Ремонт квартиры всегда несет в себе какую-нибудь неожиданность. Я не о кривых стенах, или вздувшихся обоях. Я о вещах, которые тихо живут рядом с нами, но о них никто не помнит. А они ждут своего часа, чтобы удивить хозяев в один прекрасный момент. Вот и я, когда мы недавно делали ремонт, перебирая всякое старье на выброс, натолкнулся на пожелтевшую от времени школьную тетрадь. Скрюченную и неприглядную. На ней выцветшими чернилами было написано "Карантин".
И тут я вспомнил, что почти сорок один год назад написал этот рассказ. Меня, молодого лейтенанта, на пару недель откомандировали в карантин пасти новобранцев. Впечатленный увиденным, я написал рассказ, рукопись которого отправил в популярный тогда журнал "Юность". Через три месяца пришел ответ, что много интересного мною подмечено в солдатской жизни, но надо совершенствовать свой литературный стиль. Далекий неизвестный мне сотрудник журнала настоятельно советовал побольше читать Лескова, Достоевского и Шолохова, от чего мое писательское мастерство должно подняться на приемлемый для журнала уровень.
Открыл я эту старую тетрадку, и вдруг так меня овеяло свежестью улетучившейся молодости, что даже дух захватило. В голове хмельным вихрем пронеслись воспоминания о прошедшем времени, которое смогла сохранить эта ветхая пожелтевшая рукопись.
Я с тревогой наблюдал в грязное окно, куда нас везут. Сначала деревья вдоль железной дороги встречались, а потом поезд вполз в степь, выжженную и сухую, от вида которой в горле начинало першить.
В вагоне духотища. Все ребята до трусов разделись. Окна открывать нельзя - пыль летит, закроешь - в печке, наверное, и то прохладней. В общем, так ехали уже вторые сутки. На остановках вылезешь из вагона, в тенечке сигаретку выкуришь и снова в пекло. Некоторые, в первый день дороги водку пытались пить. Считалось, как похмелье после проводов. Я тоже было начал. Кошмар! От ста граммов на стенку полезть можно. Злее ерша, чем белая с жарой пополам, никто еще не придумал. Утром второго дня появились верблюды. Они бежали параллельно медленно ползущему поезду, заглядывая в окна и выклянчивая разные вкусняшки. Пассажиры бросали им куски хлеба и радовались, как дети, когда верблюду удавалось на лету схватить добычу своими огромными сопливыми губами. К полудню верблюды исчезли, а поезд наглухо встал на каком-то полустанке по непонятной причине. Воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только жужжанием огромных черных мух, сменивших верблюдов и носящихся по вагону в поисках пропитания. В наш плацкартный отсек заглянула проводница и выдала совсем уж издевательское: "Кипяточек готов. Горячего чайку не хотите?".
А мы жаждали холодного пивка. Кружки потные, и пена белая шапкой стоит. Дунул, хлопья в стороны, и пьешь, пьешь, пьешь большими глотками, не отрываясь. Мечтать только и оставалось. На всем пути на станциях даже бутылку лимонада не сыщешь. На одной замухрышистой станции, кажись, Топольки называлась, в буфете пивка спросил. И что вы думаете? Буфетчица куда-то за ширму полезла, оттуда кричит: "Для такого красавчика ничего не жалко!". И бац! Прямо передо мной пяток бутылок на прилавок ставит. Глазам не верю. Жигулевское, любимое! Пить некогда, до отхода поезда пара минут оставалось. В вагоне парни от жажды умирают. Может, кто и выживет, если жигулевским успею по губам мазнуть. На меня, как на кудесника посмотрели, когда я бутылки с грохотом на столик поставил. Под дружное "ура" открыли первую бутылку, и такая зловонная оттуда жижа полезла, чуть не задохнулись. Начали бутылки в окно выбрасывать. Но рыжий парень с верхней полки, успел одну бутылку почти на лету поймать и влить отраву в себя. Может, у него что-то с нюхом было не в порядке. Второпях ничего не почувствовал. Свесился такой довольный с полки и большой палец вверх держит. "Нормалек!" - говорит. Радовался, что от жажды не умер. Правда, не долго. Скрутило его вскоре, целые сутки в туалете просидел, зеленый стал, как та жижа, которую выпил. Его мы так и прозвали Крокодилом. Не беда, что рыжий. Все равно Крокодил.
