингвина с большой жемчужиной в центре, которую Юра всегда надевал на концерт, что видно на всех фотографиях. У музыкантов разных оркестров даже сложилось поверье: мол, если прикоснуться к этой, жемчужине, концерт будет успешным. И с разрешения Юры они дотрагивались до броши.

Наверное, оттого, что в России у Юры была нелегкая жизнь - мальчиком он пережил блокаду и детства практически лишился, - он всю жизнь носил яркие цветные рубашки, с подсолнухами, машинками, и собирал разные "игрушки" - авторучки, курительные трубки, фотокамеры, от больших до миниатюрнейших.

...В чем-то Юра был очень непримиримым - например, когда постановщик пытался подмять композитора под себя, убирая отдельные куски произведения или произвольно меняя их местами. Никогда не забуду, как Юрий, улетев в Стокгольм на двухмесячные гастроли, вернулся оттуда на следующий же день, так как понял, что не сможет работать с режиссером,
вольно обращавшимся с классикой. Но при всем при этом Юра был очень чутким по отношению к другим. В Италии для мастер-класса, на который записались сто двадцать молодых дирижеров из разных стран, Юра очень трудно и мучительно выбирал одиннадцать человек и не знал, как сказать "нет" остальным.

Долгие годы я вела дневники, где описывала события нашей жизни: за три десятка лет таких книжечек набралось ровно тридцать. Только вот о своей жизни в России Юра рассказывал мало, и теперь я собираю эти сведения буквально по крупицам. Кое-что мне удалось узнать из советских газет и от людей, которые были свидетелями тех событий. Подростком Юра повсюду следовал за гениальным дирижером Натаном Рахлиным, не пропуская ни одного его выступления... А когда поступал в консерваторию имени Римского-Корсакова, члены приемной комиссии - ныне им уже за девяносто, они живут в Гило - сказали: "Молодой человек, вам нечему у нас учиться - вы можете у нас преподавать".

Еще одну историю я узнала из статьи, опубликованной в пятидесятые годы. Представьте себе: концертный зал консерватории, народу - битком. Все ждут начала "Женитьбы Фигаро", а дирижера все нет. Люди начинают волноваться, смотреть на часы. И тогда Юра, сидевший в зрительном зале, идет за кулисы и говорит: "Я вижу, у вас проблема с дирижером. Я знаю наизусть партитуру этой оперы. Правда, не репетировал с оркестром и певцами, но можно рискнуть". Опера прошла на ура - Юра не допустил ни единого сбоя.

Все эти сведения я собираюсь поместить на будущем сайте Юрия Ароновича в Интернете и использовать в книге, которая когда-нибудь увидит свет. Кроме того, я хочу снять о Юре документальный фильм - сохранились ведь записи его выступлений и мастер-классов. Сохранились и награды - например, орден Полярной звезды, врученный ему королем Швеции, и золотая медаль, которой Юру наградила академия Сиены.

Пока Юра был жив, я была ему женой, а теперь охраняю духовное наследие - хотя никаких завещаний он не писал, я знаю, о чем Юра думал и чего хотел. Когда-то Натан Рахлин сказал ему: "Станешь известным дирижером, помоги молодым". Что Юра и делал всю жизнь. И потому я решила назначить премию Юрия Ара новича для молодого дирижера, который победит на специальном конкурсе, - такие конкурсы будут проходить раз в три года. Первый состоится в декабре - среди прочих прозвучит произведение для струнного оркестра "Тропинки времени", посвященное Юрию Ароновичу израильским позитором Цви Авни. Идею конкурса молодых дирижиров имени Юрия Ароновича поддержали в Европе, благодаря чему победитель отправится на гастроли в Италию, Испанию и Португалию.

Что же касается моих личных воспоминаний... Я бережно храню ручку, которой Юра подписывал ктубу на нашей свадьбе. Тридцать лет, которые нам выпало провести вместе, были самыми счастливыми и для меня, и для него. Каждый раз после концерта, когда он, взмокший от напряжения, выходил со сцены за кулисы, я ждала его с полотенцем, чтобы тут же укутать и уберечь от простуды. А вот смерти уберечь не смогла - он ушел так рано, в шестьдесят девять лет. После Юриной смерти я получила соболезнования от музыкантов со всего мира - его ведь так любили… На могилу Юры я заказала памятник с отлитой из бронзы дирижерской палочкой. На камне высечен отрывок "Божественной поэмы" Скрябина, которую Юра очень любил и исполнял на своем последнем концерте в Париже осенью 2002-го.

ДОМ НА ГОРЕ

...Она в пять лет уже рисовала. Он в десять сотворил из казенного фортепьяно свой первый клавесин. Она гонялась в эрмитажном садике за дикими кошками. Он собирал из старых велосипедов мопед. Небо в городе ее детства было серым, низким, неприветливым. Небо в городе, где жил он, было высоким, солнечным и голубым. Она полюбила краски. Он предпочел звуки. Линии их жизни могли никогда и не пересечься – как не пересекаются линии «сердца» и «головы» на руке. Но они пересеклись: он узнал ее в тот момент, когда увидел в газете портрет. А дальше была поездка из Иерусалима в Кармиэль, где художницу Машу Орлович знали. Ему понадобилось всего два часа, чтобы ее найти.

Он приехал за ней. Но оказалось, что она не свободна. Вернее, не совсем свободна, потому что находилась в процессе развода. Но он этого не знал, и, поняв одно - она не свободна, произнес фразу, которая могла хоть как-то объяснить его неожиданный визит к незнакомым людям: «Я хочу предложить вам расписать клавесин».

…А потом они купили дом в тихом месте с видом на Кинерет, и в нем нашлось место для его клавесина, ее мольберта и многочисленных друзей, для которых они устраивали домашние концерты старинной музыки. Это был теплый дом, он притягивал людей, как магнит, потому что, как писал в своей пьесе Шварц, «настоящие влюбленные всегда приносят счастье».

Я все забегаю вперед, но было же в их жизни что-то и до этой встречи, обусловленной самой судьбой.

***

Конечно, было. В 18 лет она бросилась, очертя голову, за своей первой любовью, и обнаружила себя в затерянном в горах армянском селе. Одному богу известно, как она рожала там своих сыновей – ну да ведь рожали же наши прабабки в чистом поле! – и растила их в избушке, где зимой температура опускалась до трех градусов тепла, практически одна, потому что муж, известный художник, родивший почти на четверть века раньше нее, жил своей творческой жизнью. Что же удерживало ее в этом захолустье на протяжении семи лет – ее, девочку из хорошей еврейской семьи, воспитанную семьей и Эрмитажем, по которому ее мама водила группы? Отчего она предпочла мольберту маленький огород, где выращивала петрушку? Да, наверное, любовь и удерживала. Во всяком случае, родителям не удалось вернуть ее обратно в те годы, сколько ни пытались. А потом настал момент, когда она, подхватив детей и корзинку с нехитрыми пожитками, вдруг сама вернулась в Питер. И спустя какое-то время вновь бросилась, как в омут, в очередной роман и уехала со своим вторым мужем в Израиль, где ее и нашел Саша.

Когда она увидела его в первый раз, ее душа затрепетала: человек, живший в мире музыки, был для нее почти небожителем. А тут еще клавесин – что-то вообще запредельное…

Он же существовал в своем отдельном мире, слыша музыку даже в названиях звуков, из которых она состоит. Но самое непостижимое: в музыке Барокко он слышал ее состояние, ощущал ее душу, трепет, само ее течение – абсолютно все, до последнего атома.


***

…Они жили вместе уже седьмой год, и она мучительно хотела еще одного ребенка, который будет их общим, а он все медлил. На самом-то деле им и так было хорошо в доме, с балкона которого открывается головокружительный вид, и где так славно уживаются ее краски и его звуки. К тому же, в их жизни все это когда-то уже было: у него – взрослые дочери, у нее – взрослые сыновья.

В какой-то момент им показалось, что совместное бытие становится в тягость, - они разъехались на полгода. Он развесил в своем новом доме ее картины, она продолжала слушать в их старом доме его диски. Но ощущение, что привычное равновесие нарушилось, и образовавшийся пробел зияет пустотой, все росло и в какой-то момент стало невыносимым - их снова притянуло друг к другу. Почувствовав в себе биение новой жизни, она решила рожать. Саша был рад появлению сына, а вскоре Йонька и вовсе стал центром их большой семьи, где у него, кроме родителей, оказались взрослые братья и сестры: конечно, у каждого из них своя жизнь, иные живут и вовсе в других странах, но при первой же возможности устремляются сюда, в дом, где их всегда ждут и где им рады.

…А Сашин клавесин Маша все же расписала – правда, спустя много лет. На его внутреннюю крышку она нанесла рисунок по мотивам своих картин. Саше казалось, что исполненная таинственности панорама ночного старого Яффо более всего соответствует одному из самых любимых инструментов, созданных им за годы жизни в Израиле. Второй клавесин, который Саша берет с собой во все поездки, Маша украсила надписью по-латыни, которая в переводе звучит так: «Жизнь коротка, а искусство – вечно».

***

...Прошло четырнадцать лет. Иные друзья, которых прежде собирали в их доме домашние концерты, разъехались, иные ушли из жизни, появились новые. В Израиль приехала младшая Сашина дочь, а у его старшей, живущей в России, родился сын – первый Сашин внук. У старшего Машиного сына появилась славная девушка, а младший уехал заниматься экстремальным туризмом в Мексику. Так что минувший Новый год семья отмечала без двух старших детей, но в привычном кругу друзей. Зачитали трогательную поздравительную открытку от Даньки, присланную из Мексики, вспомнили его удивительно вкусные пироги, которые он пек когда-то к домашним концертам. Похвалили хлеб, испеченный к новогоднему столу старшим сыном Маши - Сашей. А потом на пороге возникли, к неописуемой радости Йоньки Дед Мороз и Снегурочка, в которых он сразу узнал отца и свою старшую сестру Машу. Снегурочка раздала всем карнавальные маски, а дед Мороз, вытащив из мешка подарок для сына, с улыбкой сказал, обращаясь к гостям и указывая на себя: «Все тот же Саша… С Новым годом!». Потом он привычно сел за большой клавесин – тот самый, который расписала Маша, сыграл пару композиций в стиле Барокко. Друзья потребовали песни Вертинского. И Саша с удовольствием спел их, аккомпанируя себе на клавесине.

***

Краски и звуки в монологах

Маша Орлович:

- Для меня творчество – это продолжением самой жизни, такая же неотъемлемая ее часть, как растить детей, готовить еду. Я рисую то, что меня окружает, и это является своеобразным продолжением моего бытия. В Питере мне было темновато, на меня давило его живописное пространство: в училище мне приходилось часто переписывать свои работы, которые, по мнению педагогов, не соответствовали стандартам, поскольку были ярче и светлее натуры. Израиль поразил меня своими красками и светом. Все здесь вызывало восторг: пейзажи, люди, внутренняя свобода, - хотелось бесконечно рисовать. У меня появилось «кошачье» ощущение привязанности к этому месту, я поняла что хочу жить только здесь.

Потом в моей жизни появился Саша, его музыка, его друзья-музыканты. Мне всегда говорили, что мои пейзажи очень музыкальные. А тут я стала еще писать портреты музыкантов, просиживая на репетициях и концертах и делая наброски, - этот процесс увлекает меня до сих пор.

Затем наступил период материнства, я ждала ребенка и полностью погрузилась в это невероятное ощущение - без конца писала портреты своих беременных подруг и кормящих мам. Недавно неожиданно для себя увлеклась печатной графикой, которой нас в училище не обучали. Это очень трудоемкая техника, и иногда я удивляюсь тому, как у меня хватает терпения при всей моей спонтанности и стремлении делать все быстро.

