***
Серёга Солнцев улыбнулся под стать своей фамилии и выехал из гаража на Энергетиков. А чего ему не улыбаться? В свои неполные 23 года он уже уважаемый человек - водитель экскурсионного автобуса! Форменная фуражка лихо задвинута набекрень, скудное майское солнышко блестит в боках его новенького автобуса, отражая новенький асфальт его родного Ленинграда. Да ещё и знакомая буфетчица поделилась дефицитом: целый ящик диковинной «Пепси» - это вам не какой-то «Буратино», его и в Америке пьют. Правильно он всё-таки послушал батю: ушёл со школы после восьмого класса, закончил автомобильное ПТУ на Полюстровском, получил права ещё до армии, срочную отслужил в Забайкалье в танковых. Правда, там не танк водил, а полковой автобус, а когда пришёл из армии, в парке и уцепились: давай, мол, к нам, молодым везде дорога. И вот теперь он белая кость рабочего класса - водитель, двигатель прогресса, как их парторг говорит. Мама, правда, повздыхала: она-то мечтала, чтобы он доктором стал. Ну какой из него доктор, если с детства любит в железках копаться?
А Ленинград меняется на глазах, уже многие из его друзей по двору на канале Грибоедова получили отдельные от родителей квартиры. Вон Купчино застроили, а теперь за Север взялись, Ручьи и Мурино застраивают многоэтажками. Он, конечно, любил свою большую коммунальную квартиру, где прошло его детство, но всё же... «Отдельная - это другой коленкор, - задумался Сережка, - в такую квартиру, да ещё в свою собственную и девчонку позвать не стыдно. Да, к тому всё дело идет, что-то он задержался с квартирным вопросом».
Девчонки на Серегу заглядывались: тёмно-русые кудри да небесно-голубые глаза много чего стоили. Роста, правда, он был не очень, но складный такой и широкоплечий, так что на танцах в ДК он всегда был нарасхват. Но не цеплял его за сердце никто... Бабка его старая говорила ему: «Ты, Серёга, доперебираешься - останешься бобылём к 40!» Ну, до этого далеко ещё. Он сейчас должен с экскурсоводом встретить в Пулково группу из Сибири - маршрут знакомый, обалдевших от гула турбин самолётов отвезти в гостиницу, а потом несколько дней возить их по известным маршрутам: Эрмитаж, Русский музей, Петергоф, Павловск, Пушкин. Серёге уже надоедать стали эти красоты.
Что ж, поглядим на сибирских девчат?
В это же время Таня Тучкина закрыла сумочку в салоне самолета и, немного смущаясь, пошла за всей своей туристической группой по проходу, вспоминая, как ещё вчера вечером закрывала калитку детсада в далеком городке в Сибири, где она работала после окончания педучилища воспитателем и никуда дальше соседнего леса не выезжала. А тут -Ленинград! Просто у заведующей районо слег муж в больницу, и путёвка досталась Тане случайно. Девушка она была яркая, совсем необычная для их местности: чёрные глаза, длиннющие ресницы и косы до пояса как у цыганки. Мама её умерла два года назад, унеся с собой тайну её отца: кем он был - тот, кто наделил её такой необычной внешностью? Просто мама была голубоглазой блондинкой, да и старший брат, добродушный капитан в местной милиции, её незримый ангел-хранитель, совсем не были похожи на неё. Соседки шептались о жгучем красавце из Италии - специалисте, прикомандированном на строительство местного химзавода. Кто знает, ведь тогда ещё был жив и отец. Пашка - брат - обожал младшенькую и быстро затыкал злопыхателям рот. Она росла диковинным цветком, тихая, но с невиданной силы характером, закончила школу с медалью. Все прочили ей Новосибирский университет, но тут слегла мать, и она пошла в местное педучилище. Мать угасла за три месяца, а Татьяна, похоронив её, так никуда и не поехала, работала, очень любила детей и задерживалась допоздна.
Вот и вчера поздний звонок застал её в саду последней. Строгий голос заведующей районо произнёс: «Тучкина, собирайся, едешь на экскурсию на неделю в Ленинград! Куда, зачем? Не спрашивай, у меня муж в больнице, поедешь ты. Давно тебя хотела наградить чем-то. Деньги-то есть?» Деньги у Татьяны были, да куда их тратить-то в их захолустье, ведь ей кроме книжек и не надо ничего.
Ленинград... это же мечта, просто не верится!.. Она всё увидит своими глазами: великие творения, о которых столько читала! И, может быть, встретит Его… Кого его, она, собственно, и сама не знала, но жила в последние годы в ожидании этой встречи. Все подружки давно повыскакивали замуж и уже водили в её садик малышей, а у неё как-то не сбылось.
В их городке была единственная трамвайная линия, и, каждый вечер садясь в трамвай, она загадывала: «Вот сейчас откроются двери, и войдет Он… она его сразу узнает»... А пока только Толька-одноклассник, очкарик с толстыми стеклами очков. Он закончил исторический факультет и преподавал историю в местной школе, ещё со школы ходил за ней тенью. Таня даже подумывала о том, что стоит поближе его подпустить, но что-то её останавливало. И пока она только каждую осень пила с ним чай с морошкой и смотрела на капли за стеклом. Эх, тоска зелёная...
