За окном, как всегда распласталась коварная злодейка ночь. Я нахожусь на полу своей тесной комнаты и пытаюсь вцепиться всем, чем только можно, в остатки, покидающего меня в который уже раз спокойствия. В других помещениях квартиры, мирно посапывая, спят какие-то люди, правда, давно знакомые мне. На стене висит красный и пушистый ковер с замысловатыми узорами и рисунками, повсюду пыль от лежащих кругом книг и перья от старых, потрепанных подушек, на полу рядом со мной едва различимые песчинки, принесенные с улицы на нечищеных ботинках. На дороге, которая неподалеку, не смолкая воют сирены больших машин, выезжающих из располагающейся по соседству пожарной части. Кто-то горит, а я проклинаю этого прохвоста, потому что громыхающие рядом с окном машины ледяными пиками пронизывают мои виски. Аккуратно поджимаю ноги под себя, в беспамятстве упираюсь головой в гладкий пол прохладного линолеума и лишь на секунду отключаюсь. Стараюсь как-нибудь подвернуть под себя локти, но это невыполнимая миссия. Однако, мне удаётся спрятать колени внутри живота, и я лежу, практически свернувшись в бесцветный клубок. Расслабляю одну руку, чтобы ослабить давление на неё, но не рассчитываю дальнейшее развитие событий, и с болью моментально валюсь на бок. И всё-таки на полу лежать не рационально, но выбора нет.
Кот сидел рядом, внимательно рассматривая и изучая моё лицо, в его зрачках мелькал свет, включённый в соседней комнате. Он обвивает своим хвостом лапы и с грустью сообщает моему ослабевшему телу. – “Они ведь похожи на всё что угодно, но совсем не на лица, не на настоящие лица”.
Когда долго без дела, и без цели плашмя валяешься на полу, при этом согнувшись в три погибели, как плод в утробе матери, дёргаясь при малейшем, незначительном в другой ситуации, шуме, можно того и гляди долежаться до онемения рук и ног, а то и каких-нибудь неожиданных частей тела, и само собой до пронзающего и весьма болезненного головокружения. Громадное количество деталей – шерсть, фигуры, углы, самурайский меч, гантели, изгибы, тени предметов, небольшой шрам на груди от падения с велосипеда когда-то давным-давно в детстве, чьи-то волосы, поры и пыль, вездесущая пыль. И я будто бы весь проваливаюсь в высасывающий из меня жизнь ковёр, возвышающийся на стене и являющийся своего рода компасом. Куда он покажет? Зачем? Мне не понять, да это и не важно. Но он с видным удовольствием и великим наслаждением принимает моё обреченное тело, впиваясь в него сотнями и тысячами неприятными на ощупь шерстяными иголками.
Кот подкрадывается и садится рядом с моей головой. Он наклоняется и едва касается своими множественными усами бледного и измученного, но не теряющего оптимизма, лица. Любит он вглядываться в него, скорее всего в поисках чего-то, сравнивая с другими лицами, попадавшимися ему когда-то во время бесчисленных весенних загулов.
- “У меня тоже есть слабость вглядываться в лица людей, ведь в них, возможно, почерпнуть многое. Я сравниваю их с городами, в которых удалось побывать. Они большие и малые, шумные и тихие, зимние и летние, осенние и весенние, цветущие и оттого душистые и прокуренные и оттого воняющие гнилью. Есть такие города, где время года не имеет значения, его попросту нет, а на улицах лишь едкая грязь и бетонная топь, съедающая всё окружение. А ещё существуют города гладкие, не вызывающие совершенно никаких чувств и эмоций, но это хуже всего. Лиц же несоизмеримо больше, различия в их среде бывают настолько неуловимые, что заметить могут лишь наблюдательные и зоркие живые существа. Я видел такие очертания лиц, глядя на которые хотелось плакать. Они были похожи на давно мёртвые шахтёрские деревушки, с прорезанными через землю глубокими шахтами и туннелями, напоминающими страшные морщины. Здесь покинутые дороги, с потрескавшимся асфальтом, глухие тени окон-глаз, которые часто подбиты. И это забытое богом место пялится прямо на тебя, не отводя взора. Оно смотрит своей вечной, навсегда оставшейся в этих краях, темнотой. В них сохранилась лишь только одно хорошее – редкая и блеклая поросль зеленой травы под домами-призраками. В подобных лицах и в таких городках, вполне вероятно, в былые времена жило, даже очень неплохо, счастье и рождалось что-то новое, доброе, светлое и вечное. И всё-таки оно оказалось не вечным”.