;
В дороге что главное - разговор. Без него и дня не выдержишь. А в нашем положении тем более. Языки чесали всю дорогу. О девчонках, с которыми целовались, о рыбалке и футболе. Кто-то даже умничать о боге принялся, но тема не пошла. Больше всего о будущей службе размышляли. Куда попадем?
Худой парень в очках у нас был в компании. Он расфантазировался:
- В шофера бы попасть. Работа кайфовая. На машинку сел и крути баранку. Начальства рядом нема. Вроде вольного казака. Можно даже к девчонкам на танцы махнуть.
Послушал я его и возразил:
- Водилам тоже не сладко. Зимой на морозе под машиной ковыряться. Удовольствия мало. Летом жара. Посмотри в окно, куда едем. Смекаешь? Поди, и до экватора недалеко. А какое удовольствие по экватору в промасленной робе таскаться. По-моему, лучше всего писарем где-нибудь устроиться. Сидишь за столиком, бумажки перебираешь. Интеллигентная работенка. О такой на гражданке всякий уважающий себя человек мечтает.
Со мной все согласились. Даже худой в очках. Правда один карапет, полтора метра с кепкой, сказал, что только в десантники хочет попасть. Для того и в армию пошел, чтобы мышцы накачать. Мы, конечно, удивились, как это так пошел. "Забрали", - поправили мы его. Но карапет нам объяснил. Рост у него по утрам 150 сантиметров, а к полудню 147. С таким ростом в армию не берут. Так вот, медицинскую комиссию в военкомате он в очереди первым проходил, пока с утра еще высоким был. Благодаря этому его и мобилизовали, чему он очень рад. Мы сначала над ним посмеялись, а потом совестно стало. Смеяться - то не над чем. Раз нужно человеку - значит надо. Не часто людей таких встретишь.
Разное говорили об армии. Был у нас один из деревни парнишка. Ему в военкомате написали "Годен для службы в спецсооружениях".
- Я так думаю, - рассуждал он, - столовая - это тоже спецсооружение, а? Вот куда надо попасть! Всегда с харчами будешь.
- Спецсооружения - это под землей, в бункерах, - объяснил ему худой в очках.
- Может и так, - отвечал ему любитель теплых местечек, - но лучше в столовке, чем под землей, как в гробу.
- А вдруг попадешь в подземную столовку? - внезапно встрял карапет с неожиданным вопросом.
- Ты чо! - глаза у деревенского полезли на лоб. - Такие разве бывают?
- А то! - карапет почесался, довольный своим неубиенным аргументом. - Сейчас бы искупаться, мужики! - размечтался он. А потом постучал снизу кулаком в верхнюю полку. - Эй, Крокодил, подмыться не хочешь?
Крокодил не ответил. После той истории с пивом он замкнулся в себе, ничего не ел и не слезал вниз. Еще до того, как отравился пивом, он поведал нам свою мечту попасть в сержантскую школу.
- Командовать буду, - тогда сказал он. - Отец наказал без старшинских погон не возвращаться.
Удивительное дело эти рыжие! Всегда мечтают быть в начальниках. И, что удивительно, у них так и получается в большинстве случаев. Видно не зря колдуны и ведьмы из средневековья имели рыжий цвет волос и обладали сверхъестественными способностями. Главное, чтобы понос не подвел.