Рождение детей – это, по-моему, самое лучшее, что я сделала в своей жизни. Мы с моими мальчишками многое прошли вместе. Сегодня я смотрю на своих сыновей и радуюсь тому, какие они добрые, открытые, дружные, как любят и поддерживают друг друга.

Саша Розенблат:

- Французская клавесинная музыка воспринимается людьми, привыкшими к классике, как несколько монотонная, однообразная, с недостаточной гармоничной логикой.
Люди же тонкие, напротив, воспринимают ее очень хорошо - она медититавная, в ней содержится определенное послание исполнителя, обладающего большей внутренней свободой и природным чувством ритма и времени. Позднее, когда все это было утрачено, изобрели метроном, в котором музыканты прошлого не нуждались.

Начиная с 18-го века, когда королевские дворцы и церкви перестали содержать музыкантов и те вынуждены были позаботиться о себе сами, музыка вышла «на панель», стала агрессивной, потребовала такой формы возврата, как аплодисменты, в чем не нуждались музыканты прошлого, поскольку исполняли роль посредников контакта между гармонией сфер и слушателями.

Вся музыка давно уже написана, ее «золотой век» позади, и честные композиторы уже давно это поняли, вовсе перестав писать музыку; переключившись на исполнение существующей, либо выбрав, подобно Стравинскому, путь ироничного отношения к увядающему музыкальному искусству как к традиции. То, что зрело веками, в 16-м веке вылилось в многоголосие, из которого постепенно сформировалась тональность – то, что мы называем музыкой периода Барокко. Впоследствии Бах умудрился выстроить
хроматическую тональность средствами имитационной полифонии, - он единственный, больше этого никому не удавалось…

…Можно сказать, что я живу прошлым временем. Мне часто приходится бывать в разъездах, но я никогда не включаю в машине радио. Мне нравится состояние отключенности от суеты внешнего мира, я рад, что мы живем в таком тихом и удаленном месте, где ничто не мешает думать и заниматься творчеством.

***

Отступление, без которого не обойтись...

«Александр Розенблат, клавесинист. Выпускник Уральской Государственной консерватории им. Мусоргского. Обучался в Голландии и Германии реставрации клавесинов и молоточковых фортепиано, в Чехии – искусству исполнения музыки Барокко. Куратор коллекции старинных инструментов бар-иланского университета. Выступает с сольными и камерными (в составе Иерусалимского Фестивального и Израильского Камерного оркестров, Тель-Авивского Филармонического хора) программами в Израиле и за рубежом; участник престижных международных фестивалей, записал более 20-ти дисков с сольным и камерным Барочным репертуаром, а также ряд программ для Израильского радио. Член гильдии исследователей и реставраторов музыкальных инструментов (Оксфорд). Созданные и восстановленные им клавесины сегодня разбросаны по семи странам мира, один из низ находится в коллекции известного исполнителя Максима Венгерова».

«Маша Орлович, художница. Выпускница Ленинградского художественного училища имени Серова. Член Союза художников и скульпторов Израиля. Ее работы находятся в частных коллекциях в Израиле, России, Европе и США, а также в музее городской скульптуры Санкт-Петербурга. Выставлялась в «Rein Gallery» (Миннесота, США), «Israel House» (Калифорния, США), «Royal Medical Society» (Лондон), Музее городской скульптуры (Санкт-Петербург), «Center for Jewish Art» (Сан-Диего, США), «Association Friends of J.-H. Roman» (Стокгольм), Музее русского искусства им. Цетлина (Рамат-Ган), в Союзе художников (Хайфа), галерее «Фреско» (Тель-Авив), галерее деревни художников (Эйн-Ход), музей искусств (киббуц Гиносар), иерусалимском Доме Качества, галерее «Сафрай» (Тель-Авив). Работает в различных техниках: графика, акварель, смешанная техника, включающая элементы энкаустики (горячая восковая живопись). Пишет в жанрах городского пейзажа, натюрморта, обнаженной натуры, портрета и межжанровых композиций».

ДВЕ ПОЛОВИНКИ ОДНОЙ СУДЬБЫ

Недавно ему исполнилось 35. И у него есть все, что он себе когда-то вымечтал: любимая жена, дочки, дом, сад. Он учится в университете, побеждает на шахматных турнирах, ездит на футбол, путешествует. После того, что с ним произошло тринадцать лет назад, Евгений Гробштейн знает наверняка: жизнь прекрасна вопреки всему, и надо ценить каждое ее мгновенье.
***
Это случилось, когда израильская военная колонна уже выходила из Ливана. До границы оставалось не более пятисот метров. Евгений вел вторую машину, строго соблюдая дистанцию. И вдруг первая машина стала быстро удаляться. Он даже не успел понять, почему, рефлекторно нажав на газ. Это последнее, что осталось в памяти. Машина, в которой, кроме Евгения, находились еще пять человек (он даже не успел с ними познакомиться), подорвалась на мине с дистанционным управлением. Сержант, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, погиб на месте, трое солдат получили ранения, и только пятый уцелел: он рванулся вперед и успел нажать на тормоз, чтобы избежать столкновения поврежденной машины с впередиидущей.

…О том, что кто-то из солдат «дышал» за него целых десять минут до прибытия вертолета, Евгений узнает позже. Он придет в сознание лишь на третьи сутки, увидит возле себя маму и Майю, спросит «Что со мной?» и не услышит собственного голоса. Осколки, повредившие первый и второй шейные позвонки, лишат его возможности не только самостоятельно двигаться, но и дышать, глотать, говорить. Такие ранения считаются несовместимыми с жизнью, но на его счастье в больнице, куда доставят умирающего солдата, окажется хирург, однажды уже вернувший с того света офицера, получившего подобное ранение во время первой Ливанской войны. Правда...с тех пор прошло почти тридцать лет, и хирург из молоденького и отчаянно-смелого выпускника медицинского факультета давно превратился в солидного и уважаемого профессора, мэтра нейрохирургии, однако, он того случая не забыл…

***

Пожалуй, пришло время рассказать о Майе, чье имя мы пока упомянули лишь вскользь. Каких только узоров не вывяжет судьба по канве человеческих жизней. Еще в Латвии Майя и Евгений учились в одной школе, только в разных классах. Более того, они даже жили по соседству и не раз встречались у Жениной двоюродной сестры: о том времени напоминают черно-белые групповые снимки, где они сняты в одном ряду, а между ними – Майин брат.

Потом пути-дороги на несколько лет разошлись. Майина семья репатриировалась в Израиль, когда ей было всего пятнадцать, а Женя еще оставался в Латвии и оказался в Израиле лишь спустя три года. Уехал один, несмотря на протесты матери. Первое время жил в киббуце на севере, потом перебрался поближе к тете в Хадеру...Вот тут-то и произошла его первая случайная встреча с Майей. Женя зашел передать посылку из Латвии ее родителям, увидел Майю и сразу отметил про себя, как она выросла и похорошела за то время, что они не виделись. Потом они снова встретились - уже не случайно, но и это еще ровным счетом ничего не значило, поскольку в картине присутствовал третий лишний. Как оказалось, Майя нравилась не только Жене, но и его двоюродному брату. Что же касается Майи, то она еще выбирала...но в конце концов остановила свой выбор на Жене: он старше, серьезнее, собирается идти в армию…

Через три месяца «без пяти минут солдат» отправился просить руки у отца своей девушки. (Женя: «Я пришел к будущему тестю уточнить детали предстоящей свадьбы, а в ответ услышал, что это для нас слишком рано и нечего пока обсуждать!» Майя: «Когда мы с Женей начали служить в армии, то сразу поняли, что просто не можем жить друг без друга. В это время в Израиль приехала его семья, и тут уже мой отец сдался.

30 марта 1995 года мы поженились, а 10 марта 1996-го Женя подорвался на мине…А мы-то уже собирались приглашать друзей на празднование первой годовщины нашей свадьбы…»)

***

Первую годовщину свадьбы молодожены встретили в больнице, где Женю вытаскивали с того света, а Майя проводила долгие часы в комнате ожидания, заходя в палату лишь на короткое время, когда ей разрешали врачи.

Когда он понял, что будет жить, но обречен на полную неподвижность, они впервые поссорились. (Женя: «Я сказал ей, что она может от меня уйти. Ведь ей всего двадцать лет, и незачем обрекать себя на такую жизнь – с инвалидом. Майя сердилась на меня за эти слова, а я твердил свое, пока не понял, что она и в самом деле решила остаться со мной и никуда не уйдет. С этого момента я перестал ее доставать, и мы начали обсуждать, как нам строить нашу совместную жизнь в такой непростой ситуации». Майя: «Как я могла его оставить? Мы ведь любили друг друга, все чувства еще были такими острыми...меньше года женаты… И тем более: как я могла оставить его в таком положении… У меня даже сомнений никаких не было! Женя меня потом спрашивал: «Почему ты так решила?» Как будто это имеет какое-то значение... За тринадцать лет у нас не было никаких кризисов в отношениях, и я ни разу не пожалела о своем решении. Женя для меня – все: самый родной человек, друг, отец моих детей. Порой я спрашиваю себя: «Ну почему, почему это случилось именно с ним? Ведь все могло быть иначе…» Но тут же говорю себе, что по-другому уже не будет, не будет никогда, и надо радоваться тому, что у нас есть».)

***

Последние пять лет семья Гробштейн живет в Каркуре – в собственном доме, выстроенном в соответствии с Жениным замыслом, где все приспособлено для его нужд и нужд семьи.

- Я сказал архитектору: комнаты жены и дочек должны находиться на втором этаже, а моя – на первом. Ведь вокруг меня круглосуточно дежурят люди, которые за мной присматривают, и я не хочу, чтобы это мешало моей семье, - рассказывает Женя, произнося каждую фразу чуть слышно и с равномерными паузами на выдохе, поскольку за него дышит машина. – И еще дом должен был быть спроектирован таким образом, чтобы моя инвалидная коляска могла беспрепятственно проехать в любую комнату, и в том числе – подняться на второй этаж. В результате в проекте предусмотрели специальный лифт и широкие проходы.

…В этот момент раздается звонкий детский голосок. Похоже, Майя с детьми вернулась с прогулки. А с ними Оля - Женина одноклассница из Латвии, разыскавшая его через Интернет и приехавшая в гости.

- Мы с Женькой 16 лет не виделись, - смеясь, говорит она мне. – Но, как выяснилось, я не забыла его большие синие глаза, а он – мои веснушки.

Старшая дочка взбирается на колени к отцу и начинает рассказывать ему о своих впечатлениях от прогулки. Женя слушает ее с улыбкой, не перебивая.

***

После обеда все семейство вместе с гостьей отправится в Кейсарию, на море, а пока младшую дочку Хэли, которой всего семь месяцев, укладывают спать, старшей, пятилетней непоседе Сиван включают мультики, и у меня появляется возможность уединиться с Маеей на веранде.

- Это было в воскресенье. Утром Женя уехал в армию, а я на работу. Я ведь закончила службу в армии раньше него, - уточняет Майя. - Где-то в четыре к нам пришли двое военнослужащих. Им открыла моя мама. Они спросили меня. Мама ответила, что я приду к пяти. Гости попросили разрешения подождать и молча сидели до моего прихода. Мама чуть с ума не сошла: мой старший брат тогда тоже служил в армии…Только когда я вернулась домой, военные сказали, что Женя ранен и они могут отвезти меня к нему в больницу. Всю дорогу мои спутники молчали.

Зайдя в палату, я увидела страшное зрелище: Женя был едва различим за многочисленными трубками и подключенными к нему приборами. Он был без сознания. И потом, когда Женя уже пришел в себя, его первое время усыпляли, чтобы вывести из состояния болевого шока. Сначала мы общались с помощью русского алфавита: я указывала на букву, и Женя отмечал нужную взглядом, или я пыталасьпонять, что он хочет мне сказать, по губам. Потом ему заменили дыхательную трубку в горле на другую, так, чтобы он смог не только дышать, но и говорить.