А теперь этот звонок, и она уже в самолёте!!!
И была у Сереги хватка, то есть он, конечно, не был фарцовщиком, но как-то получалось всё у него лихо. Ну, например, дефицит для него не был проблемой: его обезоруживающая улыбка действовала на работников торговли волшебным образом, и как бы из ниоткуда всё появлялось. А ещё и руки золотые - взялся вот и переставил редуктор заднего моста своего «Икаруса», а он стал ему топливо экономить, да так , что премию получал каждый месяц. И так во всём.
Остановился у любимой булочной на Кантемировской, схватил «свердловскую», нарезной батон за 22 коп. и мимоходом в молочном - ряженки 2 бутылки, подмигнул смешливой Маше из молочного:
- Свежая?
- Бери, Сережка, не морочь голову, сам же знаешь - ночной завоз!
Сережка, конечно, знал, ведь еще после 8-го класса подрабатывал ночным приемщиком в молочке у себя в центре.
В автобусе ждала его любимый экскурсовод. Серёжа любил эту старую женщину, по слухам дворянку, знавшую четыре языка, пережившую блокаду и потерявшую детей в войну. Учителем иностранного языка в школе она работать больше не могла - больно было видеть детей, поэтому «Интурист» для неё выход. Какая же шустрая эта Кларисса Георгиевна, хотя ей уже за 65! Петербург она обожала, знала его до квадратика и упорно не хотела назвать город Ленинградом. Как её терпели? Всё просто - по слухам, один из её учеников был секретарём горкома и дал негласное указание её не трогать. Зато при иностранцах она незаменима и не раз помогала Сережке: вон, когда бабке «Эссенциале» понадобился, мигом с кем-то договорилась, и Сережка получил лекарство прямо в автобусе - туристка из Германии просто оставила его там молча. Уж как это Клариссе удалось?
- Всё, Клариссочка Георгиевна, едем в Пулково!
***
Он встал - по давней привычке - очень рано. Любимый Мурзик выгнул в спину в приветствии: «Я здесь, хозяин, на посту!».
- Ладно, милый, подожди, сегодня среда - наш день, да и с Людовиком пора гулять.
Людовик - благородного вида ретривер - степенно ждал у двери с поводком в зубах. Иногда, когда Сергеичу было невмоготу, соседка по старой квартире на Охте Мария Петровна, а потом и Машка, внучка её, приходили за ним и гуляли поутру. Сдаёт Сергеич... 93 - шутка ли?..
Серое долгое петербургское наступило, всё по-прежнему: ходики ходят, в шкафу золотится брокгаузский, ещё дореволюционный, словарь. Мысли у Людовика, как у каждой приличной собаки, поутру разбегались, ведь молод ещё, столько всякого во дворе узнаешь. А хозяин - он ведь настолько свой и ведь понимает его с полувзгляда и с полуслова.
Сегодня среда. Уже 50 лет у него эта среда. Что такое 50 лет, что за среда - Людовику и невдомёк, только понимает, сколько живёт - а уж 9 лет собаке; что непростой это день у старого бухгалтера Петра Сергеевича Большова, ох, непростой... Вот и чайник засвистел. Людовик сделал свои собачьи дела во дворе очень быстро, даже за приятным, только ему знакомым запахом болонки соседки не потянул, и уже сидел у ножек кухонного стола и ждал, пока Сергеевич заварит крепкого цейлонского чая с лимоном и сахаром, по русской привычке намажет нарезной батон сливочным маслом и скажет: «Ох, Людовик, всё не то!» И поймет его давний друг: «Да, не то... а среда... что среда? - об этом долгий разговор...»
С чего бы начать... Пожалуй, года так с 1927-го, что ли? В Ленинграде, в большой коммунальной квартире на Каменностровском, жил мальчишка Петька Большов, а рядом в соседней комнате жила соседка с родителями, и звали соседку Ольга, фамилия у неё была Маленькая. Только не смейтесь, бывают такие совпадения.
***
Целая вечность, казалось, прошла с той поры, как она осталась одна. Кларисса смотрела в окно в автобуса и вспомнила последний мирный день: она шла с детьми по Невскому, тогда ещё Проспекту 25 октября, и из репродуктора раздался голос о начале той страшной войны. Муж - тогда инженер на Кировском, бывшем Путиловском заводе - мог остаться, но ушёл добровольцем и погиб уже в июле, а она с детьми чуть не успела в эвакуацию. А потом была эта страшная первая блокадная зима. Первым угас Павлик, а потом и Света. Как она выжила - об этом особая скорбная история.
А теперь этот мальчишка ещё, Сережка... Павлику было бы сейчас лет на семь больше. Сережа не испорчен совсем пока. Воспитания, конечно, особого не было, но была какая-то внутренняя чистота.
Обычный день, обычная экскурсия, сейчас галдящие сибиряки одолеют вопросами, а потом понесутся в Гостиный и ДЛТ, знакомая песня. Вот и Сережка бежит из булочной, ряженки прихватил.
