То, с чем имеешь дело, сводится к набору простейших и часто довольно грубых ощущений, которые к тому же испытываешь в темноте… Но как бы они ни волновали кровь, красота, которая звала к себе минуту назад, исчезает – ее подменяет нечто такое, к чему и стремиться-то было смешно. А это значит, что красота недостижима. Точнее, она достижима, но только сама в себе, а то, чего ищет за ней опьяненный страстью разум, просто не существует.
Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота»
1
День был обычный, такой же серый, как вчера, и пасмурный, как будет завтра. Такие дни обычно сливаются в бесконечную череду: запомнить – не запомнишь, если не случится чего-то особенного, как в тот ноябрьский выходной день, оставшийся в памяти Льва навсегда. В тот воскресный день Лев вместе с женой солил капусту на зиму. Особой необходимости в этом, конечно, не было. Лев успешно занимался бизнесом и мог позволить себе не только покупать готовую квашеную капусту, но и при желании шутки ради скупить полрынка. Просто это была давняя традиция: так они солили капусту уже почти двадцать лет, и отказаться от нее означало для них обоих порвать еще одну, может быть, последнюю ниточку, соединяющую их сегодняшних со старой жизнью.
Лев резал капусту широким ножом, строгал морковь на терке, не глядя, набирал в горсть нужное количество соли и энергично перетирал капусту с морковкой, прилагая к этому силу своих больших рук, щедро посыпал истекающую свежим капустным соком смесь тмином и закладывал ее в большую четырехведерную кастрюлю. Потом, зимой, он добавит в эту капусту темно-бордовой клюквы, сдобрит хорошим душистым кубанским подсолнечным маслом и будет есть, хрустя и наслаждаясь, вспоминая такие счастливые молодые годы.
В те времена Люська была тоненькой смешливой девчонкой, и с ней было так легко, так просто! Когда он в конце лета приезжал с «калыма», с очередной колхозной стройки, запустив станцию витаминной муки или построив с ребятами телятник, с полными карманами заработанных денег, Люська, соскучившись до обморока, висла у него на шее и целовала его, как заново родившегося. Потом они на несколько дней укрывались от людских глаз: то в заброшенной деревушке под Томском, то с палаткой уезжали на Песчаное озеро, да мало ли их было в те времена, укромных мест! И вот там до одури занимались любовью, сначала бурно и страстно, а потом, немного насытившись, долго и упоительно, растягивая удовольствие на часы. Люська обычно доходила до того, что ее просто шатало, а на бледном лице оставались только глазищи, горящие, почти безумные. Сполна утолив этот голод, они возвращались в город, в обыденный круг своей легкой студенческой жизни и с огромным удовольствием в несколько присестов транжирили с таким трудом заработанные деньги. А, не жалко, еще заработаем! Лев любил покупать Люське подарки: она так искренне им радовалась и так восхищалась, тиская и целуя его в благодарность, что он получал от них, наверное, большее удовольствие, чем она.
Поженились они еще в студентах, как раз после очередного стройотряда, осенью, как только начались занятия на пятом курсе. На свадьбе, которую по студенческой традиции играли в столовой «Радуга», как всегда было много народу: все ребята из группы Льва и девчонки из Люськиной, а еще пришли товарищи по стройотрядам, да и вообще, кто хотел, тот и пришел. Все было не хуже, чем у других. Сначала все было торжественно, даже музыка играла, а потом, когда уже все напились, то даже подрались, как на всех других свадьбах. Кто-то вышел в окно, но всего со второго этажа, а Мясников – товарищ Льва, спьяну завел каток, который стоял на улице, и всю ночь на нем ехал в сторону общежития, пока не заехал в кювет; благо не перевернулся, а просто заглох. Утром Мясникова взяли спящим на месте преступления – за рычагами катка, но все быстро уладили, объяснив свадьбой и поставив ящик водки работягам из дорожного управления. Свадьба – дело святое!
Лев улыбнулся, вспоминая эту давнюю историю, хотел напомнить ее Люське, уже было повернулся к ней и даже открыл рот, но, увидев недовольное, опостылевшее лицо жены, промолчал. Зато Людмила молчать не собиралась. Она зорко отслеживала процесс и постоянно вносила в него коррективы: режь мельче, куда рубишь, как в столовке, соли не пересыпь, а то будет, как в прошлый раз, три лучше, морковки больше, ее много не бывает, и так без умолку и остановки, как заевшая старая пластинка. Лев давно уже научился не спорить, не препираться и даже не слышать. Он думал о чем-то своем, а голос жены звучал глухо и монотонно, где-то далеко за защитным бронированным колпаком, которым он себя отгораживал, как только входил в дом.
В будние дни все было проще: с утра все торопились по своим делам, и времени на зудеж не хватало, а вечером, если можно было полночь назвать вечером, он приходил, когда жену уже валил сон, в худшем случае она успевала сказать что-то резкое вместо приветствия, но на большее ее уже не хватало. В последние годы она жила под гнетом вегетососудистой дистонии, выражавшейся в быстром утомлении и полном отсутствии жизненной энергии после десяти часов вечера. А вот в выходные дни, которые Лев честно и стойко пытался проводить в кругу семьи, без защитного колпака выжить было невозможно. В эти дни обычно они с женой ездили по магазинам и рынкам, причем за руль садилась сама Люська, а Лев закрывал глаза, чтобы не видеть этой суматошной езды на грани аварийной ситуации. После обеда Лев уходил с собакой на несколько часов в близлежащий лесок, иногда к ним в компанию набивалась Машенька – любимая и единственная дочка Льва Михайловича. Субботними вечерами супруги выбирались в гости или в театр, в крайнем случае, в кино, как было заведено много лет назад, и Лев прилагал немало сил, чтобы выдержать ставшее в последние годы невыносимым совместное времяпрепровождение. В воскресенье, если это было зимой, Лев любил покататься на горных лыжах, а летом уходил на ближний залив огромного водохранилища – моря – искупаться или погонять на доске. Вечер в воскресенье проходил нервно, наверное, в ожидании надвигающейся напряженной недели.
У Льва уже давно не было работы и дел, которые надо было бы делать до полуночи, но он еще по академической привычке придумывал себе какое-нибудь занятие, чтобы возвращаться домой как можно позднее. То он погружался в Интернет, где бесцельно перебирал различные сайты, то гонял какую-нибудь новомодную кровавую «стрелялку» на компьютере. Лев с молодости любил самые трудные и совершенные игры и никогда не успокаивался, пока не доходил в них, если не до победного конца, то хотя бы до такого уровня, которого не мог достичь никто из окружающих. Иногда Лев встречался поболтать со старыми друзьями, пропускал с ними по рюмочке или просто по пиву, любил заходить в гости к щедрым шумным армянам, которых консультировал по бизнесу, финансам, налоговым хитростям и прочим штучкам, за что уважительно звался консультантом и всегда был желанным гостем в любой шашлычной в окрестностях.
Тем временем работа спорилась, и засолка капусты подходила к концу. Люська, перебрав все последние новости, натужно искала новую тему для разговора, если так можно было назвать ее эмоциональный монолог под насупленное молчание мужа. В кухне практически весь день не выключался бубнящий телевизор, вот и сейчас на фоне какого-то бесконечного боевика внизу пробегала рекламная строка. В ней между объявлениями на тему «куплю» и «продам» периодически появлялись предложения необыкновенного отдыха в обществе прекрасных девушек с многозначительным обещанием сексуальных утех. И надо же было случиться, что эта тема и попала Люське на язык в тот самый памятный теперь вечер. Сначала она активно возмущалась вседозволенностью и общим распутством общества, а потом неожиданно перешла на личности, в частности, на мужа.
Вообще, довольно-таки давно Лев заметил, что агрессивность и возбужденность Люськи в любом, даже самом безобидном разговоре, быстро нарастает, достигая критического значения, после которого необходима разрядка, выход или выброс. На какую бы тему ни шел разговор, Люська всегда находила основу для спора, заведомо отрицая и опровергая все, что скажет Лев. Иногда, когда он был в хорошем расположении духа, это его даже смешило, и он специально затевал разговор так, чтобы подтолкнуть Люську к нужному ему результату, направляя спор по ложному пути. Но чаще эти жестокие споры не доставляли ему удовольствия, и он предпочитал отмалчиваться, укрываясь в своем защитном колпаке.
Семейные проблемы были не только у него: многие из его товарищей в поисках лучшей доли и семейного счастья разводились и вновь создавали семьи, но за редким – очень редким исключением – у них все повторялось снова, и Лев не видел смысла ломать известное и привычно-терпимое старое, чтобы получить непонятно какое новое. В кругу своих друзей он любил повторять:
– Кто-то должен нести свой крест терпеливо, так вот я буду этим человеком. Ради счастья и нормальной жизни своей дочери я готов терпеть и не такое. В конце концов, мучиться осталось не так уж долго – все в этой жизни когда-нибудь кончается.
Но вот сегодня Люська, неудовлетворенная отсутствием оппонента, распаляясь все больше и больше, желая во что бы то ни стало пронять терпеливо кромсающего капусту мужа, начала презрительно и задиристо выговаривать, что Лев – страшно закомплексованный и зажатый человек и никогда бы не посмел обратиться в подобное заведение, чтобы вызвать «девочку для утех».
– Ты даже передо мной-то боишься раздеться, и вообще все делаешь только в темноте или с закрытыми глазами. В вашей деревне любовью только в валенках под тулупом занимались, наверное.
Ну, что ж, как говорил известный киногерой Буркова, «терпелка не из железа выкована!». Люськин тон задел за живое, и Лев вначале как-то вяло, но все-таки возразил. Люська же продолжала его высмеивать и подначивать, пока не вызвала на, казалось бы, шутейный спор:
– А спорим, что тебе слабо вызвать девчонку по телефону?!
– А если не слабо?!
– Спорим, что ты никогда на такое не решишься, ты просто слабак!
– На что спорим?
– Если я выиграю, то ты мне оплатишь путешествие в любой конец света, куда я только захочу!
– Хорошо, а если выиграю я? Что тогда?
– А что ты хочешь?
– Тогда я выиграю следующую девчонку, договорились?
