«С возрастом ощущение того, что живёшь в сумасшедшем доме, усиливается»
Кто-то
ЦВЕТОК
Владислав Анатольевич имел очень скверную привычку звонить в неурочное время. Я, конечно, понимал, что привычка эта была порождением его весьма порывистой натуры, но, согласитесь, выслушивать в половине первого ночи чьи-то рассуждения о жизни, поломанной из-за того, что, в отличие от женских, мужские оргазмы не персонифицированы и не требуют каких-либо душевных привязанностей к партнеру по сексу - это уже чересчур.
Я, как человек, стремившийся с некоторых пор быть терпимым к людям, по большей части выдерживал эти его внезапные вторжения в своё личное пространство. Но не в этот раз.
Дело в том, что я, после многих безуспешных попыток начать писать новый рассказ, только-только «поймал» наконец нужный настрой и темп, и вся концепция у меня гармонично так состыковалась в голове, как вдруг:
- Привет! Что, спишь что ли?
По едва заметному придыханию было понятно, что товарищ мой пребывал в состоянии алкогольного опьянения тяжести выше средней. Идиотский его вопрос извлек меня из процесса облечения в слова стоящего перед внутренним взором образа: Иван сидел за столом, накрытым пестрой скатертью, смотрел на фотографию матери и пытался анализировать недавнюю свою встречу со Славой - девушкой с фиолетовыми волосами и кольцом в носу.
***
Иван не считал себя меланхоликом и тем более неврастеником. Иногда, впрочем, считал.
Как-то так случилось, что он с самого детства различал людей по исходящему от них свету. Одни светили ярко, но свет их был холоден. Другие - тускло, и тепла давали немногим больше.
В этом смысле мать была для него солнцем, и когда оно погасло, он переместился в мир, окрашенный в градации серого. Без особого трагизма, как ему самому казалось, хотя бывали моменты, когда наваливалась на него такая жуткая тоска, что хотелось впадать в разрушительные в прямом и переносном смысле крайности.
В такие дни он избегал свиданий с Алевтиной Владимировной, особенно после того случая, когда чуть не расхохотался, услышав ее оргазмический стон.
Алевтина Владимировна была отлично сохранившейся чистоплотной сучкой сорока с лишним лет, разведенной, дети которой уже давно улетели из семейного гнезда и делали в столицах свои карьеры. Сладострастна она была до неприличия и весьма в этом вопросе решительна: положив на него глаз на одной корпоративной вечеринке, она тут же потащила его в туалет, где все и свершилось самым диким образом, под ритмичное бряцание крышки на бачке унитаза.
Их роман разнообразием сюжетов не блистал и, скорее, напоминал тренировочный процесс, где он, Иван, получил роль спарринг-партнера.
Как бы там ни было, интрижка вышла довольно жизнеспособная, длилась уже без малого год и позволила ему хоть как-то «осязать» реальность.
На его «радаре» Алевтина Владимировна определялась как световое пятно в облаке густого тумана: оно манило, но приблизиться к источнику этого света было невозможно - он, как горизонт, все время отодвигался все дальше и дальше, сколько бы ты к нему ни шел.
Да, жизнь шла калейдоскопом довольно однообразных дней и ночей, до тех пор пока однажды он не познакомился со Славой.
Случилось это в парке, где он по пути с работы домой присел на скамейку покурить и составить план на поход по магазинам: нужно было купить корм коту и попугаю, и себе что-нибудь на ужин. Она присела рядом, и Иван почувствовал, что в окружающем его мире что-то изменилось.
Он как-то сразу непроизвольно напрягся - нарушение жизненного статус кво, пусть и невесть какого, почему-то пугало.
Нервно затянувшись, он принялся лихорадочно искать причины, по которым ему нужно было тотчас встать и идти своей дорогой. Причин нашлась масса, но он медлил. Где-то на самых окраинах сознания крутилась мысль о том, что именно сейчас мечется жребий, решающий его судьбу.
- Простите, вы не подскажете, как пройти к Староколпакскому переулку? - девушка с фиолетовыми волосами и кольцом в носу заглянула ему в глаза и улыбнулась, а Иван тотчас увидел себя стоящим перед закрытой дверью, из-за которой сквозь щели у притолоки и косяков пробивался мягкий золотистый свет.
Вечер прошел чудесно. Они долго гуляли и болтали обо всякой ерунде. Между делом даже зашли в зоомагазин, за пропитанием для домашних питомцев Ивана.
Потом он проводил Славу до автобусной остановки, и они мило расстались, обменявшись номерами телефонов.
С тех пор прошла неделя. И всю неделю Иван не знал покоя.
