Посвящаю
АЛЕКСАНДРУ СЕМЕНОВИЧУ ИВАНЧЕНКО -
писателю,
великому гуманисту,
моему литературному учителю
Начало романа
"КОЛЫМА - ЗЕМЛЯ ПЯТИ СОЛНЦ"
С утра монотонно хлюпавший в лужах дождь неожиданно утих. Рыхлые тучи медленно, словно нехотя, расползлись, и вот из просветлевшего между ними пространства вдруг вынырнуло огромное, накаленное добела солнце. Будто его кинуло сверху вниз и оно, едва пробив засиневшую макушку небесного купола, сразу застыло. Потом вокруг него, образовав четкий квадрат, сначала блекло, затем все ярче начало разгораться еще четыре таких же светила. Струившиеся на землю лучи всех пяти солнц вырисовывались в воздухе четко, словно это были не лучи, а розовые нити, миллиарды тончайших строп гигантского парашюта.
Просинь неба ширилась, воздух голубел и в необычайном солнечном ливне становилось как бы шипучим. В прозрачной голубизне все предметы увеличились, точно весь окружающий мир виделся сейчас сквозь лупу.
Вдруг по небосводу размашисто прокатились и, охватив полнеба, величаво расцвели пять радуг. Сопки заполыхали всеми существующими на свете красками…
Я знал, что это игра так называемой рефракции, нечто родственное по своей природе миражам, но все же перед видением нереальных, но физически явственных пяти солнц, породивших пять феерических дуг, невольный суеверный трепет долго не покидал меня. И в то же время обжигала радость: «Вот ты еще какая, моя Колыма!»…
Так начинается книга моего литературного учителя, писателя Александра Иванченко «Земля пяти солнц», вышедшая в свет в 1985 году в издательстве «Советская Россия». Но еще раньше мне посчастливилось ее вычитывать в гранках – оттисках с кусков печатных листов, еще не сверстанных в отдельные листы книги.
В начале пятидесятых годов прошлого столетия Александр Иванченко работал геологом в колымской тайге, исходил по ней многие сотни километров. Но и став писателем, часто бывал в Магадане, в самых отдаленных поселках Колымы и Чукотки. Он был свидетелем развития горной промышленности, промышленного и гражданского строительства, сельского хозяйства, науки и культуры, коренной перестройки всей золотодобычи, когда на смену примитивным промывочным приборам пришла мощная землеройная техника и промывочные установки, способные перерабатывать тысячи кубометров золотоносных песков в день. А также на приисках начиналась внедряться перспективная гидравлика, создавались мощные по производительности дражные комплексы, велись изыскания створа уникальной (все машинные залы находятся под землей, в громадной скале) Колымской ГЭС, расчищалась площадка для теперь уже действующего Магаданского аэропорта…
Мое знакомство с Александром Семеновичем Иванченко, этим удивительным человеком, состоялось в 1983 году в Магадане.
* * *
Я работала старшим корреспондентом экономического отдела в редакции районной газеты «Новая Колыма» в Сеймчане Магаданской области и в статье «Есть все возможности» обнародовала то, как в совхозе «Среднеканский» происходит хищение кормов. Завезенные с материка комбикормовые смеси для коров, используются не по назначению, а для откорма свиней, выращиваемых частными лицами для руководства района.
Вскоре мне позвонил районный прокурор Бурда и попросил зайти к нему. В ходе неофициальной беседы он спросил:
- Можете назвать лиц, кому завозят совхозный комбикорм на дом?
- А кому эти лица в Сеймчане неизвестны? – вопросом на вопрос ответила я.
- Чем можно доказать, что коровью «кашу» развозят по частным домам? - перефразировал свой вопрос прокурор.
- Вы хотите спросить, есть ли у меня доказательства, которыми можно подтвердить факт подпольных свиноферм? Каждый серьезный журналист прежде, чем опубликовать материал, запасается подтверждающими документами. Да, что я вам рассказываю, вы лучше меня знаете, что любая газетная публикация – это повод для прокурорской проверки…
- А мы вот и проверяем, - прервал меня Бурда.
- От меня-то что требуется?
- У вас есть письменные доказательства развоза «каши» по частным домам? – стоял на своем прокурор.
Вопрос о «письменных» доказательствах насторожил. Зачем они ему? Возникло подозрение, что прокурор «прощупывает» меня.
Я располагала коллективным письмом рабочих, которые жаловались, что они недополучают корма для коров, в виде запаренной каши, ее привозят то мало, то очень жидкой, хотя списывают в нужном количестве. Коровы голодают, а за надои молока спрашивают с них.
В мои планы не входило озвучивать фамилии авторов письма. Это простые, юридически безграмотные люди. Известны случаи, когда блюстители закона таких людей обманным путем или угрозами заставляли отказываться от своих подписей.
Интуиция мне подсказывала, что прокурор «целится» в меня, а не в любителей дармовой свинины. О частных свинарниках в Сеймчане знали многие и удивлялись, как можно остатками еды со стола прокормить столько живности – 20 хрюшек и более? Где и за чей счет приобретаются для них корма? Эти вопросы и должна была задать прокуратура «хозяевам» хрюшек.
Бурда держался с апломбом! С этим прокурором нужно быть крайне осторожной, думать, когда и какую карту кинуть. Но рано мне еще было выкладывать ему свои главные козыри.
