- Рассказ кажется нарочитым. И почему именно Греция?
Мягкое тепло обволакивало. Дорожки шуршали листвой. Деревья, укутанные в жёлтое осеннее пламя, светились уютом и негой – бродить по парку хотелось бесконечно. Женщина в лёгком демисезонном пальто и пожилой худощавый мужчина наслаждались прогулкой. В Рождествено* они заехали случайно, толком ничего не зная ни об усадьбе, ни об ушедшем под землю храме, и были потрясены роскошью дворянского дома и прощальной прелестью красавца и щёголя октября. Тропинка, шедшая от барских подворий, углублялась в лес и выводила к «Живоносному источнику», расположенному на крохотной речушке Грязне. По легенде, стоявшая в 16-м веке на месте родника церковь Николая Чудотворца, спасая и храня святыни от оккупантов-шведов, погрузилась под толщи глин, и вскоре на этом месте забили ключи с целебной живой водой.
- Видишь ли, - развернувшись, мужчина подставлял лицо мягкому солнцу, не гревшему, а гладившему кожу нежными мохнатыми лучиками-щупальцами. - Неважно куда. Вздумалось хоть на время увести героя из хандры – брр… - нашего не всегда такого, вот как сейчас, оптимистичного и красочного «увядания природы», - он с удовольствием сощурился на игравшие в празднично-мёртвой листве золотистые полутени-полусполохи. - Захотелось снова погрузить его в лето. Сюжет и так мрачноватым выходит, так уж пусть не на фоне тяжёлого, угрюмого мегаполиса, а легкомысленного и пёстрого южного городка – не так страшно!
Умаявшись по пути, с блаженством окунали руки в холодные, прозрачные ручейки, текшие прямо из глинистого среза, смачивали лица, предплечья и ступни. Многие посетители решались омыться целиком. Не обращая внимание на межсезонную студёность, раздевались до гола и заходили в обустроенную в речке голубоватую купель-часовенку.
Возвращались в сумерках: нагулялись до одури, надышались прозрачным, к вечеру вдруг отсыревшим и ставшим промозглым воздухом, с пугающе-узнаваемыми дуновениями близкого ноября.
В машине - как ни хорошо, ни радостно было, но время уезжать наступало – он добавил:
- По поводу нарочитости… Я заметил, что, описывая правду, всегда скатываешься в некую искусственность. Вот, когда чистой воды выдумка – всё гладко и естественно получается. Парадокс!
Двигатель заурчал, и авто тронулось. На заднем сидении, распластавшись на шершавой ткани обивки, лежали небрежно брошенные, растрёпанные, читаные и правленые листки - чужая судьба. Пером и талантом автора превращённая в короткий рассказ.
***
«Город сопротивлялся, не желая отпускать беглеца; остервенелой непогодой, шквалистым ветром, бурлящими, грохочущими потоками нескончаемого свинцового ливня, яростными плетями жёстких дождевых струй хлестал по стеклам автомобиля; чёрными водяными щупальцами тянулся вслед за ускользавшим от него человеком, пытался удержать, спасти, уберечь».
Перевернув страницу, мужчина равнодушно отложил прихваченную в дорогу книгу: ему стало скучно. В голову закралась ленивая мысль:
- Наверное, так пишут только безнадёжные графоманы.
Мельком взглянув на обложку – на ней красовался аляповатый женский портрет, - тотчас поправил себя:
– Графоманши. С претензией на поэтический дар.
На этот раз в Лаппеенранту он попал не по своей воле: излишне мнительные и осторожные друзья настояли на отъезде; противиться коллективному давлению он не мог: «Отдохнёшь недельку на море и вернёшься. Путешествие только на пользу пойдёт!»
В ненастье и одиночестве приятно грустилось: перед ним лежала маленькая, уютная, зелёная страна, для многих питерцев - ворота в Европу. А где-то там, за горами за долами, в туманно-сиреневых далях, в полутора сотнях километров к югу от страны Суоми громоздился холодный каменный исполин – его Родина. «Видимо, я превращаюсь в законченного романтика, - с улыбкой подумал мужчина, - или начитался дурной литературы». Ему стало стыдно за неуместную слабость.
Бросив машину на платной стоянке, устроенной впритык к аэропорту, он отправился в город: до вылета было не менее трёх часов. Такси довезло буквально за две минуты. Погулял по крепости – отстроенной и укреплённой ещё графом Суворовым, - поднялся на земляной вал, прошёлся по набережной. Путеводитель указывал: «местные жители называют свой маленький приграничный городок финской Ниццей». Рудольфу – на выборе имени сказались прибалтийские корни родителей – нарядная Портовая площадь с фонтаном посередине бухты напоминала скорее столицу Швейцарии: озеро Сайма в несколько раз больше Женевского, фонтан – меньше, - вот и вся разница!
