Четверо. Диалоги

      – Ты неправильно держишь свиток. Его читают не так.
      Вайзерон поднимает взгляд от доклада и устремляет его на распахнутую дверь. В кабинет юного Отца континента вплывает Физалис, с достоинством удерживая на весу подвижный хвост.
      – Ты пришла раньше, чем я ожидал тебя.
      Физалис мимолетом окидывает привычный интерьер покоев и усаживается напротив стола. На мгновение ее увлекает пара пестрых книг на подоконнике старого витражного окна.
      – Смотрю, ты нашел время на внеклассное чтение? – Она заговорщически прищуривает глаз. – Один из этих романов мы разделили с Лавером. Бытовая драма. Все как мы любим.
      Вайзерон пытается нахмуриться, но ни одной, даже самой ничтожной складочки не проявляется на гладком лбу. Впрочем, Физалис удается разглядеть в надломленном выражении лица правителя неприкрытый упрек.
      – Хочу признаться, привилегии норовят окончательно вскружить мне голову. – Она вскидывает заостренную головку и с упоением улыбается. – В приемном зале мне один и тот же человек кланялся за сегодня дважды, а страж, впятеро крупнее меня, с хвоста до головы снаряженный в латы, выпрямлял спину и почтительно выставлял лапу вперед. С таким успехом я в скором времени смогу возгордиться своим положением советницы. – Она укладывается на пол и вытягивает задние лапы. Обнажив маленькие зубки, она со смаком зевает. – Озвученные мной помпезности вдохновляют меня на континентальные дела. Знаешь, странное чувство, когда тебе хочется…
      – Отплатить добром на преданность? – вставляет Вайзерон. Он продолжает вычитку ключевых сведений из невзрачного писания.
      – Нет, – мотает головой Физалис. – Хочется приказать им что-нибудь сделать.
      Вайзерон выглядывает из-за свитка. Он несколько обеспокоен преображением однокрылой.
      – И что ты прикажешь?
      – Не набивать мне цену, – ловко увертывается от ловушки Физалис, созданной нелепой фигурой речи. – Я хочу, чтобы мне кланялись безвозмездно.
      Канделябр тускло мерцает на стене, преломляя вуаль желтого света. Чешуя Физалис обманчиво кажется черной, с синими проблесками на плечах и огненным пятном на груди. Вайзерон косится на скорчившуюся свечу на столе. Она готова растаять на глазах.
      – Почему ты так поздно позвал меня?
      Отец континента отвечает не сразу.
      – У ночи нет таинств.
      Физалис вытягивает передние лапы, фривольно заваливаясь на бок.
      – Ты помни, что у тебя есть Лиссис.
      Вайзерон хмыкает.
      – Ты выбрала не то русло для нашей беседы.
      – Вот как? – Хохолок Физалис топорщится от возмущения. – Ты решил поговорить на сон грядущий о политических делах? С таким успехом можно и позабыть о том самом русле, благодаря которому у чувств появляется твердая почва.
      Вайзерон устало вздыхает.
      – Хорошо, – уступает он. – Отложим на завтра.
      – А я теперь не сдвинусь с места!
      – Даже когда вернется Лиссис?
      – Даже когда вернется Лиссис.
      Вайзерон осторожно улыбается. Его ушные гребни отлегают от головы.
      – И что мне прикажешь делать?
      Физалис вскидывает мордочку.
      – С присущей тебе прямотой объясняешь мне, зачем позвал меня к ночи.
      Вайзерон скручивает свиток. Рабочий день, похоже, подошел к концу.
      – Чтобы ты приходила по зову долга, а не из-за любопытства.