Первый месяц мы жили между небом и землей, потому что никто из врачей не мог с полной уверенность сказать: выживет Женя или нет. Профессор, который его оперировал, отвечал так: «Сегодня - жив, а что будет завтра - посмотрим». И только через месяц мы услышали от него слова, которых ждали с такой надеждой: «Он будет жить, но – в таком состоянии. Это все, что можно было сделать».

Мы не сразу узнали о том, что в нашем положении можем иметь детей: оказывается, современные технологии это позволяют. Если честно, мы тогда вообще об этом не думали, поскольку были заняты решением других проблем – чисто-медицинских, бытовых… Потом началась моя учеба в университете, как мы и планировали до Жениного ранения. Я уже готовилась к выпускным экзаменам, когда мы узнали, что нам можно иметь детей, и сразу записались на процедуры. Мне довольно долго не удавалось забеременеть, но потом все получилось. Когда начались схватки, я думала, что первые роды – долгий процесс, и сказала Жене, собиравшемуся ехать со мной в больницу: «Уже девять вечера, тебе будет тяжело высидеть там целую ночь. Приедешь утром – будет в самый раз». Он на меня потом сердился, что не дала ему поехать, и Сиван родилась на исходе ночи без него. Зато с Хэли все было, как он и хотел: мы с самого начала поехали в больницу вместе, и Женя во время родов меня очень поддерживал.

- Каким он был до ранения? Изменился ли его характер после того, что с ним случилось?

Майя на минуту задумывается:

- Женя всегда был такой энергичный, спонтанный: пару минут не мог усидеть на месте - постоянно в движении. Его сложно было удержать дома, все время какие-то идеи: пошли гулять, поехали кататься на велосипедах… Я вот вспоминаю свое первое впечатление от нашей первой встречи уже в Израиле и Женю - веселого и вместе с тем внимательного и очень заботливого... Он совершенно не изменился, только все эти качества проявляются в нем еще сильнее. И еще, он теперь, как никогда, ценит каждое мгновение, которое ему отпущено.

У меня тоже изменилось отношение ко многим вещам после случившегося. Наверное, это происходит со всеми, кто пережил подобное. Я стала больше ценить жизнь и радоваться всему, что у меня есть, понимая: ведь потом у меня этой возможности может и не быть… Поначалу мне здорово мешало постоянное присутствие в доме чужих людей, круглосуточно присматривающих за Женей, потом я привыкла, тем более, что они работают у нас уже не один год. Когда мы хотим обсудить с Женей свои личные дела, просто просим оставить нас на какое-то время одних…

- Кто в вашей семье главный?

- Конечно, Женя. Я без него никуда: по любой мелочи бегу с ним советоваться. Или куплю какой-нибудь наряд, показываю: «Ну как тебе?» А он: «Примерь, тогда скажу, идет тебе это или нет».

Я Женю тоже во всем поддерживаю, - продолжает Майя, - даже когда он выдвигает совершенно фантастические идеи: например, поехать на стадион и посмотреть футбол; или отправиться за сотни километров в Беэр-Шеву на чемпионат Израиля по шахматам. Я тут же начинаю переживать: а как мы это сделаем чисто практически? Выдержит ли он? А потом мы просто пытаемся найти вместе с Женей оптимальный вариант, тем более, что микроавтобус оборудован специальным подъемником, и можно захватить в дорогу все необходимое. Кстати, надо отдать Жене должное: он не пытается привязать меня к себе, и если я хочу встретиться с подружками, или поехать за границу, никогда не скажет «нет», хотя и понимает, что без меня ему будет нелегко.

- А как распределяются ваши роли в воспитании старшей дочки?

- У Жени с Сиван в случае чего разговор короткий: «или сделай то, о чем тебя просят, или будешь наказана – после обеда не поедем на море». Она еще маленькая и не понимает, что на самом деле в таком случае будет наказана не только она, но и вся семья, которая лишится прогулки и останется дома. Впрочем, наказание может быть тут же отменено, если дочка перестанет капризничать. У меня более мягкий характер и я в подобных случаях начинаю упрашивать Сиван: «Ну, пожалуйста, сделай то, о чем тебя просят…».

Майя делает паузу, улыбается чему-то про себя, а вслух произносит:

- Я хочу только одного, чтобы наши дочки выросли умными, и все у них в жизни сложилось удачно.

***

- Вам не помешает, если я закурю? – спрашивает Женина мама Сима, когда я увожу ее во дворик для разговора. Она закуривает, смотрит куда-то в сторону, собираясь с силами, чтобы оглянуться на пропасть, разверзшуюся у нее под ногами тринадцать лет назад, о которой она предпочла бы забыть.

- Это ведь не первый раз, когда мой сын возвращается с того света, - начинает она свой рассказ. – Ему не было еще и двух лет, когда у него случился пневмоторакс: врачи считали, что мы его живым уже не довезем… В шестнадцать лет Женя пережил анафилактический шок из-за аллергии на антибиотики. Его спасло только то, что «скорая» прибыла по вызову мгновенно. После того, как мой сын выжил после такого страшного ранения в Израиле, у меня появилось ощущение, что, наверное, это судьба…

Первые недели после случившегося мы вообще не знали, будет ли он жить... Очевидно, в больнице решили, что нас уже пора готовить к худшему, прислали русскоязычного психиатра…Когда он произнес эту фразу… - Сима замолкает, отводит глаза в сторону, затем снова начинает. – Когда он сказал нам: «ТАМ ему будет лучше! и указал наверх, я обложила его матом, чего никогда себе не позволяла, и выскочила наружу. Муж мне потом сказал: «Я в жизни от тебя не слышал подобных слов, а тут ты говоришь такое врачу!»

В тот день, когда профессор, наконец, сообщил нам, что сын будет жить, хотя и останется полностью парализованным, я впервые перевела дух: «Главное, что живой…» О том, что, несмотря на такое тяжелое ранение, у меня будут от него внучки, я даже и мечтать не могла. Майечка – уникальная женщина. В 20 лет посвятить свою жизнь парню-инвалиду и родить ему двух детей… Я по профессии медсестра, десять лет работала в отделении интенсивной терапии неврологии, куда поступали больные с инсультом. Насмотрелась всякого…Иные жены бросали мужей после двадцати-тридцати лет совместной жизни, едва услышав от врача, что их супруги остаток дней проведут в инвалидном кресле.

Во многом благодаря Майечке мой сын вышел из этой истории оптимистом и ни разу за все время не впал в депрессию. Я бываю здесь почти каждый день, вижу, как они дорожат друг другом. У меня нет другого объяснения…это – любовь.

Кстати, моя младшая дочь до сих пор очень тяжело переживает случившееся, ведь Женя ей был в детстве и за папу, и за маму. Мы с мужем много работали, и ему часто приходилось отводить сестренку в садик и забирать ее оттуда. Между моими детьми тринадцать лет разницы…

Женя у меня с детства такой целеустремленный, всегда добивался, чего хотел. В 14 лет сам принял решение перейти в экспериментальный физико-математический класс. Потом не побоялся в одиночку уехать в Израиль… Даже в своем беспомощном состоянии он производит на других впечатление очень сильного человека. Помню, когда мой сын еще лежал в больнице Тель ха-Шомер, туда привезли молодого мальчика, который, катаясь на трактороне, сломал себе позвоночник в районе грудного отдела. Он не чувствовал своих ног, не мог смириться с тем, что отныне будет передвигаться в инвалидной коляске, твердил о самоубийстве... Его пытались вытащить из этого состояния родители, врачи, психологи, социальные работники, - и все без толку. Потом одна медсестра попросила Женю поговорить с этим парнем. Мой сын подумал и сказал: «Хорошо», и его отвезли к парню в палату. Не знаю, о чем они говорили, но парня после встречи с Женей словно подменили. Он уже не помышлял о самоубийстве и терпеливо учился себя обслуживать.

Был в отделении молодой мужчина, от которого ушла жена, после того, как у него парализовало нижнюю половину туловища. Он впал в депрессию, к нему направили психолога. И вот, представьте себе такую картину: психолог стоит перед человеком, сидящим в инвалидной коляске, пытаясь в чем-то его убедить. Мой сын тогда сказал психологу: «Для начала попытайтесь хотя бы сесть на стул, чтобы у вас получился разговор на равных». Сам Женя потратил очень много сил, пытаясь вытащить этого человека из депрессии. Кажется, небезуспешно. Во всяком случае сейчас у него есть маленбкий ребенок, семья… Он даже участвует в спортивных соревнованиях для инвалидов.

***

...Сложнее всего ему было учиться говорить и глотать. Потом начались другие трудности. Дочка подросла, стала задавать взрослым вопросы: «А почему папа сам не ест? Почему его кормят с ложечки? Почему он все время лежит и не хочет ходить?» Пришлось доставать старые альбомы, где хранились снимки самого счастливого периода их жизни – доармейские, свадебные... Родители пытались объяснить малышке случившееся на ее языке, так, чтобы она поняла.

Зато все остальное давалось на удивление легко. После того, как его отец подарил ему две книжки по шахматам, Женя начал брать уроки и через какое-то время играл уже настолько прилично, что смог заниматься с гроссмейсером и участвовать в заочных турнирах по переписке. Параллельно он учился в университете: его увлекала история древнего Рима. Затем освоил специальную мышку, которой управлял с помощью рта, свободно плавая в волнах Интернета и создавая потихоньку собственный сайт.
 
«Идея создать свой сайт появилась у меня давно. Сайт, где я мог бы рассказать о себе и своей семье, - этими словами Женя открывал одну из его страниц. - Из всего, что со мной произошло, я понял одно: очень часто мы сами усложняем себе жизнь! На самом деле все гораздо проще, чем это кажется! Я не хочу никого учить, как надо жить. Это просто мысли вслух, мой взгляд на жизнь из инвалидного кресла.

Весной 1996 года случилось событие, круто изменившее мою жизнь. Во время выполнения боевого задания я был тяжело ранен и полностью парализован. В первую минуту мне показалось, что жизнь закончилась, но я подумал, что если остался жив, значит, должен продолжать ЖИТЬ!

С тех пор прошло немало времени. В 2004 году у нас родилась дочь, а в октябре прошлого года - вторая. Я студент Хайфского университета, бронзовый призер чемпионата Израиля по шахматам по переписке...Меня окружают близкие и дорогие мне люди - любимая жена, родные, армейские друзья и друзья моей юности И самое главное: я был, есть и всегда буду безнадежным оптимистом!

Пришло время рассказать о моей замечательной жене.После ранения Майя и днем и ночью была рядом со мной. И в том, что я остался безнадежным оптимистом - ее заслуга. У нас замечательная семья. Правда, она чуть-чуть не похожа на другие семьи.

Все люди разные, но между нами много общего. Все мы задаем себе одни и те же вопросы: для чего живем? в чем смысл жизни? И чаще всего оглядываемся назад, когда уже прожит приличный отрезок жизни. Мне пришлось все переоценить и переосмыслить намного раньше… Я стал проще относиться к жизни и замечать то, чего не видел раньше. Я радуюсь всему: пению птиц, закату, солнцу…

Иногда я слышу слова сочувствия по поводу того, как мне тяжело и как трудна и непроста моя жизнь. Но я с этим совершенно не согласен! Да, ранение перевернуло мою жизнь. И не только мою, но и жизни тех, кто меня окружал. И я должен был заново всему учиться: пить, есть, говорить. Конечно, сразу после ранения я нуждался в поддержке, и такая поддержка была! Но, как говорит старая пословица, можно привести коня на водопой, но нельзя заставить его пить. Никто не мог за меня решить, что мне делать дальше. Я видел, что небезразличен очень многим, и это еще более убедило меня в том, что нужно продолжать ЖИТЬ, несмотря ни на какие преграды!