Так на повышенных тонах и ударили по рукам. Люська тут же о споре и забыла, а вот Лев запомнил этот вечер навсегда: он твердо решил дождаться удобного случая и доказать, прежде всего, себе, что он не слабак. Он даже не предполагал, как круто изменит его жизнь этот спор.
2
Вскоре такой случай представился. Люська уехала на пару недель к матери, что она делала несколько раз в году, у дочери начались каникулы, и Маша с компанией поехала кататься на горных лыжах, к которым ее пристрастил отец, а Лев остался наконец один на один со своей решительной нерешительностью, которую предстояло теперь преодолеть. Он понимал, что нужно поступать так, будто идешь к стоматологу, не выдержав острой боли, раз - и сделать решительный и необратимый шаг. Он купил газету, в которой на нескольких страницах размещались возбуждающие объявления, и стал выбирать те, что казались ему поприличнее. Наконец, он остановился на одном – «Студентки приглашают развлечься…» – и набрал номер. Ответил доброжелательный женский голос, который тут же, без вступления, поинтересовался:
– Сколько девушек вы хотите?
– Одну!
– Когда и на сколько времени?
– Сейчас, а обычно на сколько времени берут?
– Это уж клиент сам определяет, но меньше, чем на два часа, не бывает.
– Тогда на два.
– А какую девушку вы хотите, как она должна выглядеть?
Тут Лев смешался, он не ожидал подобного вопроса, поэтому начал что-то мычать невнятное, но настойчивая женщина на другом конце провода все-таки заставила его уточнить возраст, рост, комплекцию, даже цвет глаз и волос. Только сказав свой адрес и положив трубку, Лев осознал, что Рубикон им перейден. Наверное, еще можно было как-то отвертеться, например, не открывать дверь, или вообще, срочно уйти из дома, в крайнем случае, сказать, что он никого не заказывал, а кто-то просто нехорошо пошутил. И что? Признаться себе в том, что Люська права? Нет, в этот раз он пойдет до конца, ведь он часто думал об этом, хотя думать и делать – большая разница. А вот и звонок! Как быстро прикатили, даже «скорая помощь» так быстро не откликается.
Открыл дверь, на пороге – молодой парень. Тот тихо спрашивает:
– Вызывали?
Лев молча кивнул. Парень прошел в квартиру, осмотрел комнаты, объяснив, что ему надо убедиться, что Лев один и все в порядке.
– Теперь деньги.
– Но я не могу так – кота в мешке…
Парень открыл дверь и кликнул кого-то с темной площадки. В квартиру вошла девушка. Лев так волновался, что не только не рассмотрел ее, а вообще побоялся взглянуть в ее сторону, сунул парню деньги, тот вслух отметил время и, сказав, что через два часа вернется, ушел.
Только теперь Лев обратился к девушке, предложив ей раздеться. Она повернулась к нему спиной, сбрасывая на руки шубку, и Лев увидел прямые светло-русые волосы, тонкую шею. Девушка повернулась и посмотрела на него голубыми глазами, чуть улыбнулась и назвала свое имя. Жаль, что он не только не запомнил его, а вообще не расслышал ее имени. Он назвал свое, причем с отчеством, так как девчонка была молодая, наверное, чуть старше его дочери. Она, видя его замешательство, спросила, куда идти, и сама повела его за руку в гостиную, где он, хоть и волновался, и времени было мало, но успел приготовить к ее приезду коробку конфет и бутылку коньяка. Девушка была чудо как хороша! Тонкая светловолосая голубоглазая красавица, с белой и очень гладкой кожей – это Лев успел почувствовать сразу, едва коснулся ее руки.
Пожалуй, среди всех знакомых ему женщин никогда не было такой девушки – она будто сошла с обложки модного глянцевого журнала. Даже в своих эротических фантазиях Лев никогда не замахивался на таких красавиц, а тут реально рядом с ним сидела девушка, закинув ногу на ногу, чуть покачивая маленькой стопой в туфле на высоком и тонком каблуке. Лев загляделся на прекрасные стройные длинные ноги с тонкими лодыжками в черных чулках, на коленки, просвечивающие какой-то нежной беспомощностью, и почувствовал необычное не известное прежде возбуждение. Он смутился, и, отводя глаза от ее ног, встретился с девушкой взглядом. Она смотрела ему прямо в глаза спокойно и подбадривающе, а улыбка была совсем не насмешливая, а очень добрая.
– Лев Михайлович, вы, наверное, в первый раз девочку пригласили?
– А как вы это определили?
– Я просто вижу, как вы волнуетесь. Не надо, все будет хорошо, ведь я вам нравлюсь?
– Очень.
– Ну, вот и хорошо, садитесь ко мне поближе, не бойтесь меня. Расскажите мне, пожалуйста, чем вы занимаетесь, вон у вас сколько книг всяких…
Удивительно, но они будто поменялись местами, как будто это он пришел к ней в гости. Она налила ему рюмочку, сама отказалась, сославшись на то, что вообще не пьет. Лев пересел к ней на диван, и она, придвинувшись к нему поближе, взяла его за руку, и они стали спокойно и негромко разговаривать. Как уж так вышло, Лев и не помнит, но вдруг он стал ей рассказывать о себе, о своей семье, о том, как безнадежно и давно испортились отношения с женой, как выросла дочь, и он остался один. Вот разве что пес, его верный друг, который сейчас так настойчиво бьется и скребется в дверь, протестуя против того, что его заперли, лишив свободы в собственной квартире, еще не предал его, да и не предаст до самой смерти. Она хотела посмотреть на пса, но Лев резко отказал, у него было такое ощущение, что пес не одобрит всей этой затеи. Так они говорили в мягком свете торшера, потом незаметно для него стали целоваться, а потом, уже ничего не боясь, ни о ком и ни о чем не думая, Лев, не переставая поражаться красоте девушки,начал ее раздевать, лаская и чувствуя в ответ ее необыкновенные ласки.
Когда же возбуждение невозможно стало дольше сдерживать, Лев подхватил обнаженное невесомое тело и понес девочку на руках в спальню. Содрогнувшись лишь на мгновение от кощунства, что все это происходит на семейном ложе, он долго и упоительно наслаждался молодым упругим телом, угадывающим каждое его движение, каждое его желание, доставляя ему немыслимое удовольствие, затмевающее все, что было у него в жизни, новизной и глубиной ощущений. Лев успел только оторваться от нее, вздохнуть, давая возможность организму прийти в себя, как услышал звонок – время, отпущенное для подвига и чуда, закончилось. Девушка поцеловала его еще раз, убегая и одеваясь на ходу.
Лев, наконец, выпустил пса, который извелся от тоски и неизвестности, запертый в комнате дочери. Теперь он стал носиться по квартире, принюхиваясь к новым, не известным ему запахам, и с недоумением поглядывал на хозяина, выглядевшего непривычно и даже странно: он улыбался и насвистывал какую-то мелодию, чего пес просто не помнил в своей по-собачьи уже длинной жизни.
А Лев самым тщательным образом, так, что сделало бы честь выпускнику школы шпионов, уничтожил следы пребывания чужой женщины в доме, а потом долго не мог заснуть, вспоминая свои страхи, сомнения и чудо открытия неведомого доселе наслаждения.
3
Если вы думаете, что теперь, убедившись в собственной решимости и раскованности, выиграв, наконец, тот самый провокационный спор с женой, доказав себе, что он способен на поступок, наш герой успокоится и вернется к старой жизни, храня супружескую верность, то вы глубоко ошибаетесь. Во-первых, выиграв спор, Лев выиграл следующую девушку из гетер, во-вторых, новые ощущения и наслаждения – сильные, как майская гроза – подобно потоку, вызванному этой грозой, уже прорвали сдерживающие прежде плотины, и теперь остановиться было просто невозможно. Едва дождавшись следующего позднего вечера, когда весь дом уже заснул, Лев вновь набрал номер телефона. Несмотря на сказочный вчерашний вечер, он, даже не пытаясь придумать себе какого-то объяснения, захотел другую женщину, совсем другую. Когда его вновь стали расспрашивать о том, кого бы он хотел видеть, он просто попросил, чтобы приехала самая взрослая из девушек.
Знакомый охранник в этот раз не стал проверять квартиру, а, взяв деньги и оставив девушку, тут же скрылся, по-приятельски подмигнув Льву. Лев волновался, как и вчера, его била мелкая внутренняя дрожь, предательски проявляющаяся в дрожащих пальцах и срывающемся голосе. В этот вечер его гостьей была молодая женщина лет, наверное, двадцати восьми. Она была стройной, но не такой тонкой и хрупкой, как вчерашняя девочка. Это была действительно женщина в полном расцвете, как принято говорить, в самом соку. Аккуратно, искусно сделанная прическа, волосок к волоску, гордо посаженная голова на длинной шее придавали ей недоступный вид. Тщательный и очень умелый макияж, все без излишеств: чуть оттененные глаза, нежная кожа щек, порозовевших от уличного мороза, а, может быть, от легкого возбуждения, тонкая цепочка, небольшие сережки, подчеркивающие нежность маленьких ушек с нежными мочками, стройная фигура с тонкой, перетянутой пояском, талией и несколько полные бедра, переходящие в сильные стройные ноги, открывающиеся до запредельного в длинный разрез юбки, сильные круглые колени, точеные икры – все это можно было разглядеть, лишь найдя в себе силы, чтобы оторваться от бесподобно выдающейся высокой груди. Строгий костюм, подчеркивающий фигуру, и серьезный взгляд без малейшего намека на улыбку или фривольность еще больше усиливали впечатление неприступности, но в бесстыдно открытый вырез пиджака вырывались на свет с ослепляющей откровенностью такие перси, что невольно, боясь открыто наслаждаться их прелестью, щурились глаза, а в голове рождались самые невероятные мысли.
