Можно ли называть работой то, чем мы занимаемся?

               
Евгений Шейнман

          
            Я - преподаватель вуза (бывший). Читал лекции (редко, но бывало,что шесть часов подряд с небольшими перерывами), вел лабораторные работы, руководил курсовыми проектами. Бывало, уставал неимоверно, а однажды с заочниками два дня подряд провел по семь пар подряд, т. е. по четырнадцать часов, так что я просто-напросто заболел (ненадолго). Кроме того я много времени  тратил и дома —  на диссертации, хоздоговорные и бюджетные темы. Также на  проверку курсовых проектов, контрольных работ  и т. п. Когда я удалялся в свою комнату и меня спрашивали куда ,я  отвечал, что, мол, иду заниматься. Я никогда не говорил, что иду поработать. А сколько раз мы видели в фильмах, как, например, ребенок хочет зайти в комнату, где его папа сидит над книгами  или над рукописью, или за компьютером,  а ему говорят : «Не ходи, папа работает» .У меня же никогда не поворачивался язык говорить, что  я поработаю. Откуда это пошло? В моей жизни   в течение ряда лет  я  соприкасался с тем, что теперь я называю работой.
         Первый раз это случилось,  когда я еще учился в иинституте. Как известно, в период учебы студенты проходят несколько практик. В нашем же институте впервые пошли на эксперимент — вместо нескольких практик решили сделать одну большую практику в течение всего учебного года на четвертом курсе. Так как я был студентом металлургического  инстита (в Днепропетровске), то  нас распределили по самым крупным металлургическим заводам Украины — в Днепропетровске, Днепродзержинске, Кривом Роге, Никополе и еще где-то. Я учился по специальности «Прокатное производство», поэтому мы все попали в прокатные цехи.  Нам завели трудовые книжки, а через некоторое время присвоили и разряды (аж 7-й разряд, такой сравнительно высокий разряд объясняется тем, что мы уже были все же четверокурсниками, почти инженерами). Я попал на металлургический комбинат в Днепродзержинске (в моём родном городе, где жили мои родители), в Новопрокатный цех  на крупносортный стан «900».
    При оформлении на работу у меня возникли осложнения, т. к. я носил очки и меня не хотели принимать на «горячие» работы, а предлагали что-нибудь кабинетное. Но что значит молодость и патриотизм профессии! Я наотрез отказался, хлопотал, использовал даже блат и добился своего! Мне выдали войлочную куртку , которыми снабжают рабочих на горячих работах, и тяжелые ботинки с металлическими прокладками на стопе (оказалось, что это были экспериментальные ботинки, которые только-только появились). И  вот, в этом одеянии я влился в многотысячную толпу утренней смены спешащих к проходным.
     Об этой толпе -  отдельный разговор. Когда-то я читал чье-то произведение, где описывалась вот такая заводская толпа, это описание изобиловало такими эпитетами, как «серая», «безликая», «молчаливая», «хмурая» и, вообще, что-то ужасное. Наверное, автор смотрел откуда-то издалека  и, может быть, просто не любил рано вставать. Если бы он влился в толпу, то   увидел бы, что люди непрерывно здороваются друг с другом, переговариваются, перешучиваются, пересмеиваются и, вообще, в большинстве случаев в  отличном настроении. Все-таки это  были не времена «Молоха» Куприна.
         Интересно, что свое рабочее одеяние я надевал еще дома и гордо шел по городским улицам на работу. Люди моего возраста, наверное , помнят ещё  те времена, когда рабочие шли по городу и даже ехали в трамвае в промасленных спецовках. Не уверен, что в 1959 — 60 г.г., т. е. в описываемое мной время, рабочие еще так ходили, во всяком случае, вспоминаю,  что потом я уже ходил на работу в чистом, а там уже переодевался в рабочее одеяние. Вероятно, я  ходил первое время в рабочем из-за своеобразного тщеславия.
     Рабочие моей бригады встретили сдержанно, даже скептически, но никакого неприятия, насмешек я не почуствовал. Меня назначили вальцовщиком на чистовой клети с выходной стороны (вальцовщик — это название рабочей профессии на прокатном стане, такое   же как, например, более известное — сталевар, т. е. рабочий на сталеплавильном  агрегате). Моей обязанностью было настроить так называемые линейки и проводки — многокилограммовые детали, которые надо настроить путем заклинивания их с помощью кувалды так, чтобы выходящая заготовка пошла не вкривь и вкось или задралась вверх, а ровно  по рольгангу. Заготовка — это штанга круглого или квадратного сечения и длиной эдак метров двадцать. Весила такая заготовочка тонны. Каждый раз  с замиранием сердца я ждал прохождения заготовки и один раз таки дождался — заготовка взмыла вверх. Уж не помню ,что мне сказали другие вальцовщики нашей бригады...
         Мое ворочание этих многокилограммовых линеек и проводок не прошло для меня даром — однажды я уронил проводку на  палец правой руки и мой бедный ноготь встал торчком, т. е. перпендикулярно. Больше всех испугался сменный мастер — ведь это травма на его шею. Меня отвели в цеховой медпункт, где и отрезали ноготь. Мастер сказал, чтобы я не показывался в цеху какое-то время. Таким образом травма была благополучно скрыта.
         Цех был громадный, длиной ,наверное, километра полтора. Где-то в самом начале  работал большой блюминг, который прокатывал многотонные стальные слитки. Я не один раз взбирался на пульт управления и с восхищением наблюдал за виртуозной работой операторов, у которых был какой-то нереальный 12-й разряд (раньше я даже не знал о существования такового).          Блюминг обладает сумасшедшей производительностью, и, когда один из операторов повысил производительность блюминга всего на 10%, ему тут же присвоили героя соцтруда. За блюмингом располагались огромные нагревательные печи, рабочие которых почему-то назывались сварщиками. Вблизи этих печей было нестерпимо жарко. В них нагревались уже обжатые и порезанные на более короткие после блюминга  заготовки , которые по рольгангу катились на так называемый малый блюминг  и далее опять нарезались на более короткие заготовки и двигались уже на наш крупносортный стан. Понятно, что после прохождения каждого этапа сечение заготовки уменьшалось.  По существу ,мое рабочее место было финальным на этом тернистом пути.
