Конечно было бы лучше, посиживай я время от времени в старенькой кресло-качалке где-нибудь на деревянном крыльце с сигарой в одной руке и коктейлем (ванильная кола + ванильное виски) в другой, наблюдая закат, но не свезло в этом плане – такого со мной не случалось.
Зато 17 сентября, съев то ли салат, то ли сэндвич, купленные в кулинарии магазина крупной торговой сети, я подцепил пищевое отравление, неделю болел, но ходил на работу (благо рвота длилась всего сутки), так как если необходимого не сделал бы я – не сделал бы никто, а последствия бездействия могли быть печальными и далекоидущими для функционирования организации осуществления мною трудовой функции.
Только оправился от отравления, как на фоне снижения иммунитета подхватил легкую форму простуды – насморк, кашель, опять неделю на борьбу с болезнью вне постельного режима и продолжающееся посещение рабочего места.
Затем, по факту ухода простуды, пришла боль в левой ягодице (воспаление нерва, как позже выяснилось) с отдачей в левую же голень (нельзя было нормально ходить первые 5-10 минут после выхода из сидячего положения, в некоторых ракурсах болезненно сиделось), боль в горле из-за выскочившей внутри щеки язвочки и, только лишь удалось мне это язвочку обезвредить, как новая простуда вновь подкосила меня – три с половиной дня я, влажная марля и антибиотики безуспешно боролись с этой напастью, думаю, что множество мозговых клеток погибли из-за жара наряду со сперматозоидами в «локации», расположенной ниже, уничтоженными по сходной причине. Было плохо и иногда, чутка сходя с ума, мною владело твердое убеждение, что кто-то пытается вытеснить меня из моего же сознания, чтобы занять вакантное место.
На 5 календарный день болезни, я из последних сил поехал на прием к врачу в частную клинику, в ходе приема давление мое упало до 30/60, в соседнем, процедурном кабинете мне успели сделать капельницу и я, с диагнозом «пневмония», на реанимации был доставлен в дежурную больницу, где 4 разным людям, повторял одно и то же, но, с подозрением на тромбоз в ноге (в ходе пневмонии ягодично-голенная боль усилилась и трудно было даже лежать), вновь на реанимации, меня отвезли для диагностики в другую больницу, где, повторив всю историю еще три раза вопрошавшим врачам, наконец, в сопровождении на тот момент уже крайне встревоженных родственников, приехавших поддержать меня в порыве тревоги и тепла, меня сгрузили на койку в палате, оставив наедине с температурой 40,2; малым количеством кислорода в крови и низким давлением; слабым пульсом; болью в ягодице; ознобом да бессилием.
Так я оказался в нашем «Вагоне Пневмонии» на неизвестный тогда срок, ведь и для больших дяденек опасны маленькие бактерии.
Уже на следующий день, поняв куда попал, я решил, что погода за окном слишком плоха и неуютна для того, чтобы умирать, несмотря на близкое расположение морга, а потому надо срочно выздоравливать, отсутствие в «поезде» больницы бинтов и туалетной бумаги; плохая, псевдоздоровая еда и крайне скудная оплата больничного на работе меня в том поддержали.
Сперва в «вагоне», рассчитанном на шестерых (по три койки друг напротив друга), нас было трое – я; слева от меня Виталий, в чью напускную и проецируемую вовне псевдоправильность, лживодоброту я не верил; напротив меня и чуть наискосок лежал дед Владилен – он внятно не говорил ничего, кроме мата, пытался руками и ногами бить всех (от медсестер до жены), чье поведение ему не нравилось, но резво и самостоятельно, при поддержке двух тросточек, ночами часто бегал в туалет (результативно в части мочеиспускания и безрезультатно по части дефекации – запор разрешился как-то раз утром, сразу под самого себя, в результате чего все мы оставили деда наедине с женой – устранять этот конфуз), отказываясь от любого лечения, кроме уколов.