Лев заворожено подал руку, предлагая даме пройти в комнату. Пожалуй, это слово, как никакое другое, подходило к ней. Они сели в кресла по обе стороны маленького журнального столика, причем Татьяна, как теперь старательно запомнил имя гостьи Лев, закинула ногу на ногу почти шеронстоунским коронным жестом, и в мгновенном проблеске Льву почудились глубина и нагота, отозвавшиеся колючими мурашками по всему телу. Лев вдруг с отчаянием подумал, что не знает, что делать и как подступиться к такой женщине, да и вообще, возможно ли то, за чем он ее пригласил? Спасительная мысль, что он заплатил деньги, а женщина со всей своей красотой пришла к нему только для того, чтобы доставить ему удовольствие, грубо говоря, ублажить его, мелькнула в его голове и основательно его успокоила. Ему даже стало интересно, как она поведет себя дальше. В ту же секунду он услышал ее голос - низкий, чуть хрипловатый, выдававший в ней заядлую курильщицу, хотя запаха табака Лев не учуял, все подавлял легкий, но ясный запах ее духов.
Таня оказалась так называемой «хозяйкой» – бандершей – это слово моментально всплыло в памяти из прочитанных книг. Девочки фактически работали на нее. Вчера ей рассказали о новом приятном клиенте, а сегодня он попросил прислать самую взрослую, старшую девушку, вот она и решила тряхнуть стариной. Сама она давно уже не ездит по заказам, разве что иногда, в охотку, вот как сейчас. Она с удовольствием выпила рюмку «Хеннеси», съела за недолгим разговором пару конфет, потом пригубила еще одну рюмку и встала, пригласив Льва Михайловича к танцу под негромкую музыку, звучавшую с самого ее прихода. Лев не танцевал лет сто, но теперь с удовольствием обнял округлые плечи, почувствовал теплую руку, а потом и упругую грудь, когда Таня вольно или невольно прижалась к нему. Его рука скользнула по талии, спускаясь ниже и ниже, а Таня, прильнув к нему всем своим тугим телом, захватив его губы в плен, все властнее и жарче стала целовать и ласкать его, расстегивая при этом пуговки его рубашки и брюк, проникая горячей рукой внутрь.
Музыка звучала где-то далеко-далеко, она с трудом пробивалась сквозь обволакивающий жар, от которого уже кружилась голова. Глаза он закрыл давно, как только почувствовал губы Тани, и теперь плыл, управляемый ее опытными руками, по течению, обещавшему новые наслаждения. Лев не открыл глаз, даже почувствовав ее горячие пальцы на своем красавце, как возбуждающе-нежно шепча на ухо, она назвала его. Лев и не заметил, как очутился на диване раздетым, и под несмолкающую музыку продолжал блаженствовать, ощущая ласковые прикосновения полных нежных губ там, где до сих он только мечтал их чувствовать.
– Как хорошо! Еще, еще, не останавливайся, прошу тебя, – вырвалось у него.
Но Таня и не собиралась останавливаться: она уже сама пылала в этом распаленном ею костре страсти, постанывая и, может быть, слишком театрально шумно дыша. Лев на мгновение открыл глаза и впервые увидел себя так близко, на свету: сильным, мощно вздымающимся, переполненным желанием, продолжающим наливаться и расти под восхищенным взглядом полуобнаженной, казавшейся совсем недавно неприступной женщины. И не стал закрывать глаза, как будто проснулся после долгой многолетней спячки.
Таня смотрела ему прямо в глаза и, прикусывая от нестерпимого желания губы, медленно снимала тонкие черные прозрачные лоскутки, осторожно двигая ногами в туфлях с острыми высокими каблуками, а раздевшись, так же медленно, окончательно завораживая его, раздвинула ноги, открываясь, как сказочный «сим-сим», непривычной ослепительной наготой самого заветного, желанного, запретного, неведомого до конца даже такому взрослому и, казалось бы, опытному мужчине, каким всегда себя считал Лев. Он почувствовал не только острое распаляющее желание, но и огромную благодарность за эту невиданную прежде щедрость: захотелось ответить тем же, чтобы отблагодарить ее, и, сдерживаясь из последних сил, склонившись к ее цветку, он стал ласкать его так же нежно и страстно.
В его голове не было никаких срамных или черных мыслей, не думал он и о том, что до него она отдавалась сотням других мужчин, в этот момент для него она была Чудом, вечно непознаваемым Чудом – женщиной, которую он так страстно желал. Не было больше ни слов, ни границ дозволенного, ни света, ни тени, исчезли придуманные условности – он подчинялся ей, как мифической богине, чувствуя при этом, как она покорно отдается ему, увлекая и направляя его, и тут же уступал ей – жадной и сильной, чтобы вновь покорить ее. Так сливаются в воздухе птицы, бабочки и стрекозы, а в воде – рыбы и морские твари, так пирует сама природа, с восторгом соединяя две противоположности – мужчину и женщину.
– Я к тебе больше никогда не приду, – неожиданно сказала она ему на прощание, – боюсь привязаться. Я поклялась себе, что не впущу в свою жизнь ни одного мужчину, я ни с кем не встречаюсь дважды, хотя с тобой очень хотела бы еще и еще встретиться.
Может быть, она говорила это всем, кто ее знает, но для Льва это уже было неважно. Он чувствовал себя превосходно: он чувствовал себя мужчиной!
Оставшиеся дни свободы он использовал на всю катушку. На работе его просто не узнавали: Лев был слегка не в себе, рассеян, улыбался каким-то своим мыслям и, в отличие от обычного, почти никого не распекал и не нагонял страху на «служивых». Несмотря на некоторую расхристанность, в эти дни у него получалось все: он смог, наконец, сдать очень важную работу и получить за нее хорошие деньги, по результатам испытаний, которые привели в восторг представителя заказчика, были подписаны новые контракты. Впереди замаячили большие горизонты, и Лев ни секунды не сомневался, что все эти успехи стали возможны только благодаря его прекрасному настроению, не оставлявшего его после этих нескольких сказочных ночей, в которые он почувствовал себя всесильным арабским шейхом.
Татьяна, стараясь особенно тщательно угадывать его желание и настроение, посылала ему самых лучших своих девушек, предварительно специально их проинструктировав. Конечно, не все было гладко. Как-то он не смог дозвониться по уже привычному телефону, видимо, было слишком много желающих в этот субботний вечер, и дрожащий от нетерпения Лев опрометчиво стал набирать другие номера (их было около сотни в любой вечерней газете), полагая, что все «конторы» одинаковы. Ему привезли пьяную пошлую девку с размазанными глазами. Потребовав выпивки, она принялась шуметь как в кабаке за полчаса до закрытия. Ошеломленный такой непотребностью Лев сначала хотел вызвать охранника и, устроив разнос за столь некачественное обслуживание, потребовать возвращения денег, но потом передумал и даже с каким-то интересом наблюдал за происходящим. В голове мелькнуло, как ему несказанно повезло с той первой его девушкой: если бы тогда попала такая как сейчас, он не смог бы преодолеть отвращение и, пожалуй, отказался бы от подобных экспериментов, считая, что так пошло и отвратительно будет всегда.
В конце концов, устав и начиная трезветь, девчонка истощила запас своего площадного красноречия и начала соображать, что делает что-то не так. И вот тогда-то, налив обескураженной проститутке фужер водки, Лев с внутренним убеждением – «за все заплачено» – с каким-то незнакомым ему прежде хозяйским чувством ожесточенной справедливости, резко повернул ее лицом в кресло, стащил с нее что там на ней было и, натянув «резинку», хладнокровно «оприходовал» девчонку (откуда-то всплыло именно это слово!) так, что она еще долго билась в судорогах, постанывая и не открывая глаз, пока совсем не сомлела.
4
Оставшись наедине, Лев задумался о тех метаморфозах, которые произошли с ним за эти несколько дней. Что случилось, почему он стал чувствовать себя совсем другим человеком, почему в нем кипят такие страсти? Бесспорно то, что чувственная сторона значила очень многое, он никогда раньше не знал таких ласк, таких наслаждений. Новизна и острота, несомненно, повлияли – это было как неожиданная, ни разу до сих пор не вкушаемая еда с неведомыми приправами и запахами, пробуждающими бешеный аппетит, неутолимый голод. Но ведь было и еще что-то?! Да, да, не только острое и сладостное наслаждение, но и ощущение обожания, подчинения и полного растворения в тебе, позволяющие ощущать себя всесильным – властителем тела и даже души женщины, которая содрогается под твоими ласками в совсем непритворной страсти!
Эти женщины, отринув стыд и целомудренность, познали такую глубину наслаждения, что, даже став профессионалками, продолжали жить этими сильными чувственными ощущениями, желая еще и еще усиливать их и обновлять. При этом они щедро делились ими со своими клиентами, отрабатывая не такую уж большую плату. Оставаясь с такой девушкой наедине, Лев погружался в мир сказочных иллюзий, в нем он был самым желанным и любимым, никто не упрекал его, не требовал каких-то доказательств состоятельности и мужественности, его принимали с немым восхищением, перед ним преклонялись, внимая и ублажая. Конечно, эти девушки были профессиональными иллюзионистками, не меньшими, чем знаменитый Кио, их многовековая профессия знала столько секретов, что по воздействию на психику мужчины они были более изощренными, чем все иллюзионисты мира. И всего-то какие-то жалкие тридцать-сорок долларов – как таксисту, а столько чуда, столько свежести и остроты – полное ощущение себя человеком, мужчиной!
В этом месте некий червячок вмешивался во внутреннюю патетическую риторику Льва, несколько снижая ее настроение: в обычной жизни такие красавицы с их изощренными ласками были для него, как и для большинства обычных мужчин, просто недоступны. Именно деньги, проклятые деньги так легко открывали двери в мир наслаждений и восторгов, в мир сладостной иллюзии любви и страсти. Что ж, хорошо, что жизнь сложилась так, открыв ему эту доселе неведомую страну, страшно представить, что он мог так и прожить свою жизнь, вкушая лишь от черствого пирога своей верной «боевой подруги» Люськи. Прочь сомнения: все, что ни делается в жизни, – все к лучшему! Контраст между серой, обрыдлой супружеской жизнью, скучным, раздирающим до зевоты, обязательным, как налоги, супружеским долгом, воспринимаемым супругой, как дань татарами, и этим чувственным, брызгающим кайфом, как шампанским, миром купленных иллюзий был столь разителен и велик, что бездонной пропастью проглатывал остатки сдерживающих и запрещающих условностей, среди которых стыд, долг, честь, нравственность, что там еще?..