Выяснилось, что по-настоящему впускать кого-то в свою жизнь он просто не готов. Почему-то казалось, что тем самым он смещает внутри себя очень важные акценты и окончательно задвигает мать в прошлое. И Ивану, натурально, казалось, что временами он ловит осуждающие взгляды ее любимых животных, да и цветок ее почему-то выглядеть стал не так как обычно - насторожился как-будто, если так можно выразиться.
Все стало еще хуже, когда вчера Слава позвонила сама, а он, сам не зная почему, отказался от встречи, сославшись на занятость.
А сегодня утром, проснувшись, Иван обнаружил, что цветок матери, еще вечером никоим образом не дававший никаких оснований для тревоги, - засох.
И вот теперь он сидел на кухне, уже выпивший сто грамм водки, за накрытым пестрой скатертью столом, смотрел по очереди на фотографию матери, на разрывающийся от входящих звонков соскучившейся по ласкам Алевтины Владимировны мобильник, и думал о том, не связано ли каким-то образом постигшее его несчастье с девушкой с фиолетовыми волосами и кольцом в носу.
***
- А не сходили бы вы, Владислав Анатольевич, куда подальше!
- Что, так сразу?
- Ага!
- Ладно…
ПОПУГАЙ
Сергей Валерьевич всегда довольно образно описывал способность человека абстрактно мыслить. И раз за разом использовал один и тот же пример, повторяя анекдот про солдата Сидорова, который на вопрос товарища прапорщика, о чем думает рядовой Сидоров, глядя на кирпич, отвечал: «О п*зде».
Обычно Сергей Валерьевич эту отличительную особенность человека использовал в качестве аргумента в спорах о невозможности создания искусственного интеллекта, настаивая на том, что абстрактные образы - это основа нашего целеуказания и мотивации, а интеллект, в сущности, - это совокупность условных рефлексов, прокладывающая человеку его жизненный путь от цели к цели, в прямом и переносном смысле.
В этот же раз рядовой Сидоров возник в разговоре о Боге, а сам разговор возник после четвертой перемены пол-литровых кружек с «Oktoberfestbier» во время наших последних с Сергеем Валерьевичем посиделок в подвальчике на улице Блюхера.
Я, как абстрактно мыслящее существо, находился одновременно в двух местах: сидел за столом из нарочито грубо оструганных досок в пивном ресторане и каким-то неопределенным образом в квартире Ивана, который, выражаясь молодежным языком, «заморачивался» по поводу необъяснимости с точки зрения рациональной логики некоторых событий, неизбежно упираясь в формулу «промысел божий», которая его, человека не религиозного, естественно, не устраивала.
Видимо, в какой-то момент я перепутал эти две свои параллельные реальности и сказал вслух что-то про этот самый промысел, зачав тему божественного и спровоцировав Сергея Валерьевича на прочтение мне соответствующей лекции.
Он, как всегда, разложил все по полочкам, хотя я и не собирался ему возражать. Я тоже считал, что Бог - это вырабатываемая головным мозгом абстракция для борьбы со страхом, порождаемым разного рода неопределенностями, из коих смерть, конечно, стояла на первом месте. Правда, в подобного рода размышлениях я всегда примечал, что отсутствие ответа на самый главный вопрос - а зачем вообще вот это все (сущее) - Бога, как универсальное объяснение, очень даже легитимизирует.
- К тому же все, так или иначе, остаются детьми в душе, - Сергей Валерьевич макнул луковое колечко в соус и поднес его ко рту, - и все хотят, чтобы кто-то о них заботился, чтобы было кому поплакаться, от кого утешение получить, с кем радостью поделиться, кого любить в конце-концов… Бог как инструмент психомассажа весьма полезен, как ты понимаешь. Без него приходится признавать собственную ответственность за свою жизнь, а это трудно. Да-с!
Я кивнул, демонстрируя понимание, отхлебнул пива и стал наблюдать за тем, как сосредоточенно Сергей Валерьевич пережевывает закуску.
Потом я подумал, что пора заканчивать мероприятие, поскольку Иван ждал, чтобы я позаботился о нем.
- Какой еще Иван? - Сергей Валерьевич удивленно приподнял бровь, и я понял, что опять, сам того не заметив, озвучил свои мысли.
- Есть у меня один знакомый, с проблемами… Я, конечно, не бог, но обещал парню помочь с ними разобраться, - в два глотка осушив кружку, я жестом просигнализировал официантке, что мы готовы к расчету.
***
Обычно свой выбор Иван делал быстро. Но попадать в ситуации, в которых внешние, не зависящие от него обстоятельства, ставили его перед необходимостью этого выбора - не любил.
Вот и теперь он чувствовал, что пришло время определяться - с каждым днем нарастало внутри напряжение от очевидной коллизии морального толка: можно ли спать с одним человеком, думая при этом о другом?