- Хорошо, я дам прокуратуре объяснения, но только после того, как получу повестку, в которой укажете, в качестве, кого вы меня вызываете и по какому делу. И с удовольствием после каждого визита буду информировать читателей «Новой Колымы» о том, как ведется расследование дела о подпольных свинофермах, и отчего голодают совхозные буренки, которые по документации кормами завалены...
- Пока дело не закончено, никто не имеет права разглашать материалы следствия, - перебил меня Бурда.
- А я и не собираюсь их разглашать. Я просто напишу, что в производстве Среднеканской районной прокуратуры находится уголовное дело, возбужденное по факту хищения кормов, допрашиваются свидетели, проводятся обыски с участием понятых и тэ дэ и тэ пэ. Такая публикация законом не запрещена, потому что широкая общественность должна знать, как прокуратура осуществляет свои надзорные функции.
Полагаю, что эти коротенькие заметки будут иметь резонанс, не менее громкий, чем сама статья, открывшая тему: в Сеймчане есть все возможности для хищений в особо крупных размерах…
- А я привлеку вас к уголовной ответственности за клевету! - заявил прокурор.
- Абсолютно в вашей компетенции! - ответила я. - Но не слетят ли за это с ваших прокурорских погон звезды?
Бурда ничего не ответил. Меня возмутил его цинизм. Если прокурор позволяет себе обманывать меня, человека, разбирающегося в тонкостях права, то, как он дурит людей, для которых юриспруденция – тайна за семью печатями?
На материке я занималась правозащитной деятельностью и имела опыт защиты прав и свобод гражданина в судах РСФСР и УССР по уголовным и гражданским делам, а также по делам особого производства во всех судебных инстанциях, вплоть до Верховного Суда СССР.
Санкция уголовной статьи за клевету была не строгой, но сам процесс в суде нередко длился годами. В результате суд мог прекратить дело или вынести оправдательный приговор по реабилитирующим основаниям, но для этого нужно было пройти долгий и изнурительный путь процессуальной защиты. Стоила ли, в данном случае, игра свеч?
По закону о подследственности возбуждение уголовного дела о клевете отнесено к юрисдикции суда, а не прокуратуры. Согласно действующему законодательству любой дееспособный гражданин мог обратиться непосредственно в суд с жалобой частного обвинения. Здесь прокурор Бурда перегнул палку, что на правовом языке называется злоупотреблением служебным положением. Такое может себе позволить только человек, уверовавший в безнаказанность.
Я не стала бравировать юридической осведомленностью, хотела посмотреть, как Бурда употребит свою прокурорскую власть. А он стал "давить" на редактора, и тот издал приказ, которым объявил мне выговор за преждевременный уход с работы. Еще пара таких приказов, и мне светило увольнение по статье. Я не нарушала производственную дисциплину и обратилась в суд с иском к редакции, в котором просила инспирированный приказ признать незаконным. Среднеканский районный суд вынес решение в мою пользу, а Магаданский областной суд оставил его в силе.
Оказывается, законы действуют и на Колыме!
Статья «Есть все возможности» поставила районное начальство перед необходимостью объясняться с общественностью, и однажды Бурда в райисполкоме во всеуслышание назвал статью клеветнической, за которую редакции придется отвечать.
- И даже повестки пришлете? – съехидничала я.
- Надо будет, пришлем, - огрызнулся прокурор.
Бурда блефовал! Но я и не с таким сталкивалась. Однажды пришлось защищать подсудимого по делу об убийстве, которого не было, как и не было трупа. И перед самым приведением приговора в исполнение – отправлением подсудимого из следственного изолятора на зону строгого режима на 15 лет – оказалось, что предполагаемый покойник, жив и здоров. А что придумает прокурор Бурда? Если он и впредь будет меня шантажировать, то смогу ли я нормально работать?
В каждый номер газеты я должна сдать, как минимум, триста строчек, качественных во всех отношениях: высокий уровень грамотности, тема, фактура и т. д. Но когда на душе не спокойно, то не напишешь и строчки, и, значит, не сдашь плановые материалы в срок. А это стопроцентный повод для приказов о несоответствии, причем, вплоть до увольнения. Тут уж никакой суд мне не поможет! Вероятно, у сплотившихся любителей полакомиться свининкой за казенный счет, на это и была ставка.
Как мне остановить зарвавшегося прокурора? Пожаловаться на него Генеральному прокурору СССР или в ЦК КПСС? Тогда Бурду - при наихудшем раскладе для него - просто переведут в другую прокуратуру, но стоит ли ради этого тратить силы, здоровье, время?
В апреле мне предстоял учебный отпуск на экзаменационную сессию в МГУ им. М.В. Ломоносова, где на факультете журналистики я получала второе высшее образование. К этому отпуску я решила присоединить и очередной ежегодный отпуск, а по его окончании - уволиться по уходу за ребенком дошкольного возраста. Так мой отъезд выглядел со стороны, но, по сути-то, я драпала из Сеймчана! Прокурор Бурда, и те, чьи гастрономические интересы он защищал, добились-таки своего!
В последний понедельник марта Чернивчан объявил мне, чтобы я получила в бухгалтерии редакции командировочные и срочно вылетела в Магадан: меня вызывает обком партии. Я очень этому удивилась. За все время работы в «Новой Колыме» я ни разу не была в нашем, Среднеканском райкоме партии! Туда были вхожи редактор, ответственный секретарь Александр Юрьевич Бакалинский и мой непосредственный начальник, заведующий экономическим отделом Михаил Иванович Горбунов. Им это по должностям и членству в партии полагалось. Ведь «Новая Колыма» - орган Среднеканского районного комитета КПСС и районного совета народных депутатов.