Когда Люська вернулась от матери, отдохнувшая и даже стосковавшаяся по дому и своему вечному, как Жид, мужу, она в первую ночь была ошарашена неожиданными ласками Льва. В какой-то момент она чуть было не потеряла контроль над собой, безвольно слабея в жадно ласкающих руках мужа, но в последний миг, когда он попытался ласкать ее губами и языком там, сжавшись стальной пружиной, оттолкнула его прочь. Впрочем, Лев и не настаивал, он тут же отпустил Люську и, повернувшись на бок, может быть, слишком демонстративно засопел, якобы засыпая. Люська еще какое-то время лежала, успокаиваясь и думая о непотребном, да так и заснула, не успев сделать ни выводов, ни обобщений.
5
С тех пор жизнь Льва сильно изменилась. Он купил квартиру, обставил ее самым необходимым, приспособил для свиданий и с удовольствием приезжал туда несколько раз в неделю, чтобы провести два часа, играя главную роль в маленьком, но очень насыщенном эмоциями спектакле. И, уверяю вас, каждый раз это была новая пьеса, в которой он сам был и сценаристом, и режиссером, сам выбирал партнершу, игравшую в ней главную роль. Лев с удивлением узнавал о себе нечто, ранее не известное, лежавшее до поры подспудно, а теперь пробивающееся наверх неукротимым фонтаном. Что-то новое появилось в характере, в речи, в лице, даже походка и та стала новой: упругой, энергичной. Новое настроение ощущалось вокруг него невидимым, но очень насыщенным полем высокого напряжения.
Заметно изменилось и отношение женщин к нему: они повсюду обращали на него внимание и при этом заметно волновались: подрагивал голос, дрожали кончики пальцев, крылья ноздрей чуть заметно трепетали, а зрачки глаз расширялись; облизываясь, будто от изнуряющей жажды, они с вожделением смотрели на его губы как на желанный источник влаги. Лев будто бы обрел какое-то новое видение: каждую встреченную на улицу женщину он представлял прекрасным нежным цветком, созданным для любви и наслаждений, он легко представлял их искаженные страстью лица, когда, как шелуха, с них слетает кажущаяся недоступность, презрительная холодность, чувство долга и серая деловая маска, с которой они раньше отказывали ему во всем, добиваясь, чтобы он признал их как полноценных партнеров в этих бесчисленных скучных кабинетах. Теперь он точно знал, что все это – лишь напускное, чужеродное и легко сбрасываемое притворство. Природу-матушку обмануть мало кому удается, она пробивается даже сквозь самые толстые защитные панцири. Любая, пусть даже сверхделовая женщина, как и самые простые ее товарки, спит и видит, и всю жизнь мечтает, чтобы ее любили и ласкали, как в первый (или в последний?) раз, чтобы, отдаваясь любви и наслаждению, как птица полету, она смогла забыть обо всем – деловом и неотложном, важном и прибыльном, а, познав любовь, словно родившись заново на свет, она никогда уже не сможет снова стать злой, скаредной, сухой и скандальной, претендующей на власть и истину в последней инстанции.
Однажды утром Лев, как обычно войдя в свой просторный офис и еще не успев поздороваться со всеми, увидел туго обтянутый серой форменной юбкой крутой и соблазнительный женский зад. Он на мгновение замер, как хищник, заметивший добычу, но женщина тут же, словно почувствовав искру его пронзительного взгляда, выпрямилась, и он узнал в ней… налоговичку, которая уже вторую неделю проверяла бухгалтерские документы его фирмы. Он видел ее несколько раз, но не обратил ни малейшего внимания: она показалась ему невзрачной неприметной женщиной, серой, как и ее униформа. Поджатые в подчеркнутой отстраненности тонкие губы, бесцветное лицо, неопределенный возраст – вот, пожалуй, и все, что смог бы вспомнить Лев Михайлович до этого утра. Все эти дни она сидела у бухгалтеров, обложенная папками и бумагами, стучала в калькулятор как настырный дятел, добивающий червячка, и натужно хмурила свои выщипанные в тонкую изломанную ниточку брови.
Сегодня с утра у Льва было замечательное настроение, хотя никакой особой причины на то не было. Впрочем, теперь ему и не нужны были особые причины – просто жизнь казалась прекрасной, насыщенной легко спорившимися делами, удовольствиями, успехом и еще какой-то, играющей во всех мышцах упругой силой, неудержимо распиравшей его и заставляющей широко и открыто улыбаться всему миру. Одного мгновения хватило Льву, чтобы увидеть и тугие полушария, образующие правильный шар, и точеные ноги в соблазнительных черных чулочках, кружевной край которых легкомысленно и обещающе выглянул из-под серого сукна юбки. Женщина резко выпрямилась, прибавив в росте – она успела одеть туфельки на высоких тонких каблучках, и с явным раздражением оглянулась. Лев, щедро награждая всех присутствующих широкой улыбкой и прекрасным настроением, а больше всех эту напряженную разгневанную его оценивающим взглядом женщину, поздоровался, совершенно неожиданно для себя вспомнив имя и отчество смурной налоговички.
– Светлана Петровна, добрый день! Мы, наверное, вас измучили своей заумной документацией? На улице уже весна в воздухе, а вам приходится над бумагами корпеть! Ну, что, как выглядят наши дела? Скоро ли будет вердикт, несравненная Светлана Петровна?
Она еще не успела сообразить, что ответить, а он вдруг поймал себя на том, что ему страшно хочется эту женщину. От этого острого и неожиданного желания стало еще веселее, его охватил редкий кураж. Увлекаемый им в какой-то бездонный водоворот, успевая отстраненно удивиться собственной смелости, наглости и бесшабашности, Лев Михайлович широким жестом открыл дверь своего кабинета и пригласил Светлану Петровну зайти на несколько минут, чтобы перед началом работы поговорить о продолжающейся проверке. Он специально усадил ее на диван, предвидя, как неудобно ей будет держать несгибаемую спину, мягко провалившись в утробу кожаного монстра, услужливо прогнувшегося под ней. Так и есть! Точеные острые, как у девочки-подростка, коленки чопорной Светланы Петровны, особенно возбуждавшие Льва своей беззащитностью, вызывающе оголились, инспекторша напряглась: тонкие ноги были сведены с жесткостью медвежьего капкана, руки инстинктивно натягивали край юбки, но коленки скрыть было невозможно.
Лев сел напротив, откровенно пялясь на приоткрывшиеся женские ножки, и как-то несколько сбиваясь, но продолжая гостеприимно улыбаться, попросил в конце дня занести ему акт проверки, он специально задержится после работы, чтобы посмотреть и обсудить его с несравненной Светланой Петровной. Не дожидаясь согласия или возражений, давая тем самым понять, что свидание назначено окончательно, Лев Михайлович непринужденно и вполне по-дружески подал руку, чтобы помочь подняться советнику налоговой инспекции четвертого класса с низкого дивана. Ее рука была холодна, как льдинка, но Светлана Петровна явно дрогнула: она не стала возражать Льву и даже позволила ему намеренно задержать узкую ледяную ладошку в своей горячей руке, чтобы хоть немного ее отогреть. Он отпустил ладонь только у самой двери кабинета, до которой проводил дорогую гостью.
На этом неожиданном утреннем кураже весь день прошел замечательно: дела, бумаги, встречи – все шло своим четким, налаженным чередом. Контора оживленно шумела, кипела делами, заряженная с утра настроением своего шефа. Лев Михайлович съездил на завод, провел там успешные переговоры, на обратном пути вкусно пообедал в маленьком уютном ресторанчике на Советской. Вернувшись в офис в приподнятом настроении, он вызвал главбуха и предупредил ее, что сегодня будет говорить о проверке с налоговым инспектором, поэтому отпускает всех пораньше и предупредил, чтобы в офисе никого не было.
Светлана Петровна пришла ровно в пять часов. В этот раз она решительно отодвинула стул у стола заседаний, села, спрятав ножки под стол, столь же решительно положила стопку папок и несколько листов убористого рукописного текста, одернула свой мышастый обтягивающий тело мундирчик и, поджав сухие тонкие губы, всем своим видом дала знать, что готова к серьезному и, может быть, даже неприятному разговору. Лев, подыгрывая, сдержал улыбку, изобразив на лице подчеркнутую доброжелательность и нарочитую заинтересованность. Это давалось ему с большим усилием: внутри у него в предчувствии неожиданного и немыслимого еще вчера приключения уже вовсю звенела тонкая вибрирующая струна, вызывающая невидимую дрожь. Он делал вид, что слушает Светлану Петровну, а сам, кивая головой, представлял, как расстегнет эти форменные пуговички, снимет мундирчик, расстегнет блузку, как будет медленно, очень медленно оголять, отогревать своим горячим дыханием и жгучими бесстыдными поцелуями это тонкое и напряженное, словно хрупкая сосулька, тело, распаляя его и возвращая к жизни. Эти мысли напрягли и без того полно налитый и пульсирующий жезл, который теперь просто рвался в бой.
Лев Михайлович встал, не смущаясь того, что оттопыренное напряженное естество резко выделялось над столешницей, моментально отметил брошенный короткий растерянный взгляд женщины и мгновенно сорвавшийся ее голос, обошел стол по длинной стороне, нарочно давая себе время, чтобы немного успокоиться, а Светлане Петровне еще раз взглянуть на пока еще спрятанного напряженного красавца. Он сел рядом с ней, сделав вид, что не заметил прикосновения к ее ноге. Лев наклонился над бумагами, чуть коснулся плеча Светланы Петровны и зажмурился от тонкого запаха ее тела, угадываемого сквозь облако знакомых духов «Сальвадор Дали». Светлана Петровна хотела отодвинуться, давая ему больше места, попыталась приподняться, но Лев удержал ее и, будто потеряв равновесие, а может быть, у него действительно закружилась голова, качнувшись вперед, оперся ладонью о ее коленку, просвечивающую сквозь черноту лайкры. Все происходило совсем не молниеносно, а очень даже медленно, как в замедленном кино: Лев оперся о столешницу, устраиваясь удобнее и снимая тяжесть тела с женского колена, но не только не отпустил его, а еще и продвинулся вверх по ноге, забираясь уже и под юбку. Совершая это немыслимое бесстыдство, он одновременно, не отрываясь, смотрел в расширенные от неожиданности, ужаса и еще целой гаммы ощущений серые, почти черные от огромных зрачков глаза Светланы Петровны.
