Акселератка

Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра – больны;
 сегодня счастливы, а завтра – поражены скорбью;
сегодня богаты, а завтра – ввергнуты в нищету;
сегодня прославлены, завтра – опозорены и отринуты;
сегодня живы, а завтра – мертвы...
О, что за перемена участи в течение двух лишь дней!
От счастья – к горечи, от здоровья – к болести,
от наслаждения – к скорби, от спокойствия – к тревогам,
от силы – к слабости, – и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти!
Что за жалкое я создание!
                {Ibid. S. XXXIV-XXXV.}


1
Юлька нежилась в густой бархатистой пене, которая от любого малейшего ее движения густыми хлопьями через край ванны и с каким-то плюхающим звуком падала на пол. Это было ее самое любимое время дня: она вернулась из школы, а дома – никого! В эти несколько часов она полная хозяйка квартиры и абсолютно свободна! Она еще с порога начинала разбрасывать свои вещи, стараясь устроить как можно больший беспорядок, который все равно потом можно убрать за пять минут. Последнее время она старалась дома не есть. Во-первых, знала, что больше достанется домашним, а отцу, сколько ни дай, все равно мало, а, во-вторых, не могла она есть эти бесконечные макароны со скользким, будто силикон, безвкусно сладким дешевым кетчупом, который мать покупала на оптовом рынке.
Главным – как теперь говорили – центровым удовольствием этих нескольких часов одиночества и свободы было ежедневное принятие ванны с настоящими «примочками»: ароматической солью и густой пеной «Нивея», причем по фирменному, придуманному Юлькой рецепту на ванну надо было распустить всю большую банку, стоившую дороже дневного заработка ее родителей.
Юлька уже давно приспособила маленькую нишу под облицованной еще в доисторические времена ванной для своего тайника и прятала в нем все, чего не должны были видеть предки. Вот и гигиенические средства, смешно даже слышать эти допотопные слова, приходилось прятать там же. Не могла же Юлька на самом деле пользоваться этими дешевыми польскими шампунями в ядовитого цвета бутылях, которые мать покупала в киосках на рынке – ее кожа этого не перенесет!
Юлька страшно любила и терпеливо холила свою белоснежную, безукоризненно чистую и гладкую, как китайский шелк, кожу. Она, вообще, обожала свое тело – настоящее маленькое чудо, которым могла бы гордиться и сама природа. Юлька состояла из несоразмерностей и диспропорций, как выразился бы ее умный папа. Небольшая аккуратная головка с розовыми ушками и круглыми щечками, освещающими лицо незакатным солнцем девичьего, совсем еще детского румянца, губками, ярко пламенеющими на белом лице спелыми черешинами, готовыми вот-вот брызнуть соком, держалась на  тонкой длинной шее. Узкие плечи с выпирающими косточками ключиц и острые крылышки лопаток подчеркивали хрупкость и юность девушки. Со спины это был сущий подросток, но роскошная (никак не обойтись без этой банальности!), чуть прогибающаяся под своей тяжестью упругая, казалось, до звона грудь с незыблемо устремленная вверх острыми розовыми сосками, как бы отвернувшимися друг от друга, – сделала бы честь любой взрослой женщине. Плоский живот с обозначенным полукружьем нижних ребер через тонкую талию неожиданно переходил в крутые бедра зрелой женщины, а те в совершенные по форме купола тугих налитых ягодиц, напоминающих твердостью антоновские яблоки, сочные и хрусткие. Длинные ноги с непропорционально длинными ступнями и такие же длинные руки с тонкими музыкальными пальцами еще подчеркивали неуклюжесть подростка, но она, несомненно, с возрастом вскоре должна уйти. Девочку уже можно было сравнить с прекрасным лебедем, но в ней еще легко угадывались ускользающие черты нескладного «гадкого» утенка.
Юлька знала, что ее тело магически действует на мужчин, и главная сила в благородной белизне и безукоризненной мраморной гладкости кожи, в нежности розового бутона, открывавшегося в известном месте лишь самому бесстыдному взору. Когда она вытягивалась в необычно большой ванне образца 1938 года, в потемневшем от времени настенном зеркале сквозь туманную зыбкость пара отражался этакий бело-розовый зефир, на котором контрастно выделялось только яркое сердечко полных чувственных губ.

Многое досталась Юльке от родителей, но все, что доводит ее тело до совершенства, она в свои пятнадцать лет уже делает сама. В уходе за собой можно только опоздать, рано не бывает, считала эта маленькая красавица. Женское тело – очень капризный и нежный цветок, его нужно оберегать и лелеять, не говоря уже о правильном питании и прочих самых необходимых вещах. Вон ее мама, сколько Юлька себя помнит, всегда выглядела невзрачной худой и блеклой женщиной с вечно темными опухшими кругами под глазами, как узник Освенцима. А эти идиотские голубые тени, которые она наводила на веки? С ума можно сойти!
