Всех пассажиров попросили выключить телефоны. Стюардесса по имени Света ушла, виляя желтым упругим мячиком, и Анатолию Петровичу стало еще тоскливее. Он опять вспомнил о деде и нахмурился. Как-никак дед был ему отцом.
«Небось сейчас пшенку с луком варит на химозном молоке… Ждет моего звонка…», — предположил наш герой, чувствуя, как сжимается от тоски сердце.
В это время он обычно звонил деду, и они орали в трубку, напрасно стараясь перекричать друг друга, потому что дед, в прошлом артиллерист, был глухой, а Анатолию Петровичу не хватало терпения говорить спокойно. Причем, слуховой аппарат у деда был, и не один, но с ними всегда что-то случалось: то ломались, то не были настроены. Настроение у всех было агрессивное, лютое. С таким настроением наверно идут в атаку на пулеметы. Говорили они каждый раз об одном и том же: вспоминали СССР, ругали действующую власть и капиталистов, считая всех идиотами. Причем мат стоял такой, что все комнатные цветы вяли на корню, непременно проходились по родственникам, особенно доставалось зятю старшей дочери Анатолия Петровича.
Самолет качнулся, выезжая на разгоночную полосу. Пассажиры притихли, с замиранием сердца ожидая взлета.
— Ну, куда ж он летит, дурак, в такую погоду? Закрылки бы выпустил, — покачал головой Анатолий Петрович, ругая пилотов, как ему казалось, за непрофессионализм.
Тем временем, самолет стремительно начинал набирать скорость и вдруг оторвался от земли.
— Летим! Летим! — восторженно крикнула молодежь в середине салона и стала хлопать радостно в ладоши. — До свидания, Москва! Адьес, Россия!
Анатолий Петрович посмотрел в иллюминатор, залепленный мокрым снегом. За окном ничего уже не было видно. Одна глухая темень и только.
— Да-с, — проговорил он вслух. — Шумахеры, бл..
Пассажир, похожий на беглого Троцкого, отложил газету и надел наушники, чтобы не слышать Анатолия Петровича, который то и дело комментировал полет. По радио звучал веселый и энергичный Рикки Мартин. Анатолий Петрович тоже надел наушники, но не нашел в этом занятии ничего интересного. Он вообще не понимал такую музыку.
«Много шума из нечего, — нахмурился он. — Малинина что ль включили б».
Троцкому напротив исполнение нравилось, и он даже в момент какого-то исключительного экстаза стал вздрагивать, словно пораженный на электрическом стуле, раскачивать плавно головой, не меняя положение шеи, точь в точь как индийский йог, и подергивать плечами и коленками.
— Совсем спятил дядя, — выругался Анатолий Петрович, поглядывая на господина с пенсне с неким подозрением.
О, если бы наш герой знал о сексуальной ориентации этого шумного исполнителя, то соседу впереди, танцующему под «La vida loca» было бы не сдобровать. К гомосексуалистам и их пагубному по убеждению Анатолия Петровича влиянию на неокрепшие умы гоев он был, мягко сказать, крайне враждебен и часто действовал открыто и нравоучительно — то есть бил кулаком в лоб, точно выбивая последнюю дурь как бы из пустой головы. Некоторым это, кстати, помогало. Ведь кулак у бьющего был тяжел и внушителен. Бедняги обычно приседали на пол и улыбались той неописуемой и ничем не объяснимой улыбкой только что исцелившегося от смертельного недуга пациента.
Тем временем, Троцкий явно напрашивался на эксцесс. Анатолий Петрович вдруг услышал звон сережек в ушах впереди сидящего и нахмурился.
«Ты какой-то не такой, попу трогаешь рукой…», — выговорил было наш герой свою излюбленную фразу в подобных случаях, как вдруг почувствовал дикую усталость.
В теплом салоне его немного разморило. Сказывался перелет, а точнее давало о себе знать особое состояние оторванности патриотически настроенного нашего героя не только от Родины, но и от самой земли-матушки в прямом и переносном значении этого слова. Он уже закрыл глаза, как услышал дребезжание тележки. Стюардесса с напитками и закусками из бара шла по коридору и предлагала всем желающим. Но желающие казалось не ели и не пили целый год, и когда она дошла до хвоста самолета, ее тележка была почти пустой.
