Первая часть, к прочтению не обязательная, здесь: http://www.proza.ru/2018/05/07/364
На старости лет Елизавета Степановна с мужем Василием решили в деревню переехать. Как раз Лизаветина тётка, которой уж за девяносто перевалило, померла, а внучка Машенька в городе из бронхитов не вылезала. В Мякошино-то и лес, и река, и курочки тёткины, огород опять же, а если что, то и до города чуть больше ста километров, на машине по нашим временам недалеко.
Дети идею поддержали, им море не по карману пока, а ребёнку с природой общаться нужно. Маша и стала главным аргументом. И то ещё, что Вася, как с завода ушёл, попивать часто начал, да что там, каждый день, если честно. Без дела мужику нельзя, киснет. Переехали почти налегке, только новый телевизор плоский взяли, да из вещей чуток. Дочка тарелку на тёткину избу навесила и пошло у них веселье: с утра Машенькины мультики, пока бабушка по хозяйству хлопочет, а дед на огороде да с птицей, днём дед дремлет под спортивные каналы, а вечерами соседки приходят сериалы смотреть. У них телевизоры старенькие, сигнал слабый. Сидят, чаёвничают, балакают о том, о сём. Анна вдовая, лет почитай как двадцать, но крепкая, справная женщина, Валентина в разводе, муж в соседнюю деревню жениться укатил. Елизавета среди них самая образованная, городская, вот они и выспрашивают, как, мол, чего. А та у них про рассаду, про комбикорм, про места грибные-ягодные. Сдружились, не разлей вода.
Вечерами сидят, любуются на романтику на экране, в рекламных паузах своих обсуждают. У кого любовь была, у кого обиды какие. Лизавета про недавний инфаркт рассказывает, да как с Васей они после того стали душа в душу жить. Анна добрым словом покойничка своего вспоминает, да всякий раз слезу пустит, а Валентина шумит:
- Тебя послушать, так ангел тебе достался, а не муж! Да разве же забыла, как гулял он, обижал тебя, не хуже моего кобельничал. А как машину не сыночку родному отписал, а в церковь пожертвовал? Грехи замаливал, поди.
- Помолчи, Валюх, коль не знаешь. Батюшка мне потом сказал, что с чистой совестью отпустил Сашу моего, во всём тот перед Богом повинился. И у меня прощения просил. Простила, родной же человек. У нас, девочки, любовь такая началась, месяца за два до Сашиной смерти. Мы друг на друга надышаться не могли. Он пока ходить мог, всё цветы мне собирал. Каждый день в любви признавался, верите? Так я его с миром и любовью отпустила, до последнего за руку держал…
- А Вася мне так и не говорил ничего после больницы, - это Лизавета вздыхает.
- Молчун он у тебя. Зато с руками, вон избу как обустроил!
- И то…
- Так, всё, затихли. Реклама закончилась, а они тут разводят…
Вася в залу войдёт, они и примолкнут, вздыхают только, каждая о своём.
Василий в деревне себя нужным почувствовал, свой дом - он ведь рук хозяйских требует. Тут и не до выпивки стало, крутишься день деньской. Да и внучка то и дело рядышком: деда, покажи, деда, расскажи. Так что пить Вася бросил, курил только много, сядет на крыльцо, затянется, на небо посмотрит, - и на душе легко, словно помолился. А как Машенька уехала в школу, стала и Лизавета с мужем на крылечке посиживать. Курить-то она ни за что, на мужа всё ворчала. Мало, видимо… Дохал Вася, дохал, хрипел-откашливался, всё не легчает. Поехали в больницу, а там говорят: операцию поздно, можно химию покапать, поезжайте со всеми анализами в областную, встаньте на учёт, соблюдайте диету, курение исключить. Рак гортани, проще говоря.
Вася помыкался, потыкался в кабинеты. Не моё, говорит. Так проживу, сколько отпущено. Курить бросил, мучился очень. Лиза ему и карамельки специальные покупала, и пластыри клеила. Пищу вскоре начали перемалывать в блендере, но ещё много всего Вася по хозяйству успел переделать. Всё ходил, проверял, чтобы всё работало, чтобы Лизавете заботы не было. К каждой вещи инструкцию написал, на случай поломки: как устроено, что делать, куда звонить.
Соседки с огородом, с курочками помогать вызвались. Лизе тяжело, сердце у неё, одышка. В город решили не возвращаться, хоть дети звали. Что там, в городе этом, даже воздуха нет.
