Человек, принимающийся читать статью, в названии которой есть слово фашизм, наверное, хочет узнать, в первую очередь, а что такое фашизм. Мы постоянно слышим это слово, в самых разных местах и самых разных ситуациях, но если вы спросите человека, употребившего его, а что это такое, то в ответ почти наверняка услышите что-то бурное и невнятное… Это слово давно уже стало почти исключительно выражением эмоционального состояния говорящего, его отношения к предмету разговора, к личности оппонента. Все, что не нравится политикам, политологам, социологами… или простым гражданам, они торопятся назвать фашизмом. Разумеется, это касается не только фашизма, но и практически любых других политических и идеологических терминов: либерализма (либерасты), демократии (дерьмократы), коммунизма (комуняки) и т.д. Однако, как вы уже, наверное, заметили, все перечисленные термины имеют также и, так сказать, уничижительные дубликаты, фашизм же даже без изменения считается достаточно оскорбительным.
Этому есть конечно объяснение. О фашизме большинство из нас узнает не из исторических и аналитических исследований, посвященных этой идеологии, а из художественной литературы, фильмов, бытовых споров, застольных бесед... И естественно фашист для большинства из нас – это синоним садиста и маньяка, без стыда, совести и морали. Но это не все. Фашизм и сам по себе весьма трудноопределяемое понятие. Даже опытные специалисты, профессионально изучающие эту идеологию затрудняются дать ей четкое определение. Они выдвигали и продолжают выдвигать различные варианты таких определений, но, опять-таки, до сих пор им не удалось договориться… Среди подобных вариантов вполне серьезно выдвигался, например, и такой: «Фашисты – это люди или группы людей, называющие себя фашистами.» Кому-то это покажется несерьезным, шуткой, но на самом деле есть в ней значительная доля правды. Надеюсь, это станет более ясно из дальнейшего изложения.
Чтобы понять, что такое фашизм или хотя бы чем он отличается от других измов, надо, наверное, хотя бы в двух словах охарактеризовать условия его появления. Без этого не обойтись: где, как и почему он появился?
Тем, кто это забывает, напомню, что мир человека не всегда был таким, каков он сейчас. Даже каких-то несколько веков назад он был совершенно иным. Только в шестидесятых годах девятнадцатого века, то есть, каких-то сто пятьдесят с хвостиком лет тому назад было отменено рабство в США и крепостное право в России! Это значит, что общество признало, что людей нельзя продавать, покупать, наказывать по своему усмотрению, менять на собак, лошадей и т.д. В Европе, да и в остальной части планеты это был мир сословного (плюс уже классового) неравенства. Люди рождались дворянами, крестьянами, рабочими и прочее. То есть, они рождались в семьях королей, высшей знати, дворян, крестьян, священнослужителей, рабочих… и у них не было возможности (или была очень слабая возможность) перейти из одного сословия в другое. Разумеется, мало кто хотел перейти из князей в рабочие.
Если в более древние времена образование было доступно лишь единицам, в средневековой Европе, главным образом, церковным кругам и частично знати и дворянству, то с 16 века в Европе стали серьезно задумываться о необходимости всеобщего образования. И не только задумываться. К концу 19 века эта проблема в ведущих странах Европы и США была уже почти решена. И если всеобщее образование звучит слишком претенциозно, то почти всеобщая грамотность была достигнута. Россия в этой кампании значительно уступала Европе. Процент неграмотного населения к 1917 году составлял более 70%. Напомню, что в те времена не было радио, телевидения, интернета. Были только газеты и журналы, да и то доступные не всем, так что, новости приходилось узнавать главным образом устно. А это значит, что они передавались в своеобразной форме – доступной передающему и получающему информацию. Если это были крестьяне, то сведения о войнах они получали и передавали примерно в такой форме: «Турки супостаты замучили наших братьев болгар. Царь наш, батюшка, решил спасти их, но безбожные заморские правители объединились и решили истребить наши народы православные…» Что-то в таком духе. Упрощение, скажет кто-то. Ему я посоветую почитать комментарии к политическим новостям в интернете, сегодня…
Более-менее серьезная интеллектуальная работа или интеллектуальная жизнь была доступна лишь единицам. И у этой жизни своя история. Здесь не стоит заходить слишком далеко. Начнем с семнадцатого века, с Декарта. С него начинается эпоха рационализма. (Вообще-то надо заметить, называя имена, обозначая эпохи, мы не должны забывать, что в природе, в мире, в частности, интеллектуальной истории человечества нет такого четкого разделения. Это большая условность – говорить, что тот или иной философ открывает ту или иную эпоху или является зачинателем того или иного направления. На самом деле идеи, как говорится, витают в воздухе и люди эти чаще всего просто яркие представители, наиболее удачные выразители, а имена – знаки для краткого обозначения того или иного явления, в данном случае – мысли.) Он открывает эпоху просвещения. Это время, когда люди (философы) решили, что интеллекту подвластно все. Вернее, все в мире подвластно разуму и единственная проблема человека – проблема постижения. Грубо говоря, постигнешь – решишь, объяснишь, получишь все, что угодно. Таким образом, проблема человека, а значит и общества в целом – образование. Надо учиться и учить других. Научимся – решим все наши проблемы. И философы принялись учить и учиться. Шли годы (эпоха эта продолжалась примерно до конца восемнадцатого века), а проблемы оставались. Философы, просветители писали свои трактаты, романы, повести, составляли энциклопедии и… ничего особенно не менялось. Люди продолжали воевать, голодать, болеть… И, главное, они не научились договариваться. И наши философы стали задумываться: а может все не так радужно и разум не такой уж всесильный инструмент. Кант одним из первых предположил, что возможно размерность нашего разума не совпадает с размерностью мира. Мы, наше сознание способно видеть в мире далеко не все, а лишь то, что способно воспринимать. К примеру, предположим, что наше зрение – черно-белое. Тогда мы не различим в окружающем мире все существующее богатство красок. Или, мы, например, знаем, что наше зрение способно воспринимать лишь видимый спектр электромагнитных волн. С другой стороны, мы знаем, что мы реально погружены в океан таких электромагнитных волн, только других частот, которые воспринимает тот же радиоприемник и т.д. Да и вообще, существуют ли в природе цвета? Ведь цвет – это просто электромагнитная волна определенной длины. Не является ли наше цветовое зрение на самом деле искажением картины мира, наложением на нее нашей своеобразной системы восприятия? Не является ли наша рациональная способность таким же грубым инструментом, не способным отразить реальность во всей ее сложности? Словом, в интеллектуальной атмосфере запахло скепсисом. И тут на помощь пришла диалектика.
Здесь вполне уместно будет вспомнить старый советский анекдот. Послали Петьку учиться в университет. Возвращается он, Чапаев его спрашивает:
- Ну рассказывай, каким наукам обучился?
- А выучился я психологии, логике и диалектике.
- И что же это такое?
- Ну вот, к примеру, приходят домой два человека. Один – грязный, другой чистый. Кто первым пойдет мыть руки?
- Ну, грязный, конечно.
- А вот и нет. Грязный, он потому и грязный, что не любит чистоты. Первым пойдет мыться чистый. Это, Василь Иваныч, психология. А вот еще, пример. Приходят домой двое – грязный и чистый. Кто первым пойдет мыться?
- Ну, чистый.
- Нет, чистый, он и так чистый. Первым пойдет мыться грязный. И это, Василь Иваныч, логика. И, наконец, третий случай: приходят домой грязный и чистый. Кто первым пойдет мыть руки?
- А хрен его душу знает!
- А вот это, Василь Иваныч, диалектика!
Это шутка, но она подчеркивает затемненность, двусмысленность, многозначность диалектики и естественно философов-диалектиков. Кто-то сказал, что диалектика – это задавание вопросов. В этом своем качестве диалектика законный и даже необходимый инструмент всякого философа, всякого вопрошателя, то есть всякого человека, ибо мы вопрошатели. Но, с другой стороны, мы имеем философов-диалектиков, и это просто нечто.
Нашей задачей не является разбор достоинств и недостатков той или иной философии или даже главных их особенностей. Наша задача куда скромнее. Рассмотреть эти философии в контексте нашей главной темы – идеологии фашизма. И в свете этой задачи, нас интересуют те философии и те идеологии, которые могли, с нашей точки зрения, оказать влияние на формирование и развитие идеологии фашизма.
В этой связи стоит отметить, что важную роль в понимании или восприятии философии, идеологии или любой теории и не только теории, но практики и даже в большей степени практики – поведения, политики, образа жизни и т.д. играет такая штука, как стилистика. Трудно определить, что такое стиль, например, в политике. И мы не будем пытаться это делать. Иногда достаточно или даже гораздо лучше просто ограничиться констатацией того, что эта штука существует. И наш случай как раз такой. Попробуйте его прочувствовать.
На самом деле это очень интересная тема. Ее очень здорово разобрал американский философ двадцатого века Бренд Бланшар (Brand Blanshard (1892-1987)) в своей книге «О философском стиле» (On philosophical style). В ней он говорит, например, о необходимости или желательности максимальной ясности изложения и даже приводит слова какого-то француза о том, что «ясность – это вежливость». Приведу небольшой фрагмент книги, из которого кое-что должно проясниться. Автор приводит слова Барета Венделя о том, что ясность часто кроется в нужной детализации: «Если кто-то скажет, что майора Андре повесили, это будет точным и ясным высказыванием; сказать, что его убили, будет менее четким, так как не известно, при каких обстоятельствах он был убит; сказать, что он умер, будет еще менее точным, так как вы не будете знать даже того, была ли его смерть насильственной или естественной. Если мы с этим критерием подойдем к различным авторам и ранжируем их по ясности, то получим что-то вроде следующего: Свифт, Макюлей и Шоу скажут, что Андре повесили; Бредли скажет, что его убили. Босанк скажет, что он умер; Кант скажет, что его смертное существование обрело свой конец; Гегель скажет, что конечное определение бесконечности было доопределено посредством своего же отрицания».
Здесь же он приводит одно предложение Гегеля и заявляет о своей готовности поспорить на что угодно, что никто не угадает, о чем в нем идет речь. Обозначим это нечто Х. А вот и само предложение: «Х – это само-возрождение материи в своей бесформенности, текучести; торжество собственной абстрактной однородности над конкретной определенностью; абстрактное чисто само-существующая длительность посредством отрицания отрицания проявляющаяся здесь как активность.» А вот и сама фраза, приводимая Бланшаром (чтобы избежать недоразумений): “ X is the self-restoration of matter in its formlessness, its liquidity ; the triumph of its abstract homogeneity over specific definiteness ; its abstract, purely selfexisting continuity as negation of negation is here set as activity.” Затем он раскрывает секрет и говорит, что на самом деле, речь здесь идет о тепле, обыкновенном тепле…
Что это, исключительная глубина видения мира или простая неряшливость, отсутствие элементарной дисциплины мышления? Над этим вопросом философы бьются и спорят со времени появления этих текстов. Мнения расходятся. Сторонники версии неряшливости приводят остроумную аналогию, аллегорию. Представьте, что кто-то на обратной стороне камней домино также нарисовал цифры. Причем, совершенно случайным образом. Игра ведется на прозрачном стеклянном столе. Игроки играют по правилам домино, мы же, наблюдатели, видим игру снизу. Игрокам вполне понятна логика и смысл игры, для нас же это полный хаос, бессмыслица. Такое примерно происходит с авторами и читателями, текстов, подобных вышеприведенным. В головах авторов вполне или достаточно четкие картины событий, явлений, но в связи с тем, что они не могут или не утруждают себя задачей точной передачи этой картины, мы, «зрители», видим хаос, из которого затем пытаемся извлечь какой-то смысл. Одни считают это само по себе полезным занятием, тренировкой сознания, другие – потерей времени и приобретением дурных привычек – неряшливости… Дело, как говорится, вкуса. Но примерно с этих времен, четкость перестала быть главным достоинством и целью философов (и это имеет к фашизму, его идеологии, прямое отношение).