И так, не отводя взгляда, медленно, как завороженный, он коснулся губами сначала ее щеки, потом чуть ниже, и наконец, не встретив сопротивления, к плотно сжатым губам. Нет, он не стал с ними бороться и в чем-то их убеждать. Он просто обнял женщину, окончательно забирая ее у равнодушного огромного мира, скользнул губами по тонкой напряженной шее к просвечивающей на свету мочке маленького ушка. Лев не мог видеть, как судорожно зажмурила глаза Светлана, как дрогнули крылья носа и одеревенело напряглось лицо, будто в ожидании боли в кресле дантиста. Но он почувствовал, как она откинула голову, подставляя ему всю беззащитно открытую вытянутую шею, почувствовал, как трепетно забилась тоненькая жилка под его губами, а только тут услышал, а может быть, просто угадал, выдох-стон, и понял, что крепость сдалась на милость победителя.
Все было совсем не так, как это обычно показывают в западном кино. Не было ни молниеносной, бешеной страсти, ни разбрасываемых одежд и судорожных движений, ни победного заключительного крика-стона. Все было так, как еще утром, в одно мгновение промелькнуло в воображении Льва Михайловича. Нежными поцелуями и осторожными прикосновениями, будто искусный мастер, открывающий чуткими мазками олифы по черной, закопченной веками чудотворной доске древней иконы первозданную голубизну небосвода и глаз Спасителя, он отогревал, раскрывал эту напряженную скованную женщину.
Лев пересадил онемевшую от происходящего покорную Светлану к себе на колени и, ощущая бившую ее дрожь, тут же отозвавшуюся и у него, ласкал ее, как сомнамбула, как слепой, касаясь ее теплыми подушечками пальцев и влажными губами. Эти прикосновения замыкали невидимые контакты, по которым пробегали слабые токи, вызывая в Светлане эту самую неудержимую дрожь и необъяснимую истому, лишившую ее всякой воли, гнущую спину, закрывающую глаза, сдавливающую дыхание до обморока. Продолжая ласкать, Лев не торопясь раздевал Светлану, снимая с нее одежду словно сухие, отжившие лепестки, пробираясь к живому, горячему, уже трепещущему телу.
Советник налоговой инспекции четвертого класса носила тонкое и дорогое белье – это Лев успел отметить машинально. Оно было таким, что снимать его не было никакой особой нужды. Все, к чему бы он желал прикоснуться, было доступно, но ему все равно захотелось оставить ее обнаженной, чтобы вдоволь насладиться неожиданной беззащитностью и призрачной невесомостью тела, минуту назад казавшегося неприступным, почти бронированным, прочно упакованным в форменный мундир. Лишенное надежной защиты, брони и маски, словно в знак возвращения к жизни, ее тело источало соки и запахи, от которых плыла голова, а возбуждение, сдерживаемое до сих пор невероятными усилиями, достигло предела. Так – на пределе возможного – сдерживается разбушевавшаяся река, заполнившая водохранилище по верхнюю кромку. Поток в любую секунду может сломить преграду и тогда снесет все на своем пути. Лев наслаждался этим сдерживанием, он предвкушал и всеми силами оттягивал предстоящий взрыв наслаждения.
Кабинет давно поглотили сумерки, где-то далеко за окном тусклыми огнями мерцал занятый собой холодный и равнодушный город. Уже на диване – все том же мягком и услужливо и беззвучно прогибающемся – Лев стянул со Светланы остатки «сбруи», как про себя он называл все эти лямочки, застежки и лоскутки, и теперь с еще большей страстью продолжал ласкать и целовать все ее тело, слепящее даже в темноте своей откровенной обнаженностью и снежной белизной. Лев упивался ее покорностью и робостью, но уже чувствовал, вернее, пока только угадывал, словно звуки далекого чуть слышного тамтама, нетерпение и страсть, вековой голод и неукротимое желание, раздвигающие до предела ее ноги и выгибающие ему навстречу ажурной аркой тело.
Они забыли о времени, им было не до него. После долгих, тихих, но распаляющих ласк, Светлана, не в силах больше сдерживаться, не узнавая собственного голоса, начала стонать и молить Льва:
– Возьми меня, возьми меня, я вся твоя, я хочу тебя, прошу тебя…
И Лев, переполняемый желанием, с царской щедростью, гордый, как викинг-победитель, даровал истомленному телу свой победный жезл, вонзая его в мягкую сочную плоть, будто нож в спелую дыню. Ему больше не нужно было контролировать себя. Он отчаянно прыгнул в бездонную пропасть, в веселый гремящий водопад, сбиваясь с дыхания и пульса, и, оставшись чудом живым, помчался дальше в неистовом бурном потоке, то подчиняясь жаркому ритму Светланы, то увлекая ее за собой, как бумажный кораблик.
Что это было? Наверняка, это нельзя назвать ни одним пошлым словом из нашего лексикона и народного словаря, нет, не поднялась бы у меня рука, не разомкнулись бы уста. Это была ночь поэзии, и все происходившее воспето тысячи лет назад в библейской Песни песней. Два человеческих тела, раскрывшись как два экзотических ночных цветка, наслаждались друг другом; они горели, пылали и воспарялись, поднимаясь высоко к облакам и опадая ночной росой на душистые благоухающие травы. Было той ночью все! Все, что придумало греховное человечество за свою долгую и все-таки такую короткую историю. От нежного и тихого соития, взаимопроникновения и слияния к бурной, как кавказский танец, схватке, от торжествующей, победным вымпелом трепещущей, оседлавшей и понукавшей его, как загнанного коня, амазонки до согбенной ниц рабыни, подставившей и разъявшей роскошные белые ягодицы, покорно отдающейся своему нечаянному повелителю. И все это: то на скрипевшем кожей роскошном итальянском диване, как на морской волне – также влажно и тепло, то на жесткой полированной столешнице, как на разделочной доске, то на прохладном широком мраморном подоконнике, на котором ее распинали, как праведницу на кресте, то в мягкой утлости вращающегося кресла – все в одну ночь, как за целую жизнь сразу!
Маленькая одинокая женщина, с утра еще черствый чиновник, уставшая от бессонных ночей и бесплодных мечтаний о любви, семье, нормальной, как говорят вокруг, жизни, каким-то непонятным чудесным образом, – а ведь чудо и должно быть непонятным, как иначе – расцвела и открылась, как никогда прежде в своей жизни. И не страшно, что она еще вчера ничего не знала и не умела. Природа все нашептала и подсказала ей в нужный момент, а она, как настоящая женщина, оказалась весьма талантливой ученицей. Не думая ни о чем, не выгадывая и не боясь, они самозабвенно наслаждались тем великим даром, которым с щедростью наградила нас Природа, но который не каждому суждено отгадать и испытать.
Они долго стояли под тугими горячими струями в маленькой тесной душевой кабине в его комнате отдыха. Он продолжал ласкать ее, но теперь смывая с тела свои поцелуи, запахи, капли. Потом они устало щурились на желтый свет настольной лампы и маленькими глотками цедили терпкий обжигающий коньяк. Прошло шесть часов, а они не сказали друг другу ни слова. Наконец, Светлана не выдержала, и Лев, будто впервые, услышал ее голос:
– Знаешь, я утром почувствовала будто ожег у себя на заднице! Оглянулась, увидела тебя и сразу поняла, что хочу тебя – аж скулы свело. Ты ушел, а я весь день ждала и точно знала, что сегодня буду с тобой. Правда, я не могла даже предположить, что это будет так… так необыкновенно! Я завтра не приду сюда, мне больше тут нечего делать, проверку я закончила, пришлешь своего главбуха за актом, пусть только созвонится заранее. У вас все в порядке, хотя я, конечно, наскребла мелкие недочеты. Заплатите три тысячи рублей штрафа, не могу же я вас совсем отпустить без грехов. Ты проводишь меня?
Они шли по сырым от подтаявшего снега улицам, в воздухе действительно пахло весной, хотя до нее было еще очень далеко, просто этот поздний вечер был подстать всему чудесному, что произошло сегодня. Больше они не виделись: проверки не так часты, да и инспекторов в налоговой службе не мало.
6
Надо отметить, что Лев теперь и на жену смотрел совсем другими глазами. Он пытался понять природу ее отчуждения, раздражительности и агрессивности, ее вечное желание настоять на своем, оказаться правой, первой. Он вспомнил, как после рождения дочери, они стали постепенно отдаляться друг от друга: Люське приходилось все время отдавать ребенку, а Лев пробивался к кандидатской, зная, что только за ней откроется путь к некоторому благосостоянию. Он почти сутками не уходил из лаборатории, и это было тогда оправдано, но потом, когда диссертацию защитил, продолжал пропадать в той же лаборатории уже по привычке. С Люськой к тому времени все эти метаморфозы, превратившие его жену в чужую и недобрую женщину, уже произошли.
Проблема была еще и в том, что тот самый – чудодейственный, всё воскрешающий и освобождающий оргазм, который и снимает колдовские чары с самой зачерствевшей женщины, превращая ее в принцессу, королеву или даже в саму волшебную фею, вызывал у Людмилы сильнейшие головные боли, в последние годы ставшими совершенно невыносимыми. Что-то не так срабатывало в ее тонком женском организме, а, скорее всего, что «клеммы замыкало накоротко» ее кондовое воспитание и поклонение вековым национальным традициям, выхолащивающих все живое и естественное в условиях суровой российской действительности: отсутствие на протяжении многих лет элементарных условий, когда можно предаться любви и наслаждению, не думая о спящих за занавеской родителях, детях или даже соседях за тонкой перегородкой, и позволить себе выдохнуть, выпустить из себя торжествующий крик, а не душить его в подушке волевым нечеловеческим усилием, не говоря уже об отношении к сексу как к чему-то грязному и непотребному, о чем нельзя ни говорить, ни думать – все это и вызывало ту нестерпимую головную боль, что напрочь отвращала Люську от блаженства секса. В молодости это было не так ощутимо, но с годами превратилось в невыносимую пытку, и теперь Лев мог неделями и даже месяцами не трогать свою спутницу, не вызывая у нее ни малейшей негативной реакции.