Кот заёрзал мягким и теплым боком, заслонив мне свет, который хоть немного ободрял меня. Мелкая шерсть залезла мне в нос, и я, нарушив гробовую тишину, громко и звучно чихнул. Кот в зверском испуге отскочил в сторону и сказал, – “Тебе тяжело жить, потому что, если в чём-нибудь сомневаешься, то нужно прислушиваться к своему нюху, а у тебя вот аллергия и нос всегда забит”.
- “Я часто хожу по одним и тем же знакомым с раннего детства улицам, подмечая все изменения, происходящим постепенно с течением жизни. Бывает, что я иду, а окна, отражающие солнечные лучи, играют на темной дороге веселыми солнечными зайчиками, появляющимися неожиданно как будто нарочно у меня под ногами. Но эта, созданная солнцем, мультипликация не продолжается, сколько бы то, долго, грязь и мрачные тени домов съедают всё. Голубое и светлое небо над головой тут же затягивается покрывалом тучных и тяжелых облаков. И вот наступает вечер, а за ним ночь. А я бреду по улице, где последние фонари выбиваются из строя, где затворяются все двери, в необъяснимом и необоснованном страхе. Я вижу на небе горящие точки звёзд и самолётов, прокладывающими курс сквозь ночное, но освещенное луной, небо. Захожу домой, а ночь ненавидит меня за то, что я так быстро ушёл, но в тоже время ещё за то, что я позволил себе прийти посмотреть. Город же провожает меня как дорогого друга, и я благодарен ему”.
А я по-прежнему лежу на полу. Судорожно дёргаю легкими и всей дыхательной системой, пытаясь вытолкнуть наружу весь душный воздух, скопившийся там. Я крепким, злым хватом сжимаю зубы и жду, когда шипящая змея в висках прекратит раз и навсегда виться, глупо и грозно посмеиваясь и издеваясь через силу редкими, но дельными мыслями.
Кот ходит рядом по какой-то непостижимой траектории. Я спрашиваю его, - “А что же ты видишь в лицах”?
Выворачиваю локоть под себя и с усилием переворачиваюсь на затекшую спину. После упираюсь до боли затылком в пол, почти пробивая в нём дыру до предыдущего этажа. Я расслабляю ноющее от напряжения тело, выгибаю пальцы наружу и разглядываю линии на ладони. Полоса, которая обозначает жизнь, прерывается, но я не верю в эти суеверия. Тяжело ворочаю налитыми свинцом веками, и стараюсь придумать, куда деть ноги, нужда в коих на время пропала. С резью или рябью в глазах я рассматриваю потолок, напоминающий мне, почему-то, о смирении и любви.
А кот обходит меня сзади и прячется за моим телом от света, прижимаясь к полу и напряженно выглядывая из-за меня. Он полностью игнорирует мой вопрос, настороженно водит ушами, поднимает их и, расслабляя, опускает, вслушиваясь в тарахтение холодильника на кухне и мерное тиканье настенных часов. Внезапно перескакивает через меня, выгибает, как только это возможно, спину и, однократно мяукнув, смотрит в сторону. Не понятно, что он увидел там интересного.
- “Только разноцветное и яркое, милые, знакомые и тёплые тона, знаешь, такие мягкие и притягательные с плавными изгибами без единой тени, без единого намёка на темноту. Улицы наполнены живым теплом, там постоянно летняя пора и яркий свет, там всегда улыбки и радостное настроение, там блеск в глазах и вечно дующий куда-то к приключениям слабый, но приятный ветерок. Здесь за каждым, даже на первый взгляд противным, углом нечто неизведанное и красивое, как первозданная природа. В таких городах курортные лица отдыхающих вычищены и выбелены до сияния. Они ждут с нетерпением гостей и новых свершений, ярких красок и жарких открытий. Люди веселые через силу, превозмогающие внутреннюю пустоту, они глупы до мерзости и скупы до отчаяния, кишащие на улицах и днём, и ночью, сутки напролёт. Эти города и лица, они кажутся только на первый взгляд живыми и счастливыми. На самом же деле в них никто не найдёт в конце концов ничего живого и привлекательного, кроме бесконечного, но бессмысленного веселья по ночам, и тупого дрыгания телом в танце. С приходом снежной зимы, однако, они запираются в себе и ждут старости. Иногда стараются напоминать о своих исключительных качествах, о былой помпезности и вычурности. Они встречают меня, казалось бы, с радостью и добротой, но это всё обманчиво, ведь они никогда не провожают меня. Они с безнадежным терпением ждут кого-то другого и в конечном итоге встречают его, но у них не будет счастья, ибо всё это ложь”.
