Фонарь зажигался в девять вечера. И горел всю ночь. А днем спал, поникнув тусклой головой. Ночью начиналась жизнь. Он видел рядом с собой Скамейку с изогнутой спинкой. Она стояла в позе возбуждённой кошки, призывающей кота. Эта Скамейка терлась о Фонарь спинкой, она ластилась к нему, как бы приглашая к любовной игре. Но Фонарь снисходительно поглядывал на нее сверху. Да, он испытывал к ней некое отеческое чувство, теплое чувство, не переходящее в страсть. Он был выше таких низменных эмоций и старался образумить Скамейку, говоря о духовных ценностях, к которым должна стремиться душа, и, конечно, о желаниях тела, которые должны обуздываться всепроникающим холодным разумом. Скамейка завороженно слушала Фонарь, она восхищалась его умом и рассудительностью. Из-за этого ее тело пело и трепетало от прикосновения к Фонарю, который дальше поглаживаний ее по рукам не заходил. Так она терпела и маялась, восхищалась его образованностью и возмущалась его нерешительностью.
Однажды Фонарь зажегся, как обычно, в девять часов, и не обнаружил возле себя Скамейки. Он долго не мог понять, куда она делась, вспоминая разговор двух дворников, которые решали, что ее нужно переставить под растущий в аллее Дуб. "Ах, вот куда она перебралась", - осенила Фонарь острая, как молния, мысль. Его горящая во тьме голова вдруг поникла, он стал рассматривать под ногами пустое место, потрескавшийся асфальт, где раньше стояла она. Его сердце пронзила боль, он затосковал так, как будто бы потерял частичку себя. И только сейчас понял, что был не прав в своем надменном педантизме, что жизнь хрупка и что нужно ценить каждое мгновение с теми, кого послало тебе провидение освещать своим теплом. Вдалеке он слышал стоны и шепот своей необузданной девочки и грубое потрескивание Дуба, и голова его кипела от бессильной ревности, отчаяния и злобы. И он думал, что простил бы ей все, лишь бы она снова была рядом.