Я уже два года живу в городе. Но как все, имеющие родителей в деревне, в страдную пору приезжаю им помогать.
Деревенские жители не любуются природой, как картиной. Они в природе живут и работают. Природа – это среда их обитания, и это обитание сопряжено с тяжелым крестьянским трудом.
И вот я приехала на сенокос.
Только кто-то сходит со ступенек вновь прибывшего автобуса, вся деревня тот час знает к кому и кто приехал. Здесь люди связаны жизнью между собой, и что происходит в одном дворе – откликается в другом.
Мой приезд откликнулся во дворе парня, недавно пришедшего из армии. И он тут же решил прислать сватов – я ведь ненадолго появилась, надо успевать. Знакомиться в деревне даже смешно, все друг друга сызмальства знают. Однако в этом деле, как ни торопись, а поступай степенно, чтобы деревня не осмеяла, и прежде надо разведать настроение родителей.
Вот его отец, проходя мимо нашего дома, увидел на лавочке моего отца и присел рядом по-приятельски покурить. И пошел витиеватый разговор про погоду, про скотину, про жизнь вообще и зацепился за современную молодежь. Надо же, какой случай! У моего отца дочь на выданье, а у него сын из армии пришел, а до того сельхозинститут закончил. Специальность у него самая нужная для деревенской жизни, да и парень он здоровый, работящий, серьезный. Женить его надо, чтобы не разболтался, знал заботу о семье и о хозяйстве. В заботе да в работе не до глупостей каких, не до плохих компаний и не до пьянки. Да не отдаст ли мой отец свою старшую дочь за его сына?
Мой отец, докурив папироску, так же рассудительно ответил, что парня этого он хорошо знает и ничего худого про него сказать не может. Но дочь-то ведь не телка в стойле, на веревочке не выведешь. Пусть-ка, дескать, они снюхаться попробуют.
На том и порешили, окурки в землю затоптали и всяк в свою сторону разошлись. И если кто их видел, тот сказал, что мужики на лавочке курили, да про хозяйство говорили.
Теперь надо от матери добро получить. И «совершенно случайно» встретив на улице мою мать, его матушка залилась соловьем. И суть ее переливистой речи сводилась к тому, что пора–то сенокосная тяжелая, да короткая, успевай поворачиваться, чтобы до ненастья успеть. Дождь-то он ведь, известное дело, идет не там, где просят, а там, где косят. Чуть не успел в стог сметать – и сгниет все сено, и чем скотину зимой кормить? А в нашей-то семье одни девки! Да как же мы справимся-то! А у них-то парень молодой, здоровый, работящий. Так он готов помочь.
Моя-то матушка заохала так, словно ей в подарок целый дом предлагают, и ей совесть не позволяет такие дорогие и незаслуженные подарки принимать. То руками замашет, то их к груди прижмет. Да у вас, дескать, своей скотины много. Дождались, наконец, сыночка–помощника, вот и отдохните маленько. А у нас девки крепкие, как-нибудь уж сами справимся, не впервой. И, улыбаючись, каждая в свою сторону пошла. И если кто их видел, то сказал, что бабы на улице встретились, языками сцепились, посудачили, и разошлись.
Дома же матушка мне сказала: «Сватать тебя хотят. Про парня ничего не скажу. Но мать его хорошо знаю и скажу, что ты там не ко двору придешься. Она мягко стелет, да жестко будет спать. Не влазь туда, не будет тебе там жизни».
Вот так все без меня и за меня решилось. А я в ту пору замуж и не мечтала еще, у меня на уме учеба была, и потому я ко всему отнеслась спокойно и проявила себя послушной дочерью.
А поутру, отец посадил в ГАЗик своих крепких девок, и отправился с нами метать сено.
Ох, до чего же на лугу хорошо! Кто не жил в деревне, кто не бывал на сенокосе, тот полной грудью не дышал.
Сено в валках уже высохло, самое время в стог метать. Но прежде его нужно в копны скопнить, а копны в одно место свозить, где стог ставить наметили.
Мы со средней крепкой девкой, что на шесть лет меня моложе, в копны сено укладываем. А отец, опоясав копну у основания веревкой и прицепив веревку к машине, эти копны к месту свозит. Всех громче работает младшая крепкая девка. Ей пять лет. Она, стоя на подножке машины, держась правой рукой за дверку с опущенным стеклом и размахивая левой, руководит всеми, а в первую очередь, отцом. Тряхнуло на кочке, и она вверх тормашками летит с подножки в стерню. Побледневший отец дает по тормозам, а она, отскочив от земли, как резиновый мячик, уже опять на подножке машины, и не давая отцу опомниться, скорее руководит, словно не было ничего такого, за что ее с подножки прогнать можно было бы.