Несмотря на худобу и вечную усталость, мать была очень энергичной и живой, часто беспричинно возбуждалась, становясь необыкновенно веселой, и тогда тискала маленькую Юльку или гоняла ее до головокружения вокруг круглого стола в большой комнате, а поймав, подбрасывала к потолку, несмотря на ее верещанья. Потом всегда затихала – дома она уставала быстро, выполняя домашние обязанности, как тяжелую повинность, хотя всегда переносила ее без жалоб и вздохов. Жила она только работой, где всегда считалась классным специалистом и пользовалась огромным уважением.
Мама была из профессорской семьи, ее отец, дед Юльки, недавно стал академиком какой-то непонятной академии, но никаких особых благородных повадок за ней не водилось. Она послушно пошла в университет, выбрала по настоянию отца нелюбимую химию, старательно училась, а перед самым окончанием, по его же совету, вышла замуж, выбрав из сокурсников наиболее, казалось бы, подходящую кандидатуру. Дело в том, что маму даже в юности нельзя было назвать ни красавицей, ни даже просто симпатичной девушкой. Это не только ее, Юлькино, мнение, сложившееся по старым пожелтевшим фотографиям, совсем нет. Так считали все, даже сама мама, а говорили об этом так часто, что Юльке казалось, что она это слышала еще в колыбели. Зато мама всегда училась очень хорошо, а по части своей женской красоты, вернее, ее полного отсутствия, не слишком печалилась, принимая все как данность.
Людмила Борисовна, вращаясь исключительно в мужском обществе, с годами приобрела особый шарм умной и деловой женщины. Мужчины тянулись к ней, чувствуя какую-то силу и внутренний огонь, проявляющиеся в самых разных формах. В химических технологиях она умела видеть стройную систему, всегда интуитивно чувствовала самое рациональное решение задачи. Ее очень ценили, уважали за настойчивость, с которой она шла к цели, неизменно добиваясь результата, с удовольствием слушались и хвалили в шумных мужских компаниях. К тому же она отчаянно любила мужчин, обожала острое наслаждение, которым они ее одаривали, и в любви была столь редкостно щедра, жадна и бескорыстна, что мужчины потом долго не могли ее забыть.
Своих многочисленных любовников она оставляла или бросала всегда сама, не допуская возникновения привязанности или каких-то серьезных чувств. Ей было достаточно легкого флирта и хорошего, как она любила говорить, здорового секса. Проблем в жизни всегда невпроворот, а вот отдохнуть по-настоящему, оторваться по полной – это еще надо уметь. И Людмила Борисовна старалась не отказывать себе в новизне ощущений. В любом женском споре она всегда становилась на сторону мужчин и защищала их, как основной источник радости на земле. Она очень уважала своего отца и оправдывала его за то, что он оставил ее мать-клушу. Она часто встречалась с отцом, обращалась к нему за помощью, и отец ей всегда помогал. Люда во многом была на него похожа и очень гордилась тем, что в свои уже немалые годы отец, по-прежнему, находит, чем привлечь красивых молодых женщин.
– Молодец, папка! – часто говорила о нем дочь. Юлька тоже любила своего деда: он никогда не гундел, не ругался, всегда приносил что-нибудь вкусное и даже подбрасывал денег. Правда, теперь они стали смешными из-за своей малости, но Юльке не хотелось над этим смеяться.


2
Вообще, у Юльки было интересное ощущение, что она знала про свою семью все, что только можно было знать. Про всех, даже про бабушку с дедушкой, как будто вся их жизнь прошла у нее на глазах. Ей даже иногда казалось, что это она старше и умнее их всех, а они как малые  дети, такими глупыми, даже наивными, а потому незащищенными и несчастными казались они пятнадцатилетней Юльке. В доме всегда была атмосфера перенасыщенной откровенности. Это значит, что любое событие, даже просто незначительное слово, могло вызвать лавину или камнепад воспоминаний, обвинений и сожалений, открывавших такие интимные подробности, каких в другой семье никогда не услышишь. Телефонные разговоры мамы с подругами превращались в исповедальные реки, а уж их частые встречи по поводу и без него всегда становились источниками обжигающей до сворачивания ушей информации. Такими же острыми и откровенными были нередкие скандалы между родителями, в которых в пылу сражения легко, будто осенние листья  промозглым ветром, сгребались в кучу факты и обвинения.
