«Оказавшись перед Всевышним, что ты ему скажешь?»
«Попрошу его разобраться с религиями»
А.Ширвиндт «В промежутках между»
Все дружно в России воздели глаза
И в божье поверили чудо,
И пылко целует теперь образа
Повсюдный вчерашний Иуда.
Игорь Губерман.
Я могу считаться атеистом в третьем поколении, как со стороны отца, так и со стороны матери. Дед мой Николай Иванович вынужден был уйти из гимназии и уехать из Хабаровска из-за того, что отказался целовать руку какому-то важному лицу церковной иерархии, посетившему гимназию. У родителей моей матери я никогда не видел икон, никогда не слышал, чтобы они крестились или молились. Не были религиозными и родители моей жены Зины, как и она сама.
Вместе с тем моего отца нельзя считать воинствующим безбожником. Он советовал мне познакомиться с Библией, считая, что там много поучительного и интересного, не одобрял уничтожения церквей после революции. Вспоминая своё детство, с удовольствием описывал торжественность богослужений, ему нравились церковные песнопения, и он советовал мне побывать на службе в церкви.
Я последовал его совету довольно поздно, уже после окончания института и женитьбы. Во время одной из поездок в Москву мы с Зиной отправились в Загорск (сейчас – Сергиев Посад) в Троице-Сергиеву лавру.
Архитектура зданий лавры, яркие купола произвели на меня сильное впечатление, но служба в соборе, правда, непраздничная, рядовая оставила равнодушным, а очередь старушек, поклонявшихся раке со святыми мощами, с вкраплением интеллигентного вида мужчин, вызвала тягостное недоумение.
Не вызывали почтения и фигуры священнослужителей, упитанных, румяных, сновавших по дорожкам лавры. Для нас они были экзотикой, т.к. в Ташкенте в то время была одна или две действующие церкви, и встретить на улицах города священника в облачении было также трудно, как негра.
Позже я побывал в Софийском соборе в Киеве, в Киево-Печерской лавре, на службе в католическом костёле во Львове, в джайнистском храме в Индии, в северо-буддийском (ламаистском) храме в Улан-Баторе, разглядывал волос из бороды пророка Мухаммеда и его тапочки в делийской мечети, но всё это нисколько не приблизило меня к религии.
Непосвященному, неверующему кажутся странными, а то и смешными как благоговение перед мухамедовыми тапочками, верчение молитвенных колёс и бормотание лам, так и целование раки с останками какого-то человека, пусть считающегося святым. Чтобы меня лучше поняли, скажу, что у меня также никогда не было желания стоять в длинной очереди в мавзолей Ленина, и я впервые попал туда заодно со своим сыном через много лет после своего первого приезда в Москву.
Я, как и большинство моих сверстников, воспитывался в атеистическом духе, но это не значит, что всё мне казалось простым и ясным, что меня миновали размышления о жизни и смерти, о Вселенной, её границах или безграничности, о возможности загробной жизни, о смысле жизни.
В детстве смерть казалась непостижимой, а мысль о собственном исчезновении нестерпимой. Я задавал родителям трудные вопросы о неизбежности смерти и при отсутствии религиозного воспитания уповал на будущие достижения науки, которая, мне верилось, сможет сделать людей бессмертными.
Такого рода размышления, как мне кажется, это главное, что привело человека к религии, представлениям о загробной жизни, рае или перевоплощениях. Смириться с исчезновением родных и близких, а, главное, самого себя человеку нелегко..
Правда, в одной из книг Поля де Крюи я прочитал об итальянском, кажется, враче, считавшем, что человек, доживший до определенного, очень преклонного возраста, может и должен расставаться с жизнью без сожаления. Он потратил немало времени и сил на расспросы очень старых людей, но подтверждения своей гипотезе не получил. Может быть, мы ещё пока не доживаем до этого возраста?
Страх перед смертью, перед силами природы, сознание своей беспомощности породили веру во всесильные божества (божество), религию. На каком-то этапе её питал протест против угнетения, но её существование и развитие во многом определялись стремлением людей к власти, корыстолюбием и леностью мысли.
Власть имущие давно поняли пользу религии для себя, использовали и используют её в своих интересах. Любопытный факт – золотоордынские ханы освобождали православных священников от введённой на Руси дани, рассчитывая на их поддержку.
Временами какие-то отступления в религиозных канонах, изменения обрядов становятся символами протеста, знаменем восстания против властей, возникает раскол, протестное движение.
Из истории мы знаем, что борьба между официальной церковью и протестной, между различными религиями или направлениями одной религии была жесточайшей, кровавой (преследования христиан в Риме, Варфоломеевская ночь, сожжение Д.Бруно, Яна Гуса, самосожжение раскольников и т.д.). А в наше время – джихад, борьба между мусульманами и христианами на Кипре, индуистами и мусульманами в Индии, суннитами и шиитами на Ближнем Востоке, протестантами и католиками в Ольстере! Не мешают ни Христовы заповеди, ни вера в Аллаха крушить иноверцев.
Как я уже сказал, в детстве, размышляя о бренности человека и себя самого, я уповал на науку, не понимая её бессилия, по крайней мере, в обозримом будущем. К вере меня никто не приобщал, но какие-то свои мысли, навеянные литературой, которую я поглощал в неимоверном количестве, у меня, конечно, были.
Иногда мне представлялся рай, но это представление радости или успокоения не приносило. Мне мерещились бесчисленные тени умерших людей, бродившие в голубоватом тумане. Наверное, такое видение было вполне логичным, если подумать, сколько людей обитало на белом свете со времени возникновения христианства (язычникам в раю места не было), и даже если принять, что больше половины из них оказались в аду.
Астрономию и философию, я, конечно, изучал в рамках школьного, институтского курсов, но они никогда меня особенно не интересовали, более того наводили тоску. Материализм я принимал, не задумываясь, так же, как принимают веру в религиозной семье, но отношение к материалистической философии у меня было прохладное, несмотря на прилежное изучение соответствующих институтских курсов. Уж очень допекли меня преподаватели научного коммунизма, истмата и диамата, читавшие, как правило, серые, нудные лекции. Интересно было лишь на лекциях по политэкономии.
Сейчас для меня многовековой спор между материализмом и идеализмом кажется трудноразрешимым, но, с другой стороны, введение какого-то разумного начала мне лично ничего не объясняет и не делает мир понятнее по сравнению с материалистическими научными концепциями о первичности материи, вечности Вселенной, её бесконечности или наоборот начале и конце в пространстве и во времени.
Для моего рассудка и то, и это одинаково непостижимо, а важность решения этих вечных вопросов кажется сомнительной. На практике, в нашей повседневной жизни Бог тоже совершенно не нужен и никак себя не проявляет, по крайней мере, я этого в своей жизни не замечал. Не считать же, в самом деле, доказательствами истинности христианской религии «плачущие» иконы, «нетленные» мощи или утверждения о «чудесных» исцелениях.