Все лето маралы копят силы к осенним свадьбам, чтобы в таёжной глуши пропеть свою лучшую песню, выиграть свой лучший бой.
Да и какая свадьба без песен, без состязаний!
А свадьбы у маралов длятся долго, больше месяца, и, конечно, если ты находишься в тайге и хочешь послушать песни маралов, то непременно их услышишь.
Вот и я надеялся услышать, когда пришёл к озеру и расположился на первую таёжную ночёвку в одиночестве.
Озеро лежало спокойное, потемневшее в лучах заходящего солнца, и, казалось, тоже собиралось слушать песни маралов. Уж кто-кто, а оно, раскинувшись на добрые десять километров, наслушалось песен. Легонько шелестя волной, озеро шептало мне свои бесконечные рассказы, и я с интересом их слушал, вглядывался в невидимых русалок и водяных. Сумерки сгущались, и я почувствовал, как бы расположенность его ко мне и увидел в нем собеседника. Некоторая скованность и робость перед грядущей ночью исчезли. Я бодро принялся заготавливать сушняк для костра.
Костер я разложил по-таёжному, как учил лесник Степан: ветки, жерди вдоль друг друга, комлями к огню. Так дрова будут гореть долго. Огонь съест комли и дальше к середине продвинется, съест середину, к вершинам подберется. Медленно горит такой костёр, но жарко. Тебе с ним веселее: он и согреет, и зверя отпугнет.
Я сварил чай, поужинал и стал готовить теплую лежанку – ночь ожидается холодная. Набросал мелких дров в костер, подождал, пока они разгорелись, а затем перенес на то место, что облюбовал. Когда дрова сгорели, я сгреб угли, пощупал – земля прогрелась. Наломал лапника – ветвей пихты, устелил ими свою «кровать», а поверх спальник разостлал. Тепло на такой лежанке, как на русской печи. Костёр от меня в двух шагах, багровый след от него по озеру протянулся, чай у огня преет. Наливаю кружку, пью, жду не дождусь песни таёжного солиста.
Тишина вокруг невообразимая. Слышно, как с тополя последний лист опадает и тоже шепчет что-то прощальное, грустное. В тёмном небе звезды яркие и крупные, кажется, выскочит марал на вершину горы и рогами их заденет. Только где же он, марал? Неужели так и не услышу?..
Только я так подумал, как тишину вдруг разбудили звуки радио. С той стороны озера они прилетели.
Я вскочил от неожиданности. Что за чертовщина, откуда там радио взялось? Видать, какой-то чудак с транзистором. Скучно ему одному, без костра, вот и поймал музыку. Но эта музыка какая-то необычная, чистая, высокая. Звуки переливаются, то слегка протяжные, то дробятся, понижаются, то вновь взвиваются высоко и летят, летят… Но музыка вдруг так же внезапно, как и возникла, оборвалась.
Стою ошеломленный, слово произнести не могу, будто на меня ведро ледяной воды опрокинули. Мать честная! Так ведь это песня марала!
И едва смолкли звуки песни, едва воцарилась нарушенная тишина, и ещё не улеглось мое волнение, как где-то далеко, справа от меня, в вышине – ответная песня.
Завороженный звуками я снова замер и почувствовал в новой песне такую могучую силу, такое желание сразиться с соперником, что мороз по коже пробежал. И неописуемое волнение охватило меня.
Песня звучала продолжительнее первой. Я насчитал пять колен. Переход от одного к другому я определил по хриплым, дребезжащим звукам и понял: принадлежат они опытному, яростному бойцу. Эти звуки несли в себе гнев, раздражение, ответ на брошенный из темноты вызов на смертельную схватку. В такие минуты маралу не
страшны ни медведь, ни человек.
Глянул на часы – десять вечера. Ну, думаю, началось. Я знал, что противники начнут сходиться для решительного боя. И не важно, что зверей разделяет озеро, обогнут его и где-нибудь на полпути, на рассвете, встретятся, сшибутся в схватке, загремят рогами. Побежденный уйдет, а победитель найдет оставленных самок, погонит в свой гарем.
Да, быть бою! Вызов послан, вызов принят.
Довольный услышанной песней, я пододвинул к центру костра обугливающиеся дрова, подбросил две толстые и длинные валежины, зарядил ружьё патроном с картечью, залез в спальник и стал ждать повторения песни.
Она прозвучала ровно через час, но уже ближе ко мне. Ответ не заставил себя долго ждать. И снова я замер, превратившись в слух. Да, звери сходятся, спешат навстречу, не разбирая дороги, не опасаясь никого.
В третий раз музыка раздалась ещё ближе и громче. Сильные звуки, казалось, разбудили горы и задремавшие леса. Песня лилась долго, перекатывалась с горы на гору. В голосах соперников слышались ярость и неодолимое желание сразить противника.
Я подумал, что путь таёжных бойцов лежит где-то неподалеку от меня и есть возможность вблизи разглядеть зверей, а может быть, и схватку. Затем удачным выстрелом добыть зверя.
Но чем ближе сходились быки, чем явственнее слышались их голоса, тем глубже сомнение: а честно ли так поступать? Зверь в эти минуты действительно безумен, его покидает осторожность, и убить его в порыве страсти, в порыве повиновения вечным инстинктам – по меньшей мере, безнравственно. И когда я пришел к такому выводу, звери прокричали совсем близко от меня. Я взглянул на часы – шел утренний час.
Где же сойдутся быки, думал я, не помешает ли им мой костёр? И как бы в подтверждение слева от меня, на взгорье, услышал глухой топот, затем треск сучьев, как будто кто-то ломится сквозь чащобу, но через несколько секунд все смолкло. Зато справа, на холмике, куда уходила тропа и пропадала в густых зарослях молодого листвяжника, раздался как будто стиснутый и чем-то приглушенный рев. Такие звуки издает труба, когда какой-нибудь озорник возьмет и накроет её шапкой.
Я подумал, что сочные звуки глушит ярость и жажда боя, и что в ответ раздастся такой же низкий рев.
Но слева царило безмолвие.
Призывный голос с холмика повторился, но был безответным.
– Эх, ушёл бык,– с досадой пробормотал я,– не принял боя! Лишил меня удовольствия посмотреть поединок.
Что ему помешало? Костёр, дуновение ветра принесли сильные запахи дыма и человека? Или отблеск огня? Возможно. Но, так или иначе, битва не состоялась.
Как только рассвело, на левом от меня взгорье, я обнаружил свежие следы марала. На правом холмике, на довольно широкой тропе, четко отпечатался след резиновых сапог. Так вот кто принял вызов, кричал, подражая маралу, спокойно шел по тропе навстречу. Не мой бы костер – быть быку сраженному пулей охотника. Это он кричал при помощи амырги, специальной трубы для зова марала, направляя её в последних случаях действительно в шапку, чтобы придать звукам приглушенность и отдаление, тем самым, подводя марала под выстрел.
«Выследить и добыть марала не в брачную ночь – настоящее охотничье искусство,– думал я,– в брачную ночь – вероломство и самое нехорошее дело. Это словно удар трусливого человека в спину».
Я устыдился своей ночной мысли о легкой добыче, окончательно разрядил ружьё, спрятал патрон подальше в карман и зашагал вперед.