***


      Массивный доспех прощально мерцает в свете потрескивающих факелов. Облаченная в нагрудник и золотистые латы, драконица окидывает безнадежно любящим взором мрачное подземелье, выступившее надежным укрытием. Дети, женщины, старики и драконицы, получившие в сражении увечья, сбились в кучу в надежде, что скоро все закончится.
      Дыхание. Приглушенные стоны. И давящее чувство времени.
      Груды искореженного металла, некогда послужившие защитникам города, лежат подле длинного дубового стола. На нем кучка окровавленных стрел, извлеченных из тел тех, кому осталось недолго. По углам бочки и корзины с провизией. Их должно хватить на несколько дней.
      Один из птенцов бросается вслед за воинственной драконицей. Ему несколько сезонов отроду.
      – Мама! Мамочка!
      Воительница останавливается у двери. Родной голос призывает ее забыть о верности.
      – Нет-нет, останься здесь!
      – Пожалуйста, не уходи! – Его глаза блестят. – Не покидай меня! Ты обещала…
      Она склоняется над своим птенцом и нежно касается его щеки когтистой лапой.
      – Не нужно об этом думать, дорогой. – Она улыбается, как улыбаются в последний раз. – Мы встретимся с тобой. Вот увидишь. Я хочу…
      Он бросается в ее объятия.
      – Я не могу… – плачет птенец. – Я не могу поверить, что ты оставляешь меня!
      – Я никогда тебя не оставлю.
      – Ты уходишь за дверь – это и означает оставить!
      – Послушай…
      – Нет! Нет!
      Мать берет сына за плечи и легонько встряхивает. Строгость наполняет ее взгляд.
      – Послушай, послушай меня! Терс возведен драконами, каждый камешек был перенесен по воздуху, его растущих стен никогда не касалась рука человека! Этот город не будет покорен! Ты слышишь? Они не получат тебя! Я выйду за дверь, чтобы показать им, что они и близко к тебе не подберутся!
      Нежданные вибрации пронизывают стены подземелья. Глухой удар касается тонкого слуха птенца.
      Катапульты Людских Земель. Удивительное оружие.
      – Мама, я…
      – Когда-нибудь ты станешь Отцом континента, – продолжает драконица, но уже мягче, теплее. Время играет против нее. – Я не сомневаюсь, что ты сделаешь все, чтобы не дать войнам разобщить континент. Я верю, что ты не допустишь кровопролития. Я верю, что тобой будет заложен камень для прочного мира и процветания. Я верю, что при твоем правлении никому не придется прощаться как нам с тобой.
      Птенец опускает серую головку. Слова его не успокаивают. Напротив, его тело сотрясается от громких всхлипов.
      – Не уходи! – говорит он исподлобья. – Мама, я умоляю тебя!
      Драконица судорожно вздыхает. Материнское сердце сжимается от мольбы.
      – Я… должна.
      – Легко это говорить!
      – Нет, нелегко. Иначе я уже была бы там.
      – Зачем мне становиться Отцом континента, если ты не сможешь это увидеть? Зачем?..
      Среди толпы кто-то заходится продолжительным булькающим кашлем. Так кашляют при агонии. В другом конце убежища три женщины тщетно пытаются остановить кровотечение у последней из дракониц, вернувшейся из гущи сражения. Чешуйчатое тело частично освобождено от лат – сталь впилась в горячую плоть, проткнула шею и грудь. Защитница города, чьи некогда прекрасные карие глаза померкли, из последних сил хватается за жизнь.
      – Мама…
      – Да, Мирди?
      – Почему взрослые всегда лгут?
      По спине драконицы пробегает волна омерзительных мурашек. Ответ не приходит на ум. Только не сейчас. Только не здесь.
      Только не с ним.
      – Я… не знаю.
      Птенец поднимает взгляд с холодного пола. Серебристая дорожка блестит у уголков его глаз.
      – Потому что боятся правды.
      – Я…
      – Потому что боятся очевидного.
      – Мирдал!
      – Что?
      – Я люблю тебя. – Она обнимает сына, крепко прижав к груди. Последнее объятие. – Знай, что ложь когда-то была порождена любовью. Мы любим, чтобы лгать, и лжем, чтобы любить. – Драконица опускает его на землю и смотрит птенцу в глаза. Шепот срывается с ее губ: – Я люблю тебя, Мирди! – Она целует его. В последний раз. – Я всегда буду любить тебя, сколько бы мне не пришлось для этого солгать. Прощай!
      Еще одна защитница города исчезает. Прочная дверь, обитая сталью, захлопывается. Слышатся звуки многочисленных засовов, а затем доносится шуршание полотна с картой Равнинных Земель, скрывающего потайной ход.

