В полночь - мрачный час прощанья -
Гнал я мысли о страданье,
Разбирая древних знанья,
что забыты навсегда.
Шорох странный вдруг раздался
Кто-то тихо постучался
Гость ли то? Их в доме скорбном
Не бывает
Никогда.
Помню я: декабрьский вечер
был промозглым бесконечно.
Искры таяли в камине, умирая без следа
Я с тоскою ждал рассвета,
В книгах я искал ответа,
Как забыть о деве светлой,
О Линор, с кем в этом мире не увижусь.
Никогда.
Штор пурпурных трепетанье…
Страх сковал в груди дыханье,
Повторял я:
“За порогом - только ночи чернота.
Может, путник запоздалый
в дверь стучит рукой усталой!
А иные в дом печали не вернутся.
Никогда”.
Победив свои сомненья,
я шагнул навстречу тени:
“Сударь или Мэм, простите,
С приглашеньем запоздал.
Помешал мне сон глубокий
Ваш призыв услышать робкий”
Долго ждал я у порога,
Где сгущалась темнота,
Понимая, что другого не увижу.
Никогда.
Оторвать не в силах взора,
В дом вернулся я не скоро,
Душу мучила тревога и терзали холода.
Но безмолвна тьма ночная.
Без следа мой сон растаял:
“Ты ль, Линор, душа святая,
Путеводная звезда?
Слышу ль ту, с кем средь живущих
Я не встречусь
Никогда?”
Я, охваченный волненьем,
Сердца ощущал биенье
Видно, ветер злой, осенний
в ставни кинул горсткой льда
Нет ни призрака, ни тайны
Не зашел и гость случайный
Никого мне здесь не встретить,
Не увидеть
Никогда!
Приоткрыл слегка я ставни.
Вихрь ворвался своенравный.
Величавый черный Ворон
вместе с ним вошел сюда
без приветствия крылатый
гость взлетел на бюст Паллады,
там застыв. Такого дива
Не встречал я.
Никогда.
Я невольно рассмеялся.
Вот кто в дверь мою стучался!
Птица в трауре извечном,
молчалива и горда.
“Гребень твой весьма забавный.
Напугал меня ты славно
Как зовут тебя в той бездне,
что прислала к нам сюда?”
Ворон молвил:
“Никогда!”
Тот ответ был прост и ясен.
Гость, хоть обликом ужасен,
Разогнал на время горе
без усилья, без труда.
Видно, это не случайно,
что пришел посланник тайный
Есть ли смысл в его приходе?
Не узнать мне
Никогда!
Ворон этот, страж суровый,
видно знал одно лишь слово
Я вздохнул в порыве грусти:
Как надежда, как мечта,
Как друзья забав минувших,
прошлое перечеркнувших, так и он меня оставит
и исчезнет без следа
Молвил Ворон:
“Никогда!”
Вздрогнул я. Так точно слово
прозвучало. Был суров он.
Может, от тепла людского улетел,
и темнота
Поглотила то созданье,
что слыхало на прощанье
приговор иль предвещанье -
Страшный клёкот:
“Никогда!”
Рассмеялся я. У двери,
сел в раздумьях о потере
О сомненьях, о неверье,
что скрывает суета.
Что же значит окрик властный?
Кто ты есть, мой гость ненастный,
Что принес в глухую полночь
Слово злое:
“Никогда!”
Так сидел я в размышленьях,
но не мог понять значенья.
Время шло, сгущались тени,
Воцарялась темнота…
Как сомкнуть мне нынче очи?
Видно, Ворон напророчил,
То, что сердце знать не хочет:
Не вернется.
Никогда!
Вдруг почувствовал во мраке -
были ль ангелов то знаки? -
воскурились фимиамы,
На мгновенье пустота
В моем сердце растворилась
Вновь надежда возродилась,
Что Господь пошлет мне милость,
Что забудется беда…
Ворон молвил:
Никогда!
"Ты пророк!" - я в страхе крикнул.
- “Злой ли рок меня настигнул?
Рай тебя ли в чёрный час мой
или ад прислал сюда
Расскажи душе ты в горе -
Ждет ль с Линор свиданье вскоре?
встречусь ли с душой святою,
без которой жизнь пуста?
Ворон молвил:
“Никогда!”
"Злобный дух, исчадье мрака!”
Я сказал, дрожа от страха -
Те слова - прощанья знаки,
сгинь, проклятый, без следа
Перестань мне душу ранить,
раз былого не исправить
Улетай! Пора оставить
дом мой скорбный навсегда
Молвил Ворон:
“Никогда!”
С той поры зловещий Ворон
все сидит, угрюм и черен,
Без движения, без вскрика,
как ожившая беда.
Словно демон из кошмара,
словно ада злая кара
Сон приводит злые чары…
день за днем, бегут года...
И душе моей погибшей
не воскреснуть.
Никогда!
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my
chamber door -
'"Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber
door -
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for
the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore -
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never
felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
"Tis some visiter entreating entrance at my chamber
door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber
door; -
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no
longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness
I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my
chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened
wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the
word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me
burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
"Surely", said I, "surely that is something at my
window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore -
Let my heart be still a moment and this mystery
explore; -
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped
or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my
chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said,
"art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's
Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy
bore;
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then
he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have
flown before -
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my
bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light
gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o'er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these
angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories
of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still,
if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I
implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me -
tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird
or devil!
By that Heaven that bends above us - by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!"
I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that
is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his
shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted - nevermore!
(1844-1849)