На самом деле, вполне понятен интерес людей к подобным текстам. Как мы уже говорили, к этому времени у них значительно поубавилось веры во всемогущество разума или по крайней мере рационального разума. Мир явно не укладывался в конструкции философов. Слишком прямолинейное, неуклюжее рациональное мышления было не способно охватить все бесконечное многообразие, всю сложность мира. Нужны были новые средства описания, анализа, обобщения.
В Советском Союзе диалектика занимала почетное место среди разделов философии и называлась диалектическим материализмом (вернее это и было «единственной верной философией»). Такое уважение было следствием того, что первые коммунисты, марксисты и, в частности сам Маркс, по достоинству оценили возможности диалектики и, прежде всего, ее, как способа «достойного» выхода из теоретических экономических и политических тупиков. Никогда не знаешь до самого последнего момента, что диалектик-марксист вытащит из своего цилиндра. Такая манипуляция разумеется не была для человека новостью. Церковь давно научилась и приучила своих последователей к такой вольной интерпретации событий. Был такой анекдот (или может это правда, очень уж правдоподобно): землетрясение в одной из деревень разрушило церковь, другие дома не пострадали, в соседней же деревне наоборот, церковь осталась целой, а дома разрушились. В первой деревне священник объяснял это тем, что церковь приняла на себя весь гнев и кару божью, тогда как во второй священник говорил о греховности жителей, их заслуженном наказании и чистоте самой церкви… Словом, можно объяснить все, было бы желание. Человек вообще большой мастер объяснений. Причем, любых вещей и любыми средствами. Спросите любого любителя футбола, почему проиграла та или иная команда, да что там футбола, спросите любого человека о причинах любого события. В 9 из 10 случаев вы их услышите, и только в одном может быть вам скажут – не знаю. Но, конечно, само-по-себе это не плохо. Вернее, по-другому и быть не может: мы должны пытаться объяснять все. Так мы устроены, так устроен мир, в котором мы живем. Он требует от нас объяснений причин для того, чтобы мы могли, зная причины или «начальные условия», предсказывать развитие событий, предсказывать будущее. Проблемы возникают тогда, когда мы злоупотребляем этой нашей способностью, нашим умением объяснять. Когда мы не учимся, не исправляем ошибки, когда мы упорствуем в наших «убеждениях» вопреки фактам, указывающим на их ошибочность. Как говорил Эйнштейн: «Дурак – это человек, который постоянно ставит одни и те же условия и ждет другого результата».
Но вернемся к нашей диалектике. Как мы знаем, в диалектическом материализме несколько законов:
- единства и борьбы противоположностей;
- перехода количества в качество;
- отрицания отрицания.
Возьмем, к примеру, закон перехода количества в качество. Он говорит о том, что небольшие, малозаметные количественные изменения каких-то аспектов предмета, приводят в конце концов к качественному изменению самого предмета. В качестве примера, диалектики любят приводить нагрев вещества. Малые изменения температуры воды приводят к ее кипению и превращению в пар – газообразное состояние, а ее охлаждение – к превращению в лед – твердое состояние. Это касается не только физического состояния предметов. Закон можно применить и к общественным отношениям: накопление в обществе новых общественных элементов, прогрессивных технических подвижек, проблем, недовольства может привести к революции и изменению общественного строя. Или упорный труд, приобретение, накопление опыта в какой-то сфере деятельности может сделать вас ассом, маэстро, гроссмейстером… И кому-то покажется, что это гениальное открытие: великий закон обобщения. Именно так и думают диалектики. Но что нового в этом для тех же физиков? Какие практические выводы они могли бы сделать на основе этого закона? Или вспомним знаменитую фразу Ленина: «Электрон также неисчерпаем, как атом!» Попробуйте найти в ней физическое содержание… И, хотя есть что-то «диалектическое» в таких физических явлениях, как двойная природа света (волновая и корпускулярная) или в принципе неопределенности или в том же «Коте Шредингера», но, скорее всего, это двусмысленность или неоднозначность. Проще говоря, я не встречал физика-диалектика.
И меня всегда озадачивали выводы признанных диалектиков. Того же Маркса. Он, например, не уставал повторять, что противоречия, в частности классовая борьба – движущая сила развития общества, а потом вдруг неожиданно добавлял, что в коммунистическом обществе классов не будет… Мне всегда хотелось узнать, а что будет с развитием в коммунистическом обществе? Но, как говорил Ленин о Бухарине, я никогда не учился и не понимал вполне диалектики.
Да, есть в диалектике, что-то от Шредингеровского кота, который и жив, и мертв одновременно; жив на 10%, а на 90% мертв. Или Чеширского кота, который умел исчезать, оставляя после себя свою улыбку.
Но все это, разумеется, лирика. Главное же в нашем случае то, что рациональность и логика перестали быть главными критериями истины и авторитет их значительно упал. Все большую роль в философии стали играть такие элементы, как эмоция, настроение, аллегория, ассоциация… Произошла ее поэтизация. Этим, прежде всего воспользовались коммунисты и социалисты.
Вот как начинается Манифест Компартии:
«Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака».
А вот одна из характеристик буржуазии их того же Манифеста:
«В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой».
Но, надо отдать должное… Это касается не всей философии и не всего коммунизма. Это касается политической философии – философии занимающейся изучением политического устройства общества и его преобразованием. И со стороны того же Маркса и Энгельса были попытки более научного, строгого анализа общественных явлений. Правда, все это тонет в океане всеобщей (всех против всех) политической борьбы и, можно сказать, вражды и ненависти.
Надо отметить, что само понятие политической борьбы в современном понимании возникло в конце 18 века, с появлением и усилением новых классов – пролетариата и буржуазии, с промышленной революцией, просвещением... До этого шла, можно сказать, исключительно борьба за власть. Да, конечно, случались бунты, восстания, проводились определенные реформы, отдельные группы пытались выбить у власть имущих отдельные привилегии, гарантии… иногда одним группам удавалось сменить другие, но все эти перестановки, все требования, достижения не выходили за рамки существующих систем. И только после французской революции люди и, прежде всего философы, серьезно задумались о том, что можно радикальным образом поменять общество.
Словом, люди стали думать: о том, что в обществе что-то не так, о том, как оно работает, нужно ли оно нам вообще и в каком виде и т.д.
Надо сказать, что в Европе в то время сложилась уникальная ситуация. Европа состояла из империй, государств, независимых областей, городов, княжеств, которые часто говорили на разных языках, постоянно воевали между собой… но это не служило препятствием для их культурного общения, обмена. Ученые мужи имели возможность писать, печататься, читать друг друга, переписываться. Частично этому способствовала единая церковь – католичество и язык – латынь (на котором велась служба в католической церкви). Напомню, Декарт, Спиноза, Лейбниц писали на латыни. Но, как мы знаем, уже с 16 века началась реформация, произошел раскол в церкви. Новые конфессии стали читать библию, служить на родных языках. Ученые мужи поддержали эту инициативу и стали писать на родном языке, каждый на своем. Философия стала, можно сказать, народной. Но деление не помешало философам продолжать читать друг друга, контактировать, спорить; правда, пришлось учить языки. Это оказалось не таким уж трудным, тем более, что «международным» уже стал французский.
Философов, как мы сказали, заинтересовало общество, его устройство, как оно работает, социальный состав, возможность благоустройства – как улучшить в нем жизнь. Появились первые критики, самыми крупными из которых были по-видимому Жан-Жак Руссо, Вольтер и французские энциклопедисты. Первые аналитики, изучающие общественный договор, этику – английские философы – Бекон, Гоббс, Юм, первые экономисты – Смит, первые политические философы, социалисты, коммунисты – Конт, Маркс, утилитаристы – Бентам, Миль… словом, интеллектуальная политическая жизнь, закипела, забурлила. Неверно, видимо, будет говорить, что именно философы шли в авангарде практических политических движений, что они вели за собой массы или даже, что они были подлинными и единственными авторами выдвигаемых ими теорий. Все это происходило одновременно. Идеи, как обычно бывает, витали в воздухе. Это был один большой общий котел.
И здесь следует выделить, наверное, еще одну философскую теорию, которая оказала влияние на фашизм или вернее подготовила его возникновение. Хотя, опять же, так говорить не совсем верно. Ибо теория, тем более политическая не может возникнуть на пустом месте. Она обычно является обобщением, как говорится, витающих в воздухе идей – сырых, еще бесформенных и уже существующих или зарождающихся практик. Что касается нашей теории, идеи, легшие в ее основу уже давно и достаточно успешно практиковались человечеством. И название этой теории – прагматизм.
Прагматизм родился в Америке и главными его представителями были Пирс, Уильям Джемс, Дьюи, Сантаяна... А главной его идеей было: то, что нам полезно – верно, или истина – это то, что приносит нам пользу. С точки зрения простой логики, это трудно понять. Вроде истина есть истина и ее истинность не зависит от того, насколько она нам полезна. Да и кому это нам? А ведь она может быть и бесполезной и даже вредной. Например, если ты Галилей и тебя спрашивает инквизиция: «Круглая Земля или плоская?». Здесь истина или ее упрямое отстаивание явно не полезно тебе. Но с другой стороны, мы имеем такой, например, факт, как религия, которая явно работает. Она совершенно очевидно (по крайней мере с точки зрения ряда философов) выполняет целый ряд полезных функций в обществе: помогает сохранять связность, снижает градус противостояния, помогает снижать стрессы и т.д. И в то же время факт, что существующие версии (конфессии) серьезно расходятся во взглядах, конфликтуют и их картины мира, опять же с точки зрения простой логики, исключают друг друга. Как быть в таких случаях? Прагматисты здесь вроде нашли выход. Раз полезно, значит верно. В Риме полезно католичество, в Багдаде – ислам, в Иерусалиме – иудаизм, в Калькутте – индуизм и т.д. И он, прагматизм, оставляет большое место для субъективного момента, что разумеется очень привлекательно для политика. Ведь, что значит полезность? Кому полезно и чем?
И хотя в таком явном виде политики избегают представлять свои теории и свои программы, то есть в виде: это истинно, потому что полезно. Тем не менее это основной способ политического мышления. Своеобразное мышление от полезного. Они представляют какое-то состояние общества в качестве целесообразного, полезного и затем выстраивают теорию, обосновывающую реальность достижения этого состояния, теорию его так сказать верности или верности предлагаемых ими путей достижения этого желанного состояния. Именно так, главным образом, и работает политическое сознание.
Правда, в этом нет ничего необычного, особенного. Ведь так работает любое сознание, сознание любого человека. Сознание ученого, инженера… домохозяйки… Но, во-первых, здесь существуют естественные ограничения в виде законов природы, ограниченности средств и т.д. Захотел, например, инженер полетать. Решил, что можно зарядить себя в пушку и выстрелить. Если он не учтет те законы природы, запреты, которые делают невозможным такие полеты с сохранением здоровья летающего, то он просто погибнет. Если домохозяйка решит, что неплохо было бы помыть тарелки в стиральной машине или хорошенько проперчить торт, то она просто перебьет посуду или оставит семью без праздничного торта. Во всех подобных случаях ущерб для общества будет настолько незначительным, что оно его даже не заметит. Другое дело ошибки политиков. Их проекты требуют, как правило, больших, порой огромных, ресурсов, при чем, не своих. В то же время законы, которые следует учитывать при реализации таких проектов – экономические, психологические, правовые… – носят настолько неоднозначный характер, что это просто катастрофически увеличивает возможность совершения ошибки. А ведь эти законы-запреты могут сделать совершенно невозможной реализацию проектов. И мы знаем из ближайшей истории, главным образом, истории социализмов, какие и в самом деле катастрофические последствия все это может иметь.
Взять тот же Советский Союз.