Иван уже несколько раз встречался со Славой на разных нейтральных территориях: они посетили кафе-мороженное, посмотрели кинофильм в кинотеатре и покатались на аттракционах в парке развлечений на набережной. Было весело, было легко и приятно, и логика развития событий подразумевала дальнейшее сближение и переход к более тактильным коммуникациям. Но он медлил.
С Алевтиной Владимировной тоже все было непросто. Учуяв своим женским чутьем появление конкурента, никогда и никоим образом не проявлявшая внятных эмоций уровня отличного от физиологического, она вдруг стала всячески демонстрировать, что имеет на него некие «особые права». И это было бы еще пол-беды, терпеть можно. А вот то, что она стала густо приправлять их интим милыми извращениями, полагая, что таким образом сможет прочнее привязать его к себе - вот это терпеть было гораздо труднее, и не потому, что сами извращения чем-то его не устраивали, а потому, что в указанном контексте выглядело все это и смешно и глупо.
Давило на Ивана и еще одно обстоятельство - почти каждую ночь ему стала сниться мать. Подолгу. И всегда одинаково.
Она сидела, скрестив руки на коленях, и молча с печалью во взоре смотрела на него.
И он никак не мог понять, что это значит.
Нет, почему она смотрела на него с печалью - было ясно: никогда бы мать не одобрила его отношений с Алевтиной Владимировной, не ясно было, почему она стала сниться ему именно сейчас, когда в его жизни появилась Слава.
Засохший цветок тоже часто вспоминался, и неприятно удивленный своей, мягко говоря, недогадливостью, Иван злился и дошел до того, что временами начинал раздражаться даже на имена, причем имена «Слава» и «Алевтина», когда он начинал произносить их по буквам, казались ему одинаково дурацкими свидетельствами его обреченности на жизненную неудачу.
И надо же такому случиться, что именно в такой день он снова случайно, а может быть и нет - кто знает, встретил Славу в том же парке, где они познакомились.
Свидание вышло просто ужасным, по его, конечно, вине. Она обожглась об его холодность и довольно быстро засобиралась уходить. Прощаясь, взглянула на него вопросительно, но он угрюмо молчал.
Потом всю дорогу до дома он чувствовал себя как человек, балансирующий на краю крыши. Страха не было, наоборот, хотелось, раскинув руки в попытке обнять напоследок весь белый свет, с идиотским смехом сигануть в бездну.
Переступив порог квартиры, Иван сразу понял, что неприятности его еще не закончились. Чертов Максимилиан славно (о, эта чудная игра слов!) побесился в его отсутствие: по всему залу валялись мелкие предметы, которые эта наглая усатая морда опрокинула или сбросила со своих мест, а косо висевшая гардина подтверждала, что мамин любимчик в своем безудержном веселье пытался даже преодолевать земную гравитацию.
Виновника этого бытового хаоса Иван не нашел - чувствуя расплату, тот предусмотрительно где-то спрятался. Однако, ликвидируя последствия буйства черного демона, он обнаружил у ножки дивана несколько голубых перьев.
В ужасе оглянувшись на клетку, где жил попугай Кеша, Иван увидел, что она пуста.
Видимо, он плохо закрыл дверцу, когда утром, перед уходом на работу, подливал разговорчивой птичке воду в поилку и вычищал помет. Птичка вылетела, а котик ее съел.
Иван присел на краешек дивана и схватился за голову. Бесценные его связи с матерью рвались каждый раз, когда он начинал отдаляться от девушки с фиолетовыми волосами.
«Божий промысел» из всего этого на первый взгляд получался такой же дурацкий, как и имена «Слава» и «Алевтина», но события складывались в цепочку, и Иван не был склонен считать происходящее случайностью.
Он должен был во что бы то ни стало найти объяснение, и как можно скорее.
КОТ
В конце-концов Иван решил, что это шантаж. «Кто-то» бескомпромиссно-тупо намекал ему: будь вместе со Славой, и все будет хорошо.
Такая трактовка произошедшего была абсолютно иррациональна, но эмоции захлестывали, а значит обязательно нужен был хотя бы абстрактный образ ответственного за бардак, чтобы, говоря языком Сергея Валерьевича, провести сеанс оздоровительного психологического самомассажа.
Однако дальше осознания этой необходимости дело не пошло, потому что «дух матери», как заинтересованную сторону, исключать было нельзя, а Иван даже помыслить об этом не мог.
Таким образом психомассаж не состоялся, и настроение пришлось подправлять старым-добрым этиловым спиртом.
Как следствие, уже через час Иван в очередной раз убедился в том, что трезвый человек и пьяный человек - это два разных человека.