Спрашиваю у Чернивчана:
- Я же беспартийная, что мне делать в обкоме партии?
- Хотят побеседовать по поводу твоего перевода в Магадан.
- Самый надежный способ избавиться от человека: предложить ему более высокую должность, - сказала я.
- Это не моя инициатива. Позвонил заведующий сектором печати обкома партии Мартыненко и просил обеспечить твою явку к 12 часам 30 марта, то есть, на послезавтра.
«Что за спешка? Через неделю я и сама отсюда улечу. А может, обком партии - это только предлог, а на самом деле решили выдернуть меня из Сеймчана и куда-нибудь упрятать?» - подумала я, но вслух сказала:
- Иван Иванович, я поеду, но только наземным транспортом, и с ребенком.
- Может, договориться насчет машины?
- Спасибо. Сама договорюсь.
Я знала, что по вторникам от мясо-молочного комбината в Магадан едет грузовая машина с коровьими шкурами для сдачи их в заготконтору, и позвонила директору Вере Ивановне Дынде с просьбой принять меня. Я уважала ее за профессионализм, смелость принимаемых решений, неординарность мышления. Богатый ассортимент мясо-молочной продукции, высокое качество сеймчанской сметаны стали апогеем ее славы! Вера была разумным человеком. Короче, мы с нею дружили.
- Да, разворошила ты осиное гнездо, - подытожила она, когда я изложила причину своего внезапного отъезда.
- Вера, я закона не боюсь, я боюсь беззакония. Кто против этих бандитов я? У них власть, деньги, вертолеты, оружие, а у меня?
- Незапятнанное имя журналиста!
- Спасибо на добром слове. Ты думаешь, почему Бурда не присылает повесток? Не такой уж он глупец, чтобы возбудить уголовное дело, не являющееся подследственностью прокуратуры. Это же уголовная статья – от пяти до семи лет лишения свободы. Что думаешь прокуроров не сажают? Еще как! В Нижнем Тагиле для судей, прокуроров, следователей специальный лагерь есть. Из моих Ровеньков туда за взятку загремел судья Радько на 10 лет.
Бурда не может и подговорить своих "шестерок" подать на меня жалобу частного обвинения в суд. Я же тоже не лыком шита: в статье «Есть все возможности» не указала ни одной фамилии «свинофермеров», а пострадавшим от клеветы может быть только конкретное физическое лицо!
- То есть, официально они тебя прижучить не могут?
- В этом аспекте я для них недосягаема.
- Неужели, они так всполошились из-за этих свиней?
- Конечно, нет. Просто боятся, что я затрону еще и тему хищений золота. Вера, у меня здесь нет никакой защиты, а недоброжелателей предостаточно. Если со мной, что и случится, уверяю: в некрологе не напишут, что погибла в связи с выполнением профессионального долга.
На Колыме все временщики, и все хотят от нее что-то взять. Но одни – честным трудом, а другие – воровством, подрывая экономическую мощь страны. Я многим здесь перешла дорогу. В Сеймчане немало бичей*, им могут меня просто заказать, и я исчезну, как сигаретный дым, а у меня трехлетний ребенок. Что будет с ним, если я ненароком «замерзну» в тайге? Романа нужно срочно вывезти на материк, к отцу.
Если я виновата, закон достанет меня, где угодно! Но тогда ребенок уже будет под опекой отца, а я спокойно лягу на тюремную коечку и буду обдумывать свое уголовно-процессуальное положение.
- Неужели, дело может дойти до этого, - ужаснулась Вера, - Все-таки опасна работа журналиста!
- Еще как опасна. Мой муж требует, чтобы я завязывала с колымской журналистикой, и ни за какие коврижки не хочет сюда ехать. Хорошие обстоятельства долго не длятся, сейчас нужно не упустить шанс спасти ребенка. Ведь Бог воплотил его в Донбассе, недаром же говорится, где родился, там и пригодился. А я перекраиваю судьбу своего сына вопреки замыслу Бога.
- После отпусков вернешься в Сеймчан?
- Нет, конечно.
- А что с домашним скарбом?
- Да, оставлю все в комнате. Возьму только ручную кладь.
- Прости, не из любопытства спрашиваю, а что именно оставишь?
- Диван-кровать, холодильник, телевизор, ковры, стиральную машину «Сибирь», торбаса, библиотеку…
- А хочешь я дам тебе контейнер, 3-тонник?
- Хочу! Но как я возвращу его?
- А его возвращать не надо. В морпорту Магадана мой водитель оформит сдачу этого контейнера, а в твои документы внесут его номер, и после получения по адресу, указанному тобой, этот контейнер вернется уже не к нам, а к транспортникам.
Соседи по общежитию помогли мне собраться. Покидая Колыму, мы увозим нажитое контейнерами, а приезжаем сюда налегке. Я хорошо помню свою первую зиму в этом студеном крае, когда мои легкие, казалось, промерзали насквозь. Кровать, торбаса и электродуховку я оставила в комнате. Вдруг кому-нибудь пригодятся!
Миша Дудников, живший через комнату, принес рулон черного полиэтилена и обвернул ним все вещи. Это оказалось не лишним. От Магадана до порта Ванино - в этом крупнейшем транспортном узле Хабаровского края навигация открыта круглый год - контейнеры обычно перевозят на открытых палубах, и, если обрушится шторм, то содержимое может серьезно пострадать от попавшей внутрь воды.
