У меня было счастливое безоблачное детство. Конечно, я осознала это только спустя много лет. А тогда я и мой младший брат просто жили с папой и мамой в деревне, раскинувшейся на берегу большого красивого озера. Самым внушительным строением в ней было огромное, в два этажа, деревянное здание средней школы, построенное по типовому проекту сразу после войны. Папа преподавал в школе географию, а мама - русский язык и литературу. В той жизни все текло размеренным чередом, и было просто, понятно и надежно. Осознаю я теперь и то, что детство у нас с братом было счастливым и безоблачным потому, что у нас был такой отец, как наш.
Папа демобилизовался из армии в 1945 году. Он уже не застал в живых ни своего отца, ни матери. В сожженной немцами деревне лишь несколько яблонь на пустыре да почерневшая печная труба молчаливо и печально свидетельствовали, что здесь когда-то стоял дом и жила большая дружная семья. Из восьми братьев и сестер, включая папу, в живых после войны осталось только пятеро… Папа решил ехать в Ленинград, где еще с довоенного времени обосновались старшие брат и сестра. Прожив в городе примерно год, уже имея ленинградскую прописку и предложение -как бывшему фронтовику - руководящей работы, отец бросил все и поехал учительствовать в родные края, где и до войны преподавал в школе географию. Здесь он встретил мою маму, которую после окончания педучилища в 1944 году направили учить детей в этот только что освобожденный от фашистов район. После войны папа заочно окончил пединститут им. Герцена в Ленинграде. По его настоянию мама тоже получила высшее образование на заочном отделении Великолукского педагогического института.
Сначала мы жили на первом этаже школьного здания, в служебном помещении, состоявшем из двух комнат и кухни, а потом папа построил свой дом и мы перебрались туда. Мне всегда казалось, что самое главное украшение нашего дома – это книги. Две стены в разных комнатах представляли собой сплошные ряды полок от пола до потолка, уставленные книгами, толстыми и не очень толстыми подписными журналами. Самое почетное место занимали тома Большой Советской Энциклопедии и полные собрания сочинений Ленина и Сталина. Сталина позже пришлось спрятать за рядами книг... Помимо художественной литературы было очень много книг по педагогике, справочников и методичек по географии, русскому языку и литературе.
Первым делом, которым папа занялся по приезде в деревню, была посадка большого яблоневого сада при школе. Второй сад, около двадцати яблонь, он разбил у нашего строящегося тогда еще дома. Конечно, в послевоенной деревне нельзя было прожить без своего огорода, сажали картошку, держали кур и поросенка. Коровы не было, это было бы уж слишком для двух работающих в школе учителей. Зато папа завел небольшую пасеку, около четырех-пяти ульев. В кладовке, где хранились дымарь, шляпа с сеткой от укусов пчел, рамки с вощиной, витал сложный запах воска, меда и дыма. Помню, что у нас на кухонном столе всегда стояло глубокое блюдо с громадой медовых сот, с которых стекали янтарные капли.
Мое детство пришлось на особенное, послевоенное время. Романтика войны, если можно так сказать о войне, витала в воздухе. Детей моего возраста тогда в деревне было еще много. Мы взахлеб читали книжки про войну; бегали смотреть кино про войну; играли в войну, с упоением горлопаня на бегу: «хальт!» и «хенде хох!». На разбомбленном немцами железнодорожном полотне собирали металлолом: куски искореженных рельсов, плиты и костыли. Частенько в лесу и на насыпи железной дороги мальчишки находили порох в пластинках. Он ярко вспыхивал, когда мы бросали его в костер.
И меня очень удивляло, что папа, прошедший всю войну, можно считать, с самого начала до конца, участник Сталинградской битвы, никогда не ходил смотреть фильмы о войне и как-то не очень охотно рассказывал об этом времени. Теперь-то я это понимаю…
Помню папину открытую доброжелательную улыбку, ровный характер, его немногословную неторопливую речь и абсолютную несуетливость в движениях и вообще в делах. Школьные технички уважительно говорили о нем между собой: степенный человек. И мне кажется, что это несколько архаичное выражение как нельзя более точно отражало папин характер и его манеру держаться. Я никогда не слышала, чтобы он кого-то ругал или даже повышал голос. Но если случались неприятности или папа был чем-то расстроен, он просто замолкал, а лицо его принимало такое суровое выражение, что мы с братом становились тише воды, ниже травы. И даже мама, которая имела над ним определенную власть, в такие минуты помалкивала и отступала.