Социализм означает общественную собственность на средства производства. То есть у этой собственности нет определенного хозяина, того, чья жизнь (качество жизни) напрямую зависит от того, как эти средства производства работают. Кроме того, в социализме нет конкуренции, то есть нет референтных образцов, образцов того, как можно сделать тот или иной продукт иначе. Например, как узнать сколько нужно рабочих и сколько времени, чтобы изготовить 1000 булавок (пример из Адама Смита). Этого не может знать никто, ибо можно работать медленно или быстро, делать одновременно несколько операций или только одну, с перерывами или нет, шесть часов в день или 12, с высоким качеством или нет. В капитализме эту проблему решает конкуренция. Вот две готовый булавки – вот их качество и вот цена. Если сделанная тобой булавка низкого качества и дорогая, ты просто разоришься. Ты не можешь произвольно уменьшить цену, чтобы выдержать конкуренцию. Нижний уровень ограничен себестоимостью продукта. Далее ты работаешь себе в убыток. Ты не можешь сказать себе: я буду работать в два раза меньше и пусть я соответственно получу в два или даже в три раза меньше, опять же, ты просто разоришься. Это вызывает цепочку ответственности и конкуренции, охватывающую весь процесс производства. В социализме же, даже если из двух производителей булавок один выпускает некачественные, то он все равно не может разориться, ибо такого понятия в социализме просто нет! То есть всем участникам производства все равно придется выплатить зарплату, а товар можно продать по более низкой (придуманной, не определяемой рынком) цене или отправить на склад, а оттуда на свалку. Кроме того, способ управления производством и средствами производства в социализме таков, что никто не имеет возможности что-либо изменить. Все регламентировано, зарплаты, технологический процесс, ценообразование, получение ресурсов, средств производства и т.д. И если кто-то думает, что решить эту проблему просто, например, отказаться от регламентации и предоставить решать эти вопросы дирекции предприятия или рабочему коллективу… Ничего подобного! Это просто невозможно. Здесь мы получаем противоречие в понятиях. Это все равно, что сказать, что человек имеет право распоряжаться какой-то вещью по своему усмотрению – использовать по своему усмотрению, продать, обменять, сломать, выбросить и т.д. но тем не менее это не его вещь, не частная собственность. Абсурд, ибо это и есть определение собственности. И т.д.
Если сложить все это, то получится, что для достижения высокой производительности труда в социализме каждый человек должен, как минимум, обладать исключительными личными качествами, так называемой, «высокой сознательностью». То есть, он должен работать с полной отдачей в условиях, когда его доходы не зависят напрямую от этой работы, то есть, даже когда он может работать в пол силы и это практически никак не отразится на его остальной жизни, когда он не видит смысла этой работы (ведь большинству производителей в цепи производства не обязательно и даже невозможно знать обо всем проекте, чтобы иметь его ввиду в качестве конечной цели). Как мы уже не раз говорили в других местах, на самом деле, это – трудовая самоотверженность всех членов общества – не является достаточным условием для нормальной работы социалистической экономики, нормальной, то есть, с эффективностью сравнимой с капиталистической. В социалистической экономике полностью отсутствуют механизмы саморегуляции, наличествующие в капиталистической, из-за которых мы воспринимаем ее, капиталистическую экономику, как некоторую стихию, в которой явления развиваются в соответствии с независимыми от воли человека законами, законами, которые мы должны учитывать. В социалистическом же понимании экономики, она как бы полностью лишена самостоятельности, плотности она полностью прозрачна и человек может делать все, что хочет по своему усмотрению. Проблема только в правильном планировании и добросовестном исполнении. То есть, как мы уже говорили, проблема как минимум в наличии таких самоотверженных работниках. Для человека, серьезно занимающегося проблемой построения социализма, это должно было быть понятно с самого начала. Понятно, что этот вопрос рано или поздно придется решать. Но непонятно, на что рассчитывали строители социализма, отцы основатели учения.
В общем, все это лирическое отступление нам понадобилось для того, чтобы сказать, что проблема, в которую должен логически упереться любой социализм и в которую он всегда реально упирался – это проблема сознательности членов общества. А это значит, что поведение человека в социализме должно быть именно таким, какое приносит успех в капитализме или любом другом обществе: трудолюбие, самоотверженность и болезнь своим делом. То есть в ситуации, где нет к этому стимулов (в социализме) ты должен вести себя так, как ты должен был бы вести себя для того, чтобы быть успешным в ситуации, где есть все стимулы к такому поведению, где твоя успешность (и, прежде всего, материальное благополучие) целиком зависит от такого поведения, в ситуации, в которой к тому же существует естественный и объективный контроль (обеспечиваемый рынком, его механизмами) твоего поведения (твоей работы). И, наконец, как заставить человека, не желающего так жить и работать в капитализме, так жить и работать в социализме? Ведь люди, например, курят и пьют, принимают наркотики, страдают от переедания, недостатка движений, зная, что это вредно для их здоровья, что они сокращают свою жизнь, причем, тратят на это деньги, что таким образом они портят жизнь себе и не только... Так вот, зная это, они все равно не хотят, не могут это остановить. Теперь же, в социализме, они должны будут исправиться из соображений общественного блага из любви к человечеству, так сказать…
Но вернемся к нашему прагматизму. Мы часто употребляем слово прагматизм, как синоним трезвого, практичного подхода к решению проблемы. И проблема здесь в том, что это не совсем так или совсем не так. Прагматизм идет гораздо дальше, он дискредитирует истину. Ведь сказать: если что-то полезно, это истинно – значит перевести проблему истины из объективности в субъективность. Всем, кто занимается наукой хорошо известно, что в науке такое не проходит. Здесь есть опыт и он является критерием истины. Факт является истинным до тех пор, пока он подтверждается опытом. И т.д.
Таким образом, прагматизм открывает нам дорогу к иррациональному. Ведь все, абсолютно все можно назвать полезным и тогда это будет и верным. Какие фантастические возможности для политиков любого толка… любых, кроме либералов. Ведь если взять марксизм, то он говорит о цели и эти цели могут быть стратегическими и тактическими. И ни слова о методах. Вернее, он оправдывает любые методы для достижения конечной цели – экспроприации всей собственности у капиталистов и превращение ее в общественную. Марксизм полагает, что отобрать собственность «по-хорошему» не получится, поэтому придется пройти через диктатуру – насилие. А отобрав все и «передав народу», дальше построить государство счастья и любви будет делом техники.
В отличие от этого либералы не ставят себе подобных конечных целей. Они ограничиваются требованием придерживаться определенных правил, законов общежития. Они объявляют главным условием свободы в обществе наличие в нем частной собственности и ее защиту и это же, по их мнению, является и условием материального процветания этого общества. То есть добившись принятия либеральных правил общежития, мы получим и наилучшие условия для экономического прогресса. А то, что предлагают коммунисты, опять же по мнению либералов, это путь к «рабству и нищете».
Но вернемся ситуации в мире к концу 19 века. К этому времени мир уже попробовал на вкус многие либеральные свободы. Отменено рабство в США, крепостное право в России, реформа Мейдзи, во Франции прошла парижская коммуна, в Германии Бисмарк провел первые социальные реформы, в Англии эмигранты (Марксы, Ленины…) пишут и печатают статьи о том, как уничтожить капиталистов. Мнение, что капитализм зло, разделяют даже многие капиталисты. Мужчины в разных странах получают право голоса, благосостояние общества быстро улучшается, в Европе большинство населения уже умеет читать. Но кажется все идет медленно. Оппозиционные политики и политические философы уже живут мысленно в будущем мире счастья и процветания. Народ слышит со всех сторон всевозможные призывы. Полная растерянность. То, что происходит вокруг – это примерно то же, что видит советский человек в переходный период к капитализму: Бесконечные разговоры и никаких реальных результатов. Вернее, результаты в либеральном обществе получаются медленно и не зримо. Типа, прибыли в 10-15% в год или повышение зарплаты на 5-7%, тогда как потребности неисчерпаемы. Люди хотят чего-то осязаемого, действия. Хотят лидера, которые возьмет на себя ответственность и совершит, наконец, те поступки, о которых все только говорят. А либеральное общество предписывает строгие процедуры. Ветви власти, разделение полномочий, строгое исполнение законов… Вот твой сосед. Все знают, что он вор, что издевается над своими работниками, что дает взятки, откупается, подкупает… И никто ничего с ним поделать не может. Как с ним совладать? Либеральные процедуры предписывают один путь – суд, и в нем надо еще доказать преступление. А вы пробовали что-то доказать в суде? При том, что у него связи, лучшие адвокаты и т.д. Или ты видишь, как купаются в роскоши ничтожества и как голодают честные и достойные люди. Или, как горбатятся рабочие по 10-12 часов в день и как разбрасывают деньги дети богатеньких буржуев… И ничего не можешь поделать!
Социализм к концу 19 и к началу 20 веков прописался, получил, так сказать, гражданство в Европе, по крайней мере, социалистические идеи… Бисмарк, например, вводит термин государственный социализм, проводит закон о страховании здоровья в 1883 году, согласно которому рабочие страховали здоровье, а платили как сами рабочие, так и работодатели, страховка покрывала до 13 недель болезни. В 1884 году им проводится закон о страховании от несчастного случая, в 1889 году закон о пенсиях по возрасту и инвалидности, в 1891 году закон о регуляциях труда, запрещающий работать по воскресеньям, ограничивающий рабочий день для женщин 11 часами и десятью часами для детей до 16 лет, запрещающий ночную работу для последних и т.д. и наконец, в 1903 году принимаются регуляции о детском труде, запрещающие их эксплуатацию.
А вот фрагмент речи Бисмарка в 1884 году:
«На что реально жалуется рабочий, так это нестабильность его существования; он не уверен, что у него всегда будет работа, он не уверен, что всегда будет здоровым. Он понимает, что придет время, он постареет и не сможет больше работать. Если он попадет в нищету, пусть из-за продолжительной болезни, он окажется совершенно беспомощным, а общество сегодня совершенно не берет на себя ответственность по отношению к нему, кроме обычного пособия для бедных, даже если он всегда работал честно и с отдачей. А обычное пособие для бедных оставляет желать еще многого…»
Напомню, это канцлер Германии, всемогущий Бисмарк! Так и хочется сказать: «И ты Брут!»
Но кроме социалистов, предлагающих революцию, диктатуру пролетариата…, были и синдикалисты (syndicat – (фр) профсоюз). Это тоже одна из радикальных форм социализма. Синдикалисты, грубо говоря, предлагали усиление профсоюзного движения и всеобщую забастовку, в качестве главного орудия революции. Наивысшего расцвета синдикализм достиг к началу 20 века.
И одним из первых синдикалистов был Сорель, французский философ. Весьма необычная фигура. Он был еще и марксистом, социалистом, бергсонианцем, прюдонианцем, но, в первую очередь сорелианцем. Он был технарем. Какое-то время он работал на правительственную организацию инженером, затем получил наследство, ушел со службы и стал писать на разные темы: гидрологию, физику, политическую историю, философию. Он писал о значении мифа в жизни людей и особенно национального мифа. Также он подчеркивал роль иррационального по сравнению со строго научным. И еще он защищал насилие в политике. Если почитать его, то можно легко запутаться, настолько он противоречив и неясен, но это как раз и характерно для всего периода, которые мы описываем, да, пожалуй, и для всего, что делает человек, и в первую очередь, продукта его интеллектуальных усилий.
Он писал, например, что истинная основа сотрудничества человека – это семья, племя, полис. Здесь оно естественно, спонтанно и не регламентировано правилами, договорами, законами… И вообще, он выступал за предоставление свободы естественным, живым побуждениям, своеобразная дань тому, что у Бергсона называется «жизненным порывом». То есть в действии важен мотив, чувство, а не результат. Это касается прежде всего морали. Что-то кантианское: действуй, полагаясь на интуицию, моральное чувство, совесть, а там будь что будет. Нечто противоположное утилитаризму, который утверждает, так сказать, примат разума над чувством, а именно, что действие должно быть результатом трезвого расчета: действуй так, чтобы принести наибольшую пользу, наибольшему числу людей… Оба этих подхода в большой степени догматичны и схематичны, и крайне однобоко описывают то, что происходит в реальности, но это другая история.