Могла ли Татьяна подумать, что тот случайный звонок перевернёт всё с ног на голову? Пройдя вслед за всеми к автобусу и чуть замешкавшись на ступенях автобуса, она увидела эту улыбку и небесного цвета глаза, замерла на секунду, что-то ёкнуло внутри, но она не придала сейчас этому значения. А этот шофер, хитро улыбнувшись, закрыл за ней дверь и произнёс: «Добро пожаловать в город-герой Ленинград!» Кларисса Георгиевна взяла микрофон и начала долгий рассказ, но она его уже почти не слушала - в автобусе было жарко, перед гостиницей «Советская» ей показалось, что она теряет сознание от духоты. И вдруг он протянул ей бутылку холодного «Пепси» и сказал: «Ну что же вы, барышня? Так нельзя!» А она решила плыть по течению и не думать больше о нём. Ну подумаешь, шофер, не принц же…
И вот Таня стоит у картины в Русском музее и рассматривает изображенного на ней бравого гвардейца Семеновского полка, а глаза у этого гвардейца небесно-голубые, как у Серёжки, того водителя, что их возит. Серёжка - он ей сам так и представился вчера. Сережка Солнцев - Советский Союз... Смешной он, но хороший, простой и чистый, добрый и, как ей теперь кажется, очень красивый. «Да ты влюбилась, Таня», - подумала она и улыбнулась самой себе.
***
Чего Сергеевичу в тот день не хотелось, так это встречи с кем-то у ворот кладбища. Среда была только днём памяти, а вопросов он не любил, цветов у ворот не покупал, а крест красил каждый год в родительскую субботу, и поэтому суета у ворот Большеохтинского кладбища раздражала безмерно.
«Буду шагать...»
Он медленно подошел к её могиле и заговорил опять с ней. «Как ты? Трава тут у тебя, будто и не осень. А я без собаки сегодня, приболел мой Людовик, я ведь помню, он тебе нравится. Как сам? А что сам, скриплю, как видишь, проезд вот опять подорожал, благо у меня пенсионное... А ещё говорят, что к праздникам похолодает...» Он поднялся со скамейки и вдруг отчетливо увидел их первую осень: она - ослепительно юная, красивая -смеётся и швыряет в него алыми листьями клёна, а он, смущаясь, поправляет очки и целует её сладкие губы… Очнувшись, он пошёл к трамвайной остановке.
Пётр Сергеевич вспомнил тот зимний день в госпитале в глубоком тылу, куда попал после тяжелого ранения под Псковом. Вообще из их полка остались единицы личного состава, расколошматил их немец тогда прилично. Он знал, что на него отправлена похоронка, но верил - жена будет ждать. То, что Ленинград в блокаде и его письма тоже вряд ли доходят до адресата, знал. Но куда ещё писать? - так и продолжал писать на Фонтанку. Как там дети? Как жена? Тягучие мысли продолжали мучить его, раненного в живот, контуженного. Знал - комиссуют наверняка после выписки. Куда ему, инженеру Путиловского, тогда?..
Как вывозили всех по льду Ладоги, она слабо помнила. Просто после смерти детей вообще слабо соображала. Вот как тогда она в бреду оказалась с чужими документами?.. И стала Маленькая Ольга Петровна Клариссой Георгиевной Симанской, 1912 года рождения, происхождения непролетарского и, собственно, вообще другим человеком, так закрутилось всё в жерновах, только гляди...
А языки... так что языки? Немецким с детства владела благодаря бабушке, английский да французский изучила в университете.
И прошлого у неё не стало! Было теперь только будущее. А когда из эвакуации вернулась в 46-м, никого, кто знал настоящую Клариссу, в живых и не было, всех война забрала. Непросто ей было возвращаться в свою квартиру на Фонтанке, да делать что? Никого почти из прежних жильцов дома там не осталось. В школу, где преподавала, сама пришла по старой памяти. И тут чудо: никто и не вспомнил в этой седой женщине хохотушку Ольгу, так что устроилась учителем она уже по новым документам. Каждый день она шла по знакомым улицам и не видела никого, кто бы мог вернуть её к прежней жизни. Где похоронены её дети, тоже выяснить не удалось: она тогда была слишком истощена, и забирала их похоронная команда на грузовике даже без гробов... Помнила только, что завернула Павлика в покрывало с их большого кожаного дивана с гостиной.
Петр Сергеевич Большов много раз проходил по этой аллее кладбища и по сторонам не смотрел, но сегодня что-то замедлил шаг. И вдруг как обожгло: с портрета на чужой могиле смотрели её глаза! Надпись гласила: «Кларисса Георгиевна Симанская, 1912-2009 г.г.» Нет сомнений - это она, но этого не может быть... У него резко потемнело в глазах, и Сергеевич потерял сознание.