;
Конечно, не все время мы так болтали. Иногда тоска находила. Все дальше и дальше от дома. Пока проводы, шум да гам, интересно даже было. Вокруг тебя семья вертится, девчонки знакомые жалостливыми глазами смотрят, словно мужа на войну провожают. Мать ревет, приятели по плечам похлопывают, обнимают. Отец часы на память подарил. Ну, чем не проводы героя. Не верилось даже, что на да года с близкими расстаюсь. Хоть и не плакса я, а в горле защекотало. Смотрю, другие ребята тоже приуныли. Глаза далекие, грустные.
В последний день пути мы больше всего о девчонках говорили. Соскучились уже по ним. Кто их знает. Будут ли писать и ждать. При прощании на вокзале слезами исходили, в любви клялись. Как там сложится, про то никто не знает.
- Моя дождется, - сказал я, как отрезал. - Даже не сомневаюсь.
- Ну, это как сказать, - ехидно возразил худой в очках. - Хотя, если будешь верить, может так и получится.
- Не прав ты, - возразил я худой ехидне. - Дождется она меня совсем по другой причине.
- Это по какой же? - удивился он.
- А вот по такой: любим мы друг друга.
Худому в очках и крыть было нечем.
В этот момент вагон затрясся и начал останавливаться. Мы прильнули к окну. Наше путешествие заканчивалось. На платформе стояли сержанты и офицеры.
- Вот они, ваши невесты на два года, - ядовито изрек Крокодил и постучал пальцем по стеклу.
От обилия невест нового типа наши сердца забились в тревожном ожидании неизвестного будущего.
;
Карантин! Кто там не бывал, многое потерял. Скажем, если вы на гражданке косолапили, или ноги при ходьбе в разные стороны ставили, или горбились, или еще каким дефектом страдали, и врачи беспомощно разводили руками, то в карантине вам суставчики быстро вправят за пару недель.
По утрам зарядочка, минут на тридцать. Бегом три круга вокруг плаца, ручками помашите, поотжимаетесь, и болячек, как не бывало. Но только по началу трудно. Потом втягиваешься помаленьку. Особенно полезен карантин тем, кто на гражданке плохой аппетит имел. Есть такие. Сидят над тарелкой, вилочкой ковыряют сочную горячую котлету и морщатся. То солено, то кисло, то сладко - одним словом, дурью маются. А в карантине пижоны эти так в солдатской столовке тарелки языками вычистят, что и мыть не надо. Те, кто бессонницей страдал, тоже себя через день-два не узнают. Капуши, лентяи, сачки враз от своих барских замашек отучиваются. Да что там. Всего и не перечислишь. Испытать надо, тогда и поймешь.
Любой карантин начинается в раздевальне бани, в которой нас встретили насмешливо улыбающиеся хозяева. Старослужащие, то есть. Содрали мы с себя пропахшую потом одежонку и побросали в огромную бочку. Можно было даже домой отправить тряпье, но видно обычай такой неписанный: с гражданкой одним махом кончать. Стоим в трусах, топчемся, не знаем, что дальше делать. Упитанные старослужащие, оголенные по пояс, поигрывают накаченными бицепсами и ходят вдоль строя, разглядывая нас. И, деликатно так, похохатывают над нашими дистрофичными телами, отливающими синевой.
- Ну, что, братцы, - говорит один из старослужащих, судя по всему, старший, - послужим родине?
- Послужим, - вяло отвечаем нестройным хором.
- Тогда скидайте трусы и мыться, - говорит.
Мы замялись. Как-то не привыкли такое под команду делать.
- Чего стесняетесь, бойцы? - смеется. - Делай, как я!
Старший вмиг разделся и с криком "За Родину!" в помывочную прыжками, как кенгуру.
Мы тоже трусы поскидали и, прикрыв ладошками причинные места, вслед за старшим. В самой бане натоплено жарко, пар стоит, почти ничего не видно. Тени какие-то в пару двигаются, шайками гремят, кряхтят, некоторые пукают. Я пока шайку свободную искал, слышу старший кричит: "Закончить помывку! Выходи строиться!". Впопыхах схватил чью-то шайку, вылил остатки грязной мыльной воды на себя и выскочил в раздевальню. Там уже мои товарищи в строю стоят, как мокрые нахохлившиеся воробьи.