А вот еще одно рассуждение, как пример своеобразного отношения Сореля к самой философии: «Афины создавали бессмертные шедевры, пока не появился Сократ со своими хитросплетенными теориями, которые сыграли большую роль в разложении когда-то крепко скроенного, героического общества, посеяв сомнение и дискредитировав существующие ценности, источником которых были глубочайшие жизнеутверждающие инстинкты человека».
Нужно, наверное, добавить, что к концу жизни он стал националистом и даже антисемитом. И, в целом, у него можно обнаружить много такого, что смогли позаимствовать коммунисты, синдикалисты и фашисты, и еще больше того, что они вполне могли бы высказать. Проблема взаимствования или плагиата в любом деле весьма сложная запутанная штука, даже в науке и технике, где, казалось бы, это проще проследить. В философии же эту сложность надо умножить на десять или даже сто. Когда идеи витают в воздухе, говорить о первенстве не совсем корректно, тем более, что затем идея облекается в форму конкретного образа мышления, конкретного человека и ценность или важность первенства теряется вовсе. А вот стилистически, фашистские идеологи часто находили много общего у Сореля.
Вообще, говорить о фашизме, как идеологии весьма сложно. Это вам не коммунизм или либерализм. Здесь все упрощает такой критерий, как экономика. Либерализм или идеал либерализма – это практически синоним свободного рынка – laisse faire капитализм, так что можно сказать, что либерализм – это частная собственность на средства производства, а коммунизм – общественная собственность на средства производства. И это будет чрезвычайно емким определением. Можно даже сказать, что все остальное выводимо из этого. Слова средства производства здесь очень важны. Так как если для капитализма право иметь частную собственность охватывает все сферы, в том числе и личную собственность – дом, машина, телевизор и т.д. то отношение коммунистов к личной собственности двоякое. Они подозревают, что в личной собственности кроется коррозия, ржавчина, которая грозит разрушением всей конструкции, но ничего не могут поделать. То есть они не могут создать, даже представить, нарисовать общество без личной собственности. Это касается и денег. Коммунисты понимают или чувствуют, что деньги – это ересь, что это «зло», но как обойтись без них они не знают. И основная проблема здесь для них, то есть для коммунизма, социализма – как ограничить потребление. Это только звучит красиво: каждому по потребностям. А попробуй узнать, выяснить, каковы потребности каждого человека. Выдавать на все продукты талоны – совершеннейший абсурд. Приходится выдавать один тип талонов – на определенные количества разных продуктов. То есть, на этот талон (специальную бумажку) можно приобрести килограмм сахара или три буханки хлеба, или сто коробок спичек и т.д. Именно эту функцию в социализме выполняют деньги – талоны ограничивающие аппетиты строителей коммунизма. В социализме деньги не выполняют ту фундаментальную функцию, которую они выполняют в капитализме – функцию сигнальной системы, ориентируясь на которую члены капиталистического общества перераспределяют ресурсы. Они не выполняют многих других функций, которые выполняют в капитализме. В социализме деньги не выполняют, например, функцию оценки общественной полезности труда. Месси получает несколько миллионов в месяц, потому что сотни тысяч, миллионы желающих посмотреть его игру готовы заплатить десятки за место на стадионе, за то, чтобы увидеть игру по кабельному телевидению, поносить майку с его номером и именем, поесть чипсы, которые он любит и т.д. А в социализме ты можешь быть Стрельцовым или Черенковым, на которых ходит публика и получать столько же, сколько любой другой игрок в любой другой команде. Ты можешь быть рабочим завода, выпускающим бракованную или никому не нужную продукцию и получать столько же, сколько рабочий завода, производящего дефицит, на который стоит очередь на годы вперед и т.д.
Словом, коммунисты и социалисты всегда понимали, что собственность – это бомба замедленного действия. Как минимум, она приводит к имущественному неравенству и развращает «строителей коммунизма», ибо переключает их внимание с заботы об общественном благе на умножение личного благосостояния.
Самой первой такой большой проблемой была земля. Большевики всегда с подозрением относились к крестьянству. С пролетариатом вроде все было понятно. Ему «нечего было терять, кроме своих цепей». У него не было средств производства. С крестьянством же было гораздо сложнее. У него была земля. По крайней мере, оно ждало от революции землю. Это было обещанием большевиков и одним из первых декретов стал декрет о земле, которым земли бывших владельцев должны были быть поделены между крестьянством. Но если передать землю в частную собственность, то станет возможной и ее купля-продажа, а это значит, что станет возможным скупать землю и появятся крупные землевладельцы. Но даже без этого, у кого-то будет земли больше, а у кого-то меньше, а это несправедливо и т.д. Поэтому декрет отменял частную собственность на землю и запрещал наемный труд. Но это не решало другой проблемы: как быть с тем, что крестьянин производил на этой земле? Если продукт произведенный им – его, то он может делать с ним все что захочет. И разумеется, он захочет его продать по самой выгодной для себя цене или обменять на нужные ему товары. И тогда, как накормить городское население, рабочих, которые если что-то и производят, то главным образом продукты нужные, по мнению большевиков стране и народу. А это совсем не то, что нужно крестьянину. Кроме того, стране нужно импортное оборудование, нужны иностранные специалисты, нужна валюта, чтобы посылать учиться за границу, а в отсутствие другой экспортной продукции, главным экспортным товаром было зерно… Как выманить его у крестьянина? Единственной возможностью стало – лишить его средств производства, сделать его пролетарием, то бишь, коллективизация. Ох уж эта частная собственность! О последствиях этого шага хорошо известно. Это и голодомор, и вечное отставание в сельском хозяйства. В то время как (к 80-м годам) западные фермеры собирали до 60-70 центнеров пшеницы с гектара, в СССР урожайность была в районе 10-15 центнеров. То же касается и надоев: к тому же времени надои с одной коровы в год в США были в среднем 7 тыс. литров, в СССР 2,5 тыс. Не говоря о том, что в сельском хозяйстве в СССР было занято до 40% населения, в США 5-6%. Можно разумеется сказать, что такое сравнение некорректно, что оно не учитывает многие факторы и т.д., и т.п., но в целом, эти цифры вполне отражают реальную картину.
Еще один момент, который характеризует жизнь в социализме и отношение к свободе социалистов и либералов – это квартирный вопрос. В социализме не было квартирного рынка, вернее, как не было, он просто не предусматривал его. Если ты хотел уйти из семьи, если ты жил в аварийном доме, если вас было десять человек на две комнаты, если коммуналка, если ты хотел уехать в другой город или село и т.д. и т.п. Все, что в капитализме решается просто: есть деньги, езжай куда хочешь, покупай что хочешь и живи где хочешь, … главное иметь деньги и основная твоя забота о том, как их добыть, заработать. И здесь есть возможность их заработать. Все это в реальном, советском социализме решалось с непосредственным общественным участием. Если ты работал на производстве, то это решало руководство, профсоюзы, парторганизация, трудовой коллектив. Они решали нужна ли тебе квартира и сколько площади. Им в свою очередь тоже выделяли фонды и т.д. Были производства, куда неохотно шли работать. Они заинтересовывали людей общежитиями, пропиской, квартирой… И люди шли ради общежития, прописки, квартиры… Считалось, что это все делалось бесплатно. Мало кто задавал себе вопрос: как может быть что-то бесплатно? Ведь в строительство вложен труд десятков, а то и тысяч людей плюс материалы, которые тоже достаются не даром… Было принято благодарить руководство предприятия и затем партию и правительство за заботу. Трудно сказать, насколько серьезно делались подобные изъявления благодарности. Но нам важно то, что это наглядно показывает, чем отличается свобода в либеральном обществе, в либеральном представлении от свободы в социалистическом. Я не встречал статистику средней смены жилья или места жительства отдельным человеком в единицу времени в СССР и, к примеру, в США, но судя по тому, насколько сложно это было сделать в СССР… Словом, думайте сами… В таких случаях у социалистов есть аргумент: «что толку в возможности купить что угодно, если у тебя нет денег или столько денег, сколько нужно на эту покупку». На что либералы обычно отвечают: «да, но в капитализме есть хотя бы возможность купить и возможность заработать, и это то, чего нет в социализме!» На это социалисты возражают… словом, можно продолжать приводить аргументы, и… ни один из них не будет окончательным…
Надо, наверное, отметить, что квартирный вопрос, как и все подобные вопросы имел довольно широкие и для кого-то даже неожиданные последствия. Он, например, способствовал, так сказать, «укреплению семейных отношений». Дети не могли разъехаться с родителями, мужья расстаться с женами или жены с мужьями… При принятии решения, это был дополнительный фактор, часто решающий. Хорошо это или плохо, когда семейная пара не может разойтись только потому, что им некуда идти, опять же, решайте сами.
Теперь вернемся к фашизму. Чтобы сэкономить свое время, я решил сделать несколько кратких определений или вернее характеристик фашизма, приведенных разными авторами.
Вот что пишет Родерик Т. Лонг (Roderick T. Long) современный американский философ, либеральный блогер:
Фашизм отличается от своих двоюродных братьев коммунизма и аристократического консерватизма несколькими важными чертами. Чтобы легче понять, в чем эти отличия, надо взглянуть на то, насколько иной взгляд на социальную и экономическую организацию общества предлагает либерализм, насколько это отлично от взглядов как правых, так и левых, как эти термины употребляются в современном политическом языке (а это совершенно отличается от прежнего классического деления, когда левыми были коммунисты, социалисты и государственники всех мастей, а правыми их противоположность – либералы (прим. Д. Г.)).
Начнем с расхождений с коммунизмом. Прежде всего: тогда как коммунисты стремятся заменить частную собственность государством (общественной собственностью), фашизм стремится интегрировать частную собственность в государственный аппарат посредством общественно-частного партнерства. Таким образом фашизм является более привлекательным чем коммунизм для богатых владельцев, у которых появляется возможность оградить свою экономическую деятельность от конкуренции с помощью принудительной картелизации и других корпоратистских методов.
Второе: тогда как коммунистическая идеология стремится к космополитизму и интернационализму, фашистская идеология проявляет шовинистический национализм, подчеркнутую приверженность к собственной стране, культуре, этнической группе; и рука об руку с этим идут недоверие к рационализму, предпочтение экономической автономии и взгляд на жизнь, как неизбежную и героическую борьбу. Фашизм также культивирует такие идеи, как «народность», «сын народа», верховенство «прагматизма над принципами», «сердца над головой», не обращать внимания на болтовню «остроголовых интеллектуалов».
Разумеется, расхождение с коммунизмом не следует преувеличивать. Коммунистические правительства не могут себе позволить полную отмену частной собственности, так как это быстро бы привело к экономическому коллапсу. Более того, какими бы интернационалистскими и космополитическими не были коммунистические режимы в теории, они склонны быть такими же шовинистически националистическими на практике, как и их фашистские родственники; в то время, как фашистские режимы порой на словах объявляют себя приверженцами либеральной универсализма.
Как бы то ни было, между фашизмом и коммунизмом здесь существует различие в акцентах и стратегии. При встрече с существующими институтами, угрожающими государственной власти – будь то корпорации, церковь, семья, традиция – коммунизм в целом стремится их уничтожить, тогда как фашизм стремится их поглотить.
Внешние по отношению к государству силовые структуры являются потенциальными конкурентами самой государственной власти, и поэтому у государств всегда есть причина для их упразднения; коммунисты дают себе в этом волю. Но внешние по отношению к государству силовые структуры являются также потенциальными союзниками государства, если они стимулируют в населении такие черты, как подчинение и дисциплина, и таким образом, всегда есть возможность взаимовыгодного партнерства; в этом заключается стратегия фашизма.