Нет пророка в своем отечестве, с безнадежной тоской констатировал Лев, понимая и чувствуя теперь природу тонкого женского естества, но не в силах изменить свою собственную семейную жизнь, давно превратившуюся в скучнейшую рутину. Каждый из супругов давно жил своей жизнью и расставлял в ней ориентиры и приоритеты по-своему. Единство проявлялось только в одном пункте: у обоих на первом месте была дочь – Машенька – дальше же жизненные принципы супругов расходились как параллели в неевклидовой геометрии, чтобы не пересечься уже никогда. Льва всегда обижало, что в Люськиной «табели о рангах» для него не нашлось ни второго, ни третьего номера, ни даже пятого – эти престижные позиции занимали последовательно: мама, исполнение служебных обязанностей, общественное мнение, четыре ближайшие подруги и ежедневные телефонные разговоры с ними, наполнявшие каким-то неведомым смыслом каждый прожитый ею день. Умом не понять, о чем можно говорить ежедневно на протяжении трех часов с одними и теми же людьми, как найти для столь плотного общения темы и информацию, которой можно было бы поделиться?! Обиженный и раздраженный Лев, застававший жену с телефонной трубкой в руке всякий раз, когда пытался придти домой раньше полуночи, пробовал как-то урезонить Люську, но она резко обрывала его, заявляя, что подруги – самые близкие, самые преданные и самые верные, в отличие от него, Льва, на свете люди, с которыми она прожила всю свою жизнь. Слушать это всегда было очень обидно, но только теперь, когда Лев почувствовал какое-то новое свое сокрушающее качество, ему на ум пришел коварный план отомстить и доказать, что эта так называемая дружба, – просто Люськин вымысел.
Все подруги были замужем. Правда, их семейная жизнь складывалась по-разному, что и было основной темой для их бесконечных разговоров, в которых они довольно-таки легко неизбежно приходили к мнению, что все мужчины – козлы, не понимают и никогда не поймут тонкую женскую душу. Все семьи, включая и семью Льва, часто встречались, проводили вместе праздники, отмечали устоявшуюся на века череду дней рождений, разнообразя их только мелкими отличиями – новым салатом, вторым горячим, неожиданным тортом или новым платьем именинницы, да еще временем выпадения в салат неизменных мужей-пьяниц.
Льва всегда раздражали эти запрограммированные, превращенные в незыблемые ритуалы праздники. Он какое-то время пытался хоть как-то разнообразить сборища, вытаскивая компанию за город с ночевкой, чтобы покататься в новогоднем лесу на лыжах, или летом вывозил на неделю на Алтай с детьми и собаками, всей капеллой, или уговаривал пойти хотя бы в баню, но вскоре устал от всех этих бесплодных попыток, в которых результат был всегда одинаков, и теперь покорно отбывал повинность, когда наступал очередной календарный срок.
При всем чувстве внутренней силы и уверенности, Лев не ожидал, что его коварный план исполнится так легко и просто. Первая из самых преданных подруг согласилась придти по какому-то им придуманному пустяшному, а потому совершенно понятному поводу сразу же, без особых уговоров. Еще в телефонном разговоре обеим сторонам все стало ясно и понятно: она поняла намек на предложение, он – ее согласие. Было выбрано время, когда Люська уехала в очередную командировку, по старой, еще советской привычке она отправлялась в них всегда с большой охотой. Муж подруги, правда, оставался в городе: он читал лекции в университете. Впрочем, чем бы он ни занимался, никто о нем в этот раз не думал. Сама Лариса, как бывшая балерина с не сложившейся карьерой, как часто бывает в таких случаях, преподавала в хореографическом училище. В нем сейчас начались каникулы и вступительные экзамены – время творческой неразберихи и относительной свободы, в которой всегда легко найти повод ненадолго отлучиться.
Лариса всегда нравилась Льву. Он с детства любил тонких, хрупких и стройных женщин, невысокого росточка, с длинными волосами и маленькими точеными ножками, а балерины – вообще казались ему призрачно-воздушными феями из волшебных сказок. Сама мысль о том, что они могут быть доступны, как и обычные – земные – женщины, возбуждала его до зубовного стука.
На совместных семейных вечеринках, когда они переходили в предпоследнюю стадию с характерным всеобщим легким «обжимансом», Лев с удовольствием танцевал с Ларисой в то время, как ее муж получал наконец возможность потискать Люську, которую он многие годы молча обожал, щедро наделяя ее тем, чего в ней не было никогда и в помине. У Льва это даже не вызывало чувства ревности, ему просто было жалко Славика, которому, скорее всего, никогда не удастся проверить свои гипотезы, а значит, не придется разочаровываться: он так и будет пребывать в завидном счастливом неведении. А вот Лев, в отличие от него, не соглашался довольствоваться лишь мечтами и иллюзиями, особенно теперь, когда он чувствовал в себе эту самую уверенность и силу. Он хотел гораздо большего, и дрожащая Лариса, переступив порог его квартиры, не смогла ему ни в чем отказать.
Однако он не ожидал, что сможет разбудить в этой маленькой, вечно занятой работой и семьей женщине такую страсть. Впрочем, для нее это было еще большим открытием. Никогда в жизни у нее не было ни любовника, ни малейшего повода или даже самой мысли об измене своему Славику. Да, он не хватал с неба звезд, но жили они, как все – спокойно и терпеливо. В молодости, конечно, было больше страсти, даже какой-то азарт временами пробивался. Помнится, как-то они занимались любовью даже в ее училище, в репетиционном зале на матах. А еще было, совсем уж стыдно вспомнить, когда Славика еще по молодости так обуревало, что он брал ее, стоя, в подъезде, а потом еще в ванной у Надьки на каком-то празднике. Интересно, а Славик это помнит?
Эта мысль всплыла медленно, как-то лениво, вместе с возвращающимся сознанием уже после всего. Лара никогда не испытывала такого, что только что отпустило ее тело, вон еще дрожь бьет вовсю. От одной мысли, что она изменяет своему мужу, Лара кончила, едва успев раздеться: она почувствовала это необыкновенно остро! А следующая, еще более жуткая мысль, что ее раздевает и ласкает муж лучшей подруги, пробила с еще большей силой. Уже одного этого хватило бы на всю оставшуюся жизнь, но это оказалось лишь начало... А уж когда Левушка начал с ней делать то, что никогда не делал Славик (господи, как же он ее ласкал!), Лара, потеряв всякий контроль над своим телом и разумом, кричала в голос так, что Льву пришлось закрыть ей рот поцелуем. Он даже немного испугался – ничто, казалось, не предвещало такого темперамента в этой маленькой, снулой и кроткой с виду женщине.
Лев после всего не дал ей спрятаться под одеяло, не заснул и не отвернулся от нее, как это делал муж вот уже более двадцати лет, наоборот, он продолжал ее ласкать, впитывая в себя ее дрожь, целуя ее маленькие пальчики на ногах, шепча ей столько немыслимых ласковых слов, что Лариса вдруг расплакалась, толком не понимая причины. Потом стала судорожно собираться, одеваться, стараясь скорее спрятать свои по-девичьи тугие растопыренные грудки с каменно-восставшими красными от возбуждения и ласк сосками. Ей стало страшно и стыдно, она бессвязно принялась лепетать, что они больше никогда не должны этого делать, тут же ловя себя на том, что она не сможет отказаться от этого необыкновенного чувства, чьи отголоски мощными волнами все еще не затихали в ней. Лев не спорил. Он тоже понимал, что теперь сможет взять свое в любое время, как только ему этого захочется. Еще Лариса не успела закрыть за собой дверь, как Лев тихо, но отчетливо пробормотал себе под нос:
– Один – ноль! – И тут же хладнокровно стал прикидывать, как соблазнить вторую подругу жены, которая ему нравилась гораздо меньше.
Оказалось, что проблема была лишь в том, чтобы выкроить время и настроение. Вскоре счет беспроигрышных побед над «верными» подругами был доведен до разгромного «четыре – ноль». Впрочем, ожидаемого триумфа или хотя бы некоего внутреннего удовлетворения не наступило, и Лев, избавившись от этих слегка мучивших его совесть забот, с легким сердцем вернулся к более простым и доступным радостям, не доставлявших таких моральных переживаний.
Прошло уже много времени с того ноябрьского вечера, перевернувшего жизнь Льва Михайловича неожиданным образом. Открыв для себя неизвестные прежде возможности, наполнившие жизнь острыми ощущениями, отдавшись этому новому увлечению, Лев стал спокойнее переносить домашнюю тягость. Он стал непривычно терпелив, настроен был вполне миролюбиво: в споры с женой не ввязывался, старался ей во всем уступать и даже угождать. Лев стал заметно больше проводить времени с женой, причем, как только он перестал раздражаться на каждое ее движение и слово, Люська и сама снизила степень агрессивности и непримиримости.
Конечно, всем этим изменениям в их жизни способствовал комплекс подспудной вины, который всплывал всегда на задворках сознания, как только Лев затевал очередное «невинное» развлечение. Избавится от этого комплекса-призрака, мешавшего полному и безграничному счастью, Лев не мог, несмотря на все собственные уговоры, что он не делает ничего страшного. «Ведь это удовольствие – часть его такой короткой жизни! Кто посмеет упрекнуть его в том, что он не может себе в нем отказать, да и есть ли на то веские причины, кроме каких-то необоснованных моральных устоев, придуманных неизвестно кем и когда. Стоит ли вообще в этой жизни отказываться от удовольствия, особенно такого – обеспечивающего мощный заряд положительных эмоций и помогающий преодолеть безысходность окружающей реальной жизни?» – напористо, но безуспешно атаковал Лев свою совесть и продолжал развлекаться, чувствуя себя слегка грешником. Но именно эта вина перед ничего не подозревающей женой, как это известно из многовековой истории человеческих отношений, укрепляет и прочно цементирует брак, заставляя искупать собственные грехи более чутким отношением к обманутому, вроде как, обкраденному супругу.
«Что ж, пусть будет так», – думал Лев, и ему становилось на некоторое время легче. Впрочем, вряд ли нашлась бы сила или причина, которая заставила бы его теперь отказаться от этого источника удовольствий.