Позже к нам подложили сурового мужика Олега, у которого пневмония стала следствием застуженной почки, Олега не покидала ежеутренняя повышенная температура и цинично-суровый взгляд на жизнь, разбавленный любовью к шоу «Танцы на ТНТ».
Еще позднее в наш «вагон» из реанимации принесли деда №2 – Сергея (стал моим соседом справа), у которого не останавливалось кровотечение, но он так и не стал «своим», ибо не был «пневмонийщиком», а его любимым занятием было подслушивать споры-разносолы «старой гвардии» из соседнего «вагона-палаты», с целью последующих пересказов сути этих споров нам через призму осуждения. Но лампа над ним единственным в нашем «вагоне» не горела, а голод, постоянно одолевающий его после переливания крови, был нам не ясен, возможно именно поэтому Сергей и пришел к умозаключению – «Раз ночью все храпят, мне можно свободно испускать газы».
Затем появился и шестой – математик после шунтирования, давление коего чрезвычайно понизили неверно и обильно используемые препараты, «математик» оказался также не «пневмонийщиком», по этой причине и в связи с моей выпиской на следующий день после его появления, имени «математика» я так и не узнал.
Отчетливо помню, как изо дня в день следовал по этому «пути пневмонии» - под действием препаратов в аварийном пожарном распрыскивателе видел мордочку енота; в катышках от одежды и одеяла – зверей; в рисунке линолеума на полу – людей, ради тепла сгрудившихся у костра, а в трещинах панели, закрывающей лампу – целые мультипликационные сюжеты-спектакли в ковбойско-индейской тематике.
Все дни нахождения-путешествия чужая, пусть даже и домашняя, еда пахла невкусно; старики и старухи устраивали гонки ради того, чтобы раньше оказаться рядом с аппаратом, благодаря которому можно было дышать кислородом (олдовые вейперы!); кто-то регулярно «дружил» против кого-то, гротескно строя псевдозаговоры с собственной ложкой в одной руке и кружкой в другой; нас будили уколами и необходимостью померить температуру градусниками, которые с недоверием оставлялись персоналом в нашем пользовании даже и на 5 минут; абы кто заглядывал к нам в «вагон»; по плохо показывающему ТВ не было ничего интереснее «Место встречи изменить нельзя»; происходящее в целом воспринималось как некий глобальный эксперимент и лечащий врач (молодая девушка, разбившая мою «мечту» о старом и опытном еврейском мужчине-враче с хитрым прищуром) рассказывала нам о необходимости доверия-веры в нее и психологической работы с самим собой, результатом чего станет прощание с «вагоном».
Иногда ночью я не мог отойти ко сну, прямо-таки забывая зачем спать, во тьме смотрел на лица вокруг и видел, что, хоть мы «едем» и в одном «вагоне», следуем относительно единым направлением, у каждого из нас свой мир болезни и страданий, персональные испытания, зато хотя бы ночью почти никто не шаркал рядом с дверью и не вёл себя бесцеремонно по отношению к болезненному одиночеству.
Мама, бабушка, жена, лучшие друзья, бывший коллега и даже бывший директор, собственноручно пожаривший мне котлет, навещали меня – когда в рамках моего желания, когда – вопреки, без учёта лютого настроя и полнейшего нежелания видеть вообще кого бы то ни было, «глушение» же препаратами и обстановкой корректировало восприятие реальности в сторону сюрреализма, замедляя мысли и удлиняя дни.
Когда я покидал «вагон», сходя на станции возвращения к привычной жизни – был рад, простившись со всеми и не взяв ни у кого контакты, хотелось бы думать, что моя пустая и застеленная кровать станет койкой одного из ангелов этого «вагона-палаты», ангела, что поддержит болеющего и не даст ему покинуть бренный мир.
Впечатлений было много, но все эти богатые впечатления от пережитого я с радостью променял бы на конфету «Рачки» или «Яшкинская картошка», ведь лучше бы их не было.