Далее из порта Ванино на запад контейнеры следуют по Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. И нередко, плохо упакованные вещи, намокшие во время штормов, приходят мокрыми и затхлыми от плесени. Мой контейнер прибыл в Донбасс через полтора месяца в целости и сохранности, потому что я его отправила в зимний период, когда акватория бухты была покрыта льдом и проводка судов до порта Ванино осуществлялась с помощью ледоколов. Да, того самого Ванинского порта, из которого в Магадан в душных трюмах провозили тысячи рабов для Дальстроя.
На следующее утро, 29 марта 1983 года, мы выехали из Сеймчана. С центральной улицы Ленина, от редакции газеты «Новая Колыма», что в старом одноэтажном, но еще довольно крепком строении под номером 33, и началось наше автомобильное путешествие в Магадан.
Я попросила водителя Виктора Бережного заехать в магазин Давыда на Втором поселке. Несведущий человек может подумать, что это другой населенный пункт. Но на самом деле он находится в черте Сеймчана, просто еще с гулаговских времен так называется.
В Сеймчане и его окрестностях были лагеря № № 38, 38а, 39 и другие. Ко мне обращались родственники бывших узников Гулага и умоляли помочь найти хотя бы точку на карте, где был лагерь, в котором сгинули их родные. Сейчас 34 лагеря отсутствует не только на карте, но даже и в списках лагерей.
Варлам Шаламов, прошедший колымский ад, писал, что смысл лагеря, как и любой организованной государственной преступности, в том и состоит, что он меняет все положительные социальные и моральные знаки на обратные. На свете нет ничего более низкого, чем забыть преступления Гулага.
Мы едем по Сеймчану, раньше здесь был сплошной распределительный концлагерь. В 50-е годы, после смерти Сталина, пришли новые лидеры с новым мышлением. Дальний Восток стали осваивать не рабы, а свободные люди. Но основу удобств и благ для нас, добровольно понаехавших, заложили все-таки узники Гулага. При этом подспудно возникает чувство вины и стыда. И с этими чувствами на Колыме живут многие люди. Доярка Клава Вишнякова совхоза «Среднеканский» так и говорит: «Гулаг - боль и позор Советского Союза на все времена!».
Чем стал для меня Сеймчан, какую роль сыграл в моей жизни? Может быть, я когда-нибудь это осознаю. Но сегодня ясно одно: для меня Сеймчан - место, где можно понять, кто ты. А пока все, что проезжаем, стараюсь запомнить, я прощаюсь с Сеймчаном навсегда!
К магазину Давыда можно попасть двумя путями. По улице Лазовской, от универмага в сторону аэропорта или же от стадиона до развилки на трассе: направо - в сторону села Колымское, мимо легендарного Сеймчанского аэропорта, или налево, метров через триста, на Второй посёлок и улицу Портовая, конец которой примыкает к северному торцу взлетно-посадочной полосы аэродрома.
Я избираю второй путь. Сначала едем по улице Суворова, начинающейся от автотранспортного предприятия. А дальше - мимо бани, мимо пекарни пивобезалкогольного предприятия, мимо складов управления рабочего снабжения. Вот закончился забор УРСа, и начался Второй посёлок. Проезжаем по улице Портовой и сразу же попадаем в зону бывшего лагеря для заключенных. Сейчас от него осталось еще девять бараков, молчаливых свидетелей жестокого государственного террора. Зона заканчивалась на улице Портовой. На пересечении этих двух улиц - Полярной и Портовой - стоит магазин Давыда. Подъезжаем к нему, нужно закупить в дорогу кое-какие продукты.
По указанию Веры Ивановны Дынды в этот магазин доставили для меня два сорокалитровых бидона сметаны, которую хочу купить в подарок своим магаданским друзьям. Слава о сеймчанской сметане широко известна от Магадана до берегов Чукотки. Зачерпнешь ложкой, перевернешь ее вверх дном, а сметана висит густым комом, словно, прилипла к ложке, не падает. Как домашняя, говорят все, а я уточняю: лучше домашней.
Водитель пошел в магазин за бидонами, а Роман увязался за ним. Я немного замешкалась в кабине, а когда вышла, то увидела, что мой ребенок стоит у входа в магазин и гладит по шерсти огромного, мохнатого пса, а рядом - бравый юноша в военной форме. На погонах один «просвет», а вдоль погона голубая полоска, и на ней одна маленькая звездочка: младший лейтенант. В знаках различия я разбиралась, приходилось раньше писать о военных.
- Не бойтесь, это добрый пес, он детей не обижает, - успокоил меня младший лейтенант, хозяин собаки, - его зовут Топтушка. Мой отец привез его с Агробазы. Летом мы вычесывали его подшерсток, а потом мама пряла из него нити и вязала теплые вещи.
Но раньше у нас был другой пес по имени Кортик. Маленьким щеночком его привезли из Владимирской области. Кортик был мой преданный друг и мамин помощник. Деньги и записку с перечнем товаров: соль, спички, сода, что-нибудь еще, конечно, кроме продуктов, мама обычно клала в сумку, и Кортик в зубах с этой сумкой бежал к магазину Давыда.
У двери Кортик останавливался и ждал покупателей. Кортик проскакивал у них между ног вовнутрь магазина. Сумку отдавал только Давыду, а когда тот заполнял ее товарами, снова брал в зубы и относил маме. На цепи Кортика мы никогда не держали. Бродячих собак на Втором поселке было немало. И когда они пытались у него отобрать сумку, то он сначала относил ее маме, а потом уже разбирался с «собратьями».