      В цехе насчитывалось, насколько я помню, что-то около 1900 человек, причем  основное количество  были слесарями, ремонтниками, водопроводчиками, электриками и другими вспомогательными рабочими. Основных работников — вальцовщиков и операторов было сравнительно немного. В то время, когда я там работал (50 — 60 г.г.) ,цех работал как часы. Работа велась в три смены. Между каждой сменой были так называемые сменно-встречные собрания, т. е. после каждой смены в красном уголке(помните, были такие?) собирались основные работники прошедшей  и следующей смены. Первый сокраментальный вопрос начальника смены — замечания по технике безопасности (слава Богу, мой ноготь  так и не всплыл), далее шёл  детальный, но быстрый разбор насущных нужд. Затем новая смена расходилась по рабочим местам и в течение 30 минут происходила так называемая холодная прокрутка, т. е. включались все механизмы, они работали вхолостую ,а  в это время проверялись  все зазоры, бесперебойность работы и т. п. Надо понимать, что за полчаса можно было прокатать сотни тонн металла, и тем не менее на это шли  во имя надежной работы в течение всей смены, когда  все механизмы уже  не отключаются ни на секунду. В течение месяца проводится один суточный ремонт, когда все разбирается, осматривается, заменяется, очищается подземелье под станом от окалины и т.д. С какой-то периодичностью (не помню  с какой) проводились и двухсуточные ремонты. И независимо от того отставал ли цех по плану или нет, все это свято соблюдалось, что обеспечивало бесперебойную и безаварийную работу стана. К чему я это? Я как- то пришел туда через много лет (сердце забилось... ). Поговорил с рабочими, оказалось, что все нарушается во имя все увеличивающегося плана с соответствующими последствиями.
      Но вернемся в мое время. Особенностью работы  в нашем цехе было то, что, если рабочие работали мало,  то это означало, что  стан работает ритмично и бесперебойно. Но ,если случалась какая-то заминка, или плановый  ремонт, или перевалка (т. е. переход на новый профиль или размеры заготовок) , то вся орава ремонтников, электриков, водопроводчиков (надо отметить, что последние играли довольно значительную роль в работе цеха, т. к. на всех этапах технологической цепочки все оборудование, соприкасающееся с раскаленным металлом, обильно поливалось водой) буквально с остервением набрасывалась на оборудование, сокращая до минимума остановку стана. В этом был смысл большого количества вспомогательных рабочих, т. к. даже при небольшой остановке терялись сотни тонн проката. Меня всегда умиляло то, что  старший вальцовщик, когда до готовности было еще довольно далеко, кричал по телефону на малый блюминг: «Давай пробу!». Бывало,  между еще копошащимися людьми медленно ползет( скорость управляема) раскаленная могучая заготовка буквально между ног людей.  Можно заподозрить меня в этакой благостной картине, но так было при мне! И еще об одном наблюдении. Вот, рабочие пришли в своем домашнем одеянии, открывают свои шкафчики, переодеваются, переговариваются. Лица  какие-то невыразительные, простецкие, говорят  о чем -то незначительном, речь косноязычная.  В общем— простонародье. Но, вот, переоделись, пришли на свои рабочие места. Они преображаются! Лица осмысленные, речь деловитая, без косноязычия, движения точны, им подчиняются многотонные раскаленные заготовки. На их лицах выражение какой-то значительности. Даже внутренней гордости. Но, вот, смена закончилась, переоделись, и все,  о чём я писал выше, возвращается...
        Второй мой опыт соприкосновения с настоящей работой  оказался более длительным и даже определяющим в моей дальнейшей жизни. Я окончил институт, и наступило время распределения. Обычно сначала бывало предварительное распределение, а затем  уже окончательное. У нас же почему-то не провели предварительного, а сразу окончательное распределение, которое проводил сам ректор, большой антисемит. Сначала, как водится, вызвали участника войны ( описываемое распределение относится к1961 г.), таковых  на весь поток был один студент, весьма средненький. Ему был оказан весь возможный респект : огласили весь перечень городов и дали выбирать то, что  захочет. Он бедный так растерялся от такой роскоши, что никак не мог остановиться на чем- нибудь. Так ему дали возможность встретиться с женой и посоветоваться. Конечно, фронтовик имел право на это ,и мы были рады за него. Потом стали вызывать в соответствие с суммой баллов, заработанных за время учебы. Справедливо! В нашем потоке было  порядка 60  человек. Я был одиннадцатым в этом списке, поэтому был относительно спокоен, так как на мою долю должен был оставаться еще большой выбор. Пошли первые, которые почти все выбрали Днепропетровск (т. е. там, где мы учились). Всех без возражений отсылали в Гипромез, т. е. проектную организацию. Я уже было заскучал, решив, что моя судьба предрешена. И вот, моя очередь. Я собираюсь стандартно ответить: «Да, согласен в Гипромез». И... как гром среди ясного неба, ректор хладнокровно заявляет: «Вам на выбор: Джезказган, Муром и Ташкент». Как говорится, вся жизнь... и т.д. Я промямлил что-то вроде, мол, а больше некуда? Ректо отрезал: «Некуда!» Что бы вы ответили? Как можно за несколько секунд решить свою судьбу? Мозг сразу отбросил Джезгазган, как нечто совершенно неприемлемое, остановился на секунду на Муроме, в моём представлении как что- то серое и неприветливое, и озарился яркой вспышкой — Ташкент! Как раз в тот период меня увлекала экзотика, особенно подпитываемая моим любимым писателем Паустовским, особенно его самым ранним романом «Романтики». Так, в течение нескольких секунд я решил свою судьбу, о чем ни разу не пожалел, «задержавшись» в Ташкенте на целых 40 лет! Всей душой я полюбил этот яркий, солнечный город.