Возможно, что кто-либо другой в подобной ситуации начинает думать, что он никому не нужен. Я абсолютно уверен, что это не так! Я решил рассказать здесь о себе и поделиться своим оптимизмом, потому что не раз убеждался: нужные слова, сказанные вовремя, могут многое изменить! И если после того, что вы прочли, ваш взгляд на мир станет более оптимистичным, значит я не зря потратил свое время. Значит все не так уж плохо!»

ОТ БРЕГОВ НЕВЫ ДО СТЕН ИЕРУСАЛИМСКИХ

...История, начавшаяся в рисовальных классах Петербургской академии художеств на брегах Невы, продолжится спустя тридцать лет в графических мастерских Тель-авивского дома художника. Только пока они этого еще не знают. И вообще он женат, а она строгих правил. Так что шансов никаких.
«Послушай, там в конце коридора, в последнем классе девчонки рисуют, - говорит ему приятель, - одна такая хорошенькая, иди, посмотри». И он идет. Из любопытства и эстетических соображений. Девчонка, действительно, хорошенькая. А он с его перфекционизмом затачивает карандаши лучше всех, потому что любит в рисунке точность. И предлагает заточить ей карандаш.

- Вот, с тех пор я Тине и затачиваю карандаши, - смеясь, говорит известный художник-график Илья Богдановский. – Если жена когда-нибудь научится это делать сама, может быть, я буду уже и не нужен. А отношения мы выясняем до сих пор, потому что у нас разные представления об искусстве.

Подумав, добавляет уже серьезно. – Кстати, точности в рисунке можно добиться только хорошим инструментом. Карандаш для меня – орудие нападения, я резинка – орудие спасения. По поводу моих рисунков в академии часто спрашивали: «Как это у тебя получается – такие абсолютно точные линии?», на что я отвечал: «Да ничего особенного, заточи карандаш, как я, и у тебя получится», - опять смеется.

...А теперь переместимся из израильского дома Богдановских, окруженного соснами Бейт-Шемешского леса, снова на брега Невы эпохи застоя – к началу истории.

Илья увлечен. А у девушки твердые моральные принципы: «С женатыми в «Сайгон» (популярное ленинградское кафе – Ш.Ш.) не ходим!» На этом все могло бы и закончиться. Но через год они случайно встретились на Садовой улице. Он шел с приятелем в Русский музей на выставку, она вела за руку ребенка лет пяти. «Как же так? – подумал он. – Девушка, отказавшая мне в свидании, и уже с ребенком?» Он подошел, чтобы выяснить. Оказалось – ребенок не ее, а сестры. Племянник.

Потом был странный новый год. Договорились встретиться в его мастерской в шесть и поехать к ее подруге. Но в полдень забежал приятель, сказал: «Давай по чуть-чуть за уходящий и наступающий». Около четырех приятель ушел, он убрал следы пиршества и прилег на часок отдохнуть, а проснулся – о ужас! – только в три ночи. Понял, что она, потоптавшись у запертой двери, поехала к подруге одна, сгреб в охапку подарки и помчался туда, надеясь на прощение. Был прощен. Через год – в 1977-м - родился сын.

Казалось бы, она – архитектор в «Ленпроекте», к тому же – на руководящей должности, он – свободный художник, плывущий против течения. И нет более непохожих людей. Но, как ни странно, интерес друг к другу у этой пары с годами не только не исчезает, но постоянно усиливается. Похоже, что и по сей день они не перестают удивлять друг друга.
Обойдя весь дом и не найдя ни одного ее портета, я спрашиваю Илью Богдановского:

- Вам никогда не хотелось написать портрет жены?

- Никогда, - опережает мужа Тина, - он пишет исключительно автопортреты!
По его лицу пробегает тень ироничной улыбки:

- Видите ли, дело в том, что уровень моего мастерства все еще не позволяет мне отразить многообразие внутреннего мира жены, которого я до сих пор не постиг, - быстрый взгляд в ее сторону. – При том, что Тина наклепала уже кучу своих автопортретов, они ничего о ней не говорят. Видимо, моя жена не хочет показать, какая она на самом деле. Тоже, наверное, думает, что если я докопаюсь до самой сути ее личности, мне станет с ней скучно.

- Почему же вы не хотите показать мужу свое истинное лицо? – спрашиваю я Тину Богдановскую.

- Все люди себя ищут. Ну а я себя еще не нашла, - отвечает она.

- А что вы можете сказать о своем муже?

- Илья непредсказуемый. Его внутренний мир очень богатый и многослойный. И еще – удивительная доброта по отношению к людям. Я, например, не такая добрая. Во всяком случае, добрая далеко не ко всем.

- Да это у меня и не доброта вовсе, а своего рода эгоизм, - парирует Илья с легкой улыбкой. – Просто мне приятно чувствовать себя хорошим, порядочным и благородным. Многие думаю, что так невыгодно мчаться, бросив все свои дела, кому-то на помощь. Они заблуждаются. На самом деле это жутко выгодно: ты ставишь себе при жизни памятник и сам же на него любуешься, - смеется.

- Есть вещи, которых вы не могли бы простить близкому человеку? – спрашиваю я Илью.

- Предательства. Я имею в виду даже не измену в чисто физическом смысле, тут все более глобально. Когда ты вдруг понимаешь, что для Нее есть кто-то более важный, чем ты... Это некий глупый максимализм. Конечно, можно простить, склеить горшок, из которого даже можно будет потом пить. Но это будет уже не целый горшок. Так что пережить можно, но восстановлению не подлежит.

Тина (соглашается): - Илья прав. Восстановлению не подлежит.

- А мне кажется, когда любишь человека, прощаешь ему все, - возражаю я.

- Когда любишь человека, ты не способен его предать, - продолжает Тина. – Измена женщины настолько порочна по своей сути... Ведь не зря же ее в старину побивали камнями! Мужчина изменяет одной женщине, а женщина – всему роду. Сдержанность женщины – это на самом деле ее ответственность перед мужчиной, от которого она рожает детей, тот самый код, который мы получаем от своих матерей и передаем по цепочке дальше. Я считаю, что в женщине должна быть эта сдержанность, потому что ответственность перед будущим прежде всего – на ней.

Я решаю сменить тему:
- У вас был в жизни день, когда казалось, что обрушился мир?

- Да. Смерть мамы, - говорит Илья. - Она долго болела, я за ней ухаживал, каждый день делал ей уколы. Мама умерла на моих руках. Этот переход в иной мир совершился у меня на глазах, и сразу появилось ощущение, что точно так же произойдет и со мной. Я по-детски верил в собственное бессмертие, но вот с той самой минуты стал другим и уже иначе ко всему отношусь, - ненадолго замолкает. -Родители всегда были для меня настолько важны, что я до сих пор веду с ними воображаемые разговоры. Нет ни дня, чтобы я не вспомнил своего отца, который был мне особенно близок.

- А я с возрастом поняла, что страх смерти проходит, - тихо произносит Тина. - Раньше я об этом часто думала, а сейчас все меньше. Самое тяжелое у меня, как и у Ильи, связано со смертью родителей. Именно тогда я поняла, что на самом деле означают слова «никогда». «Никогда больше»... Мне казалось, что родители будут вечно. И меня все время мучает, что я никогда больше не смогу им ничего сказать, спросить, посоветоваться, за что-то извиниться, или поблагодарить. Теперь у меня уже не будет такого шанса. И я пытаюсь хотя бы передать этот свой грустный опыт взрослому сыну, у которого уже есть собственный ребенок.

- А слово «всегда» имеет для вас какой-то смысл?

- Не думаю, - говорит Тина. - Нет ничего постоянного. Есть прошлое и будущее. Вот мы сидим сейчас с вами, я произношу фразу, и этот момент тут же становится прошлым...

- Тина все куда-то бежит, а я пытаюсь вернуть ее в настоящее, которым стараюсь жить, - подхватывает Илья. – Говорю ей: «Вот сейчас ты выходишь из дома, садишься в машину, выезжаешь на трассу – почувствуй этот момент».

- Мы столько говорили тут о грустном. А бывали ли у вас такие счастливые моменты, когда появлялось ощущение полета?

- У меня все 35 лет, которые я прожила с Ильей – сплошные счастливые моменты, когда каждый день – ожидание сюрприза, - сразу отвечает Тина.

- А у меня ощущение какого-то размазанного счастья, в котором были яркие вспышки, - говорит Илья. - Я очень люблю горы. Когда первый раз попал на Кавказ, ночами не мог спать – все выходил и смотрел на ночные горы. А утром снова выходил – любоваться восходом. Это было волшебное ощущение полного счастья, какого-то восторга перед мощью и красотой природы. С тех пор я много раз бывал в горах. Водил группы, был судьей на горнолыжных соревнованиях. И мне всегда хотелось, чтобы мои самые любимые люди это тоже почувствовали. Когда сыну было всего два года, мы повезли его на Эльбрус и жили в том самом лагере на высоте трех с половиной километров, где проходила акклиматизацию группа, которая первой совершила восхождение на Джомолунгму. Альпинисты и скалолазы – люди особой породы, никогда не встречал в их компаниях негодяев. И этому есть объяснение. Чем выше поднимаешься, тем больше очищаешься от всего мелкого и суетного. Слава и прочие соблазны просто несопоставимы с тем, что открывается тебе в горах.

- А сами вы никогда не совершали чего-то такого, за что испытываете неловкость и по сей день?

- В молодости я был категоричен в суждениях и ставил ошибочные диагнозы творческому потенциалу своих друзей и учеников, отчего некоторых потом терял. Кого-то не поддержал в нужный момент, а кого-то своей оценкой подтолнул к тому, что он бросил кисть. А что если бы из него получился хороший художник? Нам не дано этого знать в настоящий момент. В истории искусства полно случаев, когда великие художники получили признание слишком поздно, после своей смерти, - по его лицу пробегает тень. – Вспоминая свои «диагнозы», я даже думаю: «Какое счастье, что я не был врачом!» Прошлый опыт помогает мне не совершить новых ошибок. Теперь я стал очень осторожным и, может быть, даже излишне много хвалю своих учеников.

- А если бы у вас появилась возможность поговорить с известным человеком из прошлого о творчестве, любви, отношении к жизни, кого бы вы выбрали?

- Я выбрала бы царя Соломона с его мудростью, которой он просил у Всевышнего, - отвечает Тина, а Илья после небольшого раздумья произносит:

- Непростой вопрос. В прошлом так много замечательных людей, с которыми мне хотелось бы пообщаться. Ну что ж... Я бы выбрал, пожалуй, Моцарта, музыку которого очень люблю, и почитаемого мной художника Павла Филонова. Я задал бы им вопрос, на который сам пока не нахожу ответа, отчего моя жизнь находится в этом бесконечном колебании: что важнее – творчество или жизнь? И пусть бы они ответили на него в свой последний день, не раньше. Главная истина открывается человеку перед смертью.

- А я бы ответила на ваш вопрос так: надо просто любить. И в творчестве и жизни. Ко всему относиться с любовью, - не выдерживаю я.

- Мне кажется, художнику легко быть нищим и аболютно счастливым своей творческой самодостаточностью, когда он способен сотворить нечто такое, чего не может сделать никто другой, - продолжает Илья. – Он может быть абсолютно счастливым еще и от ощущения внутренней независимости от обстоятельства и людей.

Тина (парирурет, возвращая мужа на землю):

- У каждого нищего художника есть мечта – продать свою работу. Иначе на что же ему краски покупать и холсты?

- Вы чего-то боитесь? – спрашиваю я Тину.