Приходила в гости бабушка, брошенная, по словам папы, когда-то еще в расцвете лет будущим академиком. В ее пламенных, переполненных всегда справедливым гневом разоблачительных речах открывались бесчисленные примеры подлости и предательства деда. Потом огонь всей этой неутомимой артиллерии переносился на Юлькиного отца, от которого давно уже должно было остаться лишь мокрое место. Ребенок рос среди толпы взрослых и с раннего детства нагружался житейскими пересудами  как равный среди равных. Никто не спрашивал Юльку, хочет ли она это слушать, знать и понимать. Ее мнение никого не интересовало. Взрослые жили своими страстями, выясняя отношения с неиссякаемым азартом, им всегда было важно высказать, определить и назвать все своими именами, не думая о последствиях, а главное – любой ценой настоять на своем. В таком гвалте, понятно, было как-то не до Юльки, вот и получалось, что ребенок между взрослыми знал абсолютно все.
Папа вырос в большой крестьянской семье третьим ребенком при двух старших, энергичных и здоровых – как и полагалось деревенским молодухам – сестрах, которые вместе с матерью души не чаяли в малыше: баловали и развлекали его будто маленькую собачку. Вот он и вырос – вроде бы взрослый мужчина, а так и остался на всю жизнь маленькой собачкой, что живет только, чтобы развлекаться и развлекать.
Он часто и легко увлекался, загорался какими-то необыкновенными проектами, потом так же быстро уставал или остывал, интерес испарялся, а чувство долга ему было не знакомо. И дома, и на работе он вел себя, как избалованный ребенок, и продолжал считать себя  младшеньким, даже когда у него появились свои дети, настаивая чтобы лучший кусок, а в последние годы кусок вообще, предназначался в первую очередь ему. Он мог, как бы в задумчивости, съесть целый торт, приготовленный к празднику или последний кусок хлеба в хлебнице. А однажды приключилась история, которая рассмешило Юльку до колик, а мать довела до отчаянных слез: ночью, крадучись, словно вор, отец пробрался на кухню и съел из плова, приготовленного на несколько дней,  все мясо, старательно переворошив кастрюлю. Наверное, мясо ему нравилось больше, чем рис.
Друзья и знакомые звали отца – Кольник, а по имени и отчеству его называли только в паспортном столе и в военкомате. Для Юльки же он был папулек, вроде и ласково, и в то же время очень метко определяло его удельный вес: папулек – мотылек. Легкий человек, что и говорить.
Сколько Юлька себя помнит, в семье лада не было. Скандалов особых тоже не бывало – папулек был на них просто не способен. У него был свой ритм, позволяющий жить в противофазе с остальными членами семьи. Утром, когда все начинали очередной день и расходились на работу и в школу, он продолжал спать в маленькой угловой комнате. Просыпался лишь к одиннадцати часам, съедал все, что находил в кухне, с аппетитом только что вывезенного из блокадного Ленинграда, и уезжал в институт, где занимался каким-то непонятным космическим мониторингом. Юлька не задумывалась, что это такое, но всегда представляла нечто скучное и вялотекущее, от чего нельзя уйти и что никак нельзя ускорить.
Домой отец возвращался обычно поздно, все уже спали, ведь утром надо было рано вставать. Когда же он все-таки попадался под руку матери, она, мгновенно распалившись, возмущенно требовала с него зарплату, корила и даже иногда выгоняла его из дома. Тогда отец уходил в свой любимый гараж, пил там с товарищами по несчастью темное вонючее вино прямо из бутылки, пока женская часть его семьи не приходила за ним с белым флагом и смиренно уговаривали вернуться, чтобы отмыть и привести в божеский вид. На некоторое время все успокаивалось, и отца возвращали неизвестно как жившему без него это время бесконечному мониторингу. Удивительно, мониторинг без отца как-то обходился, а вот отец без него жить не соглашался ни за что.
Юлька хмыкнула, вспомнив об очередном таком «воспитательном» отлучении отца от дома. Она всегда была против таких мер – толку никакого, только позор на весь двор. Юлька уже давно поняла, что мать не способна ни с отцом нормально жить, ни без него обходиться, он был для нее, как горб – жить мешает, но никуда от него не денешься, так и придется до могилы носить его на себе.

3
Обычно, погружаясь в ванну, Юлька, чтобы отключиться от шума внешнего мира, включала плэйер и втыкала наушники в уши. От грохота трамваев под окнами, шума воды в проржавевших трубах и ругани соседей старые стены не спасали. Сегодня, как назло, в плэйер сели батарейки, новых она не нашла, вот и пришлось включить динамик на кухне и оставить дверь в ванную открытой, чтобы хотя бы радио создавало звуковой барьер, отгораживающий ее маленький теплый пузырящийся мир от внешнего. Музыка в динамике вдруг кончилась, и деланно серьезный голос объявил:
– Из архивов «Радио России». Рассказы Виктории Токаревой читает автор.