Троцкий очень расстроился, что томатный сок кончился, и удовлетворился яблочным нектаром, поворчав, что соломинка потерялась. Анатолию Петровичу тоже пришлось ворчать на девушку.
— Что это? — спросил он с недоверием, разглядывая просто крошечную бутылочку водки. — Да тут граммулька одна. Это что за успокоительные капли?
— «Столичная», — ответила стюардесса гордо. — У нас с ними прямой контракт. Специально для пассажиров нашей авиакомпании. Да и общее положение запрещает распитие алкогольных напитков емкостью более пятидесяти грамм.
Анатолий Петрович перевел взгляд с бутылочки на девушку, словно пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно.
— Если с бутербродом брать будете, то с Вас тысяча девятьсот пять рублей. И, пожалуйста, без сдачи, если наличными.
На подносе лежал кусочек белого хлеба с кусочком масла и парой красных икринок. Анатолий Петрович хотел возмутиться на весь салон, заявить во всеуслышание, что за такие деньги можно купить один литр хорошего вискаря и батон докторской у себя в «Пятерочке». Он уже глотнул воздуха во все легкие, чтобы покарать всех причастных к этому унижению и даже мошенничеству, но стюардесса по имени Света мило улыбнулась.
— Я Вас услышал, — сказал он спокойно, давая сверху еще пятьсот рублей. — Сдачи не надо, — потом для ясности еще раз повторил. — Не надо. Pacta sunt…
— Servanda, — докончила за него стюардесса, обрадовавшись щедрым чаевым. Никто из пассажиров ей и рубля не дал.
— Позвольте… — сказала она, сама откручивая крышечку от бутылочки. — Вот, пожалуйста.
Затем девушка в униформе слегка наклонилась над Анатолием Петровичем, чтобы никто не слышал ее, как будто она собиралась отрыть важную военную тайну.
— Скоро будет стандартный ужин, — многообещающе прошептала она. — Я Вам две порции принесу.
Этот ласковый шепот, льющийся так интимно, так сладко из ее алых губок до дрожи тронул нашего героя. Он не рассчитывал на такие поблажки.
— Служу Советскому Союзу! — отдал честь Анатолий Петрович, сделав обманную попытку привстать, и набросился на скудный паек.
Стюардесса укатила тележку, а он еще минуты две принюхивался к бутылочке.
— И верно водка… — решил он и осторожно пригубил.
Место у нашего героя, как оказалось, было «козырное». Каждый пассажир, выходящий по нужде, проходил мимо него и непременно бросал на Анатолия Петровича возмущенные взгляды, так как тот выставил в коридор свое ноющее от неудобного положения колено. Анатолий Петрович просто упивался дискомфортом окружающих его людишек. Он даже в какой-то момент пожалел, что колено у него короткое, и что некоторые пассажиры сухонькой комплекции обходят его с гимнастической ловкостью.
— Расселся, барин…. — не упустила возможности ужалить его старушка, которой он еще до взлета помогал с саквояжем. — Не самолет, а кабак…
Она грубо оттолкнула колено, фыркнула на весь салон и прошуршала мимо Анатолия Петровича своими шлепанцами до своего места.
Следующим пошел молодой священник. Он ловко перепрыгнул через препятствие, придерживая пОлы своей просторной одежды, от которой пахнуло воском и ладаном. Анатолий Петрович аж поперхнулся, чего не было с ним уже лет пятьдесят, а то и более.
— Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их, — мелькнули перед его глазами знакомые четки.
«Куда я попал? Куда?» — подумал Анатолий Петрович, на всякий случай убирая колено. Он с тоской посмотрел на бутербродик с двумя икринками.
«Почему две, а не три….Неужели меня уже списали?» — задумался он и, оправдав это явление происками капиталистов, снова пригубил пузырек.
— Опа! Опять Вы!?
— Да… — нахмурился он, еще не понимая, кто перед ним. — Тут не опа, тут ж..па.
Наш герой поднял свои уставшие глаза, чтобы определить, кому принадлежит столь восторженный и до боли знакомый голос.
Женщина из автобуса, с которой он так приятно пил виски по дороге в самолет, засмеялась.
«Как я совсем забыл про эту мадам?» — подумал он с толикой самобичевания. — Да-с, стареем, Анатолий Петрович! Стареем».
— Присаживайтесь… — встрепенулся он, галантно поправляя на себе подтяжки. — А я к окошку, так сказать, поближе к звездам.