***
А вообще, они вятские, то есть кировские, теперь, любили кошек, но как им, приехавшим в обезлюдевший Ленинград после войны, понять трепетное отношение к этим простым созданиям и ленивцам деревенских улиц? Удивительно это Сереже, он-то их, хвостатых, как спасителей не принимал, а Кларисса прямо боготворила их. И невдомёк Сереже, что многие из простых запечных созданий спасли жизни тысячам ленинградцев, да и потом, после страшных зим, избавили от крысиного нашествия.
Вот и половину ряженки на стоянке у Петергофа налила кошкам…
А девчонка чудо как хороша: глаза как ночь, косы смоляные, цыганский взгляд и душевная такая, аж скребёт исподтишка внутри. Уже две ночи спокойный вроде Серега стоит у окна с беломориной в своей коммунальной кухне и думает о ней...
Мама уже и котлеты в судок сложила, и даже дефицитный сейчас язык с чесноком. Не ест Серега... Что же в ней такого?...
Суббота сегодня, в ДК автомобилистов танцы, а Серёга дома.
***
Зима 1912 года выдалась мягкой, вот и развезло зимник уже к апрелю. Хотели они с отцом выбраться в Петербург из Вятки пораньше, да не сбылось. А теперь ехали на Малую Морскую в услужение к хорошим людям, землякам - чиновнику 6 класса Георгию Петровичу Симанскому и его молодой жене Татьяне Владимировне, которая родила недавно девочку, названную необычно - Клариссой. Уж больно барыня любила французские романы, а барин и не возражал, так как жену боготворил, а она в их квартире царствовала и создавала уют. Девочка слабенькой родилась, вот и задумал барин помощницу выписать Танюше из родных вятских краёв, знал, что девчонки на Вятке смышлёные да ладные.
Столица встретила их позёмкой, туманом, запахами баранок да цветов из корзин цветочниц на Знаменской площади.
Бабушка Сереже про тот приезд много рассказывала, так что он понимал, что Петербург, а теперь уж Ленинград - для неё город молодости, который она покинула с его мамой, грудной тогда девочкой, в голодном 1919-м, а потом уж в 30-х приехали и осели в большой коммуналке на Фонтанке всем семейством. Деда Сережиного в Финскую убило, так что бабка взяла да и уехала опять в деревню: изба-то ждала, да и братья не дали хозяйству сгинуть. Серёжа всё про эти переезды знал и посмеивался: ему-то, рожденному в послевоенные годы, и не понять все эти приключения, только шанежки бабушкины ест да нахваливает.
А история та тёмная. Тогда после переворота многое поменялось, и та поездка в Вятку так и осталась тайной для многих героев нашей повести.
***
Осень в горах пришла рано. Фатима зажгла очаг и поставила старый дедовский чайник на плиту. Мокрый снег облепил деревья странным покрывалом, в дубовых рощах ещё оставалась листва, и тихие голоса предков говорили ей о сыновьях, сгинувших на этих двух войнах.
О её мальчиках и её муже леснике Хаджи. Тридцать лет до этих сумасшедших времен, живя на отшибе, они были счастливы. Ведь Создатель соединил их ниточкой ещё в 76-м, в Ленинграде, где она училась мединституте. Она - чеченская девушка из приличной семьи, единственная дочь, папа её - преподаватель Грозненского пединститута, мама - руководитель филармонии. Что она тогда увидела в Хаджи, который проходил практику в Лесотехнической академии? Однако, когда шла с двоюродными братьями вместе на первую встречу, ведь чеченские девушки всегда так ходят на свидания, не оробела, а сказала: «Присылай сватов».
Годы шли, она была счастлива, а теперь в этом доме на окраине леса пустота и тишина.
Пётр Сергеевич Солнцев, гвардии сержант разведроты, задыхался. Он с группой попал в засаду ещё два дня назад в «зеленке». Чехи обстреляли их вслепую, и от четверых в группе осталось двое, да и то земляк Олежек вторые сутки хрипел у него на плече. Ему осколком мины посекло шею, да так неудачно, что, казалось, кровь остановить не удастся. Ему самому повезло больше - пуля 5.45 сделала около предплечья аккуратную дырочку, словно сверлом, не задев чудом ни кости, ни крупных сосудов, так что он без труда заклеил обе дырочки и лишь иногда опасался нагноения, хотя рану обработал тщательно, как мог в этих условиях. А вот Олежка… Не дотащит ведь, силы уж на исходе, а рация разбита окончательно.
Куда двигаться? Петька понимал, знал, что ближайший блокпост километрах в 40. Этот дом он заприметил ещё на вершине: дом лесника, придётся туда, делать нечего. Если повезет и в доме нет молодых и озлобленных, переночуют и поплетутся дальше.
Она спросила, по-чеченски и по-русски: «Кто там?»
В ответ лишь хрип. Она открыла дверь. На пороге - двое молодых солдат, оба грязные жутко, в крови и земле. Тот, который повыше, ещё на ногах и ещё держится, в руке в сжатых добела костяшках правой руки граната. И странно знакомое лицо, только глаза чёрные как ночь и взгляд солнечный, не военный.