И обычный, даже домашний, женский голос стал читать рассказ от лица девчонки пятнадцати лет, то есть Юлькиной ровесницы, о том, как надо было на уроке написать сочинение на тему «Мой самый счастливый день». И вот девчонка размышляет, какой же день в ее жизни был самым счастливым, «растекаясь мыслию по древу», как говорит дед, заодно рассказывая о своей семье, своих мечтах, проблемах и заботах.
Юлька настолько увлеклась рассказом, что совсем забыла о ванне и получении удовольствия, которым она сопровождала «водную процедуру». Ее поразил этот «Рассказ акселератки», как назвала его автор. Какая же это акселератка, если у нее мысли шестилетнего ребенка? Девчонка переживает, что ее не переведут в девятый класс и придется идти в ПТУ, пополнять армию пролетариев. Она мечтает о дубленке, ей, видите ли, не нравится шуба, а ее самый счастливый день – когда она с отцом, таким же тюфяком, как Юлькин, ходила в кино на глупого и противного Луи Де Фюнеса, а потом ездила в гости к бабушке.
Вода в ванной остыла, пена опала, Юлька даже замерзла, пришлось вылезать из ванны и одеваться. Настроение как-то сразу подсело, и Юлька, закутавшись в махровый мамин халат, потертый настолько, что из него можно было смотреть на свет и все видеть, забралась с ногами в такое же потертое кресло, не разваливающееся только потому, что стояло в углу и его поддерживали стены, и в недоумении задумалась об услышанном в рассказе. Интересно, в какие времена жили такие девчонки и, вообще, могли ли они жить на свете или их придумали глупые тетки, вроде этой самой Токаревой. Кстати, Юлька никогда не слышала о такой писательнице, надо бы спросить у матери, знает ли она ее.
Наверное, все, о чем рассказывала Токарева, происходило лет сто назад. Точно! Девчонку в пионеры принимали – значит, она возраста Юлькиной матери, а то и старше! Надо же, какими примитивными они тогда были! Может быть, они сегодня потому квелые, старые, изморщиненные, как проросший картофель, работают с утра до ночи за жалкие гроши и не умеют ни жить, ни радоваться, ни развлекаться, что в детстве были такими примитивными?
Юлька вспомнила частые споры бабушки с отцом о коммунистах, которые якобы не дали отцу кем-то стать. Отец в таких случаях срывался на крик, что с ним бывает очень редко. Из крика Юлька поняла, что коммунисты мешали всем, душили свободу и даже кого-то убивали. Она не могла понять, чем могли кому-то мешать, угрожать и даже приносить вред старые, плохо одетые, такие потерянные и несчастные люди, что каждый день стоят на площади у памятника Ленину с дурацкими плакатами в руках  и называют себя коммунистами. Они вызывали только жалость. Что ж, она знала, что отец всегда находит виноватых в своих неудачах, это сейчас было не интересно, а вот обстановка в семье, о которой говорилось в рассказе Токаревой, была Юле очень знакома.
Неужели, несмотря на такое отличие той прежней жизни от сегодняшней, на все перемены, что произошли в самих людях за столько лет, в семейных отношениях ничего не изменилось? Нет, этого не может быть! Юлька знает совсем других мужчин. Они сильные и мужественные, умные и удачливые, от них так возбуждающе пахнет французским одеколоном, и, вообще, с ними так интересно и приятно! Нет, таких, как ее отец, не много, но они – неудачники и рохли – были всегда, в любые времена.
Юлька как-то случайно подслушала разговор: отец просил мать допускать его к ней в спальню хотя бы два раза в неделю, ссылаясь на то, что он все-таки муж и что это необходимо для здоровья. Отца было жалко, тем более что, Юлька давно уже знала, о чем идет речь, но и мать можно было понять – заниматься любовью с таким жалким мужчиной, как ее папулек, себя не уважать. Юлька ни за какие деньги бы не согласилась, а тут вообще за год отец в дом не принес ни копейки.
Она уже подумывала, каким способом подбрасывать отцу от собственных щедрот, но не придумала ничего, кроме как пару раз просто сунуть несколько сотенных бумажек ему в карман, с ужасом ожидая возможного расследования и допроса с пристрастием. Но, слава богу, все обходилось тихо, отец делал вид, что ничего не произошло, а Юльку это устраивало.
Она попыталась вспомнить что-нибудь из своего, как ей теперь казалось далекого, детства. Может быть, когда-то все было по-другому? Нет, сколько она себя помнила, рядом была только мать. Сестра всегда была слишком взрослой, у нее были свои проблемы, свой мир, в котором мальчики появились раньше, чем Юлька увидела белый свет. У матери же времени на Юльку оставалось немного, хотя она очень старалась не оставлять младшую дочь без внимания.
