Минкиным Петру и Марии посвящается
Поздним майским вечером Мария возвращалась домой с колхозной конюшни, где работала конюхом.
На деревне было непривычно пусто. Да и деревней трудно назвать место, оставшееся после того, как финны ушли. Все ладные дома ими пожжены, а оставшиеся лачуги и сараи теперь сиротливо жались к воде.
- Куда и подевались все, неужто по лавкам в фатёрах сидят? – удивилась Мария.
Горошина солнца уже закатилась за монастырские острова и отбрасывала на всё небо кровавые всполохи, отражающиеся на воде от берега до берега.
- К ветру, надысь, - вздохнула Мария, - надо сети похожать, а то завтра-то с утра на воду не выстать.
Она вошла в калитку, отметив, что щеколда держится на честном слове, надо бы гвоздями разжиться, да самой и наладить. И крыша уже третий год, как течёт. Латали в прошлую осень с девками. Сама наверх лазала, а они снизу щепу подавали: где досок-то взять было.
Как мужа семь лет назад расстреляли, так всё сама. Робяты помогали, конечно. Но Пашу и Володю забрали на фронт. Павел писал, что орден «Славы» командование ему вручило. Володюшка шибко ранен, где-то в госпитале за Уралом. А девки, - какой с них спрос? Нюра, старшая самая, с Зойкой сидела, которая родилась уже после, Мария гнала от себя мысли о муже, но с тех пор, как его увели со двора, обвинив в связях с контрреволюционной повстанческой организацией (так комиссар заявил), всё разделилось на до и после. И это были две разных жизни. В одной был муж Петр, председатель рыболовецкого колхоза «Красный промысловик» с правлением в соседней деревне Шитики, было свое хозяйство, хоть и маленький дом, но в фатёре все сам-девять размещались. Зойка-то после уже родилась, - опять после, - поймала себя на мысли Мария, - да и что тут поделаешь. Той жизни и след простыл. А в этой ни Петра, ни Нюры. В войну-то она возьми и разболейся: вскочило что на глазу. В Климгоре стояли дзоты финские, а там, сказывали, фельдшер имеется. Мария к нему тогда по зиме добиралась, сама чудом жива осталась. А врач вместо капель глазных йоду дал. Глаз-то у Нюры вытек. А потом и самой Нюры не стало. Теперь вот пять девок на дворе.
Вспомнилось, что когда Манька родилась, сама Мария совсем плоха была, боялись сродники, что от родовой горячки, не ровён час, помрёт. Пётр тогда и окрестил младенца материным именем, чтобы её, жену, уберечь. А выжили обе.
Вальке – она за старшую теперь - четырнадцатый, а Зойке семь годков.
- Хватит думы-то гонять туда-сюда, словно воду в шайке, - вздохнула Мария, - а из фатеры уже посыпались горохом одна за другой Валюха, Манька, Лидушка, Надька и Зоя.
- Валька, неси кошель в лодку, похожать пойдём. А вы, - Мария шурнула малых, - бёгом печь затапливать.
В старенькие латанные-перелатанные сети попались пара лещей, окушки и налим. Хватит на уху и на жарёху.
Не успели к берегу подплыть, на мостках уже Зойка с Надькой трутся. Обувка худая, а пальтишки и того хуже. Но стоят, переминаются: им рыбу чистить.
Да дело-то не только в этом.
- Мамка, - забалабонили на два голоса девки, - в фатёре тебя конторские дожидают.
- Чё надо? – с порога спросила Мария у незваных гостей, сидевших за столом: один шитинский, Лексей, который в райкоме сейчас за главного, а второй-то Макар, лебещенский, местный, комиссованный после ранения.
- А ты чё, Мария Фёдоровна, неприветлива такая? Чё на собрание не пришла? – Это Макар голос подал. – Дома ставить новые будем. Всем лес на строительство дают.
- Тебе приветки мои нужны? Не до них мне. Девок кормить они не помогут. Чё мне по собраниям шастать? Пётра во враги народа записали, меня, как жену ёго, тоже врагом народным определили. А в чём дети-то виноваты перед народом? Да и кто тогда народ-то, если не они? Кто на фронте врага побил? Наши Паля и Володька Минкины! Они что ль не народ? А отца их врагом назначили? Забыли уж, как сами были сопливыми Лексей и Макаркой, а его Петром Андреевичем величали?
- Охолони, Мария Фёдоровна, мы с миром пришли, - Алексей-райкомовец мотнул головой, приглашая хозяйку к столу, - и на тебя лес распределять будем, если бумагу подашь, что нуждаешься. Без бумаги никак.
- Это ж кто придумал-то? Бума-а-гу им… Написано бумаг уже было. Что Петру-то в бумаге написали семь годов назад? Доброволец Белой армии, имел связь с архиереем, проводил вербовку среди жителей Заонежья, предоставлял квартиру для заговорщиков… - Мария повела рукой вокруг, - глядите, вот она, фатёра-то вся тут и есть! Тут, - она показала на лавку вдоль окна - Манька и Валюха спят, на печи малые втроем, за печкой мы с Петром, и парни на полатях. Ну и где тут место для заговорщиков-то против народа? Где? Семьёй за столом-то еле умещаемся, еще и квартирантов нам придумали на бумаге. А что с архиереем знаком, так сродник же, через братана папанькиного. На Палии в монастыре-то у всех свояки были. Да что я вам тут пою? Сами знаете, какие бумаги-то были… - Мария, как вошла, так и стояла подле печи.
Дверь распахнулась и в дом бочком с охапкой поленьев втиснулась Маня.
- Ну что, погостили и будя, домашние-то, небось, потеряли вас, ходьте отсель, парни, - Мария присела перед запечьем, выкладывая полешки в горниле колодцем, - не до вас ужо.
Конторские молча вышли, словно в доме был покойник.
- И впрямь, того, с бумагою-то, и Паля с Володьшей с фронта вот-вот вернутся, - уже у калитки произнёс Макар, - они же фронтовики, с орденами, и что, враги народа. Непонятно это.
- Что тут непонятного? Семейству их завидовали… – Алексей повернулся закрыть калитку и вдруг словно увидел что-то вдали. Макар тоже бросил взгляд на озеро, черневшее за домом Минкиных. На другом берегу светились робкие огоньки Толвуи. – А помнишь, как дядька Пётр нас на промысел ночной брал? Палеостровец к утру задул, корму водой ледяной захлёстывает, мы под лавку забились, а он мерёгу тянет.
- Да, помню, струхнули мы с тобой тогда, а дядь Петя, когда на берегу оказались, сказал, что это нас святой Пётр спас.
- Видишь, от стихии природной спас, а от худого глаза не сберёг…
- А давай, лес-то на фронтовиков и запишем, и на их мать, значится?
- А вот это дело говоришь! Так завтра в конторе и пропишем, что для матери героев войны…
Наутро Марию позвали в контору и дали ссуду на постройку дома.
PS: А в новых домах Лебещины, и в Мариином тоже, да и в Кривоноговской деревне печи были сложены из кирпича, взятого в монастыре на Палеострове. Подчистую разобрали до самого фундамента высоченный каменный храм Рождества Пресвятой Богородицы с 40-метровой каменной колокольнею, которая возвышалась над соборной папертью.
Но это уже другая история: о святых хранителях Заонежья: преподобных Авраамии и Корнилии Палеостровских...