Этот взгляд она не забудет никогда. И будто не было этих тридцати лет... Она студентка, возвращается поздно, и в подворотне на Петроградке - трое пьяных парней. И взгляды такие волчьи. Они схватили её за руки и потащили куда-то вглубь неосвещенного двора-колодца. Откуда он тогда взялся?.. Налетел внезапно, раскидал парней как котят, высокому дал поддых, маленькому добавил жестко ногой, а потом взял её молча за руку и вывел из двора на Большой проспект, посадил в трамвай и молча, как-то буднично помахал рукой, растворившись в белой ночи.
Этот же парень, стоявший перед ней сейчас на пороге - высокий и широкоплечий, одно лицо, только глаза не цвета васильков, а черной воды, да волосы тёмные.
Незнакомцы упали за порог кулём. Фатима знала, что нужно разжать эту руку и постараться выбросить РГД, пока не сработала. Она знала: четыре секунды - и рванёт.
Тихий голос мамы Тани звучит у него в голове:
- Разожми руку, сынок…
- Нельзя, мама!
- Поверь мне, я возьму её крепко...
Он поверил и разжал пальцы, а она крепко сжала чеку и пошла быстрым шагом к оврагу за домом, который начинался у леса, и что есть силы бросила её туда. Взрыв внизу не показался ей громким, скорее хлопком.
Прошло два дня, потом была «вертушка» - их всё-таки искали и нашли - и госпиталь в Моздоке.
А мамин голос в голове так и звучал:
- Поверь мне, сынок, разожми руку.
***
Шорохи шин по асфальту Средневыборгского шоссе вывели Сережку из задумчивости. Стоило бы, наверное, немного встрепенуться и умыться на колонке в поселке Черная речка, а то в сон клонит. Он вёз группу Татьяны в Выборг, в старинный замок, и вдруг почему-то вспомнил рассказ любимой бабушки Ани о её первом приезде в столицу - тогда ещё в Петербург. Она тогда совсем девчонкой была и всему удивлялась - и водопроводу, и электричеству, и автомобилям на улице. Но потом всё быстро пришло в колею повседневных забот, она очень полюбила маленькую Клариссу и освоилась. А к началу первой мировой, когда столица уже была переименована в Петроград, Анна выросла в красивую девушку и как-то неожиданно влюбилась в мастера с Путиловского завода, земляка своего Ивана Солнцева. В зиму 1917 года, в последнюю их поездку в Вятку, они обвенчались. А впереди были ветры и бури перемен, старый мир рушился, уступая место непонятному и страшному.
А Танины думы сейчас совсем не о красотах Выборгского замка. Она отстала от группы в парке Монрепо и решила вернуться к автобусу, тихонько подошла и долго смотрела на Серёжку: он прикорнул за рулём, и его русые кудри напомнили ей осенний лес родной тайги. Она подошла ближе и вдруг ей нестерпимо захотелось прикоснуться к этим кудрям. Она дотронулась, положив прохладную руку ему на лоб, и тут он внезапно открыл глаза и взял её за тонкое запястье. Ничего не говоря, привлёк сильно к себе и поцеловал прямо в губы, а она не отстранилась и не ударила, лишь вздохнула и тихо присела потом на переднее сиденье экскурсовода.
Этот день супруги Солнцевы потом часто вспоминали, и Серёжа так и не мог понять, что за молния тогда поразила всю туристическую группу, да так, что все, войдя в автобус, понятливо молчали и не задавали глупых вопросов.
Они были печально обречены полюбить друг друга, ну не могли они пройти мимо своих детских снов. Их ожидание чуда будто давало им силы, а когда это произошло, будто что-то неуловимо поменялось вокруг. Свет ожидания помогал, а теперь сердцу нестерпимо больно и сладко одновременно.
Он не знал, как он тогда доехал. Немного остыв, Сережа стал думать о разговоре с ней. ВЕДЬ НАДО ЖЕ СКАЗАТЬ, КАК ОН ЛЮБИТ ЕЁ - СИЛЬНЕЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ! И ничего, он сможет, найдёт нужные слова. Надо спросить совета у Клариссы Георгиевны, только она сможет понять его состояние, ни мать, ни отец... Он невольно смахнул слезу: откуда такая чувствительность в простом рабочем парне?
***
Если бы он только знал, кем приходится ему Кларисса.
В ту осень 1919-го, когда её отца забрали в Губчека на Гороховую улицу, Анна - бабушка Сережи, простая вятская девчонка, родившая девочку за год до этого, взяла за руку семилетнюю Клариссу и корзину с маленькой Ольгой и вышла из квартиры хозяев. Она села в поезд и поехала на родину в Вятку.
Отца её убили в Мировую войну: он, освоив автомобиль возил самого Брусилова, но шальной осколок в голову и всё. Теперь выбора не было, голодный и холодный Петроград ничего хорошего не сулил.
Беда пришла неожиданно: малышка Ольга внезапно подхватила пневмонию и тихо угасла на маленькой станции Островки. Похоронив дочь на местном кладбище, Анна несколько дней думала и решилась на разговор с маленькой Клариссой.
- Прошу тебя об одном: никому нельзя знать о том, чья ты дочь.
- Почему?
- Время сейчас такое. Будешь пока Ольгой.