Юлька родилась поздно, и мать всегда говорила, что родила ее себе на радость, что Юлька вырастет умной и счастливой, как все поздние дети. Все ждали, что она будет «вундеркиндом». В ожидании чуда ее с пяти лет мучили скрипкой, обучали английскому языку, долго и шумно обсуждали ее «каляки-маляки», пытаясь найти в ней талант художника. Мать даже пробовала с ней сочинять стихи, но Юлька росла обычной девчонкой, хотя, пожалуй, было в ней нечто, отличающее ее от сверстниц.


4
А отличалась Юлька от своих сверстниц, по крайней мере, от очень многих, острым интересом к тому запретному, что происходит между мужчиной и женщиной. Раннее чтение взрослых книг открыло ей таинственный и волнующий мир. Ее возбуждали и легкие игривые рассказы и повести Мопассана, и тяжелые, наполненные жгучей чувственностью романы Золя, и печальные рассказы Куприна, и пронизанные грустью и невыразимым эротизмом «Темные аллеи» Бунина, написанные великим писателем на исходе жизни.
Романы будоражили воображение, наполняя томительным возбуждением, и Юлька очень скоро нашла способ его усиливать и утолять. Сначала это ее несколько пугало, но вскоре поняла, что эти страстные ощущения – естественны и составляют главную суть не только женщины, но и мужчин. Теперь она с еще большим интересом стала прислушиваться к разговорам взрослых, присматриваться к ним, замечая, как во время вечеринок игривые ухаживания часто переходят в откровенные ласки, будто бы никем не замечаемые в пьяной шумной компании. В двенадцать лет она стала догадываться о причине стонов, вздохов и ритмичных скрипов, доносящихся иногда из комнаты матери, но настоящее понимание, вызвавшее резкое взросление, произошло практически моментально, в один день.
В тот день в школе неожиданно прорвало какую-то трубу, и все здание наполнилось горячим беспросветным туманом. Уроки отменили, и Юлька послушно потащила тяжеленный портфель домой. У нее были свои ключи, и она открыла дверь в квартиру, рассчитывая, что дома никого нет, предвкушая радость нечаянной свободы, по крайней мере, до вечера. Она сделала шаг в квартиру и, едва успев прикрыть входную дверь, замерла, услышав жуткие стоны, от которых по спине побежали торопливые и жесткие мурашки. В ту же секунду, еще не успев понять природу этих стонов, Юлька увидела в большом и темном от старости трюмо отражение движущихся тел на непривычно разложенном большом диване в гостиной. Она успела подавить возглас, прижалась к вешалке, чуть утонув в пальто и шубах, висевших на ней, и только теперь разглядела, что в комнате на диване были не воры, не грабители и не убийцы, а мужчина и женщина, страстно занимающиеся любовью.
Юлька с трудом узнала свою мать в этой прекрасной, распаленной, с длинными распущенными волосами женщине, светящейся в комнатном сумраке белым телом. Гуттаперчиво изгибаясь, она совершала непонятные размеренные движения, издавая при этом такие громкие и страстные стоны, что со стороны в первый момент могло показаться, что ее убивают. Юлька не могла поверить своим глазам – все, о чем она читала у Золя и Мопассана, представлялось ей несколько иным, теперь же она  впервые увидела это действо наяву.
Мужчина был молод и незнаком. Юлька никогда его раньше не видела. Успокоившись, она с жадным интересом стала наблюдать за происходящим, стараясь не пропустить ни одной детали, отмечая самые неожиданные мелочи. Тела на диване блестели от пота, чувствовалось, что они занимаются этим уже долго и неистово, но не уставали, а, судя по возгласам и лицам, получали от всего этого огромное наслаждение.
Наконец, видимо, наступила кульминация: мать, встав на колени и локти, с нарочито медлительной кошачьей грацией изящно прогнулась, предоставляя полную свободу своему любовнику. Тот с такой же царственной медлительностью и размеренностью, лаская ее всю руками, сжимая в ладонях удлинившиеся, как дождевые капли в миг отрыва от карниза, груди, прижался к ее белому, виолончельно крутому заду и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал двигаться вместе с матерью. Все это доставляло ей огромное наслаждение, и в этом невозможно было усомниться.
Юлька осторожно сделала шаг в сторону и теперь могла видеть все происходящее в комнате в двух ракурсах – наяву и в зеркале, причем она видела одновременно происходящее со спины мужчины и отраженные в зеркале вдохновленные безудержным наслаждением лица любовников. Вдруг мужчина вскрикнул, а за ним закричала и мать. Он упал на ее спину, и они слились в одно четырехрукое и четырехногое тело. Юлька в этот момент инстинктивно сжала колени, почувствовав жгучее, пронизывающее низ живота чувство, заставившее ее присесть и зажмуриться.