7
Время, говорят, лучший лекарь. Но это слишком уж примитивное понимание функции времени, покрывающего в конечном счете всю человеческую жизнь, при этом нивелируя и сминая в исторические пласты эпохи события, факты биографии, привычки, страсти и волнения отдельно взятой жизни. В конце концов, остается лишь короткий во всех смыслах временной интервал, который обычно выводят на гробовой доске, разделяя короткой чертой даты рождения и смерти. Время не только лечит, оно безразлично поглощает и убивает все, даже самого человека. В любом новом удовольствии, увлечении или деле, пусть самом увлекательном и интересном, с течением времени наступает некий предел насыщения, а если вовремя не остановиться и не принять энергичных мер, даже пресыщения. Невозможно бесконечно утолять даже самый зверский аппетит, хотя человек – самое избалованное и изощренное существо на Земле, его фантазии в удовлетворении своих вечно растущих потребностей кажутся неисчерпаемыми. Что ж, когда что-то становится привычным и перестает радовать, нужно найти нечто новое. Как говорили в диамате, перейти на новый виток спирали. Лев Михайлович теперь начинал понимать наркоманов, которые, получив однажды необыкновенные и, наверное, приятные ощущения, вновь и вновь стремятся к ним, меняя наркотики на более сильные до тех пор, пока не дойдут до края.
Вот и его страсти несколько улеглись, хотя для этого понадобилось не так уж мало времени. В фирме все еще было спокойно, хотя именно такое спокойствие устанавливается часто перед бурей, дома тоже все было спокойно. Лев про себя называл это состояние «ни войны, ни мира» или «На Западном фронте без перемен», вспоминая некстати роман Ремарка, прочитанный еще в юности. Татьяна, относящая Льва Михайловича к своим постоянным и солидным клиентам, присылала несколько раз в неделю своих новых и лучших «девочек», стараясь всячески разнообразить его «меню». Они так больше и не виделись, лишь иногда она звонила ему на мобильник, чтобы предложить очередную новинку. Вот и на этот раз она позвонила сама и, хотя в планы Льва Михайловича в этот день подобное развлечение не входило, уговорила его быстро, заинтриговав обещанием чего-то незаурядного.
– Понимаешь, это редкий случай, моя подруга вернулась из Франции, она там работала по контракту несколько лет. Сам понимаешь, Франция – законодатель мод не только в парфюмерии, – убеждала Льва «хозяйка». – Я тебя с ней по дружбе познакомлю, даже цена будет прежней, как всегда, если сам не захочешь доплатить.
Что ж, предложение было заманчивым. Лев, чувствуя уже надвигающееся возбуждение и не желая себе в нем отказывать, легко переставил что-то в своем расписании и позвонил домой, чтобы, привычно придумав причину, предупредить, что сегодня задержится допоздна. По дороге на свою «конспиративную квартиру», порядок в которой за приличную зарплату поддерживала соседская девчонка, он заехал в супермаркет и пополнил запасы джентльменского набора: хорошего коньяка, конфет, фруктов и сигарет.
Лев едва успел принять душ и переодеться, как раздался предупредительный звонок Татьяны.
– Подругу зовут Лили, это уже на французский манер, а по-нашему – Лиля. Деньги отдашь ей, можешь уже потом, при расставании, кстати, не торопись, счетчика не будет, а еще учти, что она мастер на все три хода… – сказала бандерша и положила трубку.
Лев не успел понять, о чем идет речь, как раздался звонок в дверь, видимо, Татьяна звонила снизу, из машины, пока Лиля поднималась по лестнице. Он открыл и сразу же с удовольствием отметил, что молодая женщина в его вкусе. Она была ровесницей Татьяны, может быть, даже чуть старше – женщина под тридцать лет в самом расцвете своей красоты. Светлые волосы тяжелым узлом забраны вверх, овальное лицо с чуть насмешливым и в то же время подбадривающим взглядом голубых глаз, узкие плечи и заметно выдающаяся грудь под облегающим джинсовым жакетом, тонкие, очень узкие джинсы, подчеркивающие стройность и выразительность притягивающей, не позволяющей уже отвести взгляд, фигуры – все это Лев успел разглядеть в одно мгновение.
– Добрый день, гостей ждали? – весело и непринужденно спросила Лиля, и Лев, все-таки несколько смутившись, несмотря на уже богатый опыт, неловким жестом пригласил ее войти. Однако неловкость прошла очень быстро: они познакомились, завязался какой-то бестолковый, но легкий и веселый разговор ни о чем, за которым можно было спокойно присмотреться к гостье, уже предвкушая удовольствие. Лиля с удовольствием, смакуя маленькими глотками, выпила рюмку коньяка, с таким же удовольствием съела конфету, посетовав, что там, на чужбине, очень скучала по нашему, настоящему шоколаду, на закуску аккуратно всосала сочную желтую грушу и, легко поднявшись с дивана, неожиданно совсем уже по-деловому, спросила, где ванная комната. Лев проводил, выдал большое мохнатое желтое полотенце, предложил халат, но получил отказ со смехом:
– Думаю, халат нам понадобится не скоро!
Пока гостья плескалась, напевая что-то веселое, Лев прошел в спальню и расстелил свежую – с крахмальным хрустом, как он любил – постель. Сел в кресло у окна, в котором (он уже точно знал из опыта) в полумраке комнаты его глаза будут почти не видны, и почувствовал знакомое слегка покалывающее возбуждение, отзывающееся не только в чреслах, но и во всем теле.
Интересно, что возбуждение возникало и развивалось по каким-то не ясным для него законам, отталкиваясь каждый раз от совершенно неожиданной детали, часто очень мелкой и несуразной, но играющей роль некоего детонатора, после чего возбуждение лавиной захватывало его всего полностью. Это могла быть маленькая, почти детская грудь, с чуть проступающими гранатовыми зернами сосков, или совсем наоборот – неожиданно большая, мягкая и даже несколько увядшая грудь не раз рожавшей женщины, которую просто невозможно было забрать в ладони, с большими темными до цвета черного шоколада окружьями вокруг твердых налитых желанием сосков. Большие груди восхитительно колыхались в такт движению женского тела, который задавал он – повелитель и укротитель, и это всегда доводило Льва до состояния исступления.
Его одинаково сильно возбуждала атласная, мраморно гладкая кожа без единого волоска и густая поросль черных или рыжих волос, которая не только скрывала прелести, но бывало уходила перелесками далеко по внутренней стороне бедер; очень нравились и возбуждали длинные стройные ноги, но не меньшее возбуждение вызывали ноги с легкой кривизной, которые особенно ладно обхватывали его на заключительных аккордах, смыкаясь пяточками на спине. Он шалел от оголенной тонкой шеи, слабой голубоватой жилочки, бьющейся на ней, от прозрачной розовой мочки искусно слепленного ушка, от острых лопаток и выпирающих хрупких ребер над плоским или даже втянутым животом, от конопушек на груди и россыпи мелких родинок на спине или бедрах, от маленьких робко поджатых розовых пальчиков и прозрачно розовых или желтоватых пяточек, особенно в тот момент, когда распятая им женщина складывалась вдвое, закинув ножки далеко за голову. Словом, от всего, что подчеркивало нежность, слабость, хрупкость и беззащитность. Каждый раз, с новой женщиной, все было по-новому: иногда он с удовольствием преодолевал игривое сопротивление, а в другой раз даже уступал инициативу, подчиняясь энергичной и жадной партнерше, стремившейся оседлать его и укротить, как дикого мустанга. Начиная всегда с каким-то робким внутренним ожиданием, он вскоре легко находил правильный путь к блаженству, но путь этот всегда лежал через удовлетворение партнерши. Только опьяневшая, воспарившая от неги и ласки женщина, оставившая грешную землю вместе со всеми житейскими проблемами, могла доставить истинное наслаждение, большая часть которого определялась тем, что именно он сделал ее такой счастливой, пусть даже на миг! Его голова всегда шла кругом от запахов, вкуса, которые никогда не повторялись, а пьянили каждый раз по-разному. За это время Лев понял, что, воистину, не бывает на свете некрасивых женщин, они все прекрасны, каждая по-своему, особенно, когда она, окунаясь в море наслаждения, источает великое желание. Такой желанной ее создала сама мудрая матушка Природа, и только человек смог так заморочить это чувство, что оно проявляется теперь с редкостью настоящего чуда.
Из этих раздумий Льва вывела вошедшая в комнату Лиля. Она была в чем-то невероятно прозрачном – лиловом или фиолетовом – Лев плохо разбирался в этих цветах, но то, что было на ней, только подчеркивало ее пленительную и манящую наготу. Она подошла ко Льву Михайловичу, подняла его и, прижавшись всем телом, сначала очень легко, как всегда начинал он сам, поцеловала Льва. А потом, не отрываясь от его губ, очень осторожно, но настойчиво и страстно стала забирать их, раздвигая ловким и горячим язычком, стремясь навстречу такому же нетерпеливому дружку. Голова закружилась, и Лев оказался полностью во власти этой маленькой женщины.
И вновь, будто не было этого насыщенного любовью года, превратившего Льва в опытного любовника, он полностью попал во власть казавшейся такой хрупкой женщины. Она не торопилась, околдовывала и пьянила, лишая собственной воли и всякого сопротивления. Зная таинственные ходы и тропинки, чутко касаясь самых тонких, известных только ей струн, она извлекала нежную, совсем неслышную музыку, увлекая его в непроглядную манящую глубину, обещающую нечто необыкновенное. Лиля исполняла классический номер стриптиза-обольщения, но делала это с таким искренним вдохновением, что Лев легко поверил, что именно он явился его источником.