- Кроме естественного страха за детей, я боюсь еще и социальной незащищенности. Думаю о том, что будет с нами, если, не дай бог, заболеем и не сможем работать, - отвечает она, а Илья после некоторого раздумья произносит:

- Мы живем в достаточно проблематичной стране, не представляя, что будет завтра, и, тем более, послезавтра. Я бы даже сказал: живем в преддверии апокалипсиса. У меня, кстати, есть серия графических работ на эту тему, и я все время говорю: «Апокалипсис начался еще вчера, просто его не заметили». Знаете, в нашей профессии есть пахучие вещества, работая с которыми, мы надеваем респиратор. Сейчас их научились делать без запаха, но они остаются такими же ядовитыми. Разница лишь в том, что ты вдыхаешь их, забывая об опасности. По мне, так пусть уж лучше пахнут, по крайней мере, не забудешь надеть респиратор. Я не случайно заговорил об этих веществах. Они напоминают мне время, в котором мы живем, когда все уже привыкли к этой дикой опасности и научились ее не замечать. Это апокалипсис, который происходит у нас в сознании. Мы его не видим, но процесс разрушения моральных ценностей и всего остального уже происходит и угрожает существованию человечества. Израиль в этом смысле всегда был первым: здесь все началось и, возможно, закончится. Я «кричу» об этом беззвучно в своих работах, а затем укладываю их в ящики. Есть такое выражение: «Остроумный на лестнице». Это про меня. Грустно, но мы ничего не можем сделать. Вот этот вопрос, я, пожалуй, тоже хотел бы задать гениальным людям из прошлого в их последний день: настолько ли все безнадежно, как мне кажется?

...Илья показывает мне свои работы из серии «Апокалипсис». Все они связаны с Иерусалимом. Одна из работ была отмечена в 2006-м году золотой медалью Биеннале графики в Санкт-Петербурге, где участвовали мастера из 34 стран. Ее сюжет – несостоявшаяся встреча Дюрера с Леонадо да-Винчи.

Ниша для художника. Ленинград. 1960-1980

Слово «Санкт-Петербург» художник Богдановский воспринимает с трудом, утверждая, что родился в Ленинграде, вырос в Ленинграде и в Израиль уезжал из Ленинграда. Однако – такой вот парадокс! - живя в Ленинграде, он, между прочим, называл его Питером, отмежевываясь таким образом от Ленина и советской действительности.

- Моя позиция очень простая, - говорит Илья. – Если ты хочешь делать в искусстве то, что хочешь, нельзя зависеть от мнения искусствоведа, толпы и «галеристов». Но цена за это большая. Например, в советской России художник был востребован, если он был «лоялен» по отношению к власти и ее ценностям, выполнял тематические «заказы». Мог ли, например, быть «нашим современником» «тунеядец» Йосиф Бродский? Нет. А вот передовик производства – вполне. Поэтому за преимущество говорить своим языком многие художники платили тем, что шли работать кочегарами и дворниками. Они продолжали писать картины, зная, что те не будут востребованы.

Что касается меня, то мое художественное воспитание началось очень рано, -продолжает Илья. - Родители во время блокады жили в доме на Васильевском острове со многими известными художниками, в том числе - братьями Ушиными, которые первыми из советских художников получили «золотую медаль» в Париже за графические иллюстрации к многотомному изданию «Тысячи и одной ночи». Оба умерли в блокаду. Я дружил с сыном Алексея Ушина – Андреем, который впоследствии получил «золотую медаль» в Лейпциге за иллюстрации к романам Достоевского. Он был старше меня, и я вырос в его мастерской, куда приходило много интересных людей. Они вели разговоры об искусстве и о месте художника в обществе. Все, что я слышал там, совершенно не вписывалось в официозные рамки и было со знаком «анти».

- Моим художественным воспитанием «занимались» Русский музей и Эрмитаж, - произносит Тина. – Мне очень повезло с родителями. Ни я, ни моя сестра никогда не ходили в детский сад. Нас воспитывали мама с папой. А поскольку наша семья жила на улице Рубинштейна рядом с Невским проспектом, то процесс воспитания проходил в основном в залах Русского музея и Эрмитажа. Это потрясение от работ Куинджи и других художников осталось у меня на всю жизнь...

- А я сразу после армии начал работать в графических мастерских Ленинграда – простым печатником, потом – руководителем мастерских, - продолжает Илья. - Паралельно занимался своим творчеством, зная, что мои работы не годятся ни для одной советской выставки. Например, в конце 1960-х я сделал серию графических портретов «Битлз». В мастерские «неофициозных» художников приходили иностранцы, у которых постоянно висели на хвосте «органы». В 1970-е мне не раз поджигали мастерскую. А в конце 1980-х, за год до выезда в Израиль, я пошел уже проторенным многими художниками путем и оформился на работу в котельную.

Ниша для художника. Израиль. 1990-2000.

Он приехал в страну налегке, и пока шел багаж с оффортным станком (советская таможня разрешала провозить предметы профессиональной деятельности, а Илья числился графиком) начал писать иерусалимские пейзажи маслом на картонках. Они неплохо раскупались туристами.

- Ты приезжаешь в свободный мир и думаешь – ну вот, наконец! Я могу все, что хочу, и никто мне не запретит, – говорит Илья. - Но многие художники, к сожалению, испытания свободой не выдержали. Например, Александр Арефьев, исключенный в свое время из Академии за «формализм», лидер первой ленинградской группы художников-нонконформистов, получившей название «арефьевский круг», в 1977 году эмигрировал во Францию, а через год умер. Друзья рассказывали, что за все это время он даже не открыл ящика с красками. Изгнанный в России отовсюду, он оказался на свободе, в Париже, где можно громко «кричать» все, что хочешь, но при этом все пройдут мимо тебя, не обратив внимания. В России у Арефьева были противники и сторонники, он все время шел против течения, и в этом была жизнь. В Париже можно было сколько угодно идти против течения, не встретив ни малейшего сопротивления и отклика... И он умер от горя, поняв, что на этом его жизнь кончилась. Официозному советскому художнику было бы гораздо легче: с портретов партийных вождей он, владея техникой, переключился бы на портреты богатых людей, даже не заметив этого перехода.
Я из команды художников, идущих против течения, но в Израиле не было котельных, и нужно было как-то выживать, - продолжает Илья. – Мне подвернулась работа в одной галерее, где пришлось заниматься реставрацией, окантовкой, дизайном – ведь «русские» художники умеют все, - смеется. - В общем, работал за пятерых, чем хозяйка тут же воспользовалась, уволив всех остальных. Я снял рядом мастерскую, поставил там станок, где в свободное время работал и давал частные уроки графики.
А дальше в моей судьбе обозначился неожиданный поворот. Поскольку я числился в Союзе художников в числе сотен новоприбывших, однажды мне прислали предложение участвовать в конкурсе на вакантную должность руководителя графической мастерской в Академии Бецалель. Теперь-то я понимаю, что многие конкурсы в Израиле объявляются для проформы, в то время как реальный кандидат «из своих» уже заранее известен. Но мне неожиданно повезло: устроители перугались из-за того, что каждый тащил своего «протеже» и заведующий кафедрой, человек в академии новый, сказал: «Ах так? Тогда устроим настоящий конкурс». В нем участвовали более сотни предендентов, из которых выбрали меня. Так что я руководил графической мастерской в академии Бецалель целых 15 лет, начиная с 1993-го. Паралельно вел курсы в графических мастерских киббуцных художественных семинаров и в художественной школе музея Израиля в Иерусалиме. Попутно мы основали - уже с Тиной – первую в Бейт-Шемеше детскую школу изобразительного искусства и задумали открыть в академии Бецалель курс «сухой иглы» (бескислотная техника графики на металле с помощью иглы – Ш.Ш.) для группы художников, которые впоследствии могли бы участвовать в известном международном конкурсе работ, выполненных в этой технике, проходящем в Сербии.. Но академия интереса не проявила - при том, что мы предлагали вести новую группу на добровольческих началах! Тогда мы арендовали в тель-авивском доме художников мастерскую и «подсадили» на «сухую иглу» несколько человек, после чего вся группа получила приглашение участвовать в сербском биеннале. Потом мы открыли с Тиной еще один курс, и еще один... Желающих оказалось так много, что пришлось заключить долгосрочный договор об аренде графических мастерских Дома художников.

...Вот, собственно, и конец истории, начавшейся на брегах Невы. Впрочем, не конец, а, скорее, продолжение. Так уж устроены Богдановские - они обязательно придумают что-нибудь еще. Илья живет настоящим, а Тина все время пытается заглянуть в будущее, строит планы, и на этом стыке невозможен какой-либо «застой». От которого, кстати, Илья тоже убегал всю жизнь, начиная с 1960-х...

ЗАПОЗДАЛОЕ ПРИЗНАНИЕ

…История их уникальна. В течение семидесяти лет он добивался ее любви, написав ей горы писем и посвятив сотни стихов. Но и сегодня вовсе не уверен, что достиг своей цели, хотя и прожил с ней 63 года.

…Их первая встреча случилась в Житомире, в 1937-м. Утром он вышел во двор и увидел у колодца удивительно красивую девушку. Но было в ней что-то еще такое необъяснимое... Его сердце дрогнуло, словно узнало ее. Назавтра он преподнес ей роскошный букет, обчистив клумбу городского парка и затаившись от милиционеров, явившихся по вызову на оскверненное место. Девушка подвига не оценила. «Как тебе не стыдно! – сказала она ему. – Ведь это же общественный парк!»

Возвращаясь домой, в Харьков, он думал только о ней и с дрожью в сердце вспоминал, что едва не отказался от этой случайной, и, как оказалось, судьбоносной поездки в Житомир, куда его так долго уговаривал поехать двоюродный брат.

…Едва зайдя в дом, он потребовал от родителей немедленного переезда в Житомир. Ему было всего 15, он еще учился в школе, и те, естественно, отказались. Тогда он начал писать девушке письма. И в каждом были стихи, посвященные ей. Он воспевал ее красоту, и всякий раз находил для этого новые слова: когда любишь - они приходят сами.

Она тоже писала стихи – о Пушкине, о природе, о чем угодно, но не о нем. И не для него, а для себя. Зато оба любили Есенина, стихи которого знали наизусть и, начиная читать их, едва могли остановиться.

Насколько ей тогда был важен этот мальчишка с его стихами - ей, которой оказывали внимание многие юноши, а затем и мужчины (к тому же он был на два года младше) – она и по сей день не знает. Но судьба сводила их вопреки всякой логике и смыслу – да и есть ли она, эта логика, у любви?

На следующем витке их свело в Одессе, куда его, забритого после школы в армию, направили служить, и где к тому времени уже училась в университете она. Его отпускали в увольнение раз в месяц, и он шел к ней через весь город, тщательно вытирая на пороге дорожную пыль со своих ботинок.

За ней в ту пору ухаживал солидный человек, кандидат наук из университета, где она училась. У него была дача под Одессой и он курил папиросы «Казбек» - предмет роскоши по тем временам.

Так они и проводили вечера втроем, сидя за столом в ее комнате. Кандидат наук (впоследствии Миша в шутку прозовет своих соперников, которых у него будет очень много, «зосями») небрежно вытаскивал из пачки папиросу «Казбек», а юный новобранец демонстративно скручивал «козью ножку», набивая ее ядреным самосадом.

Однажды «зося» потерпел фиаско. Ему пришлось порвать загодя приобретенные для себя и барышни билеты в театр, после того, как она безапелляционно заявила: «Мы не можем пойти сегодня в театр, ведь Мише дают увольнение всего раз в месяц!»

Однако провожать Мишу на фронт Келина не пошла. Ей было неудобно: а что подумают люди, ведь она ему не невеста, он ей не жених. К тому же, подобно многим, она думала, что война будет недолгой – дня четыре, не больше. (В этом месте рассказа я не выдержала: «Но ведь его же могли убить!» А потом поняла, что эмоция моя неуместна. Наверное, в ту пору он не был для нее так важен, как была важна для него она.)

…1941-й был самым тяжелым. Он участвовал в тяжелых боях на южном фронте, но больше вместе со всеми отступал («Стыдно признаться, но мы тогда отступали настолько стремительно - по 30-40 километров в сутки – что называли происходящее «драпом» - но так, чтобы это не достигло ушей «СМЕРШевцев»). В те месяцы вообще невозможно было определить, где проходит линия фронта.