— Хорошо, только я быстренько пи-пи и к Вам, — хихикнула женщина и, нырнув в туалетную кабинку, действительно не заставила себя ждать.
От нее еще веяло едва уловимым запахом жидкого мыла, когда она довольная расположилась на предоставленном ей любезно и нагретом Анатолием Петровичем кресле.
— Чем богаты, тем и рады. Угощайтесь, бутерброд капиталистов, — предложил он гостье свою скромную закусочку. — Дорога долгая, а с ужином, я смотрю, не торопятся.
Женщина взяла бутербродик своими тонкими, изящными пальчиками и надкусила кусочек с одной икринкой.
— Как здорово! А я как раз проголодалась. Мммм.. perfecto… — посмаковала она, демонстративно закатив от удовольствия свои большие черные глаза. — А Вы что сами не едите?
Этот закат глаз напомнил Анатолию Петровичу Людку из Сыктывкара, когда он подарил ей однажды большую эмалированную кастрюлю для варки борща.
— Красная икра вредна для печени, — ответил он грубовато.
— Это почему же? У меня подружка только и сидит на икровой диете. И довольна всем. Омолодилась аж на десять лет. Не узнать.
— Мне омолаживаться ни к чему. Седина бобра не портит. Да вот, где Ваша икра у меня стоит, — и Анатолий Петрович приложил ребро ладони к горлу. - Было время, она из ушей у меня лезла. Подрядчик икрою как-то раз рассчитался, ну и забил я ею весь холодильник, под самую завязочку. Довольный. Дай думаю за Хенесси схожу. А пил я в ту пору исключительно Луи XIII местного разлива. Пошел, возвращаюсь, а холодильник пуст. Как? Что? Что за чертовщина! — думаю. — Уж не мыши ль прогрызли? И дырку, как дурак, ищу. Это я? Бывший подводник, отдавший двадцать лет флоту, и дырку ищу? Смешно даже. Да я эти дырки нутром чую, — и Анатолий Петрович почему-то подозрительно посмотрел на подсевшую к нему мадам, отчего та немного даже засмущалась и перестала жевать.
— Нет-у-ти там никакой дырки. Кто-то разумный забрал. А холодильник у нас общий на кухне стоит. Народу тьма, но кого пытать? Дети орут. Бывшая жена уже десять лет молчит, как развелись, а дочки только деньги клянчат на памперсы. Лишь бы повод дать. Тут Ануфрик подворачивается. Ну, это зятек моей старшей, пропади он пропадом. Хвать его за галстучек. «Икру не видывал?» — спрашиваю. А он отвечает хитро так: «Какой же допрос без свидетелей? У нас не тридцать седьмой идет». Ну, я и ставлю на стол своего Луи. «Вот это другое дело», — говорит ирод. Приняли мы на грудь, разоткровенничались. Думаю, сейчас и расскажет, что случилось, пока я в «Пятерочку» бегал. А он еще себе наливает и говорит: «Вы же сами мне сказали, угощайтесь. Вот и угостились все разом. Вы уж не серчайте, со следующей зарплаты верну Вам баночку». Да уж… — знаю я этих… — Со следующей зарплаты… То бишь никогда. С тех пор на дух не переношу ни икры, ни родственников…
Женщина засмеялась.
— Я думаю, Вам по душе придется мексиканская кухня. Буррито, факита…
Она дожевала бутербродик, и он предложил ей водку.
— Нате…
— За знакомство?
— Можно и за знакомство… Разрешите представиться. Анатолий… — тут он кашлянул, посчитав, что не хватает солидности. — Петрович…
— Надо же и я Петровна! — обрадовалась попутчица. — Алена Петровна, но можно просто Алеша.
Она взяла бутылочку и пригубила ее, держа как сигаретку, двумя пальчиками. Губы ее были нежны и мягки, и Анатолий Петрович даже ухмыльнулся. Мол, видывал таких.
— Почему же, Алеша? — спросил он.
— Да все просто. Секрета никакого нет. Алешей хотели назвать родители мои сына, но родилась я. Ну и в паспорте написали Алена, а звали меня дома Алешей.
— Алеша…. Ну это они уж прямо слишком… надо сказать… — не находил слов наш герой. — Алеша Петрович… К-хе.. К-хе… Мы должно быть с Вами родственники… Я тоже Петрович…
— Вполне возможно. Мой папа был знаменитый академик Дарвиненко, из Харькова. Может, слышали? Он всегда говорил, что все люди произошли от одной обезьяны.