***

      – Никель, мы еще увидимся?
      – Конечно, Физалис! О чем ты говоришь?
      Но слова не внушают доверия. Физалис погружается в тоску и ищет поддержку во взгляде Лавера. Пернатый расстроен расставанием не меньше. Столько пережито, столько осталось за плечами, а теперь зачем-то надо расставаться. Кому нужны эти проклятые вулканические Земли?
      – Но мы только вернулись…
      Никель сочувствующе вздыхает.
      – Я вернусь, обещаю, – говорит он, полурасправляя свое неполноценное крыло с протезом. – Я хочу увидеть свой дом, я хочу увидеть отца, его владения, огромную кузницу… Я слышал, что там огромные залежи железной руды.
      Физалис опасливо поднимает на него глаза.
      – А я слышала от советников Мирдала, что властелин Стаган…
      Никель отмахивается от ее сведений, которые заведомо считает необоснованными.
      – Пусть здесь болтают, что вздумается! Он мой отец. Не сомневаюсь, что не идеальный, но…
      – Он открыто бунтует! – вырывается у Физалис.
      Никель сдвигает надбровья. Его крепкое тело круглеет, как только железнокрылый поводит мускулистыми плечами.
      – Довольно, Физалис! Я больше ничего не хочу слышать! У меня есть собственные глаза. Совсем скоро я все увижу…
      – Никель!
Но Никель решительно движется к выходу Храма Решений, не оборачиваясь.
      – Никель, постой!
      Перед тяжелыми дверями он останавливается.
      – Ну, что еще?
      – Прости меня, – говорит Физалис, склоняя голову. – Я просто… Не могу поверить, что все так кардинально изменилось.
      Никель делает несколько шагов по направлению к ней.
      – Нет, – трясет он головой, – это я должен извиниться. – Проклятая черта – вспыльчивость… – Он неожиданно улыбается. – А знаешь, я думаю, она досталась мне от отца.
      Физалис обменивается с ним удовлетворенным взглядом.
      Большая часть собравшихся разошлась. Остались особо разговорчивые советники и крупные купцы, обсуждающие долгожданное возвращение юных драконов. И только Вайзерон не принимает участия. Он безучастно смотрит в витражное окно и, кажется, не верит, что они вернулись в свой мир. Он стоит в стороне, подняв голову к льющемуся свету.
      – Вайзерон?
      – Да, Никель?
      – Я знаю, что ты сейчас думаешь. Я рушу наш союз ради встречи с отцом. Все выглядит так, будто я хочу поскорее забыть вас. Так знай: это неправда. Пусть Механические Земли катятся ко всем чертям, если я забуду о вас.
      Вайзерон поправляет пенсне.
      – Я рад это слышать.
      – И еще… Давай забудем о наших разногласиях, хорошо? От ярости я бываю круглым идиотом, но… это… – Он пытается подыскать слова, но у него не получается. – Проклятье! Я попрощаться как следует не могу! – фыркает он.
      Вайзерон усаживается на хвост. Ему адресуется ободрительная улыбка Физалис, которая знает, что окончательное слово остается за ним.
      – Но при этом ты остаешься собой. Взгляд, отличающийся от нашего.
      Никель смягчается.
      – Спасибо, Вайзерон.
      – Ждем твоего скорейшего возвращения. Чтобы не случилось в Механических Землях, не забывай, что у нас есть ты – направляющий, есть Лавер – советующий, есть Физалис – неугасающая и есть я…
      Никель гулко рассмеялся. Кивнув на прощание, он открыл дверь. На мгновение он позволил себе обернуться.
      – А я уж подумал, что только я не умею прощаться.
      И исчез за дверью.