Потом начались тяжелые оборонительные бои за Кавказ. Стрелковая дивизия, в которой он служил, пошла на прорыв – из трех с половиной тысяч человек прорвались только 167, и в том числе он, сохранившие дивизионное знамя. За этот бой он получит впоследствии Орден Красной Звезды, а за знаменитый штурм Сапун-горы в районе Севастополя – Орден Отечественной войны.

…Война для него неожиданно закончилась в 1944-м. Его часть готовили к переброске в Румынию, но неожиданно оставили в уже освобожденном от врага Крыму. Офицеры – и в том числе он, в ту пору командовавший ротой - рвались в бой, писали рапорты с просьбой отправить их на фронт: пройдя всю войну и уцелев в самых кровопролитных сражениях, они хотели дойти до Берлина. Рапорты оставались без ответа, и никто не объяснял причину, по которой их продолжали держать в Крыму.

Все разъяснилось достаточно случайно. Однажды утром он услышал разговор направлявшихся на рынок местных торговок. «Ты не знаешь, почему у нас в Ялте улицы вымыли с мылом?» – спросила одна другую, а та ответила: «Так ведь сюда же должны приехать большие шишки! Может, и Сам…Разве ты не слышала?». Он понял, что его часть оставили на охрану Ялтинской конференции.

Время проезда правительственных машин по каждому участку дороги сообщали с точностью до секунды: мимо проносилась кавалькада одинаковых автомобилей с зашторенными окнами. И потому разговоры местных жителей о том, что кто-то видел Молотова, а кто-то и «самого» (!) вызывали у него улыбку.

…Первое письмо он получил от нее в 1943-м. Их часть тогда вела тяжелые бои. Забегая вперед скажу, что герой мой, вчерашний школьник, вступив в войну рядовым красноармейцем, закончит ее с майорскими погонами: типичная для того времени карьера фронтового офицера. Так что в 1943-м у него уже был ординарец – ефрейтор Лотарев.

Передышка между боями была слишком короткой. И в ответ на слова ефрейтора «Товарищ командир, вам письмо», он едва успел сказать «Потом, потом…», мгновенно провалившись в сон. Когда же пришел в себя и потянулся за письмом, не поверил своим глазам, увидев на конверте знакомый почерк. Она нашла его! И снова полетели письма в оба конца. Ее письма были сдержанными. Она писала о том, как на одной из станций отстала от поезда, с которым уезжала в эвакуацию; как добиралась до Уфы в чем была, с одним паспортом, без денег и еды; как искала его имя в списках раненых, доставляемых в их госпиталь с фронта. Он же писал ей о своей любви, и в каждом письме она находила его новые стихи, посвященные ей:

«Чадит коптилка из консервной банки,
Дочитано твое письмо,
И, кажется, в продымленной землянке
Вдруг солнце яркое взошло.

Забыты горести, тревоги и лишенья,
Вчерашний напряженный бой…
Дочитано письмо в землянке,
Написанное где-то под Уфой».

Писем, включая и довоенные, накопится несколько сотен. Они сожгут их, уезжая в Израиль, в 1990-м (таможня не пропускала за границу писем и рукописей – Ш.Ш.). Что же касается его стихов к ней – он сохранит их в своей памяти и уже в Израиле соберет самодельную книжечку, которую сам же и переплетет, подарив ее жене.

…В сентябре 1945-го он приехал к ней в Житомир без военных трофеев, в чем был, с одним фанерным чемоданом, обитым куском немецкой плащпалатки, и сходу предложил выйти за него замуж:
«Я ждал этого восемь лет. Ты согласна?».

Она уже понимала, что из всех ее поклонников он – лучший. Самый преданный, верный, надежный, заботливый - с таким можно прожить долгую и спокойную жизнь. Проблема была в другом: ей предстояло выбрать между замужеством и аспирантурой, направление в которую она получила после окончания университета.

Он уговаривал ее предпочесть его аспирантуре, используя все свое красноречие, читая посвященные ей стихи и обещая вечную любовь.

ЗАГС работал до шести. Она «сломалась» и сказала «да» около пяти вечера на ТРЕТЬИ сутки. Не веря своему счастью, он потащил ее в ЗАГС. Но там возникло новое препятствие. «А у вас есть разрешение командира части? – спросила работница ЗАГСа. - Согласно положению, я не могу проводить без него регистрацию брака, ведь вы военнослужащий». В течение часа он уговаривал чиновницу войти в его положение и презреть формальное «положение». А в конце не выдержал: «Да есть ли у вас сердце? Ведь вы молодая женщина, и, наверное, любили! Я ждал этого восемь лет!» Как ни странно, но именно эта фраза и решила исход дела: их зарегистрировали буквально за пять минут до закрытия ЗАГСа.

Спустя много лет он напомнит жене об этом дне в стихотворном послании:

«Не обещал тебе когда-то звезд в небесной вышине,
Ты выходила замуж за солдата…»

И в них - еще одна строчка, звучащая как обещание: «Всю жизнь твоим солдатом, с любовью верною пройду…», которому он будет следовать и после того, как с ней случится несчастье. Прикованная к инвалидной коляске, целиком зависящая от него… Он по-прежнему будет видеть в ней ту, которая хранилась в его памяти с 1937-го, и каждый день просыпаться с мыслью – что он может сделать еще для того, чтобы продлить ее жизнь.

Я все забегаю вперед, а надо бы вспомнить еще о том, какую судьбоносную роль сыграла в его жизни она, настоявшая на том, чтобы он пошел учиться в институт, несмотря на долгий – пять лет он воевал - перерыв. Закончив заочно исторический факультет, он стал школьным учителем, потом заслуженным учителем, завучем, проработал в одной и той же школе чуть ли не полвека и ушел на пенсию, окруженный почетом, а главное – любовью своих учеников, которые до сих пор пишут и звонят ему.

Она была его землей, а он ее небом. А разве может небо без земли, а земля без неба?

Кстати, и ее успешная карьера отчасти тоже состоялась благодаря ему, вернее, благодаря часам, которые он оставил ей, уходя на фронт - они по тем временам были большой ценностью. Эти часы он получил, в свою очередь, от друга-одноклассника Жени Смирнова, призванного на фронт несколькими днями раньше. Келина продала часы, чтобы купить билет на поезд и добраться до места, куда был эвакуирован ее университет. Так что в 1945-м она университет уже закончила.

У истории с часами было продолжение. Владелец их на войне выжил и, встретив Мишу, первым делом спросил его: «Может быть, мои часы случайно сохранились? Они – единственная память о моем покойном отце…». (В этом месте рассказа по лицу моего героя пробегает тень: ему нелегко вспоминать ту встречу - он до сих пор ощущает чувство вины).

***

…Мы встречаемся с Михаилом и Келиной Даенман в день Победы, 9 мая. Михаил только что вернулся с митинга ветеранов: на нем пиджак с орденами и медалями. Вскоре приезжают дети, внуки, правнуки. Старший правнук – Митя в этом году идет в армию.

Михаил:

- …Келя была такая особенная… Огромные глаза, внимательный взгляд…Она не признавала никакой косметики. Была очень строгой девушкой, недотрогой – не позволяла абсолютно ничего... Я был в шоке, когда она пыталась мне однажды вернуть деньги за билеты в кино…Она обладала удивительно сильным характером: врачи поражались тому, как, лежа на операционном столе под местной анестезией, она читала им наизусть «Евгения Онегина»…Первый раз я осмелился ее поцеловать в 1938-м, и это было равносильно подвигу! Удивительно, как я за свою дерзость не схлопотал от нее пощечину... Вы не поверите, но вкус того поцелуя я помню до сих пор, хотя прошло 70 лет. Вы спрашиваете, чем она была для меня? Великим счастьем. Если распределить наши роли, то я – ее верный солдат, а она – моя путеводная звезда, ведь только благодаря ее настойчивости я чего-то в жизни добился. Когда мы ссорились, я всегда первым не выдерживал молчанки, говорил: «Ты уж меня извини, наверное, я был не прав». Она была девушка с железной волей…

…вы спрашиваете, как она нашла меня во время войны? Через родителей. Во время войны вся информация стекалась в Бугуруслан, Келя сделала запрос по поводу моих родителей и обнаружила их под Уфой. А я восстановил связь с родителями чуть раньше - благодаря медсестре, которой, очевидно, нравился. Во всяком случае, она зачем-то сохраняла все письма, приходившие на мое имя, когда меня перевели в другую часть. Я узнал об этом случайно – от солдата из своей первой роты и тут же разыскал медсестру. Так до меня дошли, наконец, весточки от родителей, живших в эвакуации в жуткой нищете. Они к тому моменту уже все распродали, кроме моего коверкотового костюма, с которым боялись расставаться – он был единственной памятью обо мне. А нам деньги на фронте были ни к чему: мы даже из юношеской бравады иной раз поджигали от сторублевок «козьи ножки». Я тут же бросился к ребятам – мы собрали денег и отправили моим родителям. Эти деньги их спасли.

…моя жена не любит разбрасываться словами. Ее письма всегда очень отличались от моих, были такими деловыми...где-то на третий год супружества я спросил ее: «Ты меня любишь?», а она ответила: «Об этом еще рано говорить…» Все проверяла меня…наши чувства…до сих пор проверяет…

Келя

- Я никогда никому не показывала его писем и стихов, которые он мне писал. Мне было как-то стыдно, что он так открыто пишет о любви. Недавно приезжала моя самая близкая подруга из Германии – даже ей я не решилась показать книжечку, которую получила он него в подрок. Вот вы журналист, скажите мне, кому все это передать – мои медали, его стихи, посвященные мне? Внучке?

…я обожала свою работу. Меня очень уважали. В трудовой книжке – одни благодарности. Я была на такой высоте, жила своей работой…уезжала, все плакали…я всегда была сильным человеком, а теперь многое изменилось…я от всех завишу…

…в юности мне говорили, что я интересная. Мальчики в школе за мной бегали, писали записочки. А я на все это не обращала внимания. У меня было достаточно предложений, но я замуж не хотела – предпочитала учиться, работать, делать карьеру... меня все так ценили…есть грамоты, медали…Не скажу, что у меня сразу к нему что-то было…он вот мне писал: «Ведь я уеду, и ты меня забудешь, а я буду вспоминать тебя всю жизнь и всю жизнь буду любить». А я ему ничего такого не писала…мы очень разные…может, он стихами меня взял? - другие писали мне прозу… а на фронт я его не пошла провожать, потому что это было нескромно. Да и не лежал он еще у меня в сердце. Мальчик, солдат…За мной ухаживали мужчины более солидные, они были старше…Вообще-то он должен считать себя счастливым уже потому, что был у меня единственным, если уж вы хотите все знать…Первым мальчиком, который меня поцеловал. И я у него была единственная….

- А когда же и вы к нему что-то почувствовали? (улышав мой вопрос, Михаил подсаживается к нам: «О, это даже мне интересно послушать!») За что вы его любите? Или…цените?

- Вы знаете, я слишком люблю правду, честность. Когда я читаю, что какая-то актриса меняет шестого мужа, у меня это вызывает отвращение. Поэтому я ценю в нем его порядочность, так мне кажется… («До конца еще не проверенную…», - вставляет Михаил)

- А кроме порядочности?