- Чего опаздываешь, боец!- грозно рыкнул старший. - Отряд уже к бою готов, а ты еще ванну принимаешь.
- Так ведь не успел помыться, - отвечаю.
- "Неуспел" - слова даже такого не должно в армии быть! Как пионер, всегда готов и всем пример. Понял, непонятливый ты наш? - голос старшего немного помягчал, как мне показалось.
- Понял, - говорю, а сам сдираю ногтями катушки грязи с плечей.
- Ты это чего, - подозрительно спрашивает старший, - не заразой, какой, болеешь? Лишай, что ли? Вон кожа как слезает!
Я не знал, что и ответить, растерялся. Со мной еще никто так не разговаривал.
- Ладно, иди, ополоснись, - разрешил старший. - Мы пока без тебя одежку примерять будем. Только быстро.
Я бегом в помывочную, схватил чью-то мочалку и принялся себя натирать.
- Полож на место, - слышу около моего уха. - Это моя мочалка.
Присмотрелся, из клубов пара на меня смотрит здоровенная харя такая, другого слово даже подыскать трудно. Харя мочалку из моих рук спокойно так забрала и говорит: "Потри спинку". И задом ко мне развернулась.
- Только осторожно, не поцарапай, - предупредила харя. - Мне скоро на дембеля. Должен быть в идеальном физическом состоянии. К невесте поеду. Сам-то откуда будешь? - спрашивает харя.
- Из Куйбышева, - отвечаю.
- Земляк, что ли? - харя заулыбалась, и мгновенно превратилась в обычного здоровенного парня с добродушной улыбкой. - Как звать?
- Валера, - отвечаю.
- А меня Владимиром. Как там город родной поживает? - спрашивает мой земляк.
- Да, нормально, - говорю. - Этой весной клева совсем не было.
- А на кольцо пробовали? - спрашивает земляк.
- Пробовали, только лещ не идет. Мелкая густера. И то не очень.
- А где ловил?
- У Прорана.
- Хорошее место, - говорит мой земляк. - Мы там с пацанами однажды набухались прилично.
- Прямо на Проране? - пытаюсь поддержать диалог.
- Нет, напротив, на другой стороне Волги. На Дне.
- И мы там тоже как-то оторвались.
- Пиво там замечательное, - мечтательно произнес мой земляк. - В трехлитровые банки сейчас также наливают?
- И в целлофановые пакеты тоже, - уточняю.
Здесь слышу меня старший зовет:
- Ты там где, лишаистый?
- Это он тебя так? - спрашивает мой земляк.
- Вроде того, - отвечаю.
Земляк мой посерьезнел и говорит:
- Пойдем ка, установку дам.
Вышли мы из помывочной. Земляк мой к старшему подходит и веско так:
- Это мой земляк Валера из Куйбышева! Все понятно?
- Нет вопросов, - старший даже сник слегка.
Тут один из новобранцев, пользуясь случаем, решил тоже землячеством воспользоваться:
- Я тоже из Куйбышева!
Земляк мой строго посмотрел на него и спрашивает:
- На какой улице живешь?
- Да я, собственно, не совсем из Куйбышева, - растерялся выскочка. - Из области я.
- Другой совсем коленкор, - говорит мой земляк. - Да, и мочалкой одной на двоих мы с тобой в бане не делились. Так что еще рано в земляки набиваться. А ты, Валера, - это он уже ко мне, - если кто обижать будет, обращайся, не стесняйся, - Владимир крепко пожал мне руку и, развернув широченные плечи, гордо удалился, обернутый мокрой простыней.
Старший наш ему в спину злобно глазами стрельнул и даже прошипел что-то. И тут же выдал совсем уж кошмарное:
- А теперь всем стричься.