Впрочем, мыслей почти не было, хотя даже в самые жаркие моменты, когда разум, казалось, покидал его, он ловил себя на неожиданных открытиях, которыми щедро делилась с ним Лиля. Возбудив его долгим и страстным поцелуем, она ловкими опытными движениями освободила его от одежды, и только теперь, глядя на восставший символ его восхищения ею, стала раскрывать себя, сбрасывая прозрачные вуальки и продолжая танцевать под музыку, которую Лев теперь и не слышал. Легкими движениями она вздыбила свои острые соски, вызвав мурашки на их розовых окружьях. Тяжелые и упругие груди отозвались по первому зову – налились и притянули завороженный взгляд Льва, но Лиля не давала ему придти в себя и повела его взгляд ниже, продолжая открывать призрачную картину своего тела. Ее тонкие ноги и угловатые коленки, в отличие от пышной груди, создавали обманную иллюзию почти детской доверчивости и беззащитности, но это ощущение моментально рассеялось, как только Лиля резко развела в стороны колени, представив его ошеломленному взору бесстыдно открытый цветок – непропорционально большой, выделявшийся темно-бордовым соцветьем на светлом, почти белом теле.
На гладко выбритом лобке были специально оставлены две широко разведенные тонкие дуги волос, будто крылья или острие стрелы, указывающей направление к источнику наслаждения. Когда Лиля сводила ноги вместе, сочные, налитые складки сминались, будто лепестки сложившегося на ночь большого экзотического цветка, а стоило ей волшебным движением широко развести точеные коленки, как цветок приоткрывался, превращаясь в некий восклицательный знак, точка которого – абсолютно правильный маленький кратер – манила и притягивала, как загадочный третий глаз Шивы. Тут Лев вспомнил слова Татьяны о «трех ходах», и, внезапно догадавшись, залился обжигающей щеки краской смущения, которого не мог в себе раньше даже предположить.
«Неужели она имела в виду?.. Нет, этого не может быть! А вдруг?!»
Тем временем, музыка продолжала звучать, а Лили, в лучших традициях своего жанра, вела его под эту тихую музыку по известному только ей пути. Лев потерял ощущение времени и места. Он будто плыл под водой, переполненный страхом, что ему не хватит воздуха, но Лиля, умело лаская, уже не первый раз поднимала его на поверхность, позволяя меж высоких волн вдохнуть живительного воздуха, и снова увлекала его на глубину. Когда же в очередной раз он, окончательно укрощенный безропотно следующий за нею, был возвращен на круг, Лили решила, что настал наконец момент для завершающего аккорда. Легко сложившись двое, покачиваясь на выгнутой спине, словно превратившись в некую лодочку-гондолу, играющую на поднятой катером волне, она широко раскинула ноги, открывая всю себя взгляду распаленного до безумия партнера. Не оставляя ни малейших сомнений, не давая ему прийти в себя, Лиля руками развела ослепительные круглые ягодицы, и подбодрила его севшим от волнения голосом:
– Ну же, иди! Я открываю тебе ворота в ад, ведь только там настоящее наслаждение!
Лев лишь на мгновение испуганно отпрянул, но уже в следующий миг заворожено подчинился, проникая в бездонную глубь, пугающую и манящую, как все желанное и доселе неизвестное. Пройдя через удивительную плотность, он сразу же почувствовал нестерпимый, казалось, огонь, потом ласковое сжатие и судорожные движения, вызывающие пронзительную и сладкую боль в позвоночнике. Она заставляла его покорно подчиниться неслышным барабанам, отбивающим все ускоряющийся ритм. Он сначала почувствовал, а потом и услышал необыкновенный утробный рык Лили – она опередила его лишь на мгновение. Лев упал на нее, придавив своей тяжестью, и замер. Лиля, выждав минуту, осторожно освободилась от Льва, но тут же встала на дрожащие от слабости колени и прогнулась в нижайшем поклоне, упершись грудью в подушку, раскрывая и без того не сходящиеся вместе ослепительные полушария. И только в этот миг Лев окончательно понял, какую беспредельную власть над собой она ему предлагает, как бесконечно доверяет, отдаваясь ему полностью – без остатка! Он нежно и осторожно вновь вошел в плотное огненное кольцо и, паря над ее простертом ниц телом, издал победный клич, закрепляя свою власть над этим нежным существом.
Какое-то время они, почти не дыша, лежали рядом, слыша как в ушах все еще бьют барабаны. Прошло немало времени, прежде чем они смогли успокоиться. Лев продолжал тихонько целовать влажное солоноватое тело Лили, а она, поглаживая его и чуть направляя поцелуи, рассказывала ему необыкновенные вещи:
– На востоке люди тысячелетиями совершенствовали искусство любви. Там сексуальные наслаждения считались во все времена самыми сильными – щедрым подарком богов. И климат позволяет спокойно заниматься любовью везде, где захочется, в любое время года и суток. Религии на востоке в вопросах сексуальных наслаждений не такие суровые и ханжеские, как христианская. Там вообще все, что касается наслаждения мужчин, оправдывается, женщинам же разрешено лишь подчиняться и ублажать сильных мира сего. На европейском континенте, во времена дикарей, что в шкурах ходили, люди спаривались как звери – быстро и жестоко. В средние века церковь взялась наводить порядок, утверждая, что любое чувственное проявление, а уж плотские удовольствия тем более – козни дьявола, пытающегося соблазнить человека и овладеть его душой. Само по себе обнаженное тело было в строжайшем запрете. Благородные дамы в кринолинах, вонючие от грязи, совокуплялись, не раздеваясь, через маленькие дырочки. А ведь все тело женщины – сплошная эрогенная зона, надо только научиться раскрывать, пробуждать его, а мужчинам сотни лет это было неведомо. Да и к чему? Они получали свой кайф, и их мало беспокоило, что чувствует женщина. Человеческий же организм самой природой доведен до совершенства: через вагину рождается новая жизнь, поэтому она защищена от лишних ощущений и в ней совсем немного нервных окончаний, иначе женщина не могла бы рожать. Главное сексуальное чувство – оргазм, если верить Ошо, вообще был открыт всего в прошлом столетии.
За изощренные занятия сексом раньше сжигали на костре. То, чему я только что тебя научила, позволяет получать особенно сильное удовольствие, причем обоим партнерам. Это всего лишь способ – один из многих, но, может быть, самый лучший? Недаром церковники так бесились по этому поводу, хотя сами частенько его применяли. Кстати, я думаю, что только женщина может по-настоящему чувствовать наслаждение именно там. Ладно, уж не волнуйся, я никак не буду его называть, что ты, как девочка краснеешь? Так вот, те мужики, которые склоняются к гомосексуальным отношениям, в том и ненормальны, что чувствуют это как женщины. В Европе сейчас новая сексуальная революция, там, уже хорошо распробовали, что такое настоящее наслаждение, а у нас, наверное, еще не скоро дойдет, условия не позволяют. Хотя молоденькие девчушки уже пристрастились, они растут быстро, не так закомплесованы и схватывают все налету, не то, что мы в свое время. Я, вообще, замуж девственницей выходила, представь себе, как мы мучились, пока что-то стало получаться. А, кроме того, это как раз тот самый безопасный секс, при котором не нужно думать на какой стадии менструального цикла ты находишься. Впрочем, что я тебя агитирую, тебе-то понравилось? – неожиданно завершила она свой монолог, и не стала дожидаться ответа. – Ладно, я и сама все видела, на седьмом небе был, кричал, как горец в горах, хорошо, хоть камнепад не вызвал. Считай, я тебя в рыцари посвятила, тот, кто распробует, потом уже никогда от этого удовольствия не откажется, затягивает, как наркотик, хотя здоровью ни малейшего вреда не приносит. Даже наоборот – одну лишь пользу! Спроси у кардиологов. А вообще, я тебе скажу главное – в сексе нет ничего запретного, грешного или грязного, это самое лучшее, что придумала природа. Тот, кто это поймет, не зря жизнь на земле проживет. Вот, даже в рифму получилось. А запреты эти придумали ханжи и убогие, только, кто их теперь будет слушать? Давай одеваться, мне уже пора.
Так, совершенно неожиданно ему была открыта новая сторона секса, надолго продлившая его пристрастие к чувственным неутолимым ласкам, наделившая его еще большей силой и властью над женщинами, о какой каждый мужчина мечтает исподволь, не признаваясь в этом даже самому себе. С каким ужасом, протестом, гневом и даже слезами встречали его неожиданные попытки благочестивые сторонницы классического секса, и какими яростными поклонницами «ассирийского наслаждения» они потом становились, с жаждой страждущего в пустыне ожидая этого шквала, раскрепощающего и пробуждающего первобытную легкость, от которой будто вырастали крылья. И, как ни странно, чем большее сопротивление приходилось преодолевать в первый раз, тем большую пристрастность проявляли потом «падшие ангелы». А вот молодые девчонки, оказывается, действительно, уже распробовали древнюю «новинку», и теперь, освободившись от беспокойства за последствия, самозабвенно отдавались чувственным наслаждениям.
Последние барьеры, которые всегда возникали при общении с девчонками, напоминавшими ему собственную дочь, были вскоре разрушены, и помогла ему в этом безоглядно влюбленная в него соседка по площадке – та самая, что поддерживала порядок в его квартире, приходя туда только в его отсутствие. Как-то так получилось, что однажды их пути пересеклись, после чего они стали не только любовниками, но, как ни странно, и большими друзьями.
Юлька – его новая молодая подружка – так много рассказала ему о своей беспросветной девчачьей жизни, открыв глаза на свои проблемы, о которых Лев и представления не имел, что он ужаснулся, представив, как мучается и его дочь. Он только теперь понял, как одинока и несчастна Машенька, живя в этом нелепом подобии семьи, наивно слепленном им и Люськой якобы для ее счастья. Ему захотелось что-то сделать для дочери, поговорить с ней по душам, хотя ей было гораздо больше лет, чем Юльке, ведь она уже оканчивала университет и считалась вполне взрослой девушкой.
К сожалению, этим благим порывам не довелось исполниться. Суета взрослой жизни, навалившиеся неприятности, наконец, очередной отпуск, безнадежно испорченный в натужном совместном проведении с опостылевшей женой, отвлекли Льва от тонких материй, а вскоре он и забыл о них, стараясь из последних сил удержать на плаву свой бизнес, благополучие, а с ними и саму жизнь. Но в самую трудную, казалось, беспросветную минуту, стоило ему вспомнить багряный октябрь, шелест листьев на аллеях Люксембургского сада, зыбкий силуэт танцующей женщины, как светлое необыкновенное чувство, словно прорвавшийся сквозь завесу черных туч солнечный луч, согревало его истосковавшуюся по теплу душу.