«Наверное, это то, что чувствует женщина», – подумала девочка, отметив, что эти ощущения ей очень понравились. Юлька отжала ключом язычок замка, тихонько вышла из квартиры  и очень осторожно отпустила язычок. Замок закрылся бесшумно. На цыпочках она спустилась на этаж ниже и только потом побежала. До позднего вечера она бродила по заснеженным улицам, вспоминая увиденное, и, как ей показалось, поняла суть и смысл жизни.
Страсти, вычитанные ранее в книгах, сегодня материализовались на ее глазах. Все, что она увидела, не испугало ее и не вызвало никаких отрицательных эмоций. Она даже не удивилась, что мать предавалась любви с чужим мужчиной. По ее мнению, заторможенный и вечно замороченный папулек был просто не способен на подобное. Юлька всегда и во всем оправдывала свою мать, считая, что та знает, что и как делать.  И все-таки, подсмотренный тайком эпизод изменил жизнь девочки. В этот день, узнав ненароком главную человеческую тайну, она стала взрослой, а потому решила, что вправе поступать как считает нужным. Через год она сумела привести своего преподавателя музыки к ее якобы нечаянному совращению.
Александр Сергеевич, внешне похожий на известного режиссера Виктора Мережко, о котором мама всегда говорила, что он «бабский угодник», был очень талантливым и увлеченным человеком, посвятившим всего себя музыке и воспитанию юных дарований. Прожив всю жизнь заядлым холостяком, он, однако, пользовался большим успехом у женщин, которые почему-то обожают таких, не от мира сего, мужчин. Девчонки в музыкальной школе всегда старались привлечь его внимание, слишком уж импозантным и серьезным человеком он выглядел со своей аккуратной бородкой клинышком, благородной сединой, очками в роговой оправе и длинными чувственными пальцами скрипача.
Юлька, стараясь не вспугнуть маэстро, постепенно приучала его к своим тонким и стройным ножкам, оголенным под обрез, к грудкам, по-козьи торчавшим из-под полупрозрачных блузок, к своим частым прикосновениям к нему якобы в порывах откровенности, которую проявляют только с любимыми преподавателями. Она сама выбрала Александра Сергеевича, решив, что именно он достоин чести сделать ее настоящей женщиной. Может быть, она была даже по-детски в него влюблена.
Вскоре Юлька стала проявлять особое рвение, добилась перехода на индивидуальный план, а значит и на дополнительные занятия, которые стали проходить дома у преподавателя. Там, на старинном, почти антикварном диване и произошло совращение бедного скрипача. Правда, он не слишком сопротивлялся, а, поняв, что девчонка давно мечтала об этом и с огромной радостью приняла случившееся, быстро успокоился, загоревшись для очистки совести идеей сделать из Юльки настоящую скрипачку.
После первого опыта, к которому она была уже давно готова, убедившись, что все ожидаемое таинство на самом деле еще приятнее, чем она предполагала, Юлька перестала было обращать внимание на скрипку, стараясь все предназначенное ей время заполнять другим, ставшим теперь любимым и необходимым занятием. Александр Сергеевич, как любовник, оправдывал ее самые большие надежды. Он не на шутку увлекся посвящением девочки в таинства любви и сделал все, чтобы это новое увлечение обошлось без последствий и не вызвало ни у кого подозрений. Однако и скрипку забросить не позволил, заставив совмещать приятное с полезным, пользуясь даже первым в качестве стимула, и вскоре Юлька заняла третье место на зональном конкурсе скрипачей России, чем страшно порадовала своих родителей.
Там же, у Александра Сергеевича, Юлька познакомилась с его приятелем – очень важным и ответственным работником областной прокуратуры, чья квартира была на одной площадке с преподавателем музыки.  Сам ли он догадался или узнал что-то от приятеля, но вскоре Юлька побывала у него в гостях и получила за это свой первый гонорар – новенькую бумажку в сто долларов.
Алексей Владимирович – суровый прокурорский начальник – проводил с Юлькой по нескольку часов днем дважды в неделю, несмотря на свою страшную занятость, расплачиваясь всегда у двери своей квартиры новенькими «франклинами». На следующий год Юлька окончила музыкальную школу, а вот уроки скрипки, совершенно бесплатно, по инициативе любимого преподавателя еще продолжались. Для конспирации Юлька дома иногда бралась за инструмент, будоража своих домашних любимыми мелодиями Брамса и Вивальди.


5
За прошлый год Юля сильно вытянулась, подросла на десять сантиметров, а грудь ее налилась так, что с трудом втискивалась во второй номер. Юлька любила тесное белье, обожала дорогое кружево, но могла себе позволить одевать это только во время своих встреч с «кавалерами», как назвала бы их бабушка. Никто из домашних не мог и представить, что Юлька, которую все считали еще совсем маленькой, ведет насыщенную жизнь молодой женщины, встречаясь с несколькими солидными людьми, обожавшими ее ангельское тело, переполненное самыми грешными страстями.