— Э, нет! Не знаю, кто от кого произошел, но мама мне призналась как-то, что питала сильные симпатии к продавцу винного магазина…
Тут Анатолий Петрович опять вспомнил о деде.
«Злится, небось, что не звоню. Розетку отверткой тычет. А все, поздно, Петр Васильевич… Тю-тю!».
Чтобы как-то отогнать тоску, Анатолий Петрович вдруг затянул…
— Товарищ, я вахту не в силу держать — сказал кочегар кочегару…
Лучезарная улыбка попутчицы растопила тоску по Родине.
«А не дурна лошадка, — подумал он про себя. — С такими зубами можно и на скачки».
— А Вы в гости или по делам? — спросила Алеша.
— Да в какие гости? — возмутился Анатолий Петрович. — Мечта у меня такая всю жизнь была.
— Мечта?
— Мечта, — медленно и четко повторил наш герой, и, понимая, что сказанное им так вдумчиво слово требует последующего пояснения, насупил брови.
— Ходил я в свое время на подлодке, вахту нес на Карибах. Так сказать, оберегал спокойный сон советского человека, ну и сами знаете, находиться долгое время под водой для молодого человека, под действием гормонов, да еще без женщин и вина — занятие не из легких. Ну и мы с приятелем частенько в перископ смотрели от скуки во время дежурства на бережок их заморский. Зелено так, пальмы растут, женщины в бикини и в шляпах разгуливают. Эх, времена были! Как-то раз он меня спрашивает, пробовал ли я секс по перископу. Выбираешь девушку на пляже, настраиваешь волну и давай ей флюиды пускать. Я говорю «нет, не пробовал». Ну, а он пальцем у виска крутит. Мол, все этим грешат. А что делать? Коль зов природы… Даже капитан. Ну, я по дурости встал, пока он на шухере стоял, настроил трубу, выбрал такую-то мексиканочку с симпатичной попкой, — и Анатолий Петрович обозначил примерные формы. — И… А тут на мою беду проверка. Ну, и застукали меня за непристойным занятием, доложили капитану, посадил он меня на гаупвахту и больше к перископу не подпускал. С тех пор все шалости эти пресеклись на корню, так сказать, а мечта осталась… Вот и решил напоследок, дай думаю, сойду на бережок тот и без перископа всякого познакомлюсь с мулаточкой симпатичной, мороженое ей куплю… Ну, и всякое такое…
— Прекрасная мечта! Прекрасная! — хлопнула в ладоши женщина. — Я Вам искренне желаю, чтобы Ваша мечта осуществилась. — Только следите за своим кошельком. Одним мороженым не отделаетесь…
Ее пожелания и советы вдруг прервались сигналом опасности, и самолет заметно закачало.
— Граждане пассажиры, бл.., пристегнитесь! Самолет, бл.., входит в зону турбулен…, — раздался голос пилота по громкоговорящей связи на ломанном английском с вставками русского мата.
Перевода никто не требовал. Все было понятно без слов.
Когда связь оборвалась, а свет в салоне стал мигать, и вдруг пространство сжалось и погрузилось в страшно грохочущую мглу, кто-то из пассажиров завизжал как резанный. Его визг подхватили другие пассажиры, и эта паника передавалась каждому, как заразная чума, поражая рассудок и силу воли. Анатолию Петровичу опять захотелось выпить. Он как будто не обращал внимания на происходящее. Его больше интересовал тот факт, что от неожиданной тряски бутылочка водки выпала из рук Алеши и покатилась под ноги впереди сидящего соседа.
— Эй, черт, Троцкий! — громко прикрикнул в наушник наш герой, склоняясь над ним, как исполинская гора, готовая обвалиться. — Подай, пожалуйста, бутылочку. Вон там под ногами.
Господин в костюмчике был так напуган, что не сразу понял, о чем его просят. Он спешно надевал на себя кислородную маску и зачем-то оранжевый надувной жилет, который, как показалось Анатолию Петровичу, сдувался.
— Троцкий… — угрожающе рыкнул наш герой, приподнимая того немного за шиворот. — Убью на хр..н, прежде чем долетишь до земли.
Только тогда он понял, что от него хотят, и сделал машинально нервный па своей пяткой, и бутылочка спасительно покатилась к ногам Анатолия Петровича.