Как Василий ослаб и вставать перестал, Анна с Валентиной сперва боялись на сериалы заглядывать, но Лизавета их зазвала: всё не одной, словечком хоть перемолвиться. Муж-то еле-еле шептать стал, с ним не поговоришь уже.
Вот смотрели бабы кино, что-то про "понять и простить", они же, фильмы эти, сейчас на одно лицо, названия не запоминаются. И зашёл у них спор про прощение. Валентина, конечно, начала:
- Я своего гада ни в жисть не прощу. Помирать приползёт, отправлю к жёнушке его молодой, нечего в моём доме предателям делать!
- Валюш, это ты сейчас так говоришь, - Анна вступает, - когда прижмёт, откуда что берётся. Бог сердце размягчает, наверное. Простить, прощения попросить - это самое важное перед смертью. Неужели, мужа хочешь на муки вечные отправить?
- Да какой он мне теперь муж? Двадцать три года вместе жили, а одним днём всё перечеркнул. И насчёт Бога не знаю, не привыкшие мы молиться, нас не так воспитали. Это ты у нас по церквям специалистка.
- Муж - это однове, и навечно. Коли вернётся, ты уж прости его, Валь, страшно умирать непрощённому.
- Какое там помирать, он ещё меня переживёт! Это вот Вася…
Сказала и замолчала смущённо.
- Ничего, ничего, Валя, я уже смирилась, - Лиза вздыхает, - только вот насчёт прощения и я не знаю. Вроде бы есть обиды какие, а разговора про них не заводим, ни я, ни он. И про любовь… Аня вон говорила, любовь у них с Александром началась перед смертью. А у нас всё вроде так же. Наверное, не судьба мне про любовь понять.
- Лизок, ты бы к батюшке что ли сходила. Хочешь, сама тебя подведу к нему? У нас отец Роман хоть и молодой, да умный.
- Потом, Аннушка, потом…
А потом и не пришлось. Однажды утром Лизу встретили испуганные и какие-то детские глаза Васи. Правая рука плетью лежала, нога тоже. Врач со скорой сказал: инсульт. Наверное, метастазы до мозга добрались. С онкологией, говорит, не советую в больницу, там никто ходить за ним не будет. А лекарства, какие можно, вы и дома можете колоть. Так вот и оказалось, что не отойти теперь от мужа. Соседки придут, гонят на улицу. До магазина хоть пройдись, воздухом подыши. А как его оставить? Когда не спит, смотрит так жалобно. Других не узнаёт, только её, Лизавету свою.
В кино ведь как? Сидит любящая жена у постели мужа. Тот весь в проводочках, датчиках. За руки держатся. Слова ласковые говорят. Врачи с умными понимающими лицами приходят, пульс трогают, у медсестричек показания крови выспрашивают.
- Антонио, не уходи, любимый!
- Мария, мы всегда будем вместе, сама смерть не разлучит нас…
А в жизни? Фельдшерица Нинка раз в неделю забежит.
- Лежит?
- Лежит.
- Уколы колешь?
- Да уж все проколола, что врач выписала. И куда колоть-то? Попка с кулачок стала, и вся синяя.
- Пролежней нет?
- Обрабатываю, нет ничего.
- Ну, зови, если что. А то и на скорую звони.
Вася и так сухопарый всегда был, а сейчас - кожа да кости. Пока подгузник меняешь, душа исплачется. Как ребёнок стал, лёгкий. Лиза его оботрёт везде, уж стыда или брезгливости нет, да и не было. Погладит ещё ласково:
- Васенька…
А тот глаза зажмурит, терпит.
Когда там в любви признаваться?
Говорить после инсульта перестал, только во сне шепчет иногда. Лиза рядышком лежит, не спит, прислушивается.
- Лю… Лю…
Про любовь что ли?
- Спишь, Вась?
- Лю…льку куда? Куда люльку, мать вашу…
Это, видать, завод снится. Любовь ей, как же! Одеяло поправит, затих вроде. Люлька у него, тоже начальник нашёлся.
На другую ночь:
- Люб… Люб…
Никак про любовь? Лиза замерла даже.