         Итак, я приехал в Ташкент и розыскал место своего назначения — Ташкентский тепловозо-вагоноремонтный завод им. Октябрьской революции (оказывается ,что до этого он был имени Когановича...). В отделе кадров, где я гордо сказал, что я прокатчик, немного посмеялись и успокоили, что не только на заводе, но вообще в Ташкенте прокатки нет и меня направляют в кузнечный цех на должность поммастера с окладом 90 руб.
   Я нашел цех и представился начальнику — Михаил Михайловичу Какурину, который, в общем, оказался добрейшим человеком, хотя мне нередко доставалось от него. Курс кузнечного производства мы проходили в течение всего одного семестра, только теоретически, так что я имел об этом весьма смутное представление. Итак, Михал Михалыч ознакомил меня с цехом. Он состоял из трех отделений — молотового, прессового и рессорно-пружинного. В целом цех был небольшим, не сравнить с гигантскими прокатными цехами, со сравнительно небольшим количеством людей. В молотовом отделении было по одному трёхтонному молоту(потом я узнал, что это самый мощный молот на всю Центральную Азию), двухтонному, однотонному и два 0,5 - тонному молоту, был еще один однотонный штамповочный молот; в прессовом отделении было несколько прессов различного усилия (от 50 до 250 т), две горизонтально-ковочные машины (иностранного производства); рессорно-пружинное отделение состояло из нескольких приспособлений для сборки тепловозных и вагонных рессор, навивки пружин, закалочной ванны, и поразивших мое воображение гигантских весов (как оказало, еще царского производства) для опрессовки рессор.
     Везде стояли нагревательные печи, которые еще отапливались  мазутом, а не газом. Рабочие встретили меня приветливо, несколько женщин окружили меня, начали расспрашивать, высказывали мне полную приязнь. Любезнейший Михал Михалыч в первый же день лукаво предложил мне изготовить шаблон для некоей волнистой рессоры. Цеховой разметчик без разговоров выдал мне чертилку, линейку, циркуль, лист железа, на котором и надо было чертить, зубило,молоток и напильник. Вся трудность заключалась в том, что радиусы для этих самых волн были очень большие, их величина  измерялась метрами. Как их провести? Я трудился над проклятой рессорой весь день, как я справился с этими радиусами не помню (может смухлевал?), вырубал, пилил напильником и т. д. Разметчик и другие слесари весьма одобрительно следили за моими усилиями. Я преподнес им этот самый шаблон ,и больше я его никогда не видел. Меня вообще удивлял разметчик - простой человек, без особого образования, он с легкостью размечал шаблоны по самым сложным чертежам. Как это у него получалось, я не знаю.
         В цехе кроме начальника было  два мастера,   нормировщик, технолога не было,его роль, как я понял, выполнял сам мастер. Был еще инспектор  ОТК (кстати , впоследствие эту роль также передали мастерам, что из этого вышло  - напишу потом). Меня поставили мастером в прессовое  отделение , (но с оклалом пом.мастера). 
        Нормировщик Володя Арюткин, парень моих лет , сказал, что рабочие сами знают, что им делать, мое дело в конце смены записать с их слов, что они сделали. Это оказалось большим коварством с его стороны. Действительно, в конце смены они подошли ко мне и сказали, что они сделали. Каждый день я прилежно все записывал. Подошло время передавать эти сведения в отдел зарплаты завода. Перед этим Арюткин попросил дать ему журнал с моими записями и к моему удивлению стал исправлять в сторону увеличения записанные работы. Скандал разразился в день зарплаты — все прессовщики получили зарплату меньше, чем всегда. Никто меня не предупредил, что на каждое изделие существуют давным-давно утвержденные расценки, причем они были совершенно фантастически малы, и ,если им следовать,  то рабочие заработают буквально копейки. Зная это, Арюткин сделал приписки, чтобы  избежать бунта, но недостаточные, чтобы они получили примерно, как всегда. С этого времени  я стал  скрупулезно подсчитывать заработок рабочих, приписывая так, чтобы он был выше тарифной ставки ,но не превышал 125% (в этих пределах нормы выработки считались технически обоснованными). Коварный Арюткин однажды написал рапорт в ОТЗ (отдел труда и зарплаты), что, мол, Шейнман занимается приписками. Меня вызвал начальник ОТЗ, которого на заводе боялись больше всех, который устроил мне выволочку(хотя все понимали, что без приписок не обойтись), и снял с меня 10% премиальных. Володя встретил меня без  всякого смущения -мол ,сделал это для острастки, чтобы не зарывался.