Удовольствие, да что там говорить, наслаждение, доставляемое мужчинами, и опыт, приходящий от раза к разу как бы сам собой, так раздразнил девочку, что она теперь весь день жила в ожидании утоления этой бесконечной жажды, а если по каким-то причинам не выпадало случая, то доставляла это удовольствие себе сама, размокнув и разнежившись в благоухающей пеной ванне, лаская свои нежные розовые лепестки.
Юлька зарабатывала около полутора тысяч долларов в месяц и прятала деньги в потайное местечко, позволяя себе лишь иногда маленькие радости. Ложь стала настолько привычной, что уже не доставляла никаких хлопот. Все было ею продумано до мельчайших подробностей. Самым трудным, оказалось, продолжать жить в старой, убогой, хотя и полногабаритной квартире, требующей ремонта с самого ее рождения, слушать бесконечные жалобы матери на безденежье, видеть беспомощность и бесприютность отца, оставшегося верным приверженцем пресловутого мониторинга, зная, что скопившихся у нее денег хватило бы с лихвой на прекрасную жизнь для всех.
«Может быть, принести эти деньги, соврав, что нашла?» – думала Юлька, но тут же понимала, что мать начнет искать того, кто их потерял, и наверняка найдет. Нужно было придумать, как хотя бы тайно помогать матери деньгами, и вскоре Юльке представился такой случай: она устроилась на работу. Соседка по площадке, тетя Катя продала свою квартиру какому-то бизнесмену. Сначала пришли рабочие, и несколько недель в подъезде не было никакого житья от шума и пыли. Когда ненужные перегородки убрали, а нужные вновь возвели, привезли красивую современную мебель, и за стенкой началась непонятная тихая жизнь, заглушаемая классической музыкой. Мать уважительно поднимала палец вверх, кивая, дескать, и среди новых богатых есть воспитанные люди. А вскоре тетя Катя, выполнявшая просьбу нового жильца, по знакомству предложила Юльке присматривать за квартирой, убирать и поддерживать там порядок во время отсутствия хозяина.
Самого хозяина она не видела. Зарплата ей была положена чуть больше, чем у матери на ее спецпредприятии, а управлялась Юлька со своими обязанностями очень легко за час, да и то не каждый день. Вот только сделать все надо было обязательно днем, до пяти часов, так как позже мог появиться хозяин, встречаться с которым Юльке не рекомендовали. Ей было очень любопытно посмотреть на соседа и работодателя, но работа была столь не обременительной, а платили за нее так хорошо, что Юлька не решалась нарушить установленный порядок.
Однажды она задержалась в школе, а со времени последней уборки прошло уже несколько дней, и ей не хотелось навлечь на себя неприятности за пыль на мебели, от которой не спасали даже плотно закрытые окна. Вот она и рискнула сунуться в квартиру в половине шестого, рассчитывая управиться быстренько, тем более что сосед в квартире не жил постоянно, а бывал редкими наездами.
В общем, судьба свела их, когда Юлька, закончив работу, уже собиралась уйти из квартиры, но задержалась буквально на секунду, увидев диск с редкими записями фон Караяна. Хозяин квартиры оказался совсем не страшным и не сердитым. Звали его Лев Михайлович, и он очень понравился Юльке с первого же взгляда. Ей всегда нравились взрослые, серьезные, умные и сильные мужчины. Лев Михайлович оказался именно таким.
В тот вечер они вместе слушали музыку, пили вкусный чай с бергамотом, а потом Юлька взяла у него несколько дисков послушать дома. В следующий вечер без особых разговоров и каких-то приготовлений Юлька оказалась в огромной постели с новым знакомым, в которого успела влюбиться по самые уши. Она уже не могла представить себя без Левушки, как она называла его про себя, вслух же только по имени и отчеству. Теперь она  была готова делать для него все бесплатно, но Левушка не позволил этого, наоборот, стал платить девчонке вдвое больше.
Мать знала о работе по уборке квартиры, позже Юлька рассказала, что их сосед –  крупный бизнесмен и ученый. Мать выслушала с явным интересом, задала несколько уточняющих вопросов и, видимо, полностью удовлетворенная ответами дочери вновь вернулась к своим делам. Несколько раз Юлька приносила диски от соседа или носила к нему послушать виниловые пластинки на его английском «Hi-Fi» проигрывателе. Получалось, что девчонка вроде дружит с соседом. Людмила Борисовна несколько раз пыталась одернуть Юльку, считая, что не стоит мешать взрослому человеку, но дочь приводила какие-то свои доводы и продолжала общаться с соседом, не вызывая у матери ни малейшего подозрения.