Те аспекты, которые отличают фашизм от коммунизма делают его похожим с традиционным старинным аристократическим консерватизмом, который является также партикуляристским, корпоралистским, меркантилистским, националистским, милитаристским, патриархальным и анти-рациональным. Но фашизм отличается от старинного консерватизма тем, что он взял на вооружение идею промышленного прогресса, управляемого технократами, а также популистскую идею отстаивания прав «маленького человека» против элит – продолжение его народности. (Если технократическая направленность фашизма противоречит его анти-рационалистским тенденциям, то, как говорил прото-фашист Меллер ван ден Брук «мы должны быть достаточно сильными, чтобы не бояться противоречий.»)
Далее Родерик Т. Лонг приводит высказывания представителей либерального крыла конца девятнадцатого, начала двадцатого веков:
… Но такие мыслители, как Самнер (Sumner) продолжают развивать мысли Джеймса Мэдисона (James Madison), приведенные в журнале «Федералист» о том, что чрезвычайная податливость, которую проявляют репрезентативные правительства очевидно на руку богатому меньшинству:
«Не будет большим утешением для людей то, что законы пишутся, выбранными ими лицами, если законы будут настолько объемными, что невозможно будет их читать, или настолько бессвязными, что невозможно будет их понять; если они будут отзываться, меняться прежде даже их принятия, или в них будут так часто вноситься поправки, что ни один человек, знающий, в чем заключается закон сегодня, не сможет угадать, каким он будет завтра…»
Бастиа (Фредерик Бастиа (Frederic Bastiat 1801-1850)) считал ставшее модным почитании древнего Рима пагубным культурным влиянием. Он писал:
«Так в чем же заключается (Римский) патриотизм? В ненависти к иноземцам, в уничтожении всех цивилизаций, подавлении прогресса, опустошении мира огнем и мечем, приковывании женщин, детей и стариков к триумфальным колесницам – это считалось высшей славой, это было добродетелью… Урок не был утерян; именно из Рима пришла к нам эта идея… один народ побежденный, другой победитель – идея, которая вновь правит миром. Чтобы получить представление о римской морали, представьте себе, что в самом сердце Парижа появилась группа людей, ненавидящих труд, решивших удовлетворять свои потребности обманом и силой, и таким образом объявивших войну обществу. Несомненно, у них вскоре появится нечто вроде морального кодекса и даже определенные добродетели. Храбрость, упорство, самоконтроль, трезвый взгляд, дисциплина, умение переносить неудачи, хранить секреты, пунктуальность, преданность группе – такими, несомненно, будут качества, которые разовьются у этих бандитов под влиянием необходимости и действующих отношений; такими были достоинства пиратов, такими были они и у римлян. Можно сказать по отношению к последним, что величие их предприятия и их успешность набросили пелену славы на их преступления, превратив их в добродетели. И именно это и является столь пагубным в этом уроке. Это вам не жалкие пороки, это порок покрытый блеском, порок, совращающий человеческие души. ("Academic Degrees and Socialism.")»
В 1881 году в связи с мерами, проводимыми в Германии, Герберт Спенсер (Herbert Spencer, 1820-1903) писал:
«…расширяя прямо или косвенно контроль над жизнью людей. С одной стороны, есть законы, по которым до середины прошлого года (1880) было закрыто 224 социалистических общества, 180 периодических изданий, запрещено 317 книг и т.д. С другой, можно упомянуть проект Бисмарка о возрождении гильдий (сообществ, которые своими регуляциями подавляют своих членов) и его идею государственного страхования… Во всех этих изменениях нам видится движение в сторону… замены гражданского общества военной организацией, усиления ограничений личности и более полной регламентации ее жизни». (Principles of Sociology V. 17.)
Спенсер видит, что Англия идет по стопам Германии и с тревогой замечает: «это очевидное расширение милитаристского духа и дисциплины среди полиции, которые надевают на голову шлемоподобные шапки, начинают носить револьверы, видят себя полу-солдатами и говорят о людях, как о гражданских». И он протестует против «ассимиляции добровольных сил регулярной армией, что сегодня доходит до того, что предлагается разрешить их использование заграницей и, таким образом, использовать их не в оборонительных целях, как это было задумано, а наступательных.» (Там же.)
Несколькими годами позднее подобные же тенденции Вольтерайн де Клейр (Voltairine de Cleyre, 1866-1912) отмечает по другую сторону Атлантики, в Америке:
«Наши отцы думали, что спаслись от регулярной армии созданием добровольной милиции. В наше время, мы являемся свидетелями того, что эту милицию объявляют частью регулярных военных соединений Соединенных Штатов со всеми вытекающими для регулярной армии последствиями. В течении следующего поколения мы возможно увидим их членов на постоянном жаловании правительства. (("Anarchism and American Traditions.")»
Во время Испано-Американской войны Уильям Самнер (William Graham Sumner, 1840-1910), американский социолог-спенсерианец, писал о «победе Испании над Соединенными Штатами», имея ввиду то, что, несмотря на победу Соединенных Штатов на поле битвы, эти последние восприняли империалистические идеи, живым воплощением которых традиционно считалась Испания. И Годкин (E. L. Godkin) издатель Государства (The Nation), классического либерального журнала того времени, писал в отчаянии в 1900 году о «Закате либерализма»:
«Национализм в смысле национальной алчности заменил либерализм… Ставя возвеличивание одной какой-то нации выше благополучия человечества он подрывает моральные нормы христианства… Мы не слышим уже более о естественных правах, но слышим о низших расах, роль которых – подчиниться воле тех, кого господь сделал высшими. Старая сказка о священном праве в очередной раз подтвердила свою разрушительную силу и, прежде чем она будет вновь отвергнута, случится международная драка огромного масштаба. Дома, любая критика внешней политики наших правителей объявляется непатриотической. Она недолжна меняться, ибо государственная политика должна быть последовательной. Заграницей, власти любой страны должны прибегать к любым методам международного грабежа для отвоевания своей доли. Чтобы преуспеть в этих хищнических авантюрах все ограничения, налагаемые парламентом… должны быть отброшены в сторону. ("The Eclipse of Liberalism.")
Одним словом, либералы 19 века постоянно отмечали появление разных тенденций, которые вместе привели к появлению фашизма: милитаризм, корпоратизм, военизация, националистический шовинизм, плутократия в популистских одеяниях, требования «сильных лидеров» и «национального величия», воспевание конфликта по сравнению с торговлей и предпочтение грубой силы перед интеллектом – и они отчаянно сопротивлялись всем этим веяниям. И хотя они в конце концов проиграли сражение, мы должны подобрать уроненное ими знамя.
Позвольте мне предоставить последнее слово Санмеру; и вновь об Испано-Американской войне:
«Причина, почему свобода, о которой мы, американцы, столько говорим хороша заключается в том, что она позволяет людям жить собственной жизнью, на свой лад, и нам делать то же самое. Если мы верим в свободу, как американский принцип, почему мы ее не придерживаемся? Почему мы отказываемся от нее в пользу испанской политики доминирования и регулирования?... Идея республики, которую сформулировали наши отцы, была славной мечтой, заслуживающей от нас большего чем просто слов уважения и восхищения, прежде чем она прикажет долго жить… Их идея состояла в том, чтобы не позволить никаким социальным и политическим злоупотреблениям старого мира пустить корни на нашей земле… Не должно было быть армии, кроме милиции, единственной функцией которой была бы полицейская функция. Не должно было быть знати, никакой помпы, приказов, дворянских лент, гербов или титулов. Не должно быть общественных долгов… Никакой большой дипломатии, так как они рассчитывали заниматься своих делом и не ввязываться ни в какие интриги, которыми жили европейские государственные лица. Никаких балансов сил и никаких «государственных интересов», за которые население расплачивается своим счастьем и жизнями… Наши отцы хотели экономического правительства, даже если кто-то высокомерно называл их торгашами, а налоги должны были быть не больше, чем было необходимо для содержания такого правительства. Гражданину оставались все остальное им заработанное для использования по собственному усмотрению на себя и свою семью; ему, прежде всего, гарантировались мир и покой, чтобы он мог заниматься своим честным делом и не нарушал законы. Свободная демократическая республика никогда не предпримет авантюрную политику завоеваний и амбиций… Поэтому гражданина здесь никогда не заставят покинуть свою семью или отдать своих сыновей на то, чтобы они проливали свою кровь во имя славы и оставляли за собой вдов и сирот без всякого смысла… Движимые этими идеалами мы «изолировали» себя и оказались в положении, которому другие государства молча завидуют; и, тем не менее, находятся люди, которые бахвалятся своим патриотизмом и говорят, что мы смогли занять достойное место среди других народов благодаря этой войне. ("Conquest of the United States by Spain.")»
Очень непросто писать о времени, непосредственно предшествовавшем рождению фашизма. Мало сказать, что это было время очень насыщенное социальными и интеллектуальными событиями. Это время бурных перемен, можно сказать самых бурных из тех, которые знало до этого человечество.
Промышленная революция стала приносить свои плоды в виде чувствительного улучшения жизни. Техническая революция шла невиданными доселе темпами. Вовсю работает паровой котел, давно известна фотография, Европу и Америку уже покрыла большая сеть железных дорог, телефон (1876г), фонограф Эдисона (1877г), электричество и лампа накаливания, братья Люмьер снимают свой первый фильм (1895г), изобретение дизельного двигателя (1897г) и вскоре полноценного бензинового, первые автомобили, трактора на двигателях внутреннего сгорания, братья Райт и первый полет самолета также с двн (1903г), радио… в физике – термодинамика, электродинамика, в начале 20 века – квантовая физика, теория относительности… в биологии теория эволюции, Мендель, начало генетики... химия, таблица Менделеева и т.д. Бурный расцвет общественных наук, философии… Маркс с теорией коммунизма, Бакунин с анархией, Ницше со «смертью бога», френология, евгеника (Френсис Гальтон, 1863 г), Гобино с расовой теорией происхождения государства, либералы – Бастиа, Токвиль, австрийская экономическая школа… националисты, искатели корней, типа Барреса и прочие, Блаватская, Гурджиев, Фрейд… в изобразительном искусстве – постимпрессионизм и начало авангарда, в музыке импрессионизм, экспрессионизм… всевозможные эксперименты, в литературе Достоевский, Толстой, Чехов, Томас Манн, Гессе, Гамсун, огромная французская, английская и американская литература… Социальные изменения, типа вроде тех, которые провел Бисмарк: страхование, ограничение рабочего дня и прочее, борьба за избирательное право, феминизм... Всего и всех не перечислить… Такого человечество еще не знало… И над всем этим образ свободной страны – Америки, где все люди свободны и равны в своей свободе, страна приключений, эльдорадо… Такова, по крайней мере, легенда… Но и этого достаточно, достаточно мифа, чтобы появилась надежда, вера в возможность такого. И почему бы это не примерить к себе?