        В Ташкенте в то время была нехватка электроэнергии, и для выравнивания нагрузки промышленные предприятия имели выходные дни в  разные дни недели, а смены, например, у нас были первые (т. е. с утра) и ночные. Пользуясь моей наивностью, мне предложили поработать какое-то время только в ночную смену, мол, привыкну к самостоятельности. Дело в том, что ночью никого из начальства не было и один мастер хозяйничал по всему цеху. Итак ,буквально, в первые дни моей работы я вышел в ночь. Прихожу в свою конторку, на столе чертежи и записка с заданием. Сразу возникает множество вопросов — где заготовки, есть ли соответствующие чертежам марки стали, где они, где оснастка и т. д. Но... спросить не у кого! А рабочие ждут. Причем с любопытством. Начинаем вместе выяснять  где что. Причем были и курьезы, например, по чертежу требуется сталь 50, спрашиваю, где она, а мне в ответ - такой сроду не бывало, делаем из Ст.5. Я ужасаюсь : это совершенно разные стали. А они только смеются. Утром приходит начальник — мол, все выполнил? В три часа ночи я обычно шел в заводскую столовую (она работала круглосуточно). До того привык, что потом еще долгое время я просыпался по ночам с острым чуством голода. Время шло, я перешел уже на нормальный режим работы, т. е. в первую и третью смену. Через три месяца меня, наконец, перевели из поммастера в мастера с окладом 120 руб, но, увы, в цехе для меня не было вакансии — в «мое» прессовое отделение вернулся его прежний законный  мастер Женя Ганусенко, а в молотовом отделении был тоже мастер — опытный и классный кузнец  Радчук. И тут меня удивили : без всяких скандалов Радчука освободили от должности мастера (как не имеющего специального образования) и перевели в механики цеха, потом он  перешел опять в  кузнецы, а меня назначили мастером молотового отделения.
          Особенностью  этого отделения было то, что в нем работали только кузнецы свободной ковки, конфигурация поковки получалась не в штампе, а путем различных манипуляций кузнеца, что требует высочайшего мастерства, это ремесло в самом высоком смысле этого слова.                По- человечески  было, конечно, несправедливо убирать Радчука, он был вполне успешным мастером, не то, что я - несмышленыш. К чести  всех работников цеха ,никто, во всяком случае, открыто не высказывал какого-то недовольства, кроме моего злого гения Арюткина, который не прочь был и сам  стать мастером (который получал больше, чем нормировщик). Может сыграло роль то, что к этому времени  я сумел расположить к себе работяг своим демократизмом, вежливостью (например, всех кузнецов старше себя я называл по имени-отчеству), никогда не матерился и т. п. Особенно ко мне были расположены женщины цеха, весьма и весма простые, некоторые с самого дна жизни, которые сроду не  испытывали такого обращения (например, могли обратиться ко мне, мол, Женя, скажи Килячку, чтобы он не говорил... далее следовал отборный мат). В заводской многотиражке появилась статья «Наш товарищ Женя». Конечно, это меня вдохновляло.
         Первая проблема, с которой я столкнулся в  молотовом отделении, была необходимость расчета заготовки для получения поковки (т. е. продукта  ковки) требуемых размеров. Поясню. Поковка имеет конфигурацию, близкую к форме чистовой детали. Чтобы так получилось, грубо говоря, объем поковки(с учетом припусков) должен быть равен объему заготовки. По чертежу готовой детали, с учетом некоторого упрощения конфигурации и припусков на механическую обработку, рассчитываем объем, например, он получился 300 куб.см. Значит такого же объема должна быть исходная  заготовка. Откуда ее брать? На складе лежат длинные штанги (прокат) квадратного, или чаще круглого сечения. Измеряем диаметр и элементарно рассчитываем длину цилиндра, чтобы получился требуемый объем.  Затем мастер  на корточках лазит по этим заготовкам и мелом размечает все эти длины (например, 100 штук). После этого резчик автогеном режет по разметке. Далее заготовки грузят на автокар и завозят в цех прямо к молоту. Здесь затруднений не возникает. Однако на беду, основным видом заготовки у нас были списанные вагонные и тепловозные оси, а они имеют фигурную форму. Скрупулезно рассчитывать при этом просто нет времени. И вот, я  сижу на корточках, промеряю кронциркулем каждый диаметр на оси, интуитивно прикидываю и провожу мелом. В этом случае, конечно, длина каждой заготовки  на оси будет разная.
        По- хорошему всем этим должен заниматься технолог. Причем сначала отрезать несколько заготовок, отковать из них поковки, промерять, скорректировать размер заготовки и так до тех пор, пока размеры поковки не станут приемлемыми, а потом уже резать заготовки на всю партию. Но у нас нет такой  возможности, нужно отрезать заготовки сразу на всю партию. И технолога у нас нет. И  вот, первый раз я разметил, заготовки завезли и сложили  возле  трёх- тонного молота. 100 штук! Это на две смены. Представляете, если я неправильно разметил? Это, по-существу, срыв работы цеха и позор, позор! Сердце колотится, кузнецы смотрят на меня испытывающе, улыбаются, подбадривают. И вот, первая поковка, промеряют ее. Получилось! Я счастлив! Самое страшное, если кузнецы крикнут: «Мало мяса!» или «Худая!» И то и другое означает, что металла в заготовке не хватает ,и размеры поковки меньше допустимых.       
Это безоговорочный брак! Плохо также, если размеры поковки окажутся слишком большими.Тогда  кузнецы кричат: «Много мяса» или «Жирная» ,т. е. в поковке слишком много металла. В этом случае в механическом цехе токарям придется снимать лишний слой металла, а это перерасход металла, увеличение времени обработки, токари обработают меньшее количество поковок и меньше заработают. В этом случае механический цех требует дополнительный  наряд, что ложится бременем на кузнечный цех.
    С тех пор я размечал заготовки сотни раз и каждый раз  с  волнением ожидал : получится или нет. К счастью, ни разу не опозорился! В разное время разметкой занимались все мастера цеха и, по признанию кузнецов, я делал это точнее всех. Конечно, случались мелкие казусы. Например, надо было отковать очень крупную (для нашего цеха) поковку килограмм на 300 (а может и больше), я рассчитал заготовку,начали ковать. Вдруг прибегают кузнецы и кричат: «Женя, мало мяса!». Я обомлел, начал лихорадочно пересчитывать - все правильно. Потом я догадался. Дело в том, я учитывал  обычный процент на угар металла. А так  как заготовка была крупная, ее пришлось нагревать три раза и ,следовательно, угар металла был в три раза больше! В общем-то я не был так уж виноват, так как не мог в точности предвидеть сколько раз придется нагревать заготовку. К счастью, в тот раз надо было изготовить  всего одну поковку, впоследствие она ушла на что-то другое.