Со временем Юлька поняла, что Лев Михайлович содержит эту квартиру для вполне определенных целей – по вечерам, а иногда и по ночам, к нему приезжали женщины. Юлька ревновала своего Левушку, но понимала, что с этим ничего не поделать, просто старалась улучить любую минуту, чтобы побыть с ним рядом. С ним было легко и интересно, а еще он расспрашивал Юльку о ее проблемах, включая и школьные, и вскоре она рассказала ему и о своем приработке на стороне. Лев Михайлович попытался вмешаться и уговаривал Юльку отказаться от встреч с «кавалерами», предложив компенсировать убытки, но Юлька не была уверена, что может таким образом пользоваться своими отношениями с Левушкой. Она попросила не торопить ее с решением и дать ей время подумать.
В один из поздних вечеров Лев Михайлович появился у себя в квартире после длительной служебной командировки, и, судя по шуму на лестнице, там произошла какая-то сцена в присутствии нескольких молодых женщин. А на следующий день от соседей Юлька узнала, что в ту же ночь Лев Михайлович попал в автокатастрофу, врезавшись на полном ходу в фонарный столб по дороге домой. Говорили, что он в очень тяжелом состоянии и вряд ли выживет.


6
Юлька решительно стряхнула нахлынувшие печальные воспоминания и уже с новым раздражением вернулась к рассказу Токаревой, который ее сегодня так удивил и задел. Нет, эту мямлю и простодыру никак нельзя назвать акселераткой. Вот Юлька – другое дело. Она в свои пятнадцать лет прочно стоит на ногах и знает, что такое жизнь. Ей не нужны советы и нотации старших, делающих вид, что они лучше, чем есть на самом деле.
А они просто убоги и смешны, эти ее милые родственнички: бабка, тоскующая всю жизнь по бывшему мужу, не сумевшая даже злобой забить безответную любовь, дед, старающийся отложить старость бесчисленными скороспелыми и легко угасающими романами с претендентками на те или иные должности в его институте, безликий и увядший, как прошлогодний овощ, отец, выпрашивающий у матери свою порцию жалкой любви, энергичная и любвеобильная мать, не упускающая ни малейшего случая убедиться в своей женской страстности и привлекательности, несмотря на свой внешний вид, учителя, безуспешно пытающиеся прикрыть штопаные колготки и выцветшие от стирки платья, назидательно читающие свои скучные проповеди вперемежку с еще более скучными, стишками из дальних веков, безмозглые прыщавые пацаны в классе, не знающие ничего кроме пива, мата и бессмысленных тусовок, толпы серых, замерзающих на промозглом ветру зимой и потных, пропыленных с головы до ног коротким, как заячий хвост, летом людей, шумно-скандальных и злобно враждебных друг другу, толкающихся в метро, автобусах и просто на улицах, противные жирные рожи «думских дьяков» в телевизоре и молодые с плутоватыми и самодовольными ухмылками лица представителей власти.  Все они были до обнаженности понятны, а потому отвратительны Юльке.
Она не согласна жить в этом душном отвратительном мире. Она должна попасть в параллельный мир, где свежий шелестящий воздух кондиционеров, мягкость и тепло мехов, шуршание шелка и легкое покалывание наэлектризованной лайкры, блеск дорогих украшений, запах самых лучших духов и вкусной еды, где говорят тихо и красиво, смеются, пьют пузырящееся шампанское из тонких бокалов, а слуга выносит гору аккуратно сложенных конфет «Фереро Роше», не уронив ни одной! Там цветы, там любовь, там настоящие сильные мужчины и самые красивые женщины, из которых Юлька, без всяких сомнений, лучше всех!
Ей не нужны эти пустые знания, которыми ее пытаются нашпиговать скучные злые тетки в школе. В том, правильном мире достаточно быть красивой, иметь белую гладкую кожу, длинные струящиеся волосы, тонкую талию и роскошную грудь, уметь доставлять удовольствие, зажигать не на шутку, чтобы за одно обладание тобой к ногам положили весь мир. Юлька давно это поняла и твердо знала. Она снисходительно смотрит на обтекающий ее обыденный, грязно-серый и противно пахнущий мир, с которым она без сожаления расстанется, как только сможет, став, наконец, взрослой, уйти из этих дряхлых и лживых стен.
Девочка скинула потертый мамин халат, растерла мохнатым полотенцем замерзшее тело, оделась, и, привычно взглянув на часы, заторопилась к своему давнему и любимому «кавалеру», который после обличительной прокурорской речи на нашумевшем в городе процессе с удовольствием отдохнет в объятиях совсем не набоковской Лолиты.