- А Колтик где? - спросил Роман, внимательно слушавший этот рассказ, сын еще не выговаривал букву «эр».
- Украли у нас Кортика… - с грустью ответил юноша, - новые люди, геологи. Кортик - типичная западно-европейская лайка, черно-белого окраса, широкий и мощный в груди. Зимой мы запрягали Кортика, и он на санках катал меня и моих друзей. А уж если в тайгу пойду с Кортиком, благо, она сразу за огородом начиналась, бегает вокруг, нарезая круги, но одного меня никогда не оставляет.
- А я смотрю на вас военная летная форма, молодой человек, - во мне проснулось журналистское любопытство, - вы тут на побывке или как? Я вас раньше в поселке не видела, хотя понимаю, что ваше детство прошло в Сеймчане.
- Да, верно. Я здесь вырос, а сейчас заканчиваю Сызранское высшее военное авиационное училище, вот приехал к родителям в отпуск. Сорокины они, может, слышали? Я их сын Виталий Витальевич.
- Не только слышала, но и знакома. Об одном из них даже писала в "Новой Колыме". А, кстати, Виталий Витальевич, почему этот магазин называют магазином Давыда?
- Да еще с семидесятых годов, когда продавцом здесь был Давыд, грузин, чуть располневший, лет сорока пяти, с лиловым родимым пятном на правой щеке. Жил Давыд тут же, в поселке, в районе пожарки. Он был виртуоз своего дела, очень внимателен к покупателям, а особенно к детям.
Магазин Давыда – продуктовый, и все продукты тут можно было купить, в том числе, и сметану, и молоко, и масло. Масло всегда лежало по правую руку на выходе из подсобки, как обычно, два ящика: сливочное и шоколадное. В левом верхнем углу красиво в пирамиде висели спичечные наборы, особенно запомнились малахитовые «Хозяйка медной горы». Витрины были из гнутого стекла...
И ещё яркие воспоминания: осенью, уже по холодам привозили арбузы, виноград, яблоки... И нужно было прийти всем "едокам", чтобы не было скандалов в очереди. В эту каморку набивалось столько народу, что не продохнуть! Помнится, в магазин ходили с газетами, не потому, что были такими начитанными, а потому, что из газет продавцы крутили кульки и в них отпускали товар. На всякий случай, конечно же, была и бумага: в тамбуре стоял большой белый рулон.
Сахар, вермишель, лапша были и в коробках, и на развес. Сахар - кусковой, по килограмму упакован в синюю бумагу и обвязан ниткой. А чай, в упаковках граммов по сто. С красной наклейкой – «Цейлонский», с жёлтой – «Индийский». Ну, и «Краснодарский», байховый. Да и, конечно же, шоколадные конфеты, незабываемый вкус детства. Были колбаса, рыба, мясо. Оленина - без ограничения. Давыд рубил тут же, в проходе, за прилавком. Мужики приходили за водкой, вином, папиросами. Пробки бутылок - под сургучом. Из фанерных ящиков из-под папирос «Беломорканал» мастерили «колымский» шифоньер: реечный каркас, обитый кусками фанеры. Короче, в этом магазине было всё...
Но вот бидоны со сметаной погружены. Мы прощаемся с младшим лейтенантом, будущим военным летчиком СССР, и продолжаем путь по улице Вокзальной, позже переименованной в честь Ильи Павловича Мазурука, знаменитого полярного летчика, командира дивизии из 250-ти перегоночных авиаполков боевых самолетов (истребители, бомбардировщики, гидросамолеты) производства США по ленд-лизовскому торговому соглашению между СССР и США. В 1942-1943 годах советская часть воздушной трассы Уэлькаль – Марково – Сеймчан – Якутск - Красноярск называлась «линией Мазурука». По ней было перегнано из Аляски через Чукотку и Колыму в Сибирь 7308 самолетов.
Проезжаем мимо базы парашютистов авиалесоохраны. Напротив - рубленный, бревенчатый дом, раньше в нем была столовая. А дальше на территории порта, так сказать, слева, на траверсе - летный тренажер, за ним база АТБ - тяжелая форма обслуживания. Напротив - общежития: первое – новое, второе - старое, барачного типа. Далее, также слева, видим большой ангар, а напротив - аэропортовскую гостиницу.
Мне приходилось часто писать об авиаторах, обеспечивающих жизнь в этом студеном крае. «Взлет, разрешаю!» - мой репортаж о полете с Николаем Ивановичем Партолиным, известным на Севере пилотом, кавалером Ордена Ленина, на базу геологов «Мутная», которая затерялась в сопках примерно в трехстах километрах на север от Сеймчана.
Продолжаем движение по трассе. Моим первым редакционным заданием был очерк «Испытание трассой» о трудных и опасных рейсах водителя Сеймчанского автотранспортного предприятия Анатолия Гриндюка. Редактор, прочитав его, спросил:
- Филимоновна, ты же говорила, что еще ни разу не была на Колымской трассе, а тут так живо ее описала!
- Да просто рассказчик хороший попался…
Впереди, слева, на горизонте величаво возвышается, единственная на всю округу сопка, на которой установлена высокая мачта. Прошу водителя определить расстояние к ней по спидометру. Но Виктор говорит, что он и так знает: сорок километров! Ничего себе, а кажется будто рядом. Ровно через сорок километров мы подъехали к этой сопке.