        В один прекрасный день в духе передовых веяний у нас отменили должность инспектора ОТК и его функцию возложили на мастеров.Выдали нам личные клейма, которыми мы и начали клепать все поковки. Кроме весомой прибавки работы, это было чревато тем, что и через много лет,  если бы где-то что-то включилось из-за детали, которую я «заклеймил», мне бы не поздоровалось. Тем не менее, мы, мастера, стали потихоньку пропускать брак (разумеется, если это не угрожало безопасности). По этому поводу меня даже вызывал директор завода, уж не помню, что я бормотал в свое оправдание. Вспоминается трагикомический случай, когда добрейший Михал Михалыч попросил меня заклеймить тепловозные рессоры (в этом отделении отсуствовал мастер), не помню уже был ли там выявлен какой-то дефект, но во всяком случае, рессоры - слишком серьезно. Я отказался, пошел в душ (был конец смены), разделся и стал мыться, так Мих. Мих. последовал за мной в душ и стал умолять меня (что было для него абсолютно несвойственно). Я мужественно выдержал напор  и наотрез отказался (другой сменный мастер, тем не менее, стукнул своим клеймом, что называется, не глядя. Когда я ему попенял за это, он только бесшабашно ответил: «Черт с ним!», имея  ввиду начальника цеха). Впоследствие у нас все-таки отобрали клейма и опять ввели должность независимого инспектора ОТК.
         В цехе было несколько нагревательных печей, и был штатный нагревальщик, который работал только в первую смену. В ночную смену в качестве нагревальщика использовался опять-таки мастер. Мы даже прошли какие-то курсы и нам  выдали удостоверения. Когда я только пришел работать, печи работали на мазуте, и я помню, как ночью я каждый раз взбирался наверх к баку с мазутом и следил за его уровнем.Через какое-то время начался перевод печей на газ, причем цех ни на минуту для этого не останавливали. На  ходу подвели газовые магистрали  и одномоментно заменили мазутные горелки на газовые. Эта  замена пришлась на мою ночную смену, и я один на один оказался с новым газовым нагревом. Надо сказать, что никаких приборов, показывающих температуру в печи ,температуру заготовок не было, все определялось на глаз, и я научился довольно точно все это определять. Но с газом все непривычно. Вижу ,что температура в печи вроде хороша  - есть нужные  примерно 1300 градусов, я не нарадуюсь, но... В общем в эту ночь я провалил своды трех печей... Я никогда не видел Мих.Мих. таким разъяренным, хотя по-хорошему следовало перед  вводом газа отремонтировать  своды печей.
     С моей деятельностью нагревальщика связан один трагикомический случай, опять же в ночную смену. Я должен был разжечь отжигательную печь. Эта печь была с выдвижным подом, который в  этот момент был видвинут, и на нем лежали поковки, которые надо  было отжечь. Я, как и положено, перед включением отопления, задвинул под  и пошел за запальником. Меня спасло то, что разгильдяй-нагревальщик с первой смены не положил запальник на его обычное место, и я начал его искать, обходя кругом печь. И вдруг... я услышал тихий голос, исходящий из печи: «Мне жарко. Мне жарко». Трясущими руками я выкатил под печи, и оттуда выскочил какой-то бродяжного вида мужик и побежал прочь. По-видимому, это и был бродяга, как-то проникший на завод и завалившийся спать между  теплыми поковками. Я облился холодным потом, когда представил себе, что было бы,  если бы запальник был на  месте: я бы, как и положено, зажег его, затем открыл горелку и пустил газ в печь, затем сунул бы запальник в специальное окошечко и поджег горелку. Затем бы через окошечко посмотрел бы внутрь печи, как там пламя и увидел бы... Подбежали кузнецы, начали ругать меня, мол ,зачем отпустил бродягу, надо было ему навалять и т. д. И успокоили меня(полушутя) , мол,  сожгли бы и следов не осталось бы, да и кто бродягу искать будет. Но я ответил, что я бы не смог носить это в себе, и сам бы признался. Прошло много лет, и до сих пор, когда я вспоминаю об этом случае, меня охватывает дрожь...
         3-х тонный молот обслуживал мостовой кран, управляла им  крановщица, которая иногда болела. Первый раз, когда это случилось, я побегал по другим цехам, слезно умоляя «одолжить» крановщицу. В конце концов, однажды, в ночную смену я так и не нашел замену. Что делать, под угрозой срыва работы кузнецы спокойно говорят, мол, полезай сам. Чувствуя себя приговоренным, я первый раз в жизни полез на кран, увидел кнопки , потыкал их. Так, это вверх, это вниз, влево, вправо, вот контролер — вперед ,назад (этот маневр мне дался хуже всего — не один раз я со всего маху влетал в переднюю и заднюю стены цеха, при этом троллеи дружно слетали с контактов ,и я длинной деревянной палкой устанавливал их на место). И я начал. Работа непростая — на тросе внизу закреплена как бы огромная лопата, на которую из печи натаскивают огромную раскаленную заготовку, затем подводят к бойку молота и стаскивают на него заготовку. Требуются еще некоторые манипуляции. Короче говоря, краном  следовало  осуществлять весьма сложное маневрирование, весьма опасное для кузнецов. Я весь взмок, но к концу смены кузнецы снизу показали мне большой палец, мол, все хорошо. Думаю, они покривили душой... Впоследствие, я неоднократно работал на кране и немножко попривык.