Впервые человек оказался в таких условиях! Такого потока информации не было никогда в истории человечества. Как в ней разобраться? При чем, разные социальные слои получали ее в различном формате. У образованных, умеющих читать и писать была возможность читать газеты, журналы, книги. У неграмотных и малограмотных основным средством была устная информация. Можно только представить, что это была за информация! Чтобы описать это, нужен Чехов…
С другой стороны, образованная часть населения была в эйфории (предположение автора): перед человечеством впервые открылись такие, воистину, безграничные возможности. Взять хоты бы трактор. (представим рассуждение студента того времени) Один трактор может заменить с десяток лошадей, и он не устает, не болеет. Он может работать круглосуточно. С его помощью можно производить намного больше, чем производится сейчас, можно накормить все человечество. Надо только организовать народ… А мануфактура! Массовое производство сегодня имеет такие возможности, что можно запросто одеть и обуть все население страны. Надо только, чтобы все это делалось не ради денег или обогащения кучки толстосумов и бездельников, а во благо всем работающим. Или надо чтобы в правительстве сидели честные, умные, думающие о народе люди. Или хотя бы один такой человек. Ведь сколько сделал, например, тот же Бисмарк. Захотел и сделал. И мог сделать еще больше. Нужен лидер, человек, который поведет за собой других порядочных и болеющих за народ, страну людей. И это касается всего. Образования, медицины… А работа? Разве в стране мало работы? Только осмотритесь, посмотрите вокруг: сколько всего нужно, следовало бы сделать. И опять, никому до этого нет дела. И разве можно добиться этого в сегодняшних условиях. Все решает царь или президент…, который и сам ничего не знает и людей подбирает воров да дураков. Нужны новые люди, новая кровь. Посмотрите, как в других странах… (а в это время, в других странах, в каждой и всегда делается что-то непохожее на то, что в твоей собственной и, как положено завистливому соседу, хочется его обогнать… Хотя и не зависть это вовсе, а здоровая соревновательность… Словом, неважно, кто и как это объяснит…). Кстати, ничего вам это не напоминает? Правильно, это и есть самый что ни на есть обыкновенный социализм. Именно так рассуждали и рассуждают сегодня социалисты всех мастей. Настолько просто, что в это даже трудно поверить. Поверить в то, что и сегодня можно так рассуждать! После стольких лет социализма и даже социализмов: советского, китайского, кубинского и т.д. Стольких лет безумных, кровавых и просто бессмысленных экспериментов. После стольких лет экономики, философии либерализма. Оказывается, можно. Единственное, что совершенно четко показали эти годы, так это то, что человек не может, не хочет учиться; что наука экономики не такая уж и простая штука, экономики в либеральном, а не марксистском смысле слова. По этому поводу как-то в сердцах (в сердцах – предположение автора) высказался Людвиг Мизес. А он сказал примерно следующее: «Чего нам ждать от обывателя, когда такие личности, как Джон Мейнард Кейнс, Бертран Рассел и Альберт Эйнштейн не понимают экономики!» И это действительно очень печально… Но самое удивительное, это то, что тот же Рассел или Эйнштейн имели возможность жить в социалистических странах, но не воспользовались этой возможностью. Более того, Эйнштейн убежал от национал-социализма… а Рассел, побывав в Советской России в 1920 году не нашел для нее добрых слов (Bertrand Russell “Practice and Theory of Bolshevism).
Кроме того, были еще и колонии. Но не всем они достались или не в том объеме, как другим европейским странам, таким, как Англия, Франция, Испания, Португалия или даже Голландия. Что касается Российской империи, так та вообще заняла чуть ли шестую часть суши. И где здесь справедливость? Почему одним все, а другим ничего. Это стало тем более важно, что, в связи с промышленной революцией, возникла потребность в больших количествах сырья: угля, дерева, каучука, серы, железа, меди, хлопка, затем нефти и т.д. Все это можно было добыть в колониях… Колонии явились еще одним (а были и другие) фактором для раздора, вражды и даже вооруженных конфликтов…
И вообще, я убедился, что писать о фашизме очень и очень непросто. Во-первых, потому, что его ничего особенного не отличает… С экономической точки зрения, это некий срединный путь. Фашисты не национализируют средства производства, они их просто контролируют, вернее контролируют определенные аспекты экономики: что производить, цены, зарплаты, распределение ресурсов, государственных заказов… Это, определенно, социализм, но половинчатый. И это ни в коем случае не либерализм, ибо контроль в таких масштабах, для либерализма простое безумие. Это нарушает все механизмы рынка. Словом, это не марксизм с его жестким требованием обобществления всех средств производства и не либерализм с его требованием полной свободы рынка! Не белое и не черное… Во-вторых, все остальные его черты – милитаризм, героизация войны, восславление подвигов и вообще жизни, духа и морали предков, национализм, расизм, ксенофобия и прочее присущи всем нациям, их можно встретить во всех странах, среди всех народов. Патриотизм, жертвенность во имя родины, разговоры, тосты, пламенные речи о «беззаветной любви к родине» – самые обычное явление всюду. Разговоры о возрождении, о возвращении былой славы, мифологизация прошлого… Антисемитизм – а где его нет? В той же Америке… Знаменитый корабль с беженцами из Германии «Сент Луис»!!! Фанатическое, не допускающее малейшей критики, поклонение вождю – тоже весьма распространенная болезнь во всех обществах. И наконец, насколько корректно связывание фашизма со зверствами, которые немецкие нацисты творили во Второй мировой войне, разве это такой уж обязательный атрибут фашизма? Разве не может быть фашизма, если не пацифистского, то хотя бы, скажем так, «цивилизованно» военизированного и «цивилизованно» агрессивного. Уберем концентрационные лагеря, типа Аушвица, Майданека и прочих, уберем газовые камеры, пытки в Гестапо, эксперименты на людях, массовые казни и прочую подобную дикость, и мы получим типичное европейское государство 19, начала 20 веков. Это может быть Австрийская, Российская империя, Англия, Наполеоновская Франция, или найдите 3 различия между Второй и Первой мировой… Попробуйте найти различия между оккупацией Германией Польши, Франции… и советской оккупацией той же Польши, Прибалтики или части Финляндии. И ведь мы знаем, что в Италии, например, не было антисемитизма до самого последнего времени, когда Гитлер заставил Муссолини провести антиеврейские мероприятия на оккупированной Германией территории Италии. И в Италии не было газовых камер, а в СССР были концентрационные лагеря, пытки в НКВД, массовые расстрелы, типа Катыни и прочее. Не начни Гитлер мировую войну, как бы мы относились к фашизму? Или во что бы он вылился? Или фашизм – это то, что не может не начать такую войну. Но, опять же, а как быть с СССР? Разве он существовал хоть один день своей истории без войны, хоть один день без прославления былых побед, без заявлений о готовности сражаться с врагом «до последней капли крови», о том, что мы готовы или мы уничтожим, что у нас самое лучшее оружие, самые доблестные воины, а у них так, не вояки, что надо быть беспощадным к врагам, предателям… и прочая милитаристская риторика. Куда деть все эти разговоры за чашкой чая, стаканом водки о храбрости, подвигах, благородстве, достоинстве, доброте наших отцов и дедов, и их трусости, коварстве, подлости…? Послушайте внимательней, почитайте и вы услышите и прочтете… И не это ли фашизм? Или его начало, ростки. И от чего зависит, вырастут ли эти ростки в полноценные фашистские деревья, непроходимый лес?
По ходу написания этого эссе, я все больше склонялся к мысли, что, с учетом его специфики, о фашизме следует писать в стиле Манхеттена Джона Дос Пассоса. Это должен быть коллаж: вперемежку факты, в том числе биографические, что о них мы знаем сегодня и как они подавались прессой того времени, мифы, сплетни того времени и сегодняшнего дня, выдержки, цитаты, интересные аналитические обобщения и т.д. Мне кажется, что такой сумбурной была стилистика времени непосредственно предшествующего рождению фашизма и затем всей эпохе его существования в виде государственной политики. Конечно, и во все другие исторические времена было немало хаоса, тумана, незавершенности, многозначности, но не для какого другого времени всего этого не было в таком, как говорится, количестве и качестве. До этого времени люди жили в патриархальных застывших обществах. Были войны, менялись власти, хозяева, но образ жизни, быт дворян, крестьян, ремесленников, рабочих практически не менялся, не менялся веками. Крестьяне как пахали землю с помощью лошадей и волов, так и продолжали пахать, ремесленники продолжали ковать, лепить, дуть стекло в своих кузницах, цехах… И никому, разве что единицам, да и то в виде утопий, фантазий, и в голову не приходило, что можно жить по-другому… И тут на тебе. В течении жизни одного человека, человека родившегося, к слову, в 1870 году (как Ленин) и умершего в конце сороковых годов двадцатого века жизнь изменилась до неузнаваемости. От полного бесправия до всеобщего избирательного права, от феодализма к капитализму и затем к социализму, от вола к трактору и затем к комбайну, от свечи и угля, к электричеству и газу, от брички к автомобилю, от грунтовых дорог и бездорожья к покрытым асфальтом улицам и скоростным шоссе, от одно или двухэтажных домов к небоскребам, от дилижанса к самолету, от веника к пылесосу, холодильнику, радио и телевизору…
Трудно охватить все это одному человеку, трудно осмыслить. И удивительный парадокс! Несмотря на небывалую скорость изменений, на все трудности адаптации к новой жизни, порядкам, нравам, моде… человеку все кажется мало. Скорость, с которой меняется благосостояние человека, какой бы высокой она не была, никогда не сможет его удовлетворить. Парадокс, но, судя по всему, факт. К новому в собственном благосостоянии он привыкает гораздо быстрее и требует большего. Оно, это благосостояние, не способно расти теми темпами, какими растут его аппетиты. И как назло, вокруг столько примеров того, насколько лучше это получается у других. Соседей, друзей, сослуживцев, соседних стран, конкурентов и т.д. А ведь они ничем не лучше, даже гораздо хуже… Но хитростью, лестью, подлостью… им удается получить больше… Да и вообще, что это за жизнь, люди, страна, строй, власть! Недовольство может принять самые неожиданные формы, сознание выдать самые неожиданные объяснения. Мы знаем насколько изобретателен в этих делах человек, а вокруг столько готовых теорий – на любой вкус! Плюс действует наши социабельные привычки... Сравните, как редко в течении дня мы возражаем и как часто киваем людям в знак согласия или отмалчиваемся на то, с чем совершенно не согласны. А как часто мы повторяем заведомую чушь только для того, чтобы утешить, польстить, понравиться собеседнику… и не считаем, это чем-то страшным, даже враньем. Ну что в этом плохого, подняли настроение старику…
Но помимо этого еще одна вещь, еще один фактор, о котором мы уже упоминали, сыграл с человечеством, как говорится, злую шутку. Это то, что Фридрих Хайек назвал пагубной самонадеянностью. И это касается, прежде всего, наших образованных, интеллигенции. Эта категория населения – образованные – всегда была довольно самонадеянна в своих суждениях, но невиданные доселе успехи науки, техники, резкий рост уровня жизни, социальный прогресс конца девятнадцатого-начала двадцатого веков, еще больше вскружили им голову. Видя лежащие на поверхности факты – явную (по их мнению) несправедливость в распределении доходов, неиспользованный или плохо используемый потенциал людских и прочих ресурсов и т.д. – они решили, что причина этому некомпетентность власти или порочность системы, которая предоставлена самой себе, люди живут каждый по себе и заботятся лишь о своей наживе. При правильном подходе, то есть, если реформировать общество, сделать его управляемым и поставить правильных – честных и умных – людей управлять обществом, то все эти очевидные недостатки можно будет легко устранить. Ведь даже с таким бездарным управлением, как в настоящее время, с такими «ворами и дураками» во власти общество выживает. Что же будет с правильным управлением! Главной ошибкой интеллектуалов (назовем эту часть населения этим словом), как объясняли либералы, было убеждение, что порядок в обществе основывается на разуме его членов. И мы можем строить его по своему усмотрению, то бишь, по справедливости и целесообразности. На самом деле, дела обстоят вовсе не так. Либералы утверждают, что общество держится на порядках, институтах, которые не являются продуктами нашего, человеческого, разума. Они формируются в процессе нашей деятельности спонтанно и затем отбираются – сохраняются те, которые дают группам, принявших им определенные преимущества. Общества, освоившие эти правила успешнее развиваются, богатеют и увеличивают свою численность. Затем либо вытесняют другие, либо те другие, видя успешность этих, перенимают у них правила жизни сами становятся успешными и так далее. В этой концепции есть нюансы, и она нуждается в серьезных пояснениях и даже корректировке, к слову, в качестве главного дополнения к этой теории должен быть приведен факт, что человек стремится создавать предсказуемое общество, общество, в котором действуют законы, максимально гарантирующее ему прогнозирование будущих ситуаций, что нужно ему для достижения поставленных им целей. И так получается, что это возможно при условии, когда каждый человек в обществе максимально четко знает, какими ресурсами он располагает, ему гарантировано то, что никто у него эти ресурсы не отберет и он (и все остальные) добровольно обмениваются ресурсами, то есть когда обе стороны считают, что делают это к своей выгоде… А это значит, что человек наподобие какой-нибудь спортивной или любой другой (карточной, домино…) игры заранее обговаривает правила поведения и придерживается их до конца игры, не меняя их по ходу из каких-то, пусть даже самых благих пожеланий… Именно так строится либеральное общество: в нем четкие правила (частная собственность, и распределение, перераспределения ресурсов осуществляется добровольным обменом), и они действуют для всех членов в одинаковой мере. Совсем другое дело в социализме. Здесь каждый раз ресурсы распределяются из соображений существующей на тот момент целесообразности. Целесообразность эта разумеется субъективна и каждый раз меняется в связи с постоянным изменением условий. Такое положение оказывается менее стабильным и менее эффективным экономически. Первое – общие правила действий и каждый человек сам выбирает себе цель, второе выбор общих целей и постоянное непредсказуемое перераспределение ресурсов для их достижения. Казалось бы, в чем разница? И в первом случае есть выбор цели, когда каждый человек сам выбирает себе цель и во втором, когда общество коллективным решением (разными механизмами) выбирает себе цели, и в первом случае происходит перераспределение ресурсов и во втором. Оказывается, что разница здесь фундаментальная! В первом случае, каждый человек знает свои ресурсы (это его знания, время, силы, собственность…) и знает, что должен добиваться целей свободным перераспределением этих ресурсов и свободными обменами с другими, то есть он может получить что-то, чего у него нет, и что ему хочется иметь, только в результате того, что другой человек, у которого есть, то, что нужно первому, согласится обменять это ему на что-то, что есть у первого и что хочется иметь второму, а не потому, что по чьим-то соображениям это полезно обществу. И главное преимущество в первом случае – в большей предсказуемости для каждого участника таким образом организованного общества по сравнению со вторым.
