Если долго смотреть в окно, то окно начнёт смотреть в тебя. В Гену через окно вошла осень. Прямо в сердце. Какое-то время ему ещё казалось, что можно выкрутиться, а потом понял: всё, кранты. Сердце обливалось холодными дождями и теряло последние листья. Конечно, никто этого не замечал. Гена держался молодцом. Целых три дня. Потом к нему заглянул Степаныч, увидел незашторенное окно, запричитал «ахтыжгосподи!», не разуваясь, влетел в комнату, заметался в поисках какого-нибудь покрывала или лёгкого одеяла, нашёл, навесил, успокоился. Вернулся в прихожую, стянул туфли и куртку, нацепил икеевские тапки, расслабился. В комнате наступил полумрак.
Гена сидел на кухне, смотрел прямо перед собой и не шевелился. Степаныч задёрнул штору и на кухонном окне, широко улыбнулся:
- Теперь нормально.
- Что? - спросил Гена вяло.
- Ну, теперь полегче будет, - пояснил Степаныч, он с самого утра был «на позитиве».
- А... - сказал Гена вяло.
- А знаешь, почему? - Степаныч поставил чайник, подтянул ногой табурет и сел. - Ну, почему лучше?
- Не знаю...
- Потому что как зимооооой! Дурень ты! - Степаныч ещё шире улыбнулся и погладил Гену по голове.
Гена заплакал.
- Ну-ну-ну-ну-ну! - Степаныч достал грязный носовой платок. Гена хлюпнул носом и прерывисто вздохнул.
- Зимой, Геныч, человек совсем другой. Он мозги в шапку вдел, душу в тулуп укутал, валенками жопу прикрыл - и нормалёк! Враг не пройдёт! Весной - каждый за себя. Даже если зацепит, то не опасно, по касательной. Летом - врагов как бы и вообще нет. А вот осень, друг мой, Геныч, осень - это...
В дверь позвонили. В ту же секунду в занавешенное окно с грохотом врезалась ворона. Гена не реагировал. Зато Степаныч проявил активность: подпёр дверь шваброй, а на подоконник накидал подушек.
- Вооот... - протянул он, снова усаживаясь. - Я же говорю: осень.
Помолчали. Гена опять прерывисто вздохнул.
- Ты, главное, не ссы, я тебя не отдам. Вовремя пришёл! Успел.
Громко зазвонил мобильник. И тут же засвистел закипающий чайник. Гена сидел, Степаныч выключил газ и, не взглянув на экран телефона, сунул его в морозильник.
- Пойми, Гена, родной, - говорил он, разливая чай. - Я это всё проходил уже, знаю, что да как. Варенье будешь? Нет, ну, тогда я себе... - он аккуратно выгреб в чашку полбаночки малинового.
- Я, Геныч, осень впустил по малолетке ещё. Дурак был, да и рядом никого не оказалось. Эт тебе со мной повезло! А я тогда даже не понял, что зима приходила. Сидел со своей осенью, страдал... Папаня только к апрелю заметил! Ох, ты ж, ёжики-***жики, говорит! Пацан-то в беде! Ну, и потащил меня к тётке. Она понемногу шаманила-ворожила. Помню, захожу к ней в комнату, а там - темень! Окно занавешено. Тииииихо! Она меня за стол, чай-май, то-сё. Отвоевала. Правда, с тех пор...
В стену заколотили чем-то увесистым. И тут же включилась радиоточка, которая молчала уже лет сто. Пока Степаныч передвигал вдоль стены шкаф, противный женский голос произнёс:
- Говорит Москва. Московское время - пятнадцать часов. Начинаем программу «По зову сердца, по велению души».
- Выключи! - заорал он. - Выруби нахрен!
Гена искал регулятор громкости, а дикторша говорила:
- Сегодняшнюю программу мы начинаем песней специально для Геннадия Иванова и его друга Василия Степановича. Пожалуй, это самое известное произведение Юрия Шевчука и группы ДДТ, которое называется «О...»...
Степаныч «рыбкой» нырнул в кухню и выдернул шнур. Лёжа на полу, повернулся на спину и засмеялся:
- Хер вам, а не Генку! Поняли? Давай чай пить, у меня всегда с собой травки от тётки. Ща заварю и добавлю в чаёк обоим. Мне тоже укрепиться надо.
Гена посмотрел на Степаныча протяжно и вдруг едва заметно улыбнулся.
- Агааааа!!! - радостно заорал Степаныч в полный голос. - Пошла вон, сука!!!! Не, ты понял?! Понял, как мы её?! Всёёё, не получишь нашего Геныча!!!..... Ген! Гена! Чо там?
За кухонным окном падали первые снежинки. Степаныч отдёрнул штору и пробормотал, заканчивая мысль: «Правда, с тех пор... я так ни разу и не влюбился...» И через силу улыбнулся: «Зато, сука, живой!»