К полудню погода изменилась к лучшему. Заметив неспешно тянувшихся в аэропорт финнов, тоже решил прогуляться пешком. Удобная дорожка за полчаса вывела к крохотному, почти игрушечному терминалу. Всё в этом городе было под рукой!
Чтобы скоротать время – уже в зоне вылета - снова взялся за чтение:
«Между ним и Петербургом пролегала граница – зримая, физически ощутимая преграда, - но желанного облегчения он не испытывал: из-за далёкого горизонта недобрыми тенями поднимались прочно обосновавшиеся в тревожном сознании демоны страха; паникой и ужасом гнали его прочь из страны размытые и неясные фобии. Наскоро собравшись, торопливым беженцем пытался укрыться он от нежданного бедствия, жестоко сломавшего привычный ему, устоявшийся мир и вполне благополучную жизнь».
Вновь с пренебрежением отбросив роман, усмехнулся: «Приятели-шутники разыграли – ходульный триллер подсунули. Наверное, веселятся сейчас».
Припомнились подробности нелепого и злополучного знакомства: он бы и мимо прошёл, но белокурая и тоненькая девушка – с беспокойным и резким смехом – носила небезразличное ему, редкое латышское имя Ио. «Такие совпадения не случайны», - решил Рудольф: ему была памятна удивительно чистая и трогательная советская короткометражка «Рудольфио». Девочка-школьница – внешне точная копия нынешней его знакомицы - влюбилась во взрослого человека. Избранника звали Рудольф, а её – Ио, и девочка придумала общее для них обоих имя – Рудольфио.
Наконец объявили посадку. Авиакомпания Ryanair - ирландский лоукостер - работала слаженно, быстро и чётко: ни минуты задержки, ни единого лишнего действия, - и всего через двадцать минут после приземления Боинг был готов к взлёту. В самолёте скучать не пришлось: жизнерадостная маленькая соседка пихалась локтями, осыпая его сдобными крошками, полненькая мамаша извинялась и продолжала пичкать дочурку бесконечными печенюшками. Ему было весело и приятно: девочка дрыгала коротенькими ножками в белых колготках и просила читать книжку. Запомнился смешной - с очевидно-двойным смыслом - стишок:
В праздник – белоличка,
В будний день – чумичка.
Отгадай скорее,
Ведьма или фея?
В осенних Афинах – гостеприимных и по-летнему раздетых - стояла тридцатиградусная жара. Намёрзшийся в стылой Финляндии и уставший от четырёхчасового перелёта Рудольф, вышагивая в сторону метро, радовался и духоте, и зною, с удовольствием снова окунаясь в тепло. От аэропорта - с почти непроизносимым эллинским названием Элефтериос Венизелос - до Пирей* шла прямая ветка метрополитена, и часа через два на борту огромного сине-белого парома, курсировавшего от порта до острова Эгина, Рудольф – разомлевший на припёке, - с наслаждением любовался видами зеленоватого Эгейского моря, помимо воли вновь погружаясь в воспоминания.
Они быстро сдружились. Ио – искренняя, мило-настырная – по-лисьи тонко учуяла душу Рудольфа; ловко вживаясь в образ наивной и бесхитростной школьницы из далёких, забытых времён, артистично копировала слова и жесты своего двойника. Как во сне, уступал он кошачьей бархатной цепкости, поддавался ласковой, незаметной настойчивости - и был счастлив. В сущности, Рудольф мало что знал о своей Ио: та никогда не звала его в гости – оправдывалась тем, что живёт со старенькой, на дух не переносящей чужих людей бабушкой, - не оставалась у него – опять же строгая бабушка! – и не давала адреса. Водились за ней мелкие странности: излишне нервозная, она то грустила, то радовалась, то замыкалась в себе. В такие минуты достучаться до неё было немыслимо. Отчаявшись отыскать причины быстрой изменчивости настроения и к месту припомнив пословицу: «нет таких трав, чтоб узнать бабий нрав», - он со временем просто махнул рукой. Будучи неисправимым жаворонком, Ио всякий раз засветло ускользала от него, упорно – порой со слезами - отказываясь от поздних, тем более ночных мероприятий. Он не настаивал. Несколько раз Рудольф находил на одежде Ио серую псиную шерсть.
- Неужели, лукавит? - Он ни в чём не был уверен. - Бабушка – любительница домашних животных? Ио неловко впускать меня в переполненную кошками – или собаками – грязную конуру?
По утрам – не всегда, но часто - от длинных, пушистых волос девушки несло неуловимо-звериным недомашним душком - это подтверждало его догадки; она принимала душ - и запах немедленно растворялся в ароматах юности, здоровья и цветочного мыла-шампуня. Это было простительное лукавство.