Вообще проблема социалистических, да и вообще всех авторитарных режимов (включая рабовладельческие, феодальные… царства, империи, советские союзы…)…, вернее, проблема людей, ими восхищающихся заключается в следующем. Эти режимы способны мобилизовывать больший ресурсы – материальные, людские… и реализовывать монументальные проекты, такие как, пирамиды, колоссы, великие стены, храмы святых, тадж-махалы, шоссейные дороги, космические ракеты и прочее. Это завораживает впечатлительных зрителей или слушателей настолько, что они теряют способность думать (те, у кого таковая имелась)… Такие люди с презрением относятся к достижениям либеральных обществ, считая их мелочными и меркантильными, в отличие от «великих проектов», от которых «захватывает дух». Они считают, что именно эти гигантские проекты являются главными механизмами прогресса и культуры, а эта «либеральная возня» приводит лишь к развитию у людей мещанских наклонностей и моральной деградации. Но, что бы не думали или говорили по этому поводу, ясно одно, что у части населения совершенно очевидно проглядывает такое восхищение к одним и презрение к другим. Более того, подобное же восхищение эти люди испытывают и к таким очевидно разрушительным «проектам» как войны и революции, настолько, что часто даже именуют их великими, подразумевая, как они говорят, исключительный духовный подъем народа в такие моменты: героизм, жертвенность, бескорыстие, апогей проявления таких чувств, как дружба, любовь… словом подразумевая, что в такие моменты люди проявляют свои лучшие качества и становятся, что называется, «людьми в полном смысле этого слова», забывая при этом, что эти же самые люди безжалостно уничтожают врагов: людей, дома, посевы, те же храмы, стены и прочие «культурные ценности». И делают это обычно все стороны! Удивительно то, что временами духовного подъема, по мнению этих людей, являются периоды, так называемого, расцвета их стран, народов, то есть когда эти страны вели захватнические войны… А ведь для отрезвления им достаточно почитать о последствиях таких духовных подъемов своих народов в истории своих соседей…
Но разумеется, все это чушь… Чушь, что великие проекты являются двигателями цивилизации, прогресса. Ведь как работает либеральной общество – общество, в котором люди предоставлены самим себе и тратят произведенное собой, заработанное преимущественно на свои собственные нужды. Ведь можно, например, отнять у крестьянина весь урожай, кроме самого необходимого, нужного для его выживания, как это делают феодалы в феодальном обществе или чиновники в социалистическом, но тогда у крестьянина не будет ни стимула производить больше, ни возможностей для расширения хозяйства и модернизации своего труда. Ведь покупая лопату или еще одного вола, крестьянин повышает производительность своего труда, нормально питаясь, живя в тепле и чистоте, лечась… он продлевает свою трудовую жизнь или просто жизнь, к тому же, набираясь за это время большего опыта и передавая его большему числу людей, обучаясь грамоте, покупая книгу… он способствует повышению собственного интеллектуального уровня и уровня окружающих, покупая инструменты – топор, пилу, молоток, гвозди… он облегчает свой труд и повышает его производительность… и многое, многое другое… Теперь, имея все это, он может делать гораздо больше, чем без этого, а всего этого его лишают как раз те мега-проекты, ради которых у него отбираются все ресурсы. Кроме того, такой подход не дает возможности трудолюбивым, инициативным и расчетливым крестьянам преуспеть благодаря этим качествам и, во-первых, расшириться, выкупая землю, хозяйства у бездельников, безинициативных и нерасчетливых крестьян и, во-вторых, показать пример рачительного ведения хозяйства, пример внедрения инноваций остальным. Это происходит в феодальных обществах, это происходит и в социализмах, за исключением части совершенно необходимых проектов, типа каналов, электростанций и т.д. но которые, несмотря на свою полезность, делаются, тем не менее, совершенно нерациональным образом… Кроме того, такое волюнтаристское перераспределение ресурсов нарушает рыночный механизм спроса и предложения. Падает или вовсе исчезает спрос на лопаты, книги, молотки, в следствие чего не развивается их производство, появляется спрос на одни профессии и спадает спрос на другие и т.д. Это еще один дестабилизирующий, вносящий дисбаланс в экономику фактор. Общество не развивается так, как могло бы. А могло бы развиваться в соответствии с либеральными принципами, когда каждый человек в нем был бы максимально свободен, свободен распоряжаться собственными ресурсами и такую свободу ему гарантировало бы общество или общественное устройство – политические и экономические институты, такие как, всеобщее избирательное право, парламент, полиция, независимый суд… назначением всех этих и многих других институтов в капиталистическом обществе, как раз и является обеспечение свободы граждан по своему усмотрению распоряжаться собственными ресурсами – временем, силами, знаниями, умениями, вещами… с небольшим, но весьма важным, уточнением, не мешая при этом такой же свободе других членов общества. К сожалению, приходится это часто повторять, а именно, что институты нужны нам для обеспечения нашей свободы в обществе; именно это их основное назначение, и уж затем, так сказать, помогать… Хотя слова, как обычно, не совсем точно передают идею свободы, в либеральном понимании. Ведь помощью, например, можно считать и помощь в защите от чужих посягательств на твои ресурсы – те же время, силы, умения… Эти институты, конечно же, содержатся за счет самих граждан, что, разумеется, естественно и вполне справедливо с точки зрения здравого смысла, ведь каждый человек должен платить за то, что получает от других. Но самое важное во всем этом, это то, что такая организация общества – когда граждане оплачивают только институты, защищающие их собственность и они имеют право распоряжаться ею по своему усмотрению – практически исключает его превращение в диктатуру или авторитарное общество. В таком обществе невозможна мобилизация больших ресурсов для реализации таких проектов, как строительство пирамид, стен, мощных армий… Повторю, это последнее возможно только, когда в обществе существует возможность сосредоточения больших средств в руках небольшой группы людей. И особенно опасно, когда действия этих людей не ограничены правилами поведения в рынке, вернее главным правилом – правилом свободного обмена. Большие средства могут накапливаться и в рынке, например, у компаний, частных лиц… но единственный путь для дальнейшей экспансии у них – свободный обмен! Они вынуждены угождать покупателю, вынуждены создавать качественный, дешевый и нужный ему продукт. Это условие является решающим. Политические группы, политическая бюрократия, пусть даже выбранная демократическим путем, получая в распоряжение большие ресурсы, не ограничена такими жесткими правилами и поэтому вполне может действовать из нерыночных соображений – патриотических, национальных, расистских, империалистических, тем более, если такие настроения сильны, в целом, в обществе… А это всегда чревато… Но даже и действуя из самых что ни на есть «благородных» побуждений – желания оздоровить население, сплотить (либералам непонятно, что это такое), повысить его культурный уровень и т.д. – ресурсы в руках бюрократии всегда большая проблема для общества. Кроме обычных коррумпированности и некомпетентности, у бюрократии есть еще одна черта, которая самым пагубным образом отражается на расходовании средств в обществе. Эта черта – руководствоваться не своим вкусом, а тем, что нужно обществу. То есть, если даже бюрократ обладает, к примеру, хорошим литературным вкусом, то распределяя бюджетные деньги на издательство, он начинает думать: «А что нужно обществу, народу?» То есть, даже не людям, а обществу. А что нужно обществу? Чтобы в нем был порядок, чтобы граждане соблюдали законы, были патриотами, честно жили и трудились, обладали высокими моральными качествами… Нужна ли народу элитарная, путанная, часто аморальная литература? Конечно нет! Народ вряд ли прочтет ее или если прочтет, вряд ли поймет, или поймет не так как надо… Народу нужны образцы правильного поведения, правильного мышления и без заморочек… Пусть не высокого качества, на мой вкус, но надежные и к которым не придерешься с идеологической точки зрения. Словом, пусть кому-то не понравится художественная часть, но к идейной никто не сможет придраться... Из таких или примерно таких соображений чиновника затем выдаются разрешения и выделяются средства… Ни Платон, ни Декарт, ни Достоевский… не получили бы финансирование в Советском Союзе… Разве это то, что нужно народу, родине, стране?
И здесь действуют те же механизмы, которые управляют нами в обществе, когда мы в обществе. Всеми, без исключения. Вспомните, сколько раз вы пытались в жизни совершить поступок, сделать что-то по совести или по-мужски, или просто как правильно, как лучше для всех…, а попав в реальную ситуацию вдруг чувствовали, что это невозможно, что нужно совсем другое. И вы делаете как надо, только это совсем не то как надо, которое вы представляли заранее. Это комильфо, как любил говорить Толстой. Откуда оно у вас это знание того, что и как надо в данной ситуации делать? Ведь на рациональном уровне вы думаете, считаете совсем иначе.
Позднее вы, разумеется, найдете оправдание своему поступку. И это редко бывает трусость, малодушие… Скорее всего вы скажете себе: «Так нужно было, так лучше, если не для меня, то для всех остальных, для дела, семьи, родины…»
Словом, чиновник, это вы, когда у вас не получается придерживаться ваших же собственных принципов, это вы – привыкший думать одно, а делать другое, а потом и вовсе не думать или даже думать комильфо (как надо). А как надо думать, это диктует уже механизм, невидимые силы натяжения, которые управляют в обществе всем, в том числе и людьми. И не надо думать, что кто-то реально управляет этим. Какая-то личность или группа людей. Все развивается, как говорится по законам жанра. И начинается все с простых поступков, с того какие вы ставите себе цели, как, какими средствами, методами вы их пытаетесь решить, решать… Это те центры кристаллизации, вокруг которых выстраиваются снежинки. Потом вы уже не властны над тем, что получится потом, почти не властны или очень ограниченно властны. А ведь может получиться – жизнь по понятиям, ГУЛАГ, гильотина или газовая камера… И начиналось все это с того, что мы за неимением или незнанием другого слова или других слов определили как стилистику. Чего-то неуловимого, не совсем понятного или даже совсем непонятного… С того, что делаете вы и как вы это делаете. И что неясно даже вам самим. Неясно, делаете ли это вы сами или это делается само собой, вы просто угадываете то, чего от вас ожидают другие, подчиняетесь тому, чего от вас требуют обстоятельства... просто винтики, шестеренки в большом и безжалостном механизме…
Так работает любая бюрократическая организация, да и вообще любая… Она, бюрократическая организация, выталкивает наверх, тех, кто лучше угадывает то, чего от него требуют конкретные обстоятельства, кому не мешают принципы, кто умеет договориться с собственной совестью и отсеивает тех, кто не умеет этого делать… А чего требуют от работника обстоятельства? Если речь идет о либеральном обществе, то тут все ясно. От любой организации требуется угодить потребителю, то есть, сделать что-то, нужное ему дешевле и качественнее, чем другие. Это является определяющим, структурирующим требованием для самой организации. Она, эта организация, строится таким образом, чтобы максимально удовлетворить этому требованию. И оно, это требование, как дамоклов меч, висит над ней постоянно, всегда. В рынке запросы, потребности, вкус потребителя являются для производителя (товара, услуги) законом! Можно попытаться повлиять на них с помощью убеждений, рекламы… но в конце концов…, в самом конце цепочки всегда стоит конкретный заказчик.