Виктор уже много лет работает на трассе, и рассказал историю, связанную с этой сопкой. Такие мачты установлены на сопках по всей Колыме на расстоянии трехсот километров друг от друга Это - радиомаяки. В одном из поселков Тенькинского района работал тихий, скромный паренек. Ушел в армию, отслужил и вернулся. На работе был на хорошем счету, и, в итоге, его поставили на съем золота.
Спустя несколько лет этот парень, заработав северный стаж, необходимый для получения льготной пенсии, уволился и уехал на родину. А через год он снова приехал, недолго пробыл в своем поселке и снова уехал, но в аэропорту Магадана был задержан со ста граммами золота. На допросах «добровольно» признался, что у него еще есть. А прятал он золото на той сопке, с радиомаяком, которую мы только что проехали. Он не случайно ее выбрал, сопочка-то хоть и трудно-доступная, но приметная.
Виктор тогда работал трактористом. Следователи поставили ему задачу: по склону сопки, а это двенадцать километров, въехать на ее вершину. Люди были: подследственный, конвой, следователь, понятые.
Взбирались несколько часов. По прибытию на вершину сопки парень отмерил шесть шагов строго на север от мачты радиомаяка и сказал: «Здесь». Стали долбить мерзлый грунт и откопали 18 килограммов золота. По приговору суда золотодобытчик был расстрелян.
Впереди ледовая переправа через реку Колыма близ Усть-Среднекана.
- В прошлом году, - рассказывает Виктор, - тоже в марте, был сброс воды с Колымской ГЭС. Я почти уже переправился, оставалось метров десять до берега, лед как треснет, и машина стала резко погружаться в реку. Не помню, как выбрался на берег, весь мокрый, бегом к людскому жилью и ввалился в первую попавшуюся дверь в полуобморочном состоянии. Меня и снегом оттирали, и спиртом отпаивали…
Когда мы подъехали к ледовой переправе, Виктор высадил нас и перевел на противоположный берег Колымы. Сам вернулся к машине и, стоя на подножке, правой рукой крутил баранку, а левой ухватился за открытую дверь так, чтобы в случае чего, можно было спрыгнуть на лед. Мы с волнением ждем.
Виктор стоит на подножке, а машина, тронувшись с места, медленно поползла в нашу сторону. Роман прижался ко мне, шепчет:
- Хлани дядю, бозинька… хлани дядю, бозинька… - маленький, говорить еще толком не умеет, а понимает все. В Сеймчане Романа опекал замечательный человек Андрей Филимонович Евтысюк, дядя Андрей, как все его там называли. Нелегкой была судьба этого человека, пережил все гулаговские мучения, благодаря вере в Бога, любовь к которому он привил и Роману.
Наш грузовик приближается. Вот уже передние колеса коснулись берега, и вдруг резкий хруст льда! У меня сердце замерло! Но машина благополучно выезжает на берег. Виктор, спрыгнув с подножки, улыбается, как ни в чем не бывало. Вот такие они, короли Колымской трассы!
* * *
Наша машина взбирается на Борискин перевал, названного в честь дореволюционного первооткрывателя колымского золота старателя-татарина Бары Шафигуллина (Бориски).
На этом перевале в начале ХХ века Бориска нашел свою голодную смерть, когда цель уже была достигнута. Зажав в застывших руках до черенка сработанное кайло, он лежал на краю шурфа, на дне которого было богатое «гнездо» золота. Отсюда и началась золотая Колыма.
На середине Борискиного перевала, у подножия сопки, на снегу лежит искореженный грузовик, принадлежащий Палаткинской автобазе. Рядом с машиной валяются ящики с продуктами. Особенно мне запомнились апельсины на снегу. Их еще не успели растащить люди и звери. Авария случилась не так давно, о ней в Сеймчане только и говорят. Водитель и пассажир грузовика, к сожалению, погибли. Подъем на перевал длинный, километров десять, в два раза длиннее спуск. Наш водитель преодолел его без особых проблем. Слава Богу и Виктору Бережному!
Проезжаем небольшой поселок Аннушку. Справа - исполинский золотой полигон, здесь еще ведутся вскрышные работы, а через месяц-полтора начнется промывочный сезон. В этом многокилометровом и широченном котловане, глубиной до 20-ти метров и более, огромные катерпиллеры и драги кажутся крохотными. Это участок золотодобытчиков бригады №2 Среднеканского горно-обогатительного комбината Михаила Ёлкина. Для себя я выработала правило: о золоте или правду, или ничего.
Прошлым летом я сюда приезжала с А. Высоцким, начальником Сеймчанского дорожно-ремонтного управления, отвечающего за состояние трассы на этом участке. Чтобы реставрировать один километр дороги, необходимо 70-90 тонн битума. На базе треста «Магаданавтодор» уже функционирует установка по получению битума из тяжелых мазутов, но для Сеймчана она пока не доступна. Учитывая протяженность обслуживаемой трассы (158 километров), при таком темпе ремонт дороги закончится лет через тридцать.
Дорожники при мне снимали старое покрытие. И буквально на каждом метре обнажались человеческие кости, принадлежащие заключенным, строившим эту дорогу. Потрясающее зрелище! И сколько же таких останков закатано в эту проклятую трассу… Несть числа им!
* * *
Проезжаем Хетинскую долину. Здесь текут реки Левая и Правая Хета. Долина тянется от 256 километра до поселка Атки. Слово «хета» на санскрите означает «причина». В долине Хеты, особенно близкой к трассе, растет только невысокая лиственница, кедровый стланик и иногда кусты ивы. Далее по мере потери высоты и продвижения ближе к Колыме деревья становятся выше, появляется душистый тополь, рябина. Через сотни километров студеные воды Хеты попадают в Северный Ледовитый океан.