Потом случилось страшное: как-то раз – совсем неожиданно для себя - он подслушал её разговор. Голос Ио был неузнаваем, звучал резко и грубо:
- Хорош петушок перьями, а мясцом ещё лучше, - говорила она. Слова явно относились к нему. Собеседником Ио – леденящее душу осознание пришло внезапно – была она сама.
Рудольф не привык жаловаться, но начал задумываться. Перечитал подаренную другом давнишнюю полушутливую-полусерьёзную рассказку:
По лесу, по лесочку
Ехал барин во возочке.
Снег под санками скрипит,
Пану жинка говорит:
«Вот зарежу тебя, зарублю,
Душу твою загублю,
А потом мясцо с полюбовником съем.
Чтоб не мучал меня, не терзал,
Чтоб любви моей не искал.
Не любила тебя – не ждала,
А замуж за тебя пошла,
Чтобы счастье твоё забрать,
Чтобы радость твою своровать,
Чтоб и тело, и душу твои терзать
И чтоб радость в этом искать».
Через несколько дней, окончательно утвердившись в худшем и вняв советам неравнодушных и неплохо осведомлённых друзей, Рудольф закрыл квартиру и спешно уехал. Торопился он не без причин: в любой момент его тело могло стать дармовой и сытной поживой для голодных псов.
***
Номер Рудольф забронировал ещё в Петербурге на booking.com и теперь направлялся в гостиницу.
Эгина - первая столица новой Греции, - наполненная пьянящими запахами средиземноморского портового города: свежего улова, солнца, контрабанды и приключений, – медленно остывала от дневной жары. Рыбачьи баркасы и яхты стояли вперемешку. Черноволосые щетинистые эллины пили вино и чистили рыбу - внутренности летели прямо за борт на корм всеядным малькам; на берегу торговали фиолетовым инжиром и красно-зелёными плодами кактуса*.
До «Сада камней» – уединённого, расположенного среди прибрежных скал апарт-отеля - Рудольфа подбросил разговорчивый и услужливый грек-таксист. Дорога шла вплотную к воде, лишь иногда углубляясь в бесконечные, к осени подвядшие и пожухлые фисташковые сады. В уютном маленьком номере с кухонькой и широченной двухъярусной кроватью, убаюканный тихим безветрием и гулом тёплого даже на слух прибоя, он сразу же погрузился в сон.
Утро встречало жарой.
- Калимэра, - поздоровался хозяин и предупредил, - Ни в коем случае не прыгайте в воду с камней. Это верная смерть.
Общались они по-английски. Рудольф выучил только два греческих слова: «калимэра» – доброе утро, и «эвхаристо» – спасибо.
К гостинице, выстроенной на обрывистом берегу, приткнулась крохотная, ограждённая низким заборчиком смотровая площадка; на ней стояли несколько топчанов. Вниз, к стиснутому утёсами пляжу вела вырубленная в скалах тропинка; от крутизны захватывало дух, истомно ломило ноги и щемило под ложечкой. После купанья он пошёл побродить - спустился в селенье. Солнце палило. Закрытые на сиесту магазинчики попрятались за плотными шторами; немногочисленные посетители кафе, сидя под тентами, спасались холодным домашним вином и лакомились жареными сардинами. Это был южный, медлительный, леностный рай. Даже коты, выпрашивавшие со стола рыбу, были разморены и несуетливо-неспешны.
День прошёл незаметно. Сумерками и стрекотом певчих цикад приблизилась душная, пряная ночь. Стоя у кромки отвесных скал, Рудольф наслаждался закатом. Казалось, сам лучезарный Феб, окунувшись в горячие воды, расплёскивал вечный небесный огонь, зажигая зарю. Наконец, она вспыхнула: прозрачный горизонт запламенел оранжево-красными отсветами. В длинной, нависшей над морем гряде облаков разгорался пожар - отражался в пучине бордовыми, яркими сполохами. По краям, нагнетая тревогу, оседал серый пепел остывавшего жара - сгущаясь, плотной, непроницаемой пеленой укутывал извергавшее солнечную лаву жерло. Чёрное покрывало беспроглядной мглы ложилось на берег. Заворожённый увиденным, Рудольф не услышал шагов...