А как обстоит дело в социалистическом обществе, в котором бюрократ распоряжается большими, можно даже сказать неограниченными ресурсами и в котором критериями успеха являются пирамиды, великие стены, танки, космические ракеты…? Додумайте сами. И это то, что имеет место в фашизме. Не надо забывать, что немецкий фашизм, например, так и назывался – национал-социализмом, а сама партия – национал-социалистической немецкой рабочей партией!
Словом, опять-таки, либерализм и социализм – антиподы. Либерализм теоретически (и практически, по крайней мере, на основании того, что нам известно об истории человечества до сегодняшнего дня) исключает милитаризацию общества, тоталитаризм, диктатуру, дискриминацию… И все это вполне возможно – также теоретически и практически – в любой форме социализма. А причина этому кроется в способах распределения и перераспределения ресурсов в этих обществах.
И в СССР, и в Гитлеровской Германии (если брать самые яркие исторические примеры социализмов), ресурсами распоряжалось государство. В первом случае практически всеми, во втором решающей частью. Только в таком государстве голод может быть, главным образом, в сельской местности, а не в городе (голодомор). Только в таком государстве на подготовку к войне могут быть затрачены такие огромные ресурсы. Только такие государства при практически нищем населении могут реализовывать такие проекты, как создание ядерного оружия, полеты в космос и т.д.
В периоды кризисов и войн государства вынуждены мобилизовывать ресурсы для достижения определенных целей. Либералы считают, что кризисы являются, как правило, результатом экономической политики самого государства, но это другая тема. Когда же либеральное государство подвергается вооруженному нападению со стороны другого государства, то временный отказ от либеральных принципов – вынужденная мера. К сожалению, этого часто невозможно избежать. В такие периоды мобилизации, государства действуют очень похожим образом, вне зависимости от того, являются они либеральными или социалистическими. Это дало повод американскому философу и публицисту Ионе Гольдбергу (Jonah Goldberg) написать книгу «Либеральный фашизм, тоталитарный соблазн, от Муссолини до Хилари Клинтон» (Liberal Fascism/The Totalitarian Temptation from Mussolini to Hillary Clinton). Здесь надо уточнить, что слово либерал в американском употреблении означает нечто почти противоположное понятию классического либерала. О такой подмене понятий с досадой писал еще Мизес. Вот что он пишет в предисловии 1985 года к своей книге «Либерализм в классической традиции» (Ludwig von Mises: Liberalism in the Classical Tradition): «Название либерализм от латинского “liber”, означающего свободный обозначало в начале философию свободы. Оно еще сохраняло этот смысл в Европе, когда писалась эта книга (1927) год, так что читатели, открывающие ее, ожидали анализа философии свободы классического либерализма. К сожалению, в последние десятилетия «либерализм» стал обозначать нечто, совершенно иное. Это название и особенно в Соединенных Штатах, присвоили философские социалисты и используют его в связи с государственными интервенциями и программами «государства благосостояния»…
Именно этот «либерализм» Гольдберг в своей книге сравнивает с фашизмом. Этот либерализм он считает продолжением или развитием прогрессивизма, движения подобно фашизму не имеющего четкой идеологии (что как мы говорили отличает от них марксизм и классический либерализм), характерной чертой которого, как можно догадаться по названию, являлось стремление к ускоренному прогрессу, причем государственными методами управления.
Вот что он пишет, например, в предисловии книги: «Если фашизм когда-нибудь придет в Америку (США), он придет «с улыбкой на лице» - милый такой фашизм. На самом деле, во многом он не только уже здесь, но он здесь уже почти век. Ибо то, что мы называем либерализмом, это перекроенное здание американского прогрессивизма является фактически потомком и воплощением (manifestation) фашизма. Это не значит, что это то же самое, что нацизм. Это и брат-близнец итальянского фашизма. Но прогрессивизм был братским движением фашизма, а сегодняшний либерализм сын прогрессивизма. Можно даже сказать, что сегодняшний либерализм – это благонамеренный племянник европейского фашизма. Он не носит отвратительнейшие черты этого последнего, но очевидно их фамильное родство, которое мало кто осмелится увидеть.» Напомню еще раз, что речь идет об американском либерализма, имеющем мало общего с классическим, которое имеем ввиду мы, когда не оговариваем особо.
Гольдберг считает, что все это началось в конце девятнадцатого в начале двадцатого веков. Все эти настроение прогрессивистское движение и к моменту правления Вудро Вильсона (президент США в 1913-1921). Это период захватывает Первую мировую войну, а, по мнению Гольдберга, война – это «родная стихия» фашизма. Он питается ею и стимулирует ее! Книга отличная, около 500 страниц текста и в ней можно узнать очень многое из истории фашизма вообще, «американского фашизма», просто истории и просто о фашизме. Автор выделяет три периода из истории США, как имеющие большое сходство с европейским фашизмом. Это правление демократов Вудро Вильсона, Франклина Рузвельта (президент 1933-1945) и Джона Кеннеди (президент 1961-1963) плюс его приемника Линдона Джонсона, который, по словам Гольдберга, воспользовался сложившимися обстоятельствами и сделал из Кеннеди «мученика» - патриота и борца за свободу. Эти периоды совпали с войнами, горячими при Вильсоне и Рузвельте и холодной при Кеннеди. Характерным для правления этих президентов, также, как и для фашизма, было милитаризация экономики, агрессивная патриотическая риторика, пренебрежение демократическими процедурами, типа парламентских согласований, крупные государственные проекты и прочее. Эпиграфом ко всем этим периодам могла быть, наверное, знаменитая фраза Кеннеди: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для своей страны.» Такая мысль никогда бы не пришла в голову либералу. Либерал считает, что каждый честно и увлеченно работающий для себя, своих близких человек делает совершенно достаточно для страны. Что касается страны, то если под выражением, «что твоя страна делает для тебя» понимать «что твое правительство, власть делает для тебя», то здесь все и так понятно; понятно, что это не либеральная и даже антилиберальная фраза. Правительство для либерала – это работник, которого граждане, члены общества нанимают для выполнения определенных функций и отношение к нему должно быть, как к работнику, которого надо постоянно контролировать, чтобы тот добросовестно выполнял свои обязанности и не вообразил о себе бог знает, что…
Еще одно обстоятельство, которое часто отмечают в связи с фашизмом, его историей, это то, что он был реакцией на коммунизм и, в частности, большевизм. В каком смысле? Вот как об одном из аспектов пишут либералы:
«Хотя либерализм нигде не был принят полностью, он был настолько успешен в девятнадцатом веке, что некоторые его важнейшие принципы были признаны безоговорочно. До 1914 года даже самые отъявленные и непримиримые враги либерализма были вынуждены придерживаться многих либеральных принципов. Даже в России, в которую проникли лишь немногие слабые лучи либерализма, сторонники царского деспотизма преследуя своих оппонентов были вынуждены считаться с либеральными мнениями Европы и во время Мировой войны партии войны в воюющих странах, несмотря на весь свой запал соблюдали определенную умеренность в своей борьбе с внутренней оппозицией.
Только после того, как победили марксистские социал-демократы и взяли власть в свои руки, уверенные, что время либерализма и капитализма ушло безвозвратно, исчезли последние остатки уважения к либеральным принципам. Партии Третьего интернационала считали законным любое средство, могущее помочь им для достижения их целей. Все, кто не разделял безоговорочно их учения, как единственно правильного и не стоял рядом с ними при любых обстоятельствах, заслуживали, по их мнению, смерти, и они без колебаний уничтожали их вместе с семьями, включая детей всегда и повсюду, где это было возможно…»
Суть этой позиции в том, что до марксистов, большевиков человечество не знало, что с людьми можно так обращаться. Что можно массово расстреливать без суда и следствия, можно посылать в концентрационные лагеря, пытать, отбирать собственность, высылать из страны и т.д. И этому хаосу и беззаконию надо было что-то противопоставить. Это неспособны были сделать демократические правительства. У них не было не средств (механизмов власти), ни соответствующего настроя, духа. Фашизм для многих и явился такой силой, силой, остановившей натиск на Европу и распространение в Европе марксизма. Так считали и многие классические либералы. Даже у Мизеса есть одна фраза в таком духе, которой, кстати, его до сих пор попрекают его оппоненты. Вот как он пишет: «Нельзя отрицать, что фашизм и подобные движения, имевшие целью учреждение диктатур, имели самые благородные намерения и их вмешательство к настоящему времени спасло европейскую цивилизацию. Эта заслуга фашизма навсегда останется в истории.» И далее он продолжает: «Но хотя его политика и принесла временное спасение, но характер ее не таков, что принесет успех и в будущем. Фашизм был экстренным средством. Рассматривать его как нечто большее было бы фатальной ошибкой.» Это было написано в 1927 году, когда фашисты были во власти только в Италии…
Много интересных вопросов можно затронуть в связи со сходством фашизма, национал-социализма и советского социализма. Например, отношение к искусству, науке, культуре вообще. Сходство это просто поражает. Можно приводить целые фрагменты выступлений различных ораторов в Германии и СССР и если не называть имен, то часто трудно бывает различить, где какая страна. Вот, например, выдержка из речи высокопоставленного чиновника: «Кубизм, дадаизм, футуризм, импрессионизм и т. п. не имеют ничего общего с нашим народом. Потому что все эти термины ни стары, ни современны, но они являются лишь искусственным производным людей, которым природа отказала в таланте истинно художественной одаренности и вместо неё одарила их даром болтовни и обмана… Говорят, что эти художники не так видят, как другие. Я здесь посмотрел некоторые из присланных картин, и должен признать – некоторые из них действительно написаны людьми, видящими «наизнанку». У них нынешние представители нашего народа представлены как дегенерирующие кретины, луга для них синие, небо – зеленое, облака – серно-желтые и т. д.; так они чувствуют или, как они выражаются, это переживают. Я не желаю вмешиваться в спор, действительно ли указанные лица так чувствуют и видят или нет, но я хочу во имя нашего народа запретить то, чтобы вызывающие жалость несчастные, которые страдают острым расстройством зрения, плоды своего болезненного видения пробовали навязать окружающему миру или даже пытались возвести это в ранг «искусства». Нет, у нас имеется лишь две возможности: или так называемые «художники» видят окружающее действительно так странно и верят в то, что они изображают мир правильно – тогда требуется только определить, являются ли их дефекты зрения повреждениями механического характера или они наследственны. В первом случае мы им глубоко сочувствуем, во втором – это важно для министерства внутренних дел – заняться этим вопросом и избежать по крайней мере дальнейшее наследование таких ужасных дефектов зрения. Однако возможно также, что эти лица сами не верят в действительности в эти свои «чувствования» и «видения», но стараются, исходя из других побуждений – чтобы оскорбить наш народ этим безобразием, насмешкой. Тогда такие поступки относятся к области уголовного наказания… Отныне мы будем вести беспощадную очистительную войну против последних у нас элементов культурного разложения.» Попробуйте угадать, в какой стране это сказано.
Вспомните печально знаменитые выставки в той и другой стране. «Дегенеративная выставка» в Германии в 1937 году, выставка на Манеже в 1962 году и «Бульдозерная выставка» в 1974 году…
Но пора заканчивать. Тему эту так просто не исчерпать… Да и затянулась…