Позвонила Алевтина Владимировна и в свойственной ей безапелляционной манере заявила, что сей же час желает видеть его у себя, с тем чтобы без лишних слов «отодрать» его, Ивана, - «плохого мальчика», который не понимает, что женщину, жаждущую ласки, нельзя заставлять слишком долго терпеть.
С такими оригинальными предложениями Иван еще не сталкивался, а потому, припомнив золотое правило Владислава Анатольевича, гласившее, что «пить нужно столько, чтобы это не мешало работе и еб*ле», он налил себе еще сто грамм водки и вызвал такси.
Порог квартиры он переступал спокойно - у него были все основания полагать, что до сих пор прятавшемуся где-то Максимилиану ничто не угрожает.
***
События той ночи Иван помнил смутно. Да и вспоминать их, если честно, не очень-то и хотелось.
Они сами напомнили о себе.
Через пару дней он получил от Алевтины Владимировны MMS-ку порнографического содержания, где их дуэт демонстрировал чудеса разврата, с присказкой: «С этого момента мы не знакомы. Больше не приходи и не звони».
Это был эффектный жест.
Иван испытал сложное чувство: он был удивлен, он испытывал необъяснимое сожаление, ему было стыдно от того, что это не он решился на разрыв отношений, проявив элементарное малодушие, а женщина, которая по сути просто попользовалась им и выставила за дверь, что в свою очередь весьма уязвляло теперь его мужское самолюбие.
Разобраться в нюансах своих эмоций Иван не успел - буквально следом от Алевтины Владимировны пришло текстовое сообщение куда более драматичное.
«Дюймовочке твоей я то же самое послала. Чао!» - гласило оно.
***
Мое собственное определение ада отличалось от канонического.
Геену огненную с ее вечными муками изобрели люди, желавшие максимально быстро запугать свою необразованную аудиторию. И, нужно признать, такой подход был вполне оправдан: аудитория в то время страдала в основном от жажды, голода, холода и примитивного насилия - явлений таких же простых и таких же физиологических.
Но времена изменились, и уделом сытых стали страдания душевные, со скукой во главе. Поэтому ад представлялся мне местом, где постоянно, пусть и с некоторыми вариациями, реализуется один и тот же событийный ряд, а фильм «День сурка» с Биллом Мюрреем в главной роли стал для меня идеальным визуальным примером такого ада.
Подобный подход к теме, естественно, фатально торпедировал и каноническое определение рая со всеми его бесконечностями: праздностью, потребляемыми нектарами, нюханьем цветов и охами и вздохами по поводу окружающих красот.
С другой стороны, именно такая концепция позволяла мне теперь утешать себя мыслью о том, что я хотя бы не в аду.
Да, я недооценил коварство Алевтины Владимировны, которая, желая подтвердить свои опасения по поводу тайной соперницы, нашла все что нужно в моем мобильном телефоне, пока я спал непробудным пьяным сном. А уж то, что она отошлет Славе такого рода послание, компрометирующее нас обоих в равной степени, - я и вовсе не ожидал.
Славе после этого можно было не звонить.
***
Странным побочным эффектом столь стремительного краха стал испытанный мною необычайно сильный прилив творческой энергии.
Я взял свой «Mac» и, глядя на старательно вылизывающего себя Максимилиана, стал размышлять о том, каким бы лютым способом умертвить его в моем рассказе.
В этот момент позвонила мать.
У тебя все в порядке? - настороженно спросила она, будто уже знала и о цветке и о попугае.
Да, - не моргнув глазом, соврал я, и сам тому удивился.
Хорошо. Мы приезжаем двадцать первого…
Потом я выслушал историю про то, как она со всей ее туристической группой бегала от Средиземного моря до Бискайского залива в погоне за хорошей погодой, потом я пожелал ей удачи и мы распрощались.
Не успел я положить трубку, как снова раздался сигнал входящего вызова.
Звонила Слава.
У тебя все в порядке? - удивленно спросила она в ответ на мой приветственный рев.
Да, - не моргнув глазом крикнул я, и это была чистая правда.
***
Мы договорились встретиться завтра.
Никакой MMS-ки Слава не получала. Но это, конечно, были мои догадки - у нее я, естественно, ничего не спрашивал.
Весь вечер я думал о том, какой жестокий жизненный урок преподнесла мне Алевтина Владимировна, и невольно проникался к этой женщине все большим уважением. Иногда мне даже казалось, что я начинаю в нее влюбляться.
И только когда я уже лежал под одеялом, почти счастливый, с закрытыми глазами, пришла ко мне мысль о том, что, быть может, MMS-ка эта просто задержалась из-за какого-нибудь сбоя в сети и что настоящая, а не писанная история вовсе еще не окончена.