Русское гостеприимство было присуще папе в высшей степени. Для гостя, даже случайного, на стол полагалось выставить все, что было в доме съестного, без всякой заботы о завтрашнем дне. Дом был открыт для всех: к нам часто приезжали близкие и дальние родственники, заходили бывшие ученики, зачастую всем выпуском, а три папиных племянника иногда поочередно, иногда вместе приезжали к нам из города на все летние каникулы. А однажды папа привел в дом незнакомую армянскую семью: мужа, жену и их сынишку, лет семи, которые гостили у нас два дня. Вышло так, что по дороге в магазин он заметил незнакомых людей на автобусной остановке. Когда папа возвращался домой с покупками, они все еще потерянно стояли на прежнем месте, хотя было уже довольно поздно. Равнодушно пройти мимо, не узнав, что случилось, было не в папином характере. Оказалось, что семья ехала почтить память отца жены, погибшего в 1944 году при освобождении нашего края от фашистов, но доехать до братской могилы, а это еще 12 километров, не смогли: автобус дальше не шел. Наутро папа договорился, чтобы их отвезли к месту захоронения на совхозной машине. На обратном пути армяне снова остановились у нас. Глава семьи темпераментно рассказывал за столом, в каком они были смятении, когда выяснилось, что автобус дальше не идет; как жена предложила ехать назад тем же рейсом; как он ответил ей восточной пословицей: «Осла съели? Теперь надо и хвост доедать!» - и оказался прав! Потом мы долго получали от этих благодарных людей из далекого армянского города Горис поздравления с праздниками и даже посылки с южными фруктами и вином.
Видимо, на фронте отцу приходилось голодать, потому что он любил всех угощать и кормить. Приедет, бывало, из поездки в районный городок на какое-нибудь совещание и сразу будит нас с братом в любое время ночи: «Есть хотите?» А мы, хоть и спросонья, все равно, конечно: «Хотим!» И вот папа достает из сеточки, которую всегда возил с собой на случай возможных покупок, и раскладывает перед нами городскую еду: батон колбасы; копченую треску в бечевках-перевязочках; пряники в виде грибов, облитые сверху шоколадной глазурью; сероватые, резиновые на укус баранки, таких сейчас днем с огнем не найдешь! Мама ворчит на нас, на папу и сконфуженно оправдывается: ведь кормленые же дети… А мы уписываем за обе щеки все подряд, заедая колбасу и рыбу пряниками!
Папа и мама жили школой: все разговоры дома были у нас о школе, большую часть времени они пропадали в школе, где помимо уроков проходили бесчисленные педсоветы, родительские собрания, подтягивание двоечников, подготовка викторин и художественной самодеятельности... У папы, как директора школы, прибавлялись к этому списку хозяйственные заботы, поездки на совещания в РОНО и летний ремонт, который «съедал» даже отпуск. Папа радовался, что ему хотя бы не нужно проверять тетради, над которыми «чахла» моя мама по вечерам. Помню, как уютно было засыпать при свете настольной лампы под шорох перелистываемых мамой тетрадок с упражнениями и сочинениями.
В школе я училась хорошо. Но как-то раз не выучила задание по географии, понадеявшись, что меня не спросят после полученной накануне пятерки. Двойка, которую мне поставил папа, меня потрясла… Слезы капали на парту, а в разгоряченной голове крутилась мысль: «Как же мой папа мог так жестоко поступить со мной, ведь я же его дочка? И как же после этого мы теперь будем дома жить вместе?» Но дома папа был как папа, а про двойку и разговора не было.
Еще один случай произошел, когда мы всем классом поехали убирать совхозную картошку. Каждому выделили по борозде, и все ринулись копать наперегонки, тогда эта соревновательность была в порядке вещей. Как раз в тот момент, когда мне удалось вырваться вперед, к полю подъехал «газик», из него вышли директор совхоза и папа. Они направились в нашу сторону, чтобы проверить качество работы. И тут я с ужасом увидела, что мой папа идет не по чьей-нибудь борозде, а именно по моей, и молча выковыривает из земли пропущенные мной картофелины! Такого позора на весь мир, да еще учиненного собственным папой, я никак не могла ожидать! Он так и не сказал мне ни единого слова, просто высыпал всю картошку в мое ведро, но этот урок я запомнила на всю жизнь…
Когда на нашу школу выделили путевку в Артек, у меня не было сомнений, кто именно поедет в Крым: в учебе я была одной из первых, и потом, мой папа – директор школы! В знаменитый пионерский лагерь уехал мой одноклассник, а мне досталась гораздо большая ценность: еще один урок на всю жизнь…
У папы был хороший по тем временам фотоаппарат «Зоркий» и все необходимое для фотодела: штатив, ванночки для проявления, глянцеватель, приспособление для фигурной обрезки фотокарточек. Как мы любили с братом это волшебное действо в папином кабинете при мягком таинственном свете красного фонаря, когда на наших глазах как бы из небытия проявлялись вдруг на белой бумаге знакомые лица! Эта увлеченность фотографией передалась через поколение папиной внучке и старшему правнуку.