          На нашем заводе было два механических цеха, которые мы и снабжали поковками для дальнейшей обработки. Тяжелые поковки и заготовки перевозили автокарой, сопровождали автокару двое рабочих - грузчиков, уже немолодые жилистые мужики, которые нагружали и разгружали автокару поковками и заготовками весом до 200 кг , я всегда удивлялся  тому,как они все это выдерживали. Они сами знали, когда надо завести заготовки для кузнецов, а когда отвезти уже готовые поковки, они не терпели, когда мастер или даже начальник цеха пытались давать им указания ,и по их вине никогда никаких срывов не бывало ( потом, когда эти мужики ушли на покой дали и  автопогрузчик, и автокран). Однако кроме тяжелых вещей  было много, так называемой,  «мелочовки», для которой мы не могли использовать автокару, так как она была всегда занята (см.выше).  Но все равно, все это надо было доставлять по назначению, для этого в цеху использовалась ручная тележка. В цехе официально была одна подсобница, в обязанности  которой входила  уборка цеха. Но не тут- то было, основной ее работой была как раз перевозка мелочовки на этой тележке. Но она работала только в одну смену, кроме того, я ее жалел( она была немолодой женщиной) и частенько брался за тележку сам. На заводе был диспетчер по фамилии Синий, который больше всего торчал в нашем цехе и выбивал у нас срочные заказы( а срочным было все). По-видимому, он сразу раскусил, что нажимать на меня гораздо легче, чем на других мастеров, которые могли и послать подальше, поэтому он ходил в основном за мной, я его боялся, как огня. Так и врезалось мне в память: замурзанный паренек (это я) в грязной, замасленной спецовке, зимой, холодно, снег и лужи, катит в другие цеха тележку с поковками. Когда освобождалась автокара, брался и за неё, хотя это было непросто, так надо было маневрировать в цехах, заставленных оборудованием. Бывало, так закрутишься, что  вбегал в туалет, закрывался и стоял минут пять, чтобы отдышаться...
         На каждом молоте работала бригада из трех человек: сам кузнец, машинист,который управлял с помощью рычага  ударами бойка, и подручный кузнеца. Бывало, что подручных не хватало, особенно в ночную смену. Меня подзывал кузнец и говорил: «Нет малая»., т. е. подручного (малай на тюркском обозначал что-то вроде раба). Что делать? Становился я. В мои обязанности входило длинной кочергой выгрести из печи раскаленную заготовку, схватить ее клещами и поднести  кузнецу, далее я брал нужное приспособление (поддержку, подкатку и т. п.) и держал его, помогая кузнецу манипулировать, чтобы придать заготовке нужную форму.
     Я уже вспоминал ,как зимой я катил тележку. Но гораздо тяжелее было летом - жара, на улице  40  градусов, ну а в цехе возле раскаленных печей... В моей памяти картина — лето,ночная смена, я ,в качестве подручного , возле раскаленной печи,  уже еле дышу от жары и духоты. Наконец, по знаку кузнеца, делаю перерыв, выбегаю на улицу, там тоже душно, ложусь на землю  и дышу, дышу, и так минут десять, и опять к печи...  Кузнецам очень нравилось, когда я становился к ним в качестве подручного — ведь они больше зарабатывали. т. к. им шли деньги  подручного (я помогал им неофициально).
         Но подлинным бичом для меня оказался не план, который я должен был выполнить, не производственный брак, не летняя жара, а травматизм. Начал я с себя. Примерно через полтора — два года после начала моей работы я решил сам настроить штамп на 100-тонном прессе  для обрезки заусенца у барашковых гаек. Поставил пуансон, матрицу, подставил ведро, чтобы туда падали обрезанные барашки, позвал свободную в этот день женщину Зину. Решил сделать  небольшую пробную партию барашков. Видимо, ведро я поставил неправильно и обрезанные барашки стали падать мимо ведра на пол. Зина ползала на коленях внизу и собирала детали в ведро. Я  остановился, чтобы проверить настройку штампа, для чего пальцем стал щупать режущую кромку пуансона. И вдруг... пресс сработал, пуансон опустился и вернулся в исходное положение. Никакой боли я не почувствовал, но знал, что что-то произошло. Посмотрел — на среднем пальце правой руки была ровнехонько, как бритвой, отрезана верхняя фаланга. Кровь с культи не шла. Спокойно думаю : сейчас потеряю сознание. Но нет, голова ясно работает, и я обратился к ближайшему работнику (по-моему ,это тоже была женщина) с вопросом, где ближайший медпункт (я не знал этого!), та в ужасе отшатнулась. В общем , отвели меня в медпукт, а потом в больницу. Я к вечеру вернулся в цех, чтобы переодеться в чистое.Кузнецы меня спросили, не буду ли я в претензии, что они бросили мою фалангув печь. Наоборот, ответил я, спасибо, что не выбросили в мусор, а с почетом кремировали ее. Своеобразно кузнецы утешали меня — каждый подходил, снимал рукавицу и показывал нехватку пальцев почти у каждого.Что же случилось  со мной? Я думаю, что самопроизвольное случайное включение пресса весьма маловероятно, повидимому Зина, когда ползала внизу, подбирая детали, нечаянно нажала на педаль. В горячке я сразу и назвал эту причину. Но затем устыдился, какой прок  мне гробить бедную женщину? И назвал первую, маловероятную причину. Все были удовлетворены. А Зина горячо меня благодарила. Кончилось все это тем, что мне же вкатили выговор!