- За преданность, верность…мне. («Тоже до конца еще не проверенную», - грустно улыбается Михаил). По-моему, сама наша жизнь уже доказала, что я заслуживаю такого отношения к себе. И так все ясно…

Михаил

-…я счастлив, что прожил жизнь со своей женой. Я ее очень высоко ценю, а правильнее будет сказать – просто люблю…Хватало ли мне ее любви? Я думаю, что человек больше живет своей любовью, которую он отдает другому, а не той, что обращена к нему. Я до сих пор не могу обойтись без того, чтобы не погладить ее по волосам, не поцеловать, хотя она в таком тяжелом состоянии. Любовь – это такое состояние, которое трудно объяснить словами, разложить по полочкам…

Алла, дочь:

-…как-то мама сказала: «Твой отец должен быть счастлив, что я согласилась выйти за него замуж». Что же касается папы – его любовь к маме прошла все испытания и сохранилась до сих пор. Вот сейчас, например, вся его жизнь сконцентрировалась на том, как прошла у мамы ночь, как она себя чувствует, и он готов сделать все для того, чтобы сделать ее счастливой даже в таком ее состоянии, и продлить ее жизнь. Его всегда хватало на все – и на любовь, и на семью, и на работу. В их школе была такая традиция: в конце учебного года ученики награждали учителей самодельными медалями, отмечая те или иные качества. Папа каждый год получал медаль с одной и той же надписью: «за честность и справедливость». И что еще интересно: характеристики, которые он когда-то на них составлял на учеников, впоследствии подверждались. Например, об одном мальчике папа написал: «У него золотые руки» - так оно и вышло. Папа очень тонко чувствовал своих учеников, сопереживал им, и они отвечали ему взаимной любовью. Сегодня им уже под 70, но они до сих пор звонят папе, поздравляют с праздниками.

Митя, правнук:

- …Отношение моего прадеда к прабабушке не кажется мне старомодным. Я так рад за него, что он сумел в себе это сохранить…По-моему, любовь не может быть старомодной: она всегда была, есть и будет. У меня есть девушка…Я, в отличие от прадеда, не пишу ей стихов, но не стесняюсь говорить ей о своей любви…

Шели Шрайман

P.S. …По дороге в редакцию фотокорреспондент поругал меня: «Люди прожили вместе большую жизнь – к чему ты устроила ей этот допрос – как она к нему относится, любит-не любит? Зачем тебе это было нужно?» - «Это не мне было нужно, - сказала я ему. – Прежде всего, это было нужно ей…ему…Ты что, этого не понял?»

Оказалось, что я была права. На следующий день мне позвонила внучка Михаила и Келины и сказала буквально следующее: «Вам удалось добиться того, что оказалось не под силу деду на протяжении многих лет. После вашего визита к нам бабушка не спала всю ночь, а утром попросила меня разыскать вас и передать от ее имени очень важные слова, которые нужно вставить в статью: «Сейчас, когда я анализирую свою жизнь, то понимаю, что не было у меня более близкого и дорогого человека, чем Он. Нам удалось создать прекрасную семью». Дедушка был потрясен и растроган до слез этим запоздалым признанием и просил поблагодарить вас от его имени».

…Я выполнила просьбу Келины и вставила в статью еще один абзац. Во мне история этой пары тоже что-то перевернула…Да что тут говорить… и так все ясно…

СРЕДСТВО МАКРОПОЛУСА ОТ ДЕМИДОВЫХ

О них можно было бы сочинить сказку: в одном театре жил-был принц, играл королей, а потом и сам стал королем. Жена родила ему трех наследников-богатырей: двое старших воевали за королевство, а младший еще ходил в школу... Или - начать историю так: Демидовым удалось открыть секрет вечной молодости. Иначе чем объяснить, что они выглядят так же, как и 20 с лишним лет назад, когда впервые поднялись на израильскую сцену.

Саша убежден, что книга о его любимой женщине все еще пишется, и впереди его ждут не менее увлекательные страницы. Для Светы Саша и спустя 26 лет остался тем же прекрасным мальчиком, поющим блюз, в которого она влюбилась с первого взгляда и на всю жизнь. История их любви могла бы послужить сюжетом пьесы о мужчине и женщине, где возвышенно-романтичные сцены перемежались бы печальными и смешными. Кстати, Демидовы и сами мечтают сыграть однажды про свою жизнь что-нибудь такое...Ну, например:

СЦЕНА ПЕРВАЯ: встреча героев

Саша: - Я шел по коридору ГИТИСа и вдруг увидел Ее. Она была в черном пальто и черной шляпе с полями. Фантастически красивая, с царственной осанкой, как будто сошла с картины Крамского «Незнакомка». Бесконечно далекая, недосягаемая... Женщина-призрак, женщина-мечта. Это было что-то совершенно мифическое по ощущениям...

Света (реплика в сторону): - Это было мое единственное пальто и единственная шляпа.

Саша (продолжает): - А потом я увидел ее на нашей общежитской дискотеке – это была совсем другая женщина. Веселая, открытая, искрометная... Я чувствовал, что нравлюсь ей. Вообще-то я совершенно случайно попал в тот вечер на дискотеку: никогда на них не ходил, а тут вдруг отправился, и сам не знаю, почему...

Авторская ремарка: судьба.

Света (смеется): - У нас с Сашей, как у Акутагавы, две версии. Я когда увидела его в первый раз в институтском коридоре, сразу отметила: красивый парень. Но я красивых избегала. Тем более, что кто-то сказал о нем, что он из рок-группы. Я подумала: «С ним все ясно - слава, женщины... Это не для меня». А однажды на переменке девчонки позвали меня заглянуть в замочную скважину аудитории, где первокурсники показывали этюды. В этот момент на сцене был Саша. Он пел блюзовые импровизации, но как... Это было абсолютное существование в образе – сплошной восторг! Потом мы столкнулись на дискотеке: удирая от навязчивого поклонника, я забежала в полутемный зал, где все громыхало, и схватила за руку первого попавшегося парня. Им оказался Саша... Если бы не погоня, я бы никогда себе такого не позволила: хватать за руку незнакомого мужчину – это же верх неприличия! Мы с Сашей начали танцевать, а мой преследователь крутился рядом и был ужасно зол. Чуть не забыла: ребята с нашего курса в тот день устраивали вечеринку и ждали меня. Но разве я могла уйти от Саши после того, как он спел мне в перерыве между танцами блюз на своем «джибриш» - как бы английском (мечтательно улыбается)? Утром мы проснулись и пошли подавать заявление в ЗАГС.


СЦЕНА ВТОРАЯ: перемена ролей

Саша: - Я хоть Светы и старше, поступил в ГИТИС позже, чем она. И много чего уже успел: закончил железнодорожный институт, отслужил в армии, поработал на стройке. У меня был сын... Между прочим, в школе я больше всего любил математику и физику: сидел дома и наслаждался процессом решения самых трудных задач, которые были помечены в учебнике звездочкой. И вдруг - в 28 лет! - решил учиться на актера! Мальчиков в ГИТИС принимали только до 25 лет. Пришлось другу-художнику подделывать дату моего рождения в паспорте. Документ этот – храню до сих пор (уходит в другую комнату и приносит оттуда паспорт с гербом СССР).

Света (реплика в сторону): - Кажется, Саша забыл рассказать о том, что еще со школы пел в составе рок-группы. Кстати, кассета с записью репетиции этой группы тоже сохранилась: забавно слушат, как мальчики спорят по поводу того, кто правильнее поет.

Саша (продолжает): В ГИТИС я поступил с первого захода, в мастерскую Гончарова и Марка Захарова. Света тогда уже училась на четвертом курсе.

Света: - Родители у меня врачи, я у них единственный ребенок, так что продолжение семейной традиции предполагалось изначально. Чтобы подготовить меня к поступлению в медицинский, наняли четырех репетиторов. Я перечить не смела, тихо страдала и потихоньку бегала на занятия театрального кружка во Дворец культуры. Когда родители узнали о том, что я тайно поступила в театральное училище, папа со мной сначала даже не хотел разговаривать, а мама повздыхала, но поняла. После получения диплома с отличием мне предложили на выбор три театра – в Новосибирске, Красноярске или Волгограде, а я рванула в Москву, воспользовавшись тем, что «красный диплом» освобождал меня от каких-либо обязательств, и сразу поступила в ГИТИС.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ: игры на сцене и в жизни

Саша: - Однажды нас, матерых студентов ГИТИСа, переиграл квартирный мошенник. Думаю, что из него мог бы получиться великий артист!

Света (вздохнув): - Нам надо было срочно снять квартиру.

Саша (реплика в сторону): - Вообще-то мы, как люди, прибывшие в столицу издалека, ко всем в Москве относились настороженно.

Света (продолжает): - Мы пришли по объявлению. Дверь открыл интеллигентный и тихий парень в очочках. На нем была длинная вязаная кофта и тапочки с пампонами. Он нам сразу так понравился, что мы не только выложили 180 рублей за два месяца – огромные деньги по тем временам – но еще и оставили в его квартире чемодан с вещами и документами.

Саша (реплика в сторону): - А как было не поверить этому человеку, который так трогательно рассказывал, что его тетя (хозяйка квартиры) очень любит свои цветы, и их надо обязательно поливать хотя бы раз в несколько дней. Надо отдать прохиндею должное, это был идеальный разбор роли и полное вхождение в заданный образ.

Света (продолжает): - А потом выяснилось, что мы были одиннадцатой (!) по счету парой, которой он сдал чужую квартиру, снятую им на короткий срок, чтобы облапошить простаков.

Саша (реплика в сторону): - Кто бы мог подумать, что это не конец истории, а, можно сказать, ее начало!

Света (продолжает): - И вот однажды я еду в автобусе и вдруг вижу того самого парня, что сдал нам квартиру. Только он уже без очков. И он меня тоже сразу узнал. Побледнел и тихо говорит: «Спокойно, только спокойно, я тебе все деньги отдам!». А я, набрав в грудь побольше воздуха, начинаю орать на весь автобус: «Товарищи! Этот человек обокрал одиннадцать семей! Помогите его задержать!» Мне один пассажир говорит: «Женщина, да вы не волнуйтесь так сильно, я вам помогу». Мы выходим из автобуса: я держу мошенника за одну руку, мужчина, вызвавшийся мне помочь – за другую. Ищем милиционера. И, как назло, ни одного! А злодей все твердит: «Я все деньги верну, честное слово, только отпустите!» Спускаемся в метро. Мой помощник говорит: «Женщина, вы его пока приприте к стенке, а я приведу милиционера». Меня трясет: «Как же я его одна удержу?!». К счастью, мошенник и сам в шоке - не вырывается, не пытается убежать. В общем, сдали мы его милиционеру, вернул он мне наши 180 рублей.

Саша (реплика в сторону): - Кто бы мог подумать, что и это не конец истории!

Света (продолжает): - На допросе негодник очухался, и, поняв, что влип, решил донести на нас милиционеру. «А вы знаете, что у этих «пострадавших» документы фальшивые? Я, между прочим, нашел в их чемодане паспорт и военный билет мужа этой гражданки: как это может быть, чтобы у одного и того же человека даты рождения в документах были разными?» Что тут началось! Милиционер мне говорит: «Мне нужно поговорить с вашим мужем». Саша был на репетиции в театре: и вот мы с милиционером едем туда...

Саша (реплика в сторону): - Вообще-то меня за всю эту историю с подделкой паспортных данных в то время могли и посадить...

Света (продолжает): - Хорошо, что милиционер попался добрый. Выслушал, посочувствовал, угостил кофе в нашем театральном буфете и отпустил. Не стал заводить дела.

Саша (реплика в сторону): - Зато как потом весь театр смеялся над нашей историей! Кто бы знал, что и это еще не конец...

Света (продолжает): - Меня вызвали в суд в качестве свидетеля, а когда я возвращалась домой, даже не заметила, как из сумки выкрали деньги и ключи от квартиры!

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ: сосед-алкоголик и люберецкий бандит

Саша: - После этой истории мы сняли в Москве комнату в коммуналке с соседом-алкоголиком. Все его друганы, освобождавшиеся из ЛТП, проходили через нее, как через перевалочный пункт. Напившись, они распевали во весь голос: «Эй, ухнем!». Веселая была жизнь...