Сена много, но хотелось бы его в один стог уложить, и потому заложили стог по основанию большой. На стог поставить, чтобы сено принимать, распределять равномерно и ногами утаптывать, кроме меня некого. Я справлюсь, но день быстро проходит. Ну, начали, сметали метра на два в высоту. Не хватает рабочих рук, не успевает отец один и копны подвозить и сено на стог подавать. А по небу тучки ходят, нельзя стог незавершенным оставлять. Если дождик прольется, придется незавершенный стог разбрасывать, просушивать сено и заново метать. И все равно сено уже нехорошее будет.
Поехал отец в деревню помощников звать. Одного подхватил у пивного ларька, купив ему сразу трехлитровую банку пива для утоления жажды. Посадив его с пивом в машину, увидел, проезжавшего на мотоцикле молодого, недавно женатого парня. Тот по знаку отца остановился и, узнав в чем дело, согласился помочь.
Пока отца не было, мы, раскинувшись на копне душистого сена, смотрели в небо с белыми перистыми облаками. Хорошо. Но, однако, видимо завтра, если не сегодня ночью, дождь будет. Найдет ли отец, какого мужика в помощь?
И вот видим. Пылит по лугу машина отца, а за ней кто-то на мотоцикле. Подъезжают. Из машины вываливается замухрышистый мужичонка с банкой пива, наполовину уже пустой, и валится под куст отдохнуть перед работой. С этого помощника толку, что с быка молока.
Парень, подъехавший на мотоцикле, усмехнулся на мужичонка, окинул взглядом объем предстоящей работы и примерил к рукам стоговые вилы. Стоговые вилы – это вилы с очень длинным черенком, чтобы подавать сено на стог. Они сами по себе тяжелые, а поднять навильник сена на них и забросить на высоту стога не всякому и деревенскому мужику под силу.
Теперь меня с граблями надо на стог взгромоздить. Спустилась-то я легко, словно с горки скатилась, а обратно надо по веревке забираться. Для этого перекинули веревку через стог. На одном конце повис отец, а на другом конце, перебирая веревку руками, начала подниматься я. И в этом мне деловито помогает парень – подсаживает меня, обхватив за сидячее место, словно хрустальную чашу. На меня нападает беззвучный смех, веревка выпадает из рук, и я падаю, но он успевает подхватить. Невозмутимо серьезно он ставит меня на ноги, я беру в руки веревку и повторяю попытку, он опять помогает, и опять я давлюсь смехом, и вновь падаю. По другую сторону стога всем своим весом удерживая веревку, отец уже нетерпеливо спрашивает, чего, дескать, так долго-то? Наконец, очередная попытка удалась, я на стогу, парень забросил мне грабли, и началась работа.
Отец свозит копны, а парень, сбросив выцветшую на солнце и ветру рубаху, оставшись в майке, поправив лихо фуражку, подает мне сено на стог. Играючи он вонзает вилы в сено и, сверкнув глазами из-под козырька фуражки, легко и ловко привычным движением швыряет в меня душистую охапку. Едва я успеваю ее быстро принять, разложить и примять, как в меня летит уже следующая охапка. Никакого передыху не дает, а мне и не надо. Все мое тело, застоявшееся от городской жизни, радуется этому, привычному с детства, труду, по которому я там, в городе соскучилась.
Эх, как красивы в работе деревенские парни! Как играют мускулы на его крепком загорелом теле! А как взглядом обжигает!
И девки деревенские крепкие, сочные, все при всем!
Из города на уборку мужики приезжали. Глядя на наших девок, они слюной захлебывались. Один инженерик, набравшись вечерком, шел по деревне и взывал: «Кто хочет иметь ребенка от интеллигентного человека?!» А сам! Тоже мне, производитель! Не снесло бы ветром! Вот он где, производитель - то! От него не надо ни слов, ни цветов. От взгляда его женское сердце запылает.
Ну, вот и свершили стог. Он подает мне на вилах вички – связанные между собой за один конец молодые березовые ветки. Их нужно возложить так, чтобы узел был на вершине стога, а тонкие стволы спускались по разным сторонам, не давая ветру раздувать сено. Стог получился очень высокий, и трудно теперь через него перебросить веревку, чтобы меня спустить. Может, и трудно кому, но не ему.
Отец опять повис на одном конце веревки, а я, неловко выронив веревку, падаю прямо в крепкие ловкие руки. Уже на земле, отряхивая с себя прилипшее сено, с демонстративным равнодушием бросаю ему: «Здоров же ты, однако. Как тебя жена выдерживает?» Надвинув козырек фуражки на самые глаза, он отвечает мне в тон: «Мышь копной не задавишь».
Он, не спеша надевает рубашку, словно и не работал, словно и не устал. Отец жмет ему руку, благодарит. Он молодецки седлает мотоцикл и скрывается из виду за облаком пыли.
Вытащив из кустов, спящего возле пустой банки, второго помощника, заталкиваем его в машину, сами все в нее помещаемся и едем домой в сумерках заката.
Оглядываясь, мы видим, что наш стог выше всех других, что стоят на лугу.