Брат, встретив её на подводе на вокзальной площади, удивился и спросил: «Кто это с тобой?» Она без тени замешательства произнесла: «Это дочь моя Ольга». Он хмыкнул и больше вопросов не задавал.
Муж воевал где-то на Урале с Колчаком, а у неё потекла простая деревенская жизнь. Маленькая Кларисса замкнулась и тихо входила в их семью незаметной тенью, лишь иногда во сне бормотала во сне французскую песенку, ту, которую пела ей родная мама...
Она ждала в сенях маму, которая должна была взять её с собой по ягоды. Черники нынче в лесу да и грибов - полным-полно. «Жарковато сегодня!» - подумала Ольга-Кларисса, беря свой маленький туесок.
В голове её вдруг всплыли мамина песенка и папин густой бас в гостиной их квартиры в последний мирный сочельник, ёлка, остро пахнущая хвоей, и свёртки из магазина Елисеева в прихожей, а мама Аня такая юная, в накрахмаленном переднике держит её за руку и подводит к ёлке... Кларисса в голубом платье и белых бантиках... А теперь на ней простое крестьянское платье и душегрейка, а особая гордость - плетеный кожаный ремешок да маленький ножичек в ножнах с бусинками, его ей подарил дядя Андрей, тот самый, что встречал их с мамой Аней на площади. Прикипела к нему Ольга-Кларисса: сам он бездетный был вследствие детской болезни да глуховат немного, но детей очень любил и таскал в карманах для деревенских ребятишех кусочки колотого сахара, и ребятня деревенская бегала за ним стаей, вот и Ольга его полюбила. Дядька Андрей всегда что-то мастерил, был он шорником - забытая сейчас профессия, занимался сбруей, и все окрестные зажиточные крестьяне шли к нему с заказами.
Ольга шла рядом с мамой по полю и увидела вдалеке белого коня. Тот свободно бежал к лесу невзнузданным и свободным, и Ольга в своих мыслях далеко, далеко полетела за ним…
***
Его комиссовали в начале весны 1943 года, и ехать ему по сути стало некуда. Теперь надо было определяться, и он неожиданно пошёл на бухгалтерские курсы в Омске, а закончив их, устроился на оборонный завод. Тоска по родным не отпускала. Наши стали гнать немцев на запад, однако Ленинград ещё был в блокаде, надежды на чудо тихо гасли лучиной в его маленькой комнатушке в заводском общежитии, дни потекли густой патокой, с которой ему сейчас приходилось в одиночестве чаёвничать.
Годы шли, поток шуршаших газетных заголовков его почти не касался. Скромный бухгалтер набрался опыта, стал всем нужным, вскоре его назначили уже главбухом авиационного завода в Омске, как вдруг в 1954-м, уже после смерти Сталина, он решил вернуться в Ленинград. Он добился перевода и, оставив налаженный быт, получил комнату на Большой Охте в трехкомнатной квартире с двумя семьями. Одиночество больше не давило плитой, он всё-таки нашёл могилу своей Оленьки и каждую среду приходил к ней.
***
Ветер показался ей рыданием маленькой Клариссы и совершенно не давал уснуть в эту короткую, по меркам Петербурга, но такую тёмную и жаркую южную ночь. Они ранним утром влетели в станицу, занятую недавно отрядом красных. Татьяна влетела на своём Орлике, перескочив крестьянскую телегу посреди деревенской улицы. Выстрелы, суматошные крики жителей и выскакивающие из домов красноармейцы и матросы в исподнем... Она рубила слабой рукой отчаянно и ловко...
И вдруг на крыльце - знакомая фигура из прошлого!.. Она ударила, и только когда человек сполз кулём, окровавленным мешком с крыльца, Татьяна поняла и вспомнила, кто это. Это же муж её Анечки, она ведь сама дарила им на венчание серебряный сервиз!
В тот день после зарева сгоревшей станицы в её глазах, помрачневших от гнева, в прекрасном взгляде поселилась ночь. Боль отчаянной правоты и боль как будто отрезанной руки: она лишила жизни человека в праведном бою за идеалы, человека дорогого, пусть он и был неправым, пусть на его совести смерти и боль многих, но всё же ...
Молитва милосердному Богу не давала покоя душе. На ближайшем привале она, постучавшись в маленький деревянный храм, попросила священника об исповеди. Она редко ходила в церковь в Петербурге, в просвещённой столице - тогда это не было модно, а теперь ей стало необходимым и важным придать своей борьбе особый смысл. Свой крестный путь, свой путь к Голгофе она уже начала, теперь дороги назад нет. Она свет миру? Нет! Её выбор и её дела не достойны света, но ... ведь кто-то должен остановить это безумие, иначе Россия впадёт в долгую, чёрную ночь, потеряет Божьи дары и вряд ли сможет когда-либо снова стать Великой Россией.