         Время шло, все понемного призабылось, и, вот, в разгаре моей популярности, завод собирался наградить меня именными часами МПС. И как раз, в день награждения случилась первая травма среди моих кузнецов, не помню уж ,в чем она  заключалась. Награду отменили... И пошло - поехало. В какой-то год в моей бригаде, помнится, было аж двенадцать травм! Это очень много. Жалея меня, при «легких» травмах кузнецы старались не регистрировать их. Но обычно ничего не получалось, ведь при травме кузнец получает средний заработок и при этом сидит дома. Ну, например, попала соринка в глаз. Потер его и работает дальше. А на следующий день он приходит  на работу с распухшим глазом — соринка - то металлическая! Надо оформлять травму, а кузнец, хотя и смотрит на меня виновато, очень довольный уходит домой на пару дней отдыхать. Или попала в ботинок раскаленная окалина, пока расшнуруешь ботинок и сбросишь его, окалина жжет ногу. Это случается сплошь и рядом, у меня самого ноги были в постоянных ожогах (они удивительно долго заживают). Но бывало, что попадали более крупные кусочки окалины и это тоже травма, которую расследуют с самым серьезным видом. Или упала небольшая заготовка на ногу, кузнец прихрамывает, но работает. Наконец, кузнец подходит ко мне, мол, Женя, оформляй травму. Что делать, оформляю.
    Но бывало и посерьезнее. Однажды покалечили пальцы на ногах сразу двое при переноске некоей тяжести — это уже классифицируется как групповая травма( виноват был не я, а все тот же  мой злой гений Арюткин, который самовольно взял моих рабочих) ,и тут уже пахнет прокурором! Вообще, в тот день я чуть не сошел  с ума! Я еще  осмысливал случившееся, звонят по телефону и сообщают, что наш какой-то работник столкнулся с тепловозом! Как, кто? Я схожу с ума... Оказалось, какая-то ошибка, я уж не помню. Как -то обошлось и с групповой травмой, а дело могло закончиться для меня плохо... Рассказывали, что еще до меня, в каком-то цехе  случилась травма со смертельным исходом, так главного инженера посадили... Вот, уж поистине — от сумы и тюрьмы не зарекайся! Главное — травмы происходили в основном в моей бригаде! Начальство уже перестало меня ругать и даже жалели, говорили, что я просто невезучий... Но я- то догадался ,в чем дело. Думаю, мой демократизм сыграл со мной злую шутку. Может быть, невольно, в моей бригаде создалась атмосфера некоей расслабленности, что в таком травмоопасном производстве не допустимо. А, может быть, и ,правда, не везло... Я стал бояться выходить на работу...  слава Богу, за два года до этого я поступил в заочную аспирантуру, наконец- то освободилась вакансия  на кафедре, и мой научный руководитель пригласил меня на преподавательскую должность.
          Итак, в кузнечном цехе я проработал ровно 4 года, а на кафедре -36 лет! Я стал металловедом, как считали люди, весьма квалифицированным, активно участвовал в научной работе, защитился, стал доцентом и с наслаждением занимался преподавательской работой. Вообще, эти 36 лет были годами любимой работы.  Иногда я испытывал ощущение, близкое к  годам, проведенным в кузнечном цехе .Когда занимался хоздоговорной работой, например, в Темиртау на металлургическом комбинате. Работали мы с 7 утра и до часу ночи. Работенка была горячая. Например,  однажды  у моего напарника расплавилась пуговица на брюках, а у меня в кармане расплавился целлофановый пакет...
          И все же, когда  за эти 36 лет мне бывало очень трудно, я вспоминал кузнечный цех, и мне сразу становилось легче.
          Если меня спросить, вспоминаю ли я кузнечный цех как страшный сон, годы, вычеркнутые из жизни, или как? Нет, нет и нет! Я считаю их славными и поучительными  страницами моей биографии! Более того, я вспоминаю эти годы с какой-то нежностью. И поэтому я был счастлив, что я не порвал окончательно с кузнечным цехом и, вообще, с заводом.Во-первых, я водил всех студентов на экскурсию на завод , и в том числе в кузнечный цех.Признаюсь, каждый раз у меня учащенно билось сердце... И пока еще там работали рабочие, работающие еще со мной, они обязательно подходили ко мне и спрашивали (показывая моим студентам близость со мной): «Ну как ,Женя, палец не вырос?». Во-вторых, все годы как мог помогал заводу, приобрел немалый авторитет, и каждый раз, когда я  видел, с каким вниманием слушает меня руководство завода, перед моими глазами вставал замурзанный паренек в грязной одежде, катящий по лужам и снегу тележку с поковками...
         Прочитал я написанное и, надо признаться,   увлекся я, увлекся. Ведь целью статьи являются не мои воспоминания, а мысль о том, что не все то, чем мы занимаемся и называем это работой, можно назвать работой, и мои воспоминания должны показать , что для меня является примером  работы в истинном значении этого понятия. Воспоминания получились  несколько обширнее, чем предполагал.  Рука не поднимается сокращать. Уж прости меня, читатель!
 В первобытном обществе умственный и физический труд выступали в непосредственном единстве. В античном мире мы уже обнаруживаем  презрительное отношение античных мыслителей к физическому труду, как унизительному для свободного человека занятию (ponjatija.ru/node/11490).      
.        Греческий историк и философ Ксенофонт (444—355 гг. до н. э.) считал, что надо различать труд руководителей и труд исполнителей (d.ru/raznlit/ekist02.hРуtml). К труду исполнителей он относил физический труд. Труд руководителей Ксенофонт считал делом свободных людей, а труд исполнителей (физический труд) — делом рабов.
           Платон (427—347 гг. до н. э.) видит  причину возникновения государства  в противоречии между многообразными потребностями человека и его способностью лишь к одному виду труда.
Разделение труда в обществе Платон рассматривал как естественное явление и объяснял его тем, что каждый человек от рождения способен только к одному виду труда. Во главе этого государства должны стоять философы — они управляют государством. Воины охраняют государство и заботятся о расширении его границ. Низшее сословие — земледельцы и ремесленники вместе с рабами должны заниматься физическим трудом и результатами своего труда содержать высшие сословия.
         Аристотель оправдывал рабство, приводя несколько доводов, главный из которых -  естественные различия между людьми, считая, что рабство установлено природой, что варвары, обладая могучим телом и слабым умом, способны исключительно к физическому труду. Аристотель призывал порабощать варваров силой, охотиться на них, как на диких животных. "Такая война, — говорил он, — по природе своей справедлива".