- Любушка…
Досада накрыла. Помнит она ту Любушку. Закрутила мужику голову, чуть семью им не поломала. Давно это было, ещё Лиза с Олюшкой маленькой дома сидела. Да как дома, по больницам всё, стафилококк малышка подхватила, долго лечились. А Вася тогда… Нет, нужно забыть. Не было ничего. А если и было, знать она не хочет. Поплакала в подушку, да и задремала до утра. А утром:
- Давай, штанишки поменяем, миленький. Да ты помогай мне, помогай, поворачивайся. Вот так. Одеялко поправим. Кашку сейчас перемолю, покушаем. Не спеши, не давись. Чайку? Глотай, глотай, мой хороший.
- Девчат, что-то я не пойму, Вася мой какие-то знаки всё делает. Подносит руку ко рту, потом отводит. Есть не хочет, пить тоже, другое что-то просит.
- Воздушные поцелуи тебе посылает, Лиз.
- Ну, ты, Валь, скажешь тоже!
- А давай батюшку позовём, Лизавета. Пусть помолится возле Василия. Он у тебя крещёный хоть?
- Крещёный, Ань. Зови батюшку своего. Хуже не будет. Уходит Васенька мой…
Приходил батюшка, молитвы почитал, оставил святой воды. Вася уже только воду глотал, и то через силу. Про "воздушные поцелуи" Лиза батюшке не сказала, неудобно как-то.
Вечером подруги пришли, по традиции уже, сериал про врачей смотрели. Обсудили и медицину нашу, и Нинке досталось, Анна опять по своему Саше плакать стала.
- Аннушка, вот скоро и мой Вася туда отправится. А вдруг нет там ничего?
- Что ты, Лиза, есть, как не быть. Бог милосерд, ты молись. Как умеешь, молись. Простила всё мужу-то своему? Непрощённым душам тяжело приходится.
Задумалась. "Любушку" вспомнила, водку проклятую, слова несказанные… Только в кино всё красиво и ладно, а в жизни совсем иначе.
- Простила. Да и нечего прощать-то.
Проводила подружек, к Васе заглянула. Лежит, сердечный, кожа на скулах натянулась, подбородок совсем сгладился, губы пересохшие привычно ваткой смочила, по вискам погладила, по щекам.
- Побрить тебя что ли, Вась? Ишь, оброс как, уже и не колючий. Вот опять ты свои "поцелуи" делаешь. Не пойму, чего хочешь? Пить? Нет?
И вдруг осенило. Рука-губы-рука…
- Курить что ли хочешь?
Васины глаза на миг стали такими, как она любила: весёлыми, с морщинками в уголках.
- Ишь, развеселился! А где я тебе возьму? Мы ж повыбрасывали всё.
Взгляд в сторону книжных полок.
- Заначку что ли спрятал? В книгах?
Вытащила Пушкина, раскрыла автоматически: "Я помню чудное мгновенье"… Вспомнила, как доставали этот двухтомник, бордовый с золотом, ещё в городе жили. Поставила тогда на полку и любовалась.
За Пушкиным и была Васина заначка - две новые пачки и одна почти пустая, пара сигарет. Запалила одну, протянула Васе, он в пальцах не удержал. Смотрит умоляюще.
- Ты так дом нам спалишь, курилка. Погоди, я тебе в губы вставлю, кури уж, сейчас ничего не вредно.
А у Васи и в губах силы нет. Смотрит, слёзы на глазах. И Лиза расплакалась: вот ведь бедолага! Что делать? Начала сама дым в себя втягивать и в Васины губы выпускать. Горько, противно, слёзы ручьём. Прости, Васенька, и не знала, как ты мучаешься.
А у Васи пальчики тонкие, как у мальчишки. И глаза, как у мальчишки. И улыбка, как у мальчишки. Давно уже не улыбался. Дышит дымом и улыбается. И как будто Лиза - мама его, а он подросток. Курит перед мамкой, бравирует, а она плачет. Так обе сигареты и выкурили. Вася после заснул с улыбкой, и всю ночь тихонько спал, не кашлял. А как утром колокола зазвонили, празднично, Введение было в тот день, так и отошёл. Ни люблю, ни прости, ничего не получилось, только две сигареты на двоих.
- Ань, ты не знаешь, где Лиза наша?
- Да где ей быть, к Васе пошла своему, ещё же сорока дней нет.
- Каждый ведь день ходит. Морозы, снег, а она идёт. И знаешь что, Аня?
- Что, Валь?
- Думаешь, она там молится? Не поверишь. Придёт к могилке и курит. Докурит сигарету, крест поцелует, - и домой. Не грех так-то?
- Не грех, Валюш. Я у батюшки спрашивала.
- А он что?
- Любовь, говорит.