***
Каждую весну в овраге за новостройками, наполненным талыми водами, оставался лёд от затянувшейся ленинградской весны, однако по проталинам уже расцветали подснежники. Сережка, задумавшись, смотрел на них сейчас и думал о том, что разговора так и не случилось, а Таня уже улетает завтра. Она передала через экскурсовода смешную записку с подробным своим сибирским адресом и словом «Пиши». Ну вот как он без неё?.. Вылечит ли время его тоску?.. «Буду писать ей каждую неделю!» - подумал про себя Сережка и, не долго думая, пошёл и купил пачку конвертов на почте.
А записка совершенно одуряюще пахнет ею... Не духами, нет... А неуловимо и необъяснимо - её запахом, ставшим таким родным и близким. Вспомнил Серега, как читал в детстве книгу о египетских фараонах и царицах, и о том, как они привлекали своих возлюбленных волшебными ароматами. Ну надо же - приворожила гордячка сибирская! Надо что-то сказать ей перед отлётом…
***
В начале января 1904 года в Сампсоньевском соборе Петербурга состоялось венчание блестящего офицера Преображенского полка Павла Евграфовича Тучкина и скромной выпускницы Высших медицинских курсов Варвары Николаевны Петровой.
Их знакомство была скоротечным. Она - сирота из-под Полтавы, дочь обедневшего дворянина, он - сын генерала-губернатора. Встретившись на благотворительном балу, куда пригласили курсисток и где были офицеры, после мазурки одновременно поняли, что это встреча на всю жизнь. А потом была русско-японская война, куда Павел уехал по Трансибу. Она осталась, хотя и подавала прошение в действующую армию, ведь она была одним из первых хирургов выпуска. И...его смерть... Почти месяц она везла его тело на родину, теперь на Волковском его могила и она - молодая вдова... Самое страшное, что она была на сносях, но, получив известие о смерти мужа, потеряла ребенка и навсегда осталась бездетной.
Она работала в Боткинской больнице, и тоска накрывал её черным траурным покрывалом каждую ночь.
Не выдержав этих мук, Варвара Тучкина попросила расчёт и уехала в глушь. Вышла на первой глухой станции. Вятская губерния, земская больница. Она утонула в работе и быстро стала такой незаменимой и нужной людям, окрестные мужики и бабы просто молились на неё. Она стала курить папиросы, на длинном мундштуке «череп», медицина - она ведь цинична до жути. Ей 23 года, она молодая, красивая и безумно одинокая.
Годы текли, империя трещала, новая война пришла на порог. Ветры революции не задевали пока эту глушь.
И вот произошла эта судьбоносная встреча. Варвара, в отчаянии от ставшего невыносимым одиночества, совершила немыслимое: забрала себе больную девочку Ольгу, снятую с поезда на станции Островки, а матери девочки отдали гроб с умершей крестьянской девочкой. Вот так внезапно спираль судьбы развернула судьбы моих героев.
***
Сергею никогда не нравилось прощаться. Последний момент в аэропорту Пулково, все выходят из автобуса, Кларисса тактично оставляет их одних.
- Таня...
- Замолчи, ты всё испортишь словами.
- Но я ведь...
- Я знаю, я сама в омуте с первого дня. Не торопимся мы, Сережа?
- Но я... не смогу по-прежнему...
- Время все расставит по местам, - сказала она и беззвучно заплакала.
- Ты ведь знаешь, я буду ждать, пиши и приезжай!
Он сдерживал всё внутри, ведь сейчас не пустит ее никуда. Нет, пусть делает выбор. Он нажал на клавишу открытия дверей, раздалось шипение хуже звона цепей, и она сделала шаг, и ещё, и ещё... Не видя того света, который взорвался сейчас тысячью солнц у него в голове, Сергей просто упал головой на руль и впервые в жизни осознал бездну... бездну страшной пропасти. «Почему не бежишь за ней, дурак?!..» Она не оборачивалась.
Кларисса тихо постучала и, войдя в автобус со сжатыми кулаками, сказала ему с досадой:
- Дурак вы, Сергей! Простите Вы меня, старую женщину, но это не повторится больше никогда!
- Я поеду к ней, я не оставлю... - прошептал Сергей.
- Ну-ну... Возможно, это главная ошибка, которую ты сделал сейчас.
Саван проливного дождя, долгого и холодного, стекал по стеклам плацкартного вагона поезда"Ленинград-Новосибирск". На сердце у Сергея тоже был холодок от тревоги в преддверии встречи. Он молча сидел у окна и ждал очередной станции - с вечными бабульками, пирожками и запахами железной дороги, которые не спутаешь ни с чем. Соседи больше не проявляли внимания к этому молодому парню с лучистыми, но грустными, будто потухшими сейчас глазами. Он ехал к ней! Отпуск дали без графика, в профкоме предлагали путевку в Цхалтубо, но он отказался. И вот теперь стук колес, он едет и не знает ничего... А в памяти её запах и голос - вожделенный и странно-далёкий.
Поезд приходил под утро. Его рюкзак висел за спиной, он словно марионеткой сошёл на перрон. Телеграмму он дал на вокзале в Ленинграде, даже написал номер вагона, но ничего не ждал, просто хотел её увидеть, взять за руку и замереть бездыханным...