Хета значительно отличается от многих колымских речек. Деревьев практически нет, кругом мелкий кустарник. Большие галечные косы, чистый берег и мелкие перекаты делают Хетинскую долину зимой идеальной для жутких метелей. Оказывается, бассейн реки Хета – причина рождения этих метелей. Поэтому еще в древности река и получила это санскритское название.
Тут обычно такие вьюги и метели! Тогда машины выстраиваются в одну колонну и идут за ведущей, поочередно меняясь: ведущая заходит в «карман», пропустив колонну, затем становится в ее хвост, а та, что шла за ней, ведет колонну. И так до самого конца. Самолеты не не летают, а машины идут. Но нам везет, погода сегодня прекрасная, и мы без проблем проезжаем это опасное место.
- Скоро будет поселок Поворотный, - сообщает Виктор, - а от него налево, через 32 километра - санаторий «Талая».
Санаторий "Талая" единственный курорт в нашей стране, расположенный в зоне многолетних мерзлотных пород. Главное его богатство – горячие, почти кипящие круглогодично(98°С), азотные маломинерализованные воды и иловая целебная грязь.
Роман дремлет у меня на коленях. В кабине тепло, уютно, а вне кабины мороз градусов под сорок. Видимость отличная. Светит солнце, по обе стороны - золотящиеся в солнечных лучах сопки, покрытые мелколесьем. Они чередуются одна за другой, словно, обнимают узкую, в которой не разминуться двум машинам, дорогу.
Мы с Михаилом Горбуновым, моим коллегой из "Новой Колымы", глубоко изучающим историю золотодобычи на Среднекане, недавно говорили о курорте «Талая». Известно, что это место, благодаря гейзерам, стало спасительным прибежищем для участников Первой Колымской экспедиции 1928-1929 г.г., на пути к среднеканскому золоту. Конечно, тогда никакого курорта там не было, но вскоре появился лагерь для заключенных.
- Билибин, оставив у теплых источников умирающих от голода своих товарищей, - рассказывал Горбунов, - отправился с винтовкой в Сеймчан, где якутка Анастасия Жукова "добровольно" отдала ему две последние лошади, которых Билибин привел на Талую, и оголодавшие его товарищи их съели.
Я накинула на голову капюшон и прислонилась к двери кабины. Снежная, накатанная грейдером дорога, убаюкивала.
- Хириникан… Хириникан… - передо мной стоял древний старик и размахивал руками
- Билиба посел хэймчан. Билиба плохой. Я нисё ни сказал…
- Кто вы, дедушка? – спрашиваю старика, а за ним все парит, несмотря на крепкий мороз. Вокруг горячие грифоны (фонтаны), камни и галька покрыты причудливым инеем.
- Билиба сопсем плохой, - несколько раз повторил старик. – Снай сопсем…
«А вот и Поворотный», - я услышала голос водителя Виктора и… проснулась.
- Сколько же я спала?
- А разве вы уснули? А я думал, вы просто прикрыли глаза.
- Мне даже сон приснился, и я его рассказала. Виктор улыбнулся:
- Существует поверье, что в этих краях обитает добрый дух известного на Колыме старого охотника Дягилева, золото Среднекана охраняет от злых людей.
- А что означает слово «билиба»? Старик несколько раз повторил его!
- Билиба? Может быть, от фамилии Билибин. Говорят, что Дягилев противостоял Билибину. Может, легенда, а может, и правда, - с лица Виктора сошла улыбка. – Ну, что идем в столовку?
- Да, конечно!
* * *
Седьмой час вечера. Солнце клонилось к закату, и вскоре мы уже ехали под покровом ночи. Я пыталась понять, к чему мне приснился охотник Дягилев, которого уже давно нет в живых? Для чего он мне сообщал, что "билиба сопсем плохой"? При этом размахивал руками, как бы предлагая мне совершить что-то срочное. Сны - это путешествия в тонком теле в прошлое и будущее. У северных народностей: чукчей, орочей, эвенов, юкагиров, якутов существует много поверий и легенд, но мы, понаехавшие, относимся к ним без должного внимания и уважения, а ведь в них, наверняка, закодированы какие-то тайны.
Всю оставшуюся дорогу я думала об охотнике Дягилеве и геологе Билибине. Как мог старый охотник-одиночка Дягилев "противостоять" Билибину? В памяти всплыла моя встреча с Валентином Александровичем Цареградским, заместителем Билибина в Первой Колымской экспедиции. 22 декабря 1981 года он, Цареградский, приезжал в Сеймчан, и на встрече со школьниками я задала ему, вероятно, неудобный вопрос о его оценке Билибина, как человека. Но на меня зашикали устроители этой встречи, и Цареградский ничего мне не ответил.
* * *
В поселок авиаторов Сокол мы приехали в десять вечера. Он на 56 километре трассы, здесь же - аэропорт "Магадан". Виктор без труда нашел улицу Королева и дом № 13, в котором жили мои друзья. Петр Троян, летчик, и его красавица-жена Тамара, инженер учебно-тренировочного отряда Магаданского авиационного управления, а также их двое детей: дочь Таня, которой завтра исполняется 11 лет и двухмесячный сын Женя. Нас встретили радушно. Друзья знали о причине моего визита и заверили, что позаботятся о Романе. Виктор Бережной продолжил путь в Магадан. Утром первым рейсовым автобусом уехала в Магадан и я.
