С теплом все это вспоминается, тот вечер, когда я увидел его, одного стоящего в фойе, холле, вестибюле, а мимо проходили, все расходились уже, а он стоял одиноко, может, ждал кого-то, понуро, а нам было хорошо, мы его пригласили, пойдем с нами, он спросил меня, куда, я сказал, не знаю, и он пошел с нами, мы ходили по городу, было уже темно, потом зашли в «Камчатку», чтобы выпить водки и чего-нибудь поесть, нам было хорошо, потому надо было выпить водки, чтобы не угасло, а он, судья в почетной отставке, представился, и, оказалось, живет в гостинице по соседству с нашей, мы с братом в «бете», он в «гамме», и они вдвоем куда-то ушли, а я уснул в номере, тут они пришли опять с водкой, а Всеволод еще с гармонью, и стал играть, как-то неожиданно, громко и сильно, «я люблю тебя, я люблю тебя», я не ожидал, я спал уже, тут проснулся, «я люблю тебя одну-у», смотрю, брат обнимает его со слезами и целует, он такой, а меня и не поднять было, наверное, ничем после столького выпитого, а здесь вскочил, «я люблю тебя, я люблю тебя» и на последнем уже пределе «я люблю тебя одну-у», смотрю, такой человек удивительный, бывает же, встретишь вот так и как будто давно его знал, или песню впервые услышишь, а, кажется, уже жить без нее не можешь, хотя, конечно, там еще и другие были песни, но эта самая, это была самая, и он снова ее пел и снова. А в визитке у него «Смолич, композитор и поэт», ах, визитка, я бы тоже хотел, только что я там напишу, а он же и судья в отставке, в почетной отставке, он поправляет, а случалось ли тебе, Сева, выносить решение не по совести, спрашивает брат, он такой. На это отвечает, что, да, пришлось ему осудить одного нужного человека, потому что из коллег никто не брался, а ведь это система и ничего уже поделать нельзя, и при задержании оружие нашли, и на съемке видно, что подбросили, все понятно, но должен быть приговор, и он вынес приговор, и осудил, но не на полную, вот так, и коллеги сказали «браво!», мы тоже сказали «браво!», поскольку всегда кто-то усомнится в чем угодно, но не мы, не я, тут брат стал блевать, и он учил его, как надо правильно, вот так, он ведь знает, как надо.
И поэтому я его встретил с радостью, когда он приехал ко мне на фестиваль, потому что здесь фестиваль проходил гармонистов, а кому же еще выступать, только встречать его ночью, как он хотел, в аэропорт на такси я не поехал, увы, это ночь не спать, а утром на работу, может, сам, я сказал, на такси приедешь, а то, что город не знаешь, так на то и такси, и, конечно же, я ждал услышать «я люблю тебя, я люблю тебя», с восторженным отчаянием «я люблю тебя одну-у», он играл и пел. С теплом все вспоминается, а по поводу Алтая, куда он захотел вдруг поехать, потому что узнал о нем на фестивале, где стал лауреатом ли, дипломантом, я был горд за него, так ведь за три оставшихся дня это невозможно, объяснил я, впрочем, Мила, которой я посетовал, вдруг вызвалась отвезти, и мы пошли к ней в гости, он, знакомясь, цепко на нее посмотрел, а она сказала, что она не поняла сразу, и за три дня это не получится, тем более, за два, вот, блин, обиделся он на меня из-за Алтая или из-за Милы, а нет ли подруги, ее спросил, а то ведь давно без женщины и что такого, это же просто физиология. Увы, мы с ним посмотрели лишь город, и я выкроил на работе из отчетного периода два дня, все что смог, увы, а в последний перед отъездом день он сам где-то ходил и что-то делал, потом мы тепло попрощались, и он уехал на такси, и рейс был без задержки, все нормально, потом позвонила Мила и сказала, что удивилась, когда он к ней пришел, зачем пришел, ну, знаешь, мне понятно было, зачем, а он разозлился и сказал, чтобы я тебе ничего не говорила. Ну, и я понял, ведь это система, что ж такого, система, система и ничего поделать нельзя. Песню жалко.