           Итак, дохристианский мир не видел нравственной ценности труда и не рассматривал его как всеобщую обязанность (www.demoscope.ru/weekly/2007/0291/analit04.php). В античном мире физический труд презирался, работа воспринималась как неизбежное зло, а для свободного человека считалась стыдом. Предубеждение против физического, хозяйственного труда преодолевалось довольно длительное время. И в России, и в Западной Европе на протяжении многих веков существовало и существует социальное разделение труда. К отличительным особенностям российского отношения к труду относят ценность знаний и умений в разных хозяйствен­но-бытовых областях.Помимо земледельческих навыков, каждый крестьянин должен был быть немного и плотником, и столяром, и печником, и сапожником. Труду в православии не придается самостоятельного значения. Несмотря на то, что он рассматривается как добродетель и нравственно-богоугодное дело, он не является безусловной ценностью.
          В капиталистической формации умственный труд становится профессиональным видом деятельности особой социальной группы людей — интеллигенции (ponjatija.ru/node/11490).
В условиях научно-технической революции все более значительные слои интеллигенции начинают участвовать в непосредственном производственном процессе, выступая фактически как рабочие в «белых воротничках».
          Любой труд в той или иной степени сложен(https://rg.ru/2012/03/20/intellekt.html)  - так считают 57% работников, занятых преимущественно интеллектуальным трудом, и 54% тех, чья деятельность связана больше с физическими нагрузками. Тем не менее первые чаще полагают, что их труд сложнее физического (21% против 13%), а оппоненты, напротив, чаще уверены в том, что ручной труд тяжелее умственного (22% против 15%). Примечательно, что физическую работу меняют на интеллектуальную в основном из-за карьерных перспектив (67%), а наоборот - по воле жизненных обстоятельств. нагрузками. Тем не менее первые чаще полагают, что их труд сложнее физического (21% против 13%), а оппоненты, напротив, чаще уверены в том, что ручной труд тяжелее умственного (22% против 15%). Примечательно, что физическую работу меняют на интеллектуальную в основном из-за карьерных перспектив (67%), а наоборот - по воле жизненных обстоятельств.
         По  данным  физиологов А.С. Егорова и В.П. Заградского ,  при уборке, мытье полов и вытирании пыли человек загружен умственной  деятельностью всего  на 0,9%, при работе на станке - на 25%,  при управлении  автомашиной в малонаселенных местах - на 35%, а при печатании на пишущей машине - на 73%.
         Одной из оценок  тяжести труда является частота пульса: при  низких  физических  нагрузках  частота   пульса 76-100 ударов в минуту,  при средних - 110-125, при высоких более 175  ударов в минуту. По  энергетическим тратам выделены 4 группы -  категории тяжести физической работы:  легкая, умеренная,  тяжелая и очень тяжелая.  Согласно санитарно - гигиеническим нормам предлагается считать легкими работы,  требующие затраты энергии до 150 ккал/час,  и к категории тяжелых относятся работы,   энергозатраты которых более  250  ккал/час. Физиологическая норма физической  нагрузки для человека составляет 180 ккал/час.
          Умственный и  физический труд связаны между собой и влияют друг на друга.  Еще  Моссо (1893) с помощью эргографа определил, что  профессор,  прочитавший лекцию  студентам,  утомляется настолько,  что после лекции мышечная сила его руки  уменьшается на 20%.  После 3 часового экзамена у студента мышечная сила падает в 4  раза.  В свою очередь,  под влиянием физического  утомления уменьшается  продуктивность интеллектуальной деятельности.
          Интереснейшими являются мысли Льва Толстого о труде:«Ручной труд в нашем развращенном обществе (в обществе так называемых образованных людей) является обязательным для нас единственно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих пор состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, без всякой взаимности, трудом бедных, невежественных, несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам древнего мира»
        В то же время, Дмитрий  Быков (https://ru-bykov.livejournal.com/2890775.html) говорит парадоксальные вещи, что, мол,  такой ненависти к труду, как в русской литературе, мы не найдём нигде, потому что труд — это занятие недостойное человека. В подтверждение он называет и Толстого,и Чехова, и Горького. Например, он приводит цитату из рецензии Толстого на роман Золя «Труд»:«Трудом, работой люди только отвлекаются от спасения своей души. Цель работы — прокорм и обогащение. А это цели не христианские». Как говорится, приехали...
          Вернемся к началу статьи. Я говорил о том, что, работая вузовским преподавателем, я не осмелился назвать это работой, сравнивая это с тем, что испытал сам и окружающие меня люди в кузнечном цехе.          
          Процесс взаимодействия человека с окружающей средой мы обозначаем такими понятиями как деятельность, занятие, труд, работа (может я не все назвал?) В Википедии все эти понятия описываются. Но не будем обращаться к ученым определениям. Будем рассматривать их с позиций здравого смысла. Я расположил эти понятия в порядке, соответствующим (как я разумею) порядку от родового к видовым понятиям. Итак, наиболее общим, родовым по отношению к остальным является понятие деятельности. Следующим понятием, родовым по отношению к последующим, является занятие. Далее, соотвентственно, следует труд и работа. Или деятельность — труд — занятие — работа? Например, он занимается научной деятельностью. Или: он трудится в сфере образования. Или: он занимается написанием учебника. Или: он работает кузнецом. Есть  разные определения работы, мне по душе определение из механики: это произведение силы на расстояние. Вот это и есть настоящая работа, в остальном люди являются деятелями чего-то, трудятся, занимаются.
         Вы меня спросите, неужели это я серьезно? Нет, конечно. Это прикол, в память о честных и благородных людях, занимающихся настоящим делом, без дураков, с которыми мне пришлось иметь дело в далекой молодости.