***
Бывшая студентка театрального училища наслаждалась игрой. Воспитанница детского дома – с малых лет ожесточённая и озлобленная на мир – была прирождённой актрисой. Жизнь без обмана и лжи – лицедеи на сцене заведомо притворщики! - немедленно становилась пустой и безвкусной. С тех пор, как она помнила себя, с первых нелёгких ребячьих годов, страх навечно быть запертой в серую, тусклую клеть отвратительной будничной жизни – Metro, boulot, dodo* - выливался в публичный протест. Розыгрыши – циничные, а порой и жестокие, – удачно разнообразили унылое прозябание презираемых ею никчемных двуногих существ. Так, по крайней мере, считала начитанная и преуспевшая в языках девочка. Юная Ио, страдая от нервных расстройств, зубрила французский, прячась в учёбе от страха лишиться свободы: у подозрительного персонала бытовала привычка отправлять неугодных детей в психбольницу. Привязанность и дружбу – скоротечные и непрочные – она, наглядевшись на злые сиротские судьбы и штудируя книги, отвергала. Даже любимая ею баркарола* Теофиля Готье, нежная и плавная, словно скользящая по водной глади невесомая гондола, была откровенна в признаньях:
- Menez-moi, - dit la Belle,
A la rive fidele,
Ou l’on aime toujours.
- Cette rive, ma chere,
On ne la connait guere
Au pays des amours.*
Постепенно и незаметно для других талантливая и самобытная девочка перерождалась в скрытную и расчётливую преступницу. Кличка «Чёрный Паяц» - абсурдное для непосвящённых прозвище - намертво прикрепилась к светловолосой комедиантке, ныне работающей на Ржевке* в одном из городских собачьих приютов – в народе шептались, что живодёрен. В качестве приманки для человеческой «биомассы» Ио использовала обострённое и выпестованное болезнью дарование - умение в любой обстановке становиться кем угодно, искусно перевоплощаясь и вживаясь в, казалось бы, совершенно немыслимые образы. Она знала, что нездорова, но считала терзавшую её душевную хворь скорее печатью избранности, чем опасным недугом, прекрасно умея скрывать странности и нелепости поведения под живыми карнавальными масками. Обычно, исчерпав до дна роль, пресытившись сладостью прежней потехи – смешная забава звалась «Кошки-мышки», - Ио хитростью заманивала несведущих жертв в приют к некормленым псам, равнодушно отдавая влюблённых в неё людей на съедение обезумевшим от голода крупным зверюгам-дворнягам – те и кости перемалывали! Никто из друзей, опрометчиво ставших ей близкими, не избег страшной участи. Мученическая смерть настигала любого: предшествующая роль не отпускала Ио; не освободившись от неё, она не могла начать новую. Отыскать что-либо и доказать было непросто: полиция и думать не хотела связываться с этакой страстью!
Знакомый Рудольфу психиатр-криминалист рассказывал:
- Люди с нездоровой психикой себя больными не считают. Могут - и право на это имеют, - минуя опекунов и медиков, обращаться в суды. Те их дееспособность частенько восстанавливают – правозащитники постарались! Без лечения – а отказаться от него больные также вольны! – состояние их ухудшается. Зачастую они ожесточаются, ищут врагов, хватаются за ножи. Иногда заранее и тщательно всё продумывают, а иногда и спонтанно. Примеров таких достаточно. Жертвами и родные, и соседи, и посторонние люди могут стать. Случаются и совсем уж жуткие истории!*
***
Чёрное покрывало беспроглядной мглы ложилось на берег. Заворожённый увиденным, Рудольф не услышал шагов: вкрадчивая, невесомая поступь затихла в полуметре от него. Через минуту он ощутил мягкий, но сильный толчок в спину. Обернувшись - в последний момент перед страшным падением, - с ужасом и отчаянием разглядел черты той, что совсем недавно «и лицом была бела, и с очей весела». Внизу, у подножия скал раздался всплеск: с тёмно-багряными красками ушедшего дня смешалась ставшая вдруг кровавой пена прибойной волны. На вершине, подставляя лицо нежному, шелковистому ветерку, улыбалась счастливая Ио – новая увлекательная игра ждала освобождённую девушку.
Заря над Эгиной погасла.
* Музей-усадьба в селе Рождествено Гатчинского района Ленинградской области.
* Город в Греции; входит в состав Больших Афин; главный внешнеторговый порт страны.
* Метро, работа, сон – вот и вся жизнь. (фран.)
* Песня венецианских гондольеров.
* - Отведи меня, - говорит чаровница, - на берег верности, где любовь вечна. - Этого берега, милая, не знают в стране любви. (фран.)
* Бывшая Ржевская слобода, названная по имени владельца земли капитана В. Ф. Ржевского; в 1871 году здесь была устроена первая в России колония для несовершеннолетних преступников; ныне муниципальный округ Красногвардейского района Санкт-Петербурга.
* По результатам судебно-психиатрических экспертиз почти у 70% осуждённых обнаруживали нервно-психические расстройства; среди убийц более 71% имеют различные психические заболевания.
* Съедобные мясистые сладкие ягоды; кактус опунция – священное растение ацтеков; на острове Мальта из плодов опунции производят ликёр – национальный алкогольный напиток.