На 47 километре проезжаем поселок Уптар. Здесь следственный изолятор временного содержания. Разум отказывается верить в то, что к вечеру я там окажусь. Ну, что Бог даст! Главное, за Романа теперь я спокойна. Сегодня Тамара позвонит моему мужу в Москву, пусть готовится к встрече с сыном.
Покончив в морском порту с отправкой контейнера, я шагнула судьбе навстречу. Ровно в 12 часов была у завсектором печати Мартыненко. Он сообщил, что меня ждет первый секретарь обкома партии Николай Иванович Мальков, и мы направились к нему. В кабинете, кроме Малькова, находился еще и незнакомый мне мужчина. Наверное, следователь или прокурор, с тревогой подумала я. Он что будет допрашивать или арестовывать меня прямо в этом кабинете?
После процедуры представления, Мальков сказал:
- Это - Александр Семенович Иванченко, писатель из Москвы, специальный корреспондент газеты «Правда»… Вот попросил меня устроить встречу с вами. Кстати, как вы добрались? Путешествие по зимней Колымской трассе дело опасное!
Удивилась, конечно. Зачем спецкору «Правды» нужна я? Но, не подавая виду, сказала:
- Благодарю вас, Николай Иванович, к счастью, путешествие оказалось удачным, без приключений и даже интересным.
Мое внимание привлекли две подшивки «Новой Колымы», лежавшие на столе перед Иванченко. Он сказал:
- Раиса Филимоновна, рад с вами познакомиться! Мужественная вы женщина! В грузовике по Колымской трассе да еще с ребенком!
- На Колыме все женщины мужественные, - ответила я.
- Но не каждая женщина спасает государственные миллионы от разграбления, - Иванченко открыл закладку на моей статье «Тонна - туда, тонна – сюда» о том, как сеймчанские геологи транжирят горючее топливо, а авиаторы – перевозят воздух.
- Это мой долг журналиста. Но для руководителей района мои статьи, как бельмо на глазу. Я уж подумала, что меня сегодня вызвали в Магадан, чтобы отправить в сизо на Уптар или еще куда-нибудь.
- А за что в сизо? – удивленно спросил Мальков.
И я рассказала историю о сеймчанских свиньях, закончив словами:
- Теперь прокурор Бурда шантажирует меня и разговаривает со мной даже на людях, как с преступницей, несмотря на закон о презумпции невиновности.
- Раиса Филимоновна, коротко мне все это опишите и оставьте у Юрия Ивановича. Я разберусь с этим. Не хватало еще, чтобы журналистов сажали. – И обращаясь уже к Иванченко, Мальков сказал:
- Вы знаете, Александр Семенович, как ее статьи помогают мне в работе! Каждое утро я начинаю с прочтения свежих номеров всей прессы области. В «Новой Колыме» сразу ищу материалы за подписью Раисы Беляевой. Я доверяю ее публикациям. Нередко их перепечатывает «Магаданская правда». Неоднократно поручал прокурору области проверку обнародованных фактов, и не было ни одного случая, чтобы они не подтвердились…
Иванченко спросил у меня:
- Вы, Раиса Филимоновна, наверное, удивлены, для чего я вызвал вас из Сеймчана?
- Да, немного, - сказала я.
- Не стану вас томить. Мне поручено предложить вам должность собственного корреспондента газеты «Правда» по Магаданской области.
Я была ошеломлена! И не столько самим предложением, сколько тем, как в одночасье все поменялось местами! Я думала, что сегодня из этого здания меня выведут в наручниках, а, мне предложили крутую должность в главной газете страны! Мистика!
В кабинете воцарилась тишина. Я молчала, не зная, как реагировать на столь заманчивое предложение. Затянувшуюся паузу прервал Иванченко:
- Так что скажете, Раиса Филимоновна?
- Это так неожиданно, надо подумать.
- Сколько вам нужно времени?
- Думаю, до осени. В апреле у меня сессия в МГУ, затем очередной отпуск, который хочу провести в Донбассе со своим 70-летним отцом.
- Ну, и отлично! – сказал Иванченко, - вот вам мой московский телефон, и, если примете это предложение, встретимся в редакции «Правды», но если и не примите, то все равно звоните.
- Раиса Филимоновна, - сказал Мальков, - знаю, что вам нужно на сессию, но я прошу вас на несколько дней вернуться в Сеймчан. Туда будет направлена солидная комиссия, которая разберется и со свинофермами, и со всем остальным, что там творится. Мне бы хотелось, чтобы вы приняли участие в работе этой комиссии.
- Хорошо, Николай Иванович, я вернусь в Сеймчан…
С приподнятым настроением иду по Магадану, который знаю с 1974 года. Этот город своеобразен в любой сезон. По календарю заканчивался первый месяц весны, но в Магадане еще властвует зима, хотя и не такая морозная, как в Сеймчане. На климат здесь существенно влияет море. А какие ветра! Как подует с бухты Нагаева, идешь, согнувшись в три погибели. Сегодня в столице колымского края тихо, солнечно, тепло - всего лишь минус 13.
Подхожу к кольцу 31 квартала, здесь начинается улица Колымское шоссе, переходящая в многострадальную Колымскую трассу. Смотрю на нее, убегающую далеко-далеко, в необъятные просторы заснеженных сопок, и думаю: «А впереди вся Колыма и Чукотка!»
Продолжение следует.
* * *
* бич – бывший интеллигентный человек.