Очень дорог для меня рассказ выпускника нашей школы, который я услышала через много лет после того, как папы не стало… Дело было так: мальчишки сговорились подставить учительнице химии ломаный стул, чтобы сорвать трудный урок. Все не на шутку испугались, когда в класс вместо удачно заболевшей, как позже выяснилось, «химички» вошел директор школы! Кто-то кинулся было заменить стул, но… поздно. Директор уверенно сел на него, взмахнул руками и с грохотом исчез из поля зрения онемевших школьников… Когда папа встал с пола, в руке у него была зажата спинка от стула. Он крикнул классу: «Ложись!». Все пригнулись. А папа метнул кусок стула, как гранату на фронте, над головами учеников. Просвистев в воздухе, спинка ударилась о противоположную стену и с шумом сползла вниз, брякнувшись об пол. Папа обвел глазами притихший класс и… спокойным ровным голосом начал урок географии. Бывший папин ученик закончил свое воспоминание восхищенными словами: «Ох, как я зауважал нашего директора! Я и раньше его уважал, но после этого случая особенно зауважал! Ох, как зауважал!».
Из-за школьных забот у папы не хватало времени на благоустройство собственного дома. Он говорил маме: «Вот выйду на пенсию и наделаю тебе полочек в кладовке!». Но выйти на пенсию и сделать полочки в кладовке он так и не успел. Спустя 28 лет после окончания войны отец, не получивший на фронте даже пулевой царапины, погиб в автомобильной катастрофе, возвращаясь на совхозной машине из служебной поездки в соседнюю Латвию, где он закупал необходимые материалы для летнего ремонта школы…
По мирским меркам можно сказать, что папа прожил свою жизнь не зря: он построил дом, посадил сад, родил сына… Но мне важно было понять его отношение к вере. В детстве ни папа, ни мама никогда не говорили с нами о Боге, о чем я позже много размышляла и в общих чертах поняла: время было такое… Придя к православию спустя много лет после папиной смерти, я по крохам собирала хоть какие-то свидетельства, но… Папа был членом партии, можно сказать, идейным коммунистом, какая уж тут, казалось бы, вера. И все же… все же… Память подсказывает мне, как на Троицу мы всей семьей на школьной лошадке, запряженной в «линейку», обязательно ехали на кладбище, где были похоронены папины родители. Папиной двоюродной сестре врезались в память его слова: «Плох тот человек, у которого в душе нет Бога». И еще: перебирая как-то семейный архив, я наткнулась на открытку, подаренную папе в 1945 году, когда их часть стояла в Венгрии. Она была знакома мне с детства, но только теперь мне открылось то, чему я раньше не придавала значения. Фронтовой друг писал папе: «…Ты был единственным человеком, который по-настоящему понимал меня и скрашивал дни мучительной Голгофы моей…». На лицевой стороне открытки было изображение распятия Христа… Говорят, что на войне не бывает атеистов, и, мне кажется, папа не был исключением.
Как мне хочется думать, что папа не забыт у Бога. Господь подает мне на это надежду: вскоре после того, как я пришла к вере, выяснилось, что ближайший к моему дому храм освящен во имя святого Пророка Илии, папиного небесного покровителя. Уже много лет я являюсь прихожанкой этого храма, в котором молюсь всесильному Пророку о спасении души моего отца для Вечности.
Можно добавить, что в родную деревню мы часто приезжаем всей семьей, а я с внуками провожу там три летних месяца. Ближайший от нас храм Тихвинской иконы Божией Матери, построенный в 1997 году, находится в поселке, где живет мой брат, учитель географии, много лет работавший директором школы. Нижний придел этого храма освящен во имя святого Пророка Илии…
Лариса Калюжная, СПб