***

      Равнинные Земли приобрели желтые краски заката. Ветер утих, небо окончательно расчистилось от облаков. Сад около дома собирался напиться вечерней росы. В окно струился аромат урожайного сезона яблок, слив, вишен и гранатоподобных плодов фруктового дерева.
      – Слезай с меня, мне тяжело!
      – Почему?
      Физалис сбил с толку неуместный ответ Лавера. На мгновение она метнула взгляд на сухую оранжевую розу, покоящуюся на подоконнике, после чего сдвинула надбровья.
      – Что значит – почему?
      Хвост пернатого туго обвивался вокруг ее хвоста. Лавер ласково коснулся лапы, которой она целеустремленно уперлась ему в грудь.
      – Почему ты не сказала раньше, когда еще не начинало темнеть?
      Физалис ответила не сразу. Прижав уши и повернув голову в сторону, она попыталась избежать лазурных глаз спутника.
      – Мне… было приятно.
      – А теперь противно?
      Физалис с укором смотрела на него.
      – А теперь… тяжело! Слезай с меня!

***


      Мирдал усталой походкой утомленного возрастом правителя приблизился к окну Храма Решений и поднял мутные глаза, глубоко запавшие в череп, к ласковому встречному свету приходящего полудня. Черты его вытянутой морды, лишенной местами чешуи, были искажены обострением телесного недуга. Болезни, что пожирали его изнутри, последние несколько дней давали о себе знать с особой дерзостью, и Отец континента терял в такие смутные промежутки времени ясность ума и природную силу духа. Утрачивая контроль над вопросами континента и разумом, он часто обращался к советникам, возлагая на них прежде немыслимую ответственность, предоставляя возможность говорить от его имени и принимать масштабные решения.
      Раздался короткий стук тяжелого дверного кольца, отвлекший властелина обжигающего дыхания смерти за спиной. Мирдал вяло обратил свой угасающий взор на причину его беспокойства и поднял выцветшие крылья с холодного мрамора, которые более не мог продолжительно держать.
      – Входи, Вайзерон. У меня не заперто.
      В зал ступил первый советник. Его лапы обзавелись сумками, которым торчащие свитки не давали стянуться двойными ремешками. На груди располагался дорожный нагрудник гонцов с тиснением под символику Ветреных Земель. Вайзерон поклонился; его длинные усы коснулись пола.
      – Рад поприветствовать тебя, властелин Мирдал.
      Отец континента изобразил подобие дружеской улыбки, но неловкое движение плечом заставило его стиснуть зубы.
      – Извини, Вайзерон, – сказал он. – Я сегодня неважно себя чувствую. Время при любых возможностях расправляется с нами жестоко.
      – Я понимаю. – Первый советник удрученно вздохнул. – Но мы все ждем твоего возвращения, а пока... – Он поднял голову. – Мы сделаем все, чтобы оправдать твое доверие.
Мирдал решился пройтись по залу. Нетвердая поступь; крылья, насильно удерживаемые за спиной сложенными, заметно подергивались на каждом шагу, а хвост безжизненно волочился за ним следом.
      – Я все думаю, – заговорил он, – как обидно прерваться на половине пути. Ошибка стоила мне жизни.
      Даже Вайзерон со своей эмоциональной сдержанностью тревожно сглотнул, прижав ушные гребни.
      – Какая ошибка, Мирдал?
      Отец континента остановился и, выгнув шею, опустил голову.
      – Рождение тоже может быть ошибкой. – Он отвел взгляд в сторону окна. – В начале пути, когда моего отца забрала прежде неизвестная болезнь, я поклялся себе, что не допущу, чтобы телесный недуг навредил тем, кого я хотя бы раз видел. И вот я стал властелином Земель на двенадцать долгих сроков, а теперь и Отцом континента еще на четыре, а в сторону целительства так и не продвинулся на самый ничтожный дюйм.
      Вайзерон с нарастающим волнением наблюдал, как Мирдала охватила дрожь. Он сделал шаг, но голос властелина заставил его застыть на месте.
      – Теперь твоя очередь дать обещание, которое ты не сдержишь. Когда меня не станет, тебе будет проще его нарушить.
      Вайзерон не нашелся, что ответить. Голос Мирдала был все еще силен; он проникал в каждый уголок сознания юного дракона и заставлял его покорно внимать его словам. Отец континента грузно повернулся и добрался до одного из камней, на которых восседали властелины Земель во время всеобщего совета. Мирдал опустил на него лапу, улавливая холод его поверхности. Это был камень, на котором сидел он.
      – Это место станет твоим, – продолжал он. – Вопрос состоит в том, есть ли у тебя желание его занять, так как после моей смерти у тебя не будет возможности отказаться. Судьба континента будет складываться из твоих решений, твои подданные научатся идти за твоими ошибками, веря, что в будущем ты попытаешься их избежать.
      – Нет…
      Зал на несколько мгновений затопила напряженная тишина. Мирдал одним глазом посмотрел на Вайзерона.
      – Нет?
      – Нет, ты… не можешь нас покинуть! – Его речь угасала, переливалась в шепот. – Только не сейчас… Я еще не готов…
      – Откуда тебе знать – готов ты или нет?
      Вайзерон опустил голову.
      – Но я могу пообещать, – продолжал он, словно не слыша Мирдала, – что друзья, с которыми я вернулся сюда, не сгинут от болезни.
      – Возможно, ты им поможешь.
      Вайзерон поднял карие глаза. В них мерцал огонек надежды.
      – Я помогу ей. Любой ценой.