Татьяна в каком-то болевом ступоре пыталась заснуть, но сна не было. Поезд будет утром, а сейчас надо поспать. Как же ей нужно увидеть его глаза, почувствовать снова этот родной его запах, тронуть его руку и прижаться щекой к его волосам с запахами мокрого дерева! Он едет к ней! Забытье накрыло ложным спокойствием, и молотком вошел проклятый рассвет. Она проспала! Что же теперь делать? Молнией пришла мысль о старшем брате, он ведь дежурит сегодня. Звонить в отделение, просить о помощи, он отвезет её на вокзал! Может, ещё не слишком поздно?
Небо в ссадинах утреннего солнца, пурпурные всполохи ,пустой перрон...
Её не было. В детстве Серёжа читал книгу об испанских мореплавателях, о том, как они выходили на чужие берега. Так и он сейчас выходил в неизвестность. Он делал шаг, ещё шаг, воздух тягуче облегал его будто коконом.. Уже и фонари погасли... Её не было!
Пройдя, как сомнабула, привокзальную площадь, Сергей сел бесплотной тенью в гремящий трамвай, пустой и гулкий, как пещера.
Но вдруг эта гремящая гусеница, резко зазвенев, остановилась внезапно, резко встряхнула на стрелке. Он поднял взгляд. Рельсы были перегорожены жёлтым,как канарейка, милицейским Уазиком с включенной сиреной, и из него выходила она... Двери трамвая с шумом открылись, и воздуха не стало. В этом вакууме не было ни звуков, ни запахов, только глаза в полнеба и шелест крыльев то ли голубей, то ли ангелов. А потом, на скамейке, солнце запуталось у неё в волосах, и родные ему губы что-то бессвязно шептали, а у него в ушах был только тот шелест крыльев...Таня!!!
Небо цвета пепла, сердечные удары как часовой механизм швейцарских часов... стоило ли бежать за тенью? Маленькая, давно выросшая Кларисса-Ольга встретилась взглядом с этим молодым человеком, ежедневным попутчиком в ленинградском трамвае. Трамвай грохотал по мосту, а она подумала, что Ленинград-Петербург почти не поменялся за эти 12 лет. 1929 год, они с мамой вернулись и получили комнату на канале Грибоедова, в большой красивой квартире, с витражными дверями, лепниной и мраморной лестницей в подъезде.
Дом - ангел тумана - выплыл из пелены всегдашнего дождя, и запахи Невы перемешались с заводскими гудками, ароматами свежей выпечки из появившихся опять булочных, а Кларисса подумала опять о странных совпадениях. Ведь она была в этом здании в самом раннем детстве, помнила лишь фырканье экипажных лошадей, а теперь она училась здесь...
Случайностей вообще не бывает, всё давно расписано в одной тетради... Ей казалось, что искры старого камина в их квартире на Большой Морской светят ей из темноты времени. Пестрые ленты тропинок любимого леса в деревне из-под Вятки... Всё просто и сложно. И она будет с этим юношей счастлива.
Осень 1937 года выдалась теплой. В школе, где работала учителем Ольга -Кларисса, сегодня опять собрание. В повестке дня общешкольные вопросы и внеочередное "Осуждение врагов народа, мешающих построению социализма". Как бы ни хотелось Ольге, а придётся идти...
После рутинных вопросов слово взял парторг Зайцев и пискляво сказал:
- Дорогие товарищи! Все вы знаете, какую борьбу ведёт наша Советская Родина с буржуазными недобитками и всякой нечистью, окружающей нас и клацающей зубами. В нашем коллективе работает пионервожатой молодая комсомолка Зинаида Петрова. Так вот, товарищи: родители Зинаиды осуждены пролетарским судом как шпионы. Её отец - бывший профессор Политехнического института, мать - дочь священника, его сообщница...И сейчас мы требуем у Зинаиды ответить нам, что она по этому поводу думает! И осудить вместе с нами своих недостойных родителей! Зинаида, прошу тебя, говори!
Зина вышла, робея, к доске и вдруг выдохнула на весь класс:
-Я люблю маму и папу, и они не враги нашей Родины!!!
Парторг зашипел:
- Они предатели!
- Нет, они любят Россию! Папа даже помогал рабочим во время первой революции!
Отовсюду слышались шипение и выкрики:
- Мерзавка, вражья дочь! Уволить ее, не место таким в школе!!!
И вдруг Ольга встала и, не говоря ничего, подошла к Зине и крепко её обняла на глазах у всех. На ресницах у обеих заблестели слезы. Они стремительно вышли из класса.
Как объяснить природу тех незримых нитей, протянутых между людьми силами свыше и стягивающих родные души на любых расстояниях? Через много лет девочка из Сибири, уже мать двух красавцев-сыновей, будет вспоминать тот день и улыбаться. Счастье приходит тенью и растворяется незаметно в небе.
Сергей был хорошим мужем и отцом, только ... как же немного счастья отвело им Время! В 1993-ем он, уже главный механик автопарка, не смог влиться в новые реалии и умер от инфаркта прямо на работе. Таня почти не плакала, просто в один из дней попросила сыновей отвезти её на родину и даже не подозревала, что приготовила ей Судьба.