— Вот она родненькая! — обрадовался тот, найдя ее на ощупь, не обращая внимания, как его собеседница примкнула от страха к нему, вся бледная и напуганная.
Самолет еще сильнее затрясло, словно это была какая-то копилка, и кто-то пытался вытрясти из нее последнюю монету. Алеша инстинктивно схватилась за лямки-подтяжки нашего героя и чуть ли не легла ему на грудь.
— Мы падаем, Боже Иисусе, падаем, — с ужасом прошептала она.
Анатолий Петрович ухмыльнулся. В бутылочке еще очевидно на дне оставались капельки алкоголя. Потом он увидел в каком-то лунном сиянии на своем животе растрепанную женскую головку, дышащую ему в пупок, почувствовал сильные цепкие пальцы на своих подтяжках, и спокойно всосал остатки водочки в свое пересохшее горло.
— Хороша…
Свет в салоне моргнул, давая отчаявшимся лучик надежды, и снова погас.
— Прости, Боженька, рабу свою, что изменяла мужу с его братцем, прости, что в прошлом месяце не дала в долг подружке, прости… — перечисляла свои прегрешения Алеша, и Анатолий Петрович чувствовал, как пупок его начинает мокнуть от жаркого учащенного дыхания его собеседницы.
Где-то опять раздался грохот. От тряски очевидно падали вещи с верхних полок.
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает, — пропел фальшивым басом бывший подводник.
— Мы падаем, Боже Иисусе, — повторяла знакомая Анатолия Петровича. — Прости за то, что хотела сменить гражданство, прости за то, что выгнала кота на улицу…
— Ну, будет Вам, полно исповедоваться! Про гражданство, конечно, Вы это зря так, а вот кота я тоже выгонял, и ничего! Ну, чего Вы так, Алеша, боитесь падения? Падшие женщины сейчас в моде…
И хотя тряска стала еще размашистей, включился свет. Будто кто-то издевался над самолетом, и теперь решил получше рассмотреть, что происходит. Алеша вдруг оторвалась от пуза Анатолия Петровича и удивленно посмотрела ему в глаза. По ее щекам текли слезы. Тушь от ресниц осталась на чистой рубашке нашего героя черными разводами впечатанных глаз.
— Простите, ради Бога, простите! Я Вас испачкала. Я больше никогда не буду пользоваться Loreal.
— Пожалуй, верно, — согласился Анатолий Петрович. — И духами, и дезодорантом…
От этих слов женщина даже взвыла, понимая все буквально.
— И губную помаду выбирайте без запаха, — не щадил он ее. — Терпеть не люблю эти искусственные ароматы. Я своей бывшей жене так и сказал в первый день свадьбы. Уж лучше провоняй трудовым потом, чем этой кошачьей буржуазной хренью… Вы же знаете, капиталисты в духи кошачью мочу добавляют, а в тушь по-моему биоматериал убиенных в аборте младенцев… Изверги, мерзавцы! Придушить их мало!
Опять тряхнуло, да так сильно, что многие чуть не выпрыгнули из кресел.
— Ну, эй там, шеф, полегче! — прикрикнул наш герой, на удивление успешно перекричав визг наиболее подверженных панике пассажиров. — Не дрова везешь!
И вдруг все стало тихо. Тряска внезапно прекратилась, и самолет выровнял движение. Пассажиры непонимающе стали оглядываться по сторонам, лишь молодой священник сидел вжавшись в кресло с закрытыми глазами и читал «Отче наш». Анатолий Петрович довольно вздохнул и улыбнулся собеседнице.
— Ну, все, душенька, успокойтесь! А то и я зареву с Вами за компанию.
Так совпало или действительно голос нашего героя произвел впечатление на Создателя, но небо сжалилось над грешниками, и зона турбулентности осталась благополучно позади.
На экране центрального монитора появилась реклама туалетной бумаги. Какая-то овечка бегала по зеленому лужку и щипала травку. К туалету в хвосте самолета опять потянулась очередь.
Алеша, воспользовавшись моментом, что сидит ближе всех, резко вскочила, еще раз извинившись перед Анатолием Петровичем и, вытирая мокрые от слез щеки, пошла приводить себя в порядок.
Он лишь ей успел крикнуть вслед.
— Так что Вы там говорили про мужа? Как Вы ему изменили?