(из проэзии)
Я никогда не услышу об этом ни одного звука и не напишу об этом ни одной строчки...
Обидно, конечно, но цокот копыт и порванная велосипедная цепь всё так же мне напоминают о том доме, где я иногда лишь только живу и смертелен ежедневно.
Девочка, так похожая на чеховскую чайку, повзрослела, так и не превратившись в тучную голубку мира скотного двора Оруэлла, где я встретил её, так и не став гадким утёнком Андерсена.
Даже в самые наши голодные 90-е годы нам с тобой не хватало смелости изобрести ещё один велосипед счастья, но хватало медяков на извозчика судьбы.
Мы с тобой всегда были вровень причудам "Записок юного врача" Булгакова. И ты всегда злилась на него за то, что Таню Лаппа он так безжалостно предал.
А ведь он её не предал. И то голодное бездомье давно уже сгорело, оставив на пепелеще всего-то какую-то обугленную рукопись, из которой торчат педали двух велосипедов и одна хоженая лошадиная подкова двуколки извозчика судьбы.
В "Камергерском" давно уже не ставят "Чайку" Чехова.
В Москве идёт белый-белый снег памяти. А я всё перечитываю "Шуточку", где всё та же Наденька держит меня под руку, как ясный зимний морозный день, совершенно не боясь взмахнуть крыльями там, где надежд уже, казалось бы, почти и не осталось.
У тебя очень холодные крылья, Надежда.
Я никогда не услышу об этом ни одного звука и не напишу об этом ни одной строчки...
И велосипеды наши с тобой давно исчезли на веранде сгоревшего дома, став авторучками памяти с воздушными шариками подшипников парада двух планет в солнечной системе велосипедистов на короткой просёлочной дороге жизни.
Вчера мне приснился сон, где шёл снег и был извозчик, и мокрые от счастья ночные лица мостовых.
От этого сна в моей руке осталась всего одна подковка, велосипедная педаль и звук, который я всё ещё слышу, не в силах ничего обо всём этом написать...
В "Камергерском" давно уже не ставят "Чайку" Чехова.
30 октября 2018