Света (реплика в сторону): - А когда мы сняли комнату в Люберцах, нам стало совсем не смешно.

Саша: - Я в тот день приехал домой поздно, после спектакля – к финалу трагедии...

Света (продолжает): - У нашей хозяйки был хахаль-бандит. В какой-то момент она его отшила и спряталась, а тот заявился, когда я была дома с маленьким Данечкой. Открыла дверь, держа на руках сына, а бандит потребовал, чтобы к нему вышла хозяйка, приставив к горлу Данечки нож. Пришлось его убалтывать, хотя поджилки тряслись от страха. Когда Саша приехал, бандит уже бродил под домом и швырял камни в наши окна. Одно стекло-таки выбил. А на улице зима. Мы заткнули проем подушками и стали быстро собирать вещи. Вызвали такси и той же ночью уехали.

СЦЕНА ПЯТАЯ: солнце, море и война

Света: - До переезда в Израиль Москва казалась мне самым прекрасным городом на земле...

Саша (реплика в сторону): - Мне этот город никогда не нравился. И особенно когда я возвращался туда из Ташкента, который был намного тише и приятнее.

Света (продолжает): - Но и Израиль я сразу приняла. Мне казалось, что мы попали в рай. Гостиница, которую снял театр, стояла на берегу моря. Я держала Данечку на руках, смотрела из окна на набегающие волны и была такая счастливая! А потом началась война. И мы в первую ночь чуть не задохнулись в противогазах, потому что забыли вытащить пробки. А Данечка пугался звука сирены, плакал и не хотел лезть в «мамат».

Саша (реплика в сторону): - Во время войны меня посещали разные мысли... Я даже думал, что, может быть, надо вернуться назад, или уехать куда-то еще, ведь у нас маленький сын, и никто не знает, когда прекратятся обстрелы. Сейчас-то я понимаю, что во всем есть закономерность, и в Израиль возвращаются еврейские души, рассеянные по свету. Значит, наше место – здесь.

Света (продолжает): - Большую часть войны мы провели в Иерусалиме. Зима была ужасно холодной, промозглой. А когда вернулись в Тель-Авив – в тепло, в атмосферу праздника по случаю окончания войны, это был такой восторг!

Саша (реплика в сторону): - Розовые были времена...

СЦЕНА ШЕСТАЯ: две смерти

Саша: - Когда мой папа умер, это был такой шок. Он ведь совсем не болел. У него было столько важных идей и планов. Отец рисовал таблицы, где каждый квадратик означал намеченную цель: изучить английский, французский... Выполненное закрашивал. У него была огромная библиотека, энциклопедические знания, и столько незакрашенных квадратиков. Я рыдал как маленький мальчик и не мог отделаться от ощущения, что это какое-то предательство, словно папа все бросил и куда-то сбежал...

Света: - У нас есть фотография, на которую я не могу смотреть спокойно. Саша тогда играл князя Мышкина в «Идиоте»... Вечером спектакль, а ему сообщают, что его папа умер. Он идет сниматься для паспорта... Я когда увидела эту фотографию, заплакала: такой он на ней беззащитный и испуганный, как ребенок.

Саша: - Смерть моего отца и светиного – самые черные моменты, которые нам довелось здесь пережить. Света полетела в Новосибирск через Москву, и вот я звоню ей в очередной раз, а она отвечает: «Сижу а зале ожидания». – «Как? Ты ведь уже должна быть в самолете!» - кричу я ей. Света была в таком состоянии, что перепутала время вылета.

Света: - Это был такой ужас! Я плакала, умоляла посадить меня в самолет, который еще не улетел, не понимая, что это не Израиль, а Москва, где мою проблему может решить только взятка. Меня продержали в аэропорту 12 часов, заставили купить новый билет. И вот, наконец, я добралась до Новосибирска и увидела беспомощного папу, который лежал, всеми забытый, в коридоре больницы, где проработал много лет...Более злой иронии судьбы нельзя было представить. Мой отец – хирург, спасал людей от смерти, так любил жизнь, у него было столько увлечений: английский, немецкий, математика, спорт. И вдруг такое...

СЦЕНА СЕДЬМАЯ: настоящие дни

Саша: - Иногда бывают такие моменты: я говорю со Светой и у меня появляется ощущение, что я говорю с вечностью. Ее мудрость меня просто потрясает. Как она находит в самую трудную минуту единственно правильные слова, чтобы поддержать тех, кто ей близок? Женщины воспринимают все совсем по-другому, не так как мужчины. В них есть порой такое величие, такая глубина, которые в обыденной жизни затираются рутиной. Особенно это хорошо сохранилось у женщин из России: они загадочнее, романтичнее, эмоциональнее - не такие реальные и конкретные, как западные (задумывается). Света для меня – любимая книга, которая все еще пишется, и потому невозможно понять, чем она закончится. В ней есть все – неожиданные повороты, высокие и смешные моменты.

В театре Света тоже не перестает меня удивлять: всякий раз я вижу на сцене совершенно другую, незнакомую мне женщину. Она потрясающая, в ней так много любви. Меня поражает, что Света до сих пор любит меня так же, как любила, когда мы только встретились. А я люблю ее еще сильнее, чем двадцать шесть лет назад.

(Входит средний сын Гай. Ростом он выше отца и, видно, что физически очень силен. На плече – татуировка. Служит в боевых войсках).

Саша (сыну): - Родной, ты еще не уходишь? Загляни к нам перед тем, как уйдешь. Будем фотографироваться. (продолжает) Мне кажется, Света не из этого времени. Например, я с легкостью могу представить себе, как мы бродили с ней много веков назад по пустыне и жили в шатрах, или как мы любили друг друга во времена средневековья. Такое ощущение, что в каждом воплощении Света была моей женой.

Света: - Когда у нас в «Гешере» ставили Мольера, Саша играл Короля, и когда я появлялась в театре с Даней, все говорили: «А вот и наследный принц пришел!» Дети были маленькие и верили в то, что папа у них Король. А для меня Саша до сих пор Король – и в театре, и дома - только очень скромный Король (бросает на мужа выразительный взгляд).

СЦЕНА ВОСЬМАЯ: отцы и дети

Саша: - Когда я был моложе, то был излишне строг к детям, даже гневлив.

Света (реплика в сторону): - По-моему, Саша все делал правильно. Он был строг, потому что боялся испортить детей чрезмерной родительской любовью.

Саша (продолжает): Теперь стараюсь быть для детей хорошим другом, иногда даже сам прошу совета у своего старшего сына Жени, который теперь живет в Израиле. Вообще я очень их всех люблю и любви своей не скрываю. Главное – вовремя отпускать детей, чтобы не мешать им проживать собственную жизнь и судьбу. Мы со Светой воспитывали сыновей как мужчин: надо защищать свою страну. У них даже сомнения не было, где служить – только боевые войска. Это был их осознанный выбор, и мы его приняли. Но когда наступает момент, и твой ребенок идет служить туда, где очень опасно, возникают и другие - родительские ощущения, никуда от этого не деться.

Света (реплика в сторону): - Ох, как же было тяжело от страха за них...Сколько бессонных ночей...

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ: счастливый момент

Саша: - Наверное, это смешно, но когда я услышал, что с пятнадцатого раза, наконец, сдал на права, я был так счастлив!

Света (реплика в сторону): - Учитель вождения называл его «астронавтом». Иногда задумается и уедет не туда, куда собирался. Звоню ему: «Саша, ты где?» - «Кажется, я по ошибке поехал в Ашдод». Он называет меня «штурманом». Если я сижу в машине рядом, значит, все в порядке.

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ: игры воображения

Света: - Если бы у меня была возможность на один день в кого-то превратиться, я бы хотела стать птицей и полетать.

Саша (после небольшого раздумья): - А я бы предпочел остаться самим собой.... может быть, написать пьесу о мужчине и женщине, сыграть в ней нашу со Светой историю, добавив к ней неожиданный момент, где я на каком-то этапе превращаюсь в женщину, а Света в мужчину. Может быть, такая пьеса уже кем-то и написана, только мы об этом еще не знаем.

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ: соблазны

Саша целует Свету и выходит в другую комнату. Она тихо произносит:

- Бывают ситуации, когда женщина бессильна что-то изменить, и надо это понимать. Актеры – люди слабые, зависимые. А уж если у тебя муж талантлив и хорош собой, вокруг него рано или поздно начинает виться рой поклонниц. Бывало, к Саше после премьеры подходили незнакомые женщины и предлагали свою любовь. Я их понимаю. Сама когда-то потеряла от него голову и до сих пор люблю. Поклонницы актеров, стремящиеся заполучить своего кумира, не понимают, что праздник короток, его сменяют будни, где каждый день надо проживать так, чтобы не потерять интереса друг к другу. Это непросто...Но у нас с Сашей это получилось. (вспоминает) Однажды мы играли с ним в сериале мужа и жену. По сценарию муж увлекается другой женщиной. И в одной серии есть символическая сцена, когда герои танцуют, а семейная фотография падает со стены: на стекле появлется трещина, как и в их отношениях. Мы не хотели, чтобы старший сын, которому тогда было шесть лет, увидел этот эпизод, а он умудрился посмотреть все серии и заявляет (смеется): «Вот и допрыгались...»

ФИНАЛЬНАЯ СЦЕНА: с участием автора и героев

Автор: - Мы приближаемся уже к финалу, а читатель все еще ждет ответа на вопрос о секрете вечной молодости.

Саша: - Секрет очень простой: есть жареное мясо, пить водку, заниматься любовью и наслаждаться каждым днем.

Света (реплика в сторону): - Я водку не пью.

Авторская ремарка: Это не меняет общей картины.

Саша (продолжает): - По внутреннему ощущению мне лет 26-28, по физическому состоянию – около 36-38. Но никак не 55, это точно. Раньше я думал, глядя на 55-летних, что это уже все, чуть ли не конец жизни. Как же я ошибался!

Света: - Я в 21 год чувствовала себя такой старой и умудренной, что на своих сверстников смотрела, как на цыплят (смеется). А теперь все встало на свои места. И я чувствую себя на 25 – при том, что нашему старшему, Данечке, уже 22.

Автор (реплика в сторону): - И кто его разберет – в генетике тут дело, или в состоянии души. Но и бог с ним, пусть у этой непридуманной пьесы останется привкус тайны на губах.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:

В роли Александра Демидова - Александр Демидов, выпускник ГИТИСа, бывший актер театра имени Маяковского, с 1990-го – актер театра «Гешер». Сыграл ведущие роли в спектаклях: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», «Дело Дрейфуса», «Мольер», «Идиот», «Адам – сын собаки», «На дне», «Тартюф», «Деревушка», «Город», «Три сестры», «Река», «Море», «Мистер Бринк», «Дьявол в Москве», «Раб», «На два голоса», «Женитьба Фигаро», «Кое-что о стиле жизни», «Вишневый сад», «Тот самый Мюнхгаузен», «Якиш и Пупче», «Враги. История любви», «Шесть персонажей в поисках автора», «Дон Жуан». Лауреат премии им. Клячкина и приза Театральной академии. Снимался в израильских кинофильмах «Друзья Яны», сериалех «Флорентин» и многих других.

В роли Светланы Демидовой – Светлана Демидова, выпускница ГИТИСа. С 1992-го – актриса театра «Гешер». Играла в спектаклях: «Идиот», «Адам – сын собаки», «На дне», «Тартюф», «Деревушка», «Город», «Коварство и любовь», «Мистер Бринк», «Раб», «Шоша», «Вариации для театра с оркестром», «Все хотят в Голливуд», «Кое-что о стиле жизни», «Якиш и Пупче», «Шесть персонажей в поисках автора», «Принцесса Ивонна», «Харви». Снималась в фильмах и сериалах: «Калинка моя», «Флорентин», «Зинзана» и других.

ПРИМЕЧАНИЕ: Младшие Демидовы собираются продолжить семейное дело - служить театру и кино.