Закрываю сжатыми в кулаки руками уши от гнетущей тишины и пытаюсь удержать потяжелевшую голову. Стараюсь сесть на пол и через какое-то время с трудом делаю это. Еле сижу и глупо смотрю на треклятый ковёр, снимая мокрыми от напряжения ладонями зуд с раскаленного до бела лица. Хочу встать, но мне это не удаётся, и я грузно падаю обратно на холодный линолеум. В оцепенении, не понятно как, отодвигаюсь ногами от центра комнаты, где был, в дальний и темный угол, рядом с окном и батареей.
На настенный ковёр забрался, цепляясь острыми и длинными когтями, кот. Его светящиеся в азарте глаза рассматривают мои, вытянутые из угла, ноги. Он спускается с ковра и ложится на кровать, то сворачиваясь в клубок, то растягиваясь всем телом. Кот лежит, при этом ворочается и зевает.
- “Хочу спросить тебя, а помнишь ли тех, кто досадно всегда проходит мимо? Тех, кто начищен до сияния и блеска? Тех, кто выбрит до абсолютной гладкости? Тех, кто заточен, как стекло и нержавеющая сталь в одном флаконе? Чёткие, идеальные углы лиц и улиц навсегда. Я вижу яркие отблески лучей от забитых наглухо витрин магазинов и мелких лавочек. В данном городе и лице всё добротно, качественно, эгоистично и беспрекословно выполняемо – на продажу. Но есть обратная сторона медали. Ведь внутри только пустота, без конца и без края. Там никто не живёт, а только работа и злокачественные развлечения. Десять часов в день, с перерывом на обед, перекуры по пять минут, шесть дней в неделю, двадцать четыре и более дня в месяц, редкий отпуск в самое мерзкое время. И пустота, обволакивающая всепоглощающая пустота. А ещё жара и холод, в зависимости от времени года, постоянно гоняемые безвкусным, слегка противным, воздухом из кондиционеров, поддерживающих установленную температуру. Но также не интересно жить, когда можешь устанавливать температуру, это не естественно. И всё кругом выдержано в нейтральных тонах”.
Кот в последний раз переворачивается, лениво поднимает свою тушу и, дёргая ушами в разные стороны, направляется прямиком на кухню, по всей видимости, проголодавшись или же изнывая от жажды.
- “В какой-то момент вычурность прячется, убираясь подальше в самые глухие уголки вселенной. На следующем этапе строители закатывают всё в бетон, а покрытия стен пожирают, облизнувшись, окружающее безобразие до последней жалкой крошки. И только нейтральные тона остаются, вместе с дельными мыслями. Целеустремленный блеск стеклопакетов на окнах и балконах, нейтральный воздух и лёгкий запах, и вкус мяты. В каком направлении все идут? Почему?”
Дрожь пробирает меня до костей, как дрожь земли, вызывает вулканическую активность. Я силой втягиваю, одновременно через рот и нос, воздух и, закашлявшись немного, морщусь, надышавшись пылью ковра и грязных штор. Открываю шкаф, смотрюсь в зеркало и вижу там едва различимые улицы, дома, остановки, затоптанные клумбы, уличные библиотеки, кинотеатры, парки и скверы. Смотрю и не могу оторваться. Затем я моргаю, и в зеркале становится пусто.
- “Эй, пошли смотреть на пустырь, я знаю один. На нём есть телевизор. Он, конечно, не показывает, но в нём отражается небо”. – Приглашает меня добродушный кот.
- “Нет, там холодно и мерзко”.
Кот щурится и, встав на задние лапы, пытается сбить со стола пакет с кормом. Значит, он шёл за едой.
- “И всё же пойдём, ведь там скоро начнётся лето! Лучше пойдем, а то ты всё, как обычно, пропустишь”.