Строй наш охнул от ужаса. Было такое ощущение, что скальп будут снимать. Что было дальше, даже описывать не буду. Некоторые вещи надо пережить и забыть навсегда. Вместе с волосами.
;
Выдали мне нехитрое солдатское обмундирование: китель, брюки, пилотку, ремень, трусы, сапоги и портянки. Долго я с портянками возился, надоело, засунул в карман брюк, а сапоги на босы ноги надел. Думал, как- нибудь обойдусь. Шиш там! Пока до казармы шагал, все ноги натер.
Построили нас первый раз в казарме. Старший ходит вдоль строя и посмеивается. Посмотрел я на товарищей своих - умора, да и только. Пилотки на лысых головах на уши налезли, гимнастерки, как мешки висят, штаны над сапогами пузырями топорщатся. Настроение у всех подавленное.
- Вид, конечно, у вас не ахти, - говорит старший. - Но через это все проходили, и не померли. Ушьете одежку, обменяетесь, если размер не тот, через пару недель на солдат станете похожи. Фотки девчонкам пошлете.
От слов этих на сердце полегчало, но домой в тот же вечер написал письмо с укором: "Дорогие мама и папа! Всему вы меня научили: и русскому языку, и математике, и в какой руке вилку держать, и многим другим второстепенным вещам. А вот простые портянки навернуть, научить не удосужились. И потому спать я ложусь с потертостями на ногах. Не знаю, смогу ли спокойно заснуть в свою первую казарменную ночь. Целую, ваш сын Валера".
В эту ночь я спал, как убитый.
;
Под утро мне Сонька приснилась. Целовались мы с ней. Потом мешать кто-то стал. Меня от Соньки за руку тащит. Я закричал:
- Брось, а то в морду дам!
- Я тебе дам! - загремело в ответ угрожающе.
Открываю глаза - сержант стоит и прямо в ухо мне кричит:
- Подъем! Выходи строиться на зарядку!
Я еще быстро поднялся. Наверное, по причине своей дисциплинированности. А были такие, кто от сержантов под одеялами прятались. Или вскочит, зевнет, потянется и назад в постель спать. Однако сержанты всех быстренько подняли. И пообещали, что сегодня еще, потренируемся вставать. Я спросил с удивлением:
- Как это потренируемся вставать, если день уже начался. У нас что, тихий час предусмотрен?
- Предусмотрен, предусмотрен, - ответили мне сержанты. - Чтобы расслабиться перед сном.
"Что-то затевается недоброе", - мелькнула мысль. Но концентрироваться на ней не стал. До вечера еще дожить надо было.
Занятия в карантине начинались с восьми пятнадцати. Пришли молодые офицеры и до обеда занимались каждый со своим взводом. В тот день мы познакомились с командиром нашей роты, щупленьким на вид лейтенантиком. Не знал я тогда, что он из нас семь потов выжмет. А потом еще парочку.
Первое занятие было по военно-медицинской подготовке. Со мной рядом Галимов сидел. Ехидный такой парень из Казани. Поворачивается ко мне и говорит шепотом:
- Слабоват командир. Проверить бы надо.
Тут как раз лейтенант спрашивает:
- Кто зубы не чистит, встаньте?
Встали человек шесть, в том числе и Галимов.
- Почему не чистите? - спрашивает командир.
- У нас щеток нет, - отвечают. - В дороге потеряли.
- Щетки купите в солдатском магазине, - говорит лейтенант. - А кто вообще зубы никогда не чистит?
Все сели, лишь Галимов остался стоять.
- Я, - говорит, - никогда зубы не чищу.
- Почему? - спрашивает лейтенант.
- Да у меня, товарищ лейтенант, зубы шатаются, - отвечает Галимов.
Ну, мы всей ротой и грохнули со смеху. Ребята чуть с табуреток не попадали. Лейтенант выждал, пока все угомонятся, разрешил Галимову сесть и снова вопрос задает:
- Кто не наедается в столовой?
Гриша Лаптев встал, здоровенный такой парень. Он и вправду жаловался, что постоянно голоден.
- Вот, - продолжает лейтенант, - пока у рядового Галимова зубы не укрепятся, можете, боец, его порцию съедать. Помогите, товарищу по оружию. Попрошу сержантов проследить за моим указанием.
Тут мы еще раз грохнули. Поняли, что командир за словом в карман не полезет. С тех пор шутки подобные не отпускали. А Галимов на перемене вокруг Лаптева вертелся, видно уговаривал нарушить командирский приказ. Через час у нас обед должен быть по расписанию.
В тот же день у нас еще физо было. Повис я на перекладине, всего два раза подтянулся, больше не смог. Ладони горят, жилы на руках растянулись и ноют противно. Сержант смотрит на меня, нос задумчиво почесывает.
- Мне бы в писари податься, - говорю сержанту.
- В писари, говоришь?- уточняет сержант. - А, ну как, вытяни руки вперед.
Вытянул я руки вперед, а у меня пальцы дрожат. Как у алкоголика.
- Вот видишь, - говорит сержант, - разве с такими руками к тонкой работе подпускать можно?
- И что же делать? - спрашиваю.
- Рядовой, Гаврилов, - командует сержант, - повторить упражнение.
- Мне бы отдохнуть немного, - говорю.
- У нас на строевой обычно отдыхают, - поясняет сержант. - Рядовой Гаврилов, к снаряду!
Снова повис на перекладине, подтянулся наполовину один раз и кулем свалился вниз.
- Молодец, - похвалил сержант, - а теперь еще попытайся подъем переворотом.
;
Отдохнули мы на строевой. Так сапогами по плацу отмолотили полтора часа, что и ноги дрожать начали.
В тот вечер после отбоя я, как лег на свою кровать, так и провалился куда-то. Вдруг слышу, кричат: "Рота подъем!". Вскочил, как сумасшедший и спрашиваю:
- Утро что-ли?
- Да нет, - говорит сержант, - тихий час наступил.
Раз пять мы так вскакивали, одевались по полной, раздевались и обратно ложились. Сержанты на часах время засекали и ругались. Наконец, свет дневальный потушил. И сразу во всех концах казармы послышался храп. В эту ночь с Сонькой я не целовался. И на самом деле тихий час глубокому сну способствует, как ни странно.
;
Мышцы еще побаливают, но мне почему-то приятно. Я сказал Лаптеву, когда мы с ним лежали на земле, а сверху лил проливной дождь:
- Знаешь, во мне что-то произошло, привык что-ли?
- Во мне тоже что-то произошло. Заперло меня с перловки, - жалуется Лаптев. - Галимов мне только перловку свою отдает. А масло зажал. Третий день по-большому не могу сходить. Кишки болят. Может заворот?
- Может, - успокаиваю. - Но, вот в том, что мы лежим с тобой здесь и ждем, когда лейтенант крикнет: "Рядовой Лаптев! По-пластунски вперед!" все- таки что-то есть.
- Пусть он лучше крикнет: "Рядовой Гаврилов!".
Первым вызвали Лаптева. И он скрылся в густой траве. Я видел, как Лаптев поднялся метрах в тридцати от меня, помахал мне рукой и снова исчез. Следующим пополз я. Добрался до Лаптева, смотрю, тот блаженно улыбается.
- Чего это ты лыбишься? - спрашиваю.
- Покакал, - отвечает.
- А чем подтерся? - интересуюсь.
- Чем, чем! - удивляется Лаптев, - Травой, конечно.
Я принюхался, и на самом деле трава вокруг меня чем-то очень знакомым попахивает. Хотел упрекнуть Лаптева за антисанитарию, но не успел. Командир что-то крикнул, и мы с автоматами наперевес бросились в атаку на условного противника. Вся рота кричала "Ура!", но дождь и ветер заглушали наш коллективный боевой клич, и мне было слышно только: "А! А! А!". И тут я подумал, что писарем быть не хочу. Должен же я рассказать Соньке, как лежал в грязи под дождем, сжимая автомат и думая о ней. Каждый должен рассказать такое своей девушке. А я тем более.
;
Однажды вечером в казарму пришел прапорщик. Нас построили, и прапорщик спросил:
- Кто на поваров учиться хочет? Пять месяцев в поварской школе, потом назад вернетесь. Получите третий разряд.
Желающих набралось немало. Среди них и огромный Лаптев.
В повара отобрали двоих, самых худых и маленьких. Лаптев попытался возмутиться:
- Товарищ, прапорщик, почему их взяли? Они и на поваров то не похожи. Кожа да кости. Таких стыдно к кастрюлям подпускать.
- Зато не опасно, - отшутился прапорщик, выразительно посмотрев на Лаптева. - Если тебя поставить на кухню, вся дивизия от голода загнется.
Перед сном Лаптев пожаловался, что похудел на три килограмма.
- Если так пойдет, - сказал он, - то на дембеля уйду дистрофиком.
Я сказал, что солдат дистрофиков еще не встречал. Ребята здесь служат здоровые. Этим я успокоил Лаптева и размягчил его сердце. Он сунул мне под одеяло пару пряников. Мне очень хотелось спать, и я отказался. Лаптев удивленно хмыкнул и завернулся с головой в одеяло. Я слышал, как он чавкал и сопел, набирая потерянные килограммы. "Хорошо, что Лаптева не взяли в повара, - успел подумать я, засыпая. - Прапорщик то не дурак".
;
Наш лейтенант раза три объяснил одно и тоже. Я старался запомнить. Значит, выхожу на исходный рубеж, мне дают магазин с тремя патронами. Я должен сказать: "Рядовой Гаврилов три боевых патрона получил". Затем руководитель стрельб скажет: "На огневой рубеж бегом марш!". Бегу и ложусь. Раздается команда: "Заряжай!". Пристегиваю магазин к автомату и кричу: "Рядовой Гаврилов к стрельбе готов!". "Одиночными огонь!" - прицеливаюсь и стреляю.
Лейтенант сказал, что если выполним все правильно, то наверняка выбьем не меньше пятнадцати очков. Он ошибся. Я сделал, как все полагалось, но набрал всего шесть. К тому же, так дернуло автоматом, что руку поранило о каменный упор. Потом уже в курилке посмотрел на свои руки. Загорелые, в ссадинах, на ладонях мозоли. Жилы набухли. Знаю, многие скажут, мол, страшные руки то. А мне почему-то понравились. Может, потому что никогда такими раньше не были.
;
"Здравствуй, моя любимая родная Сонечка!
Я по тебе очень соскучился. После твоего третьего письма не получил ни строчки. Каждую ночь вижу тебя во сне. Днем, когда грустно становится, вынимаю твою фотку и любуюсь. Ты писала, что ходила к Соловью на день рождения. И вернулась домой в два часа ночи. Наверняка, кто-то тебя провожал. Помни, Сонька, что лучше меня парня вряд ли можно сыскать. Даже, если постараться. Потому что я тебя люблю люблю, люблю.
В воскресенье буду принимать присягу. Текст вызубрил наизусть. И хоть служить мне осталось совсем немного, каких нибудь семьсот с небольшим дней, присягу я запомню на всю жизнь. Я не волнуюсь, только бы сделать все, как надо. А то со строевой у меня нелады: когда руку, или ногу поднять, или опустить путаю.
Позавчера прошли стрельбы. Я был одним из лучших. Выбил двадцать восемь очков из тридцати.
Передавай привет всем нашим ребятам: Вальке, Сашке, Генке, Лидке и всем, всем. Скажи им, что Валерка Гаврилов справно нелегкую службу несет. Целую тебя, моя самая дорогая на свете девушка. Жду ответа. Твой Валера".
Вячеслав Антонов
Ясный - Самара, 1976 - 2018