***


      – Ты не замерзла?
      – Я?
      – Твои крылья распластались в луже.
      Синга смотрела на незнакомую девушку в капюшоне и не понимала, что ей нужно. Подавленное состояние мешало ей оценить нежданную собеседницу, по каким-то причинам беспокоившуюся за нее. Виверне хотелось отмахнуться от гостя одной из едких фраз, но получилось так, что она поддержала разговор.
      – Нет, мне не холодно.
      Девушка ненавязчиво улыбнулась. С кончика ее русой косы, спущенной на грудь, стекали капельки холодного дождя.
      – За дюжину сезонов я повидала в Отчужденных Землях множество странных драконов. Одни постоянно молчат или фыркают, другие общаются между собой на языке движения тела и запаха, иные забиваются в горы и живут подобно первым драконам, существовавшим до появления человека на континенте. Сегодня, скорее всего, мой список пополнится.
      Синга устремила взгляд вдаль. Маир нынче был неспокоен, пенился, шипел и возмущался, что грозовой дождь диктовал ему свои условия. Волны разбивались о прибрежные скалы, наполняя воздух солоноватыми оттенками, мешающимися со свежестью приходящей смены погоды.
      – Мне нужно побыть одной, – тихо сказала Синга.
      Девушка солидарно вздохнула.
      – Хорошо-хорошо, я понимаю. Я только оставлю тебе кое-что и пойду. Ночь обещает быть холодной.
      Синга почувствовала, как что-то плотное накрыло ее плечи. Повернув голову, она увидела всю ту же искреннюю улыбку незнакомки, настойчиво мокнущей под дождем. Узкие черты ее лица и крупные глаза навивали мысль о беззащитности этого воробушка, но внешность оказалась обманчивой. Воробушек был силен наделенным добротою сердцем.
      – Что это? – глупым вопросом отреагировала виверна.
      – Плащ, – ответила девушка. – Он почти не промокает под дождем и согревает. Я люблю шить практичные вещи, которые не будут пылиться на полке.
      – А как же ты?
      Девушка не могла скрыть влияние стужи на ее хрупкое тело, а потому зябко переминалась с ноги на ногу. Но ее живые глаза пылали теплом, благодаря чему она стоически противостояла промозглому ветру.
      – Мне не нужно. Я пробыла в тепле гораздо дольше, чем ты. – Она повернулась. – Ну что ж, мне пора. Я больше не буду тебе мешать.
      Неожиданно Синга так сильно испугалась мысли, что одиночество выжжет ее изнутри этим вечером, что постаралась удержать собеседницу. Пусть даже и не самым идеальным способом.
      – Ты странная.
      Девушка остановилась.
      – А ты сидишь в луже.
      Синга удивленно моргнула. Тоска уступила место любопытству.
      – Не уходи, – сказала виверна. – Я передумала.
      Девушка зашагала к Синге и остановилась только тогда, когда ступила башмаками в лужу. Тонкая линия ее бледноватых губ дрожала от холода, но собеседница оставалась непреклонной. Ветер трепал за ее спиной старое прибережное дерево и срывал с него листья и отмирающие ветки.
      – Ты заболеешь! – воскликнула Синга.
      – Ты тоже.
      – Что? Драконы не болеют простудой.
      Девушка рассмеялась.
      – Ага, а как же! Одного из вас я выходила буквально пару сезонов назад. У него был такой горячий лоб, что я, Матерью клянусь, могла испечь блинчики!
      Синга дважды кивнула, как ребенок, пообещавший, что больше не будет шалить, и переместилась на плоский камень. Он лежал под уклоном, но едва ли был суше лужи. Разве что на нем не скапливалась вода.
      – Вот, теперь лучше, – одобрила девушка. – Ты не будешь против, если я заберусь тебе под плащ? Храбрость мне не к лицу.
      Виверна приняла ее к себе, накрыв крылом, а поверх плащом. Гостья с удовольствием прижалась спиной к крылу и вскоре перестала стучать зубами.
      – Мое имя Алинат, – представилась собеседница. – Я пытаюсь помогать всем драконам, бегущим с континента от сильных потрясений. Наверно, – посмеялась она, – один из них утолит мною голод. Тоже своего рода помощь!
      – Синга, – дружелюбно ответила виверна. – И сейчас я не голодна.

***

      – Ну вот, – с сочувствием сказала Алинат, – все как я и предполагала – ты подхватила простуду. Только не пытайся убедить меня, что шмыганье носом объясняет отсутствие проблем с обезвоживанием.
      Синга стояла на пороге и виновато смотрела на собеседницу, норовящую опробовать себя в шкуре заботливой матери. Виверна понимала, что с ее телом, подвергшемуся всплеску неожиданной вялости, происходили странные необъяснимые вещи с точки зрения драконьей физиологии. Ей прежде никогда не приходилось видеть и тем более ощущать человеческий недуг в действии. Лоб горел, а лапы и крылья сгибались до того непослушно, что было желание поскорее прилечь. Однако Синга попыталась выразить свои сомнения отрицательным кивком.
      – Тебе постоянно мерещатся немощные драконы, – упрямо отозвалась она. – Видимо, местный стереотип.
      Алинат властно топнула ногой и указала на распахнутую дверь. Острые черты ее лица как нельзя передавали намерения хозяйки.
      – Сейчас же тащи свой хвост в дом! Пока я тебя не вылечу – ни шагу за его пределы!
      Синга удивленно заморгала.
      – Ты серьезно?
      – Я дважды повторять не буду.
      Синга могла развернуться и взмыть в небо, но хлынувшее из пристанища тепло опьянило ее разум. Перспектива остаться на холоде не прельщала, учитывая, что после великодушной ситуации с плащом Алинат теперь представляла для нее некоторый интерес. Виверна шагнула в дом, тяжело опираясь на крылья.
      – Не понимаю, как тебя до сих пор не съели?
      Алинат поднесла ладонь к губам, чтобы скрыть улыбку. Она закрыла дверь на засов, сбросила плащ на стул и подошла к камину. В нем все еще томились раскаленные угольки.
      – Располагайся вон там, – указала она на кушетку. – Веди себя прилично, пока я займусь отваром и компрессом.
      Синга оценила по достоинству человеческую мебель, только когда прильнула к нему спиной. Расправив крылья и вытянув хвост, она с особым удовольствием сделала глубокий вздох, словно ей пришлось преодолеть по воздуху не одну сотню миль. Убранство дома привлекало своей простотой исполнения: книжный шкаф, маленький столик, два стула и большой кирпичный камин с картиной местных скалистых красот. Никаких ярких красок, никаких дорогих вещей и царящая в жилище чистота.
      Алинат вернулась с миской и полотенцем. На ее пути повстречался настенный канделябр, с которым она ловко расправилась, чтобы не было слишком темно, после чего она залила столик рядом с кушеткой светом толстенной свечи на медном подсвечнике. Синга не сводила глаз с хозяйки, но что-то ей помешало полностью сконцентрироваться.
      – Апчхи!
      – Я же попросила вести себя прилично!
      – Мне что, уже и чихнуть нельзя?
      Девушка засмеялась.
      – Нет, если драконы не болеют простудой.
      Синга прищурилась.
      – Это выглядит скорее как аллергия на принудительную заботу.
      – Или как напоминание, – подмигнула Алинат, – что вы, как и мы, не так уж и устойчивы к капризам природы.
      Синге осталось пожать плечами. Похоже, это создание вот так просто не возьмешь словами.
      – Слушай, – заговорила Алинат, смачивая полотенце, – в твоем возрасте нужно немного бережней относиться к своим крыльям.
      – В моем возрасте?
      Алинат сложила полотенце втрое и поднесла его к груди.
      – Ты очень молода – это видно по твоим глазам.
      – Как по глазам можно определить возраст?
      Уголки рта девушки дрогнули.
      – Их оттенок и блеск. Я уже говорила, что мне довелось повстречаться с десятками драконов. Когда получалось завязать с ними беседу, между разговором я оглашала им свою догадку об их возрасте. Это нужно было видеть, как они удивлялись!
      Синга укрылась крыльями.
      – И? Сколько мне?
      – От семидесяти до семидесяти пяти сезонов.
      Наступило короткое молчание. Затем Синга не выдержала:
      – Невероятно!
      – Вот видишь? – улыбнулась Алинат. – А теперь не дергайся, я положу полотенце на лоб. Оно немножко собьет жар и нормализует сердцебиение.
      – Сердцебиение? Откуда ты знаешь?
      Тонкие губы Алинат сложились в необычную улыбку, которую Синге оставалось расценить как нечто иное, нежели дружеский жест. В голову больше ничего не приходило, тело охватило легкая дрожь. Быть может, от прикосновения холодного компресса.
      – Ты взволнована нашей встречей, а простуда только усугубляет твое положение. – Девушка доверчиво склонилась над кушеткой. – Что тебе известно о межрасовых отношениях?
      – Что? Почему ты спросила?
      – Я много читала об этом. – Целительница перешла на шепот. – Разве можно считать их создателей поголовными выдумщиками?
      Полотенце начало сползать с головы виверны.
      Ответить было нечего.

***

      Урожайный сезон подошел к концу, и Равнинные Земли замерли в ожидании первых заморозков, нередко навещающих плодоносный край, но обделенный белым шелком из снегов. Улицы города раскалялись от ровного дыхания домашних очагов, а масляные лампы разбухали от запасов горючего, припасенного предусмотрительными жителями для безмолвных долгих ночей.
      Тихо. И только из рыболовной хижины изредка доносился табачный кашель старика.
      – Я знал, что снова найду тебя здесь.
      Физалис сидела к Лаверу спиной. Она созерцала старый пирс Терса, захлебывающегося в лучах холодного заката. Алый солнечный свет нырял плашмя в правый приток Агелана, не оставляя после себя брызг, и выходил из него сухим, взбодрившимся.
      – Меня привлекают корабли, ты же знаешь. Порой, так приятно сравнивать их паруса с крыльями.
      Лавер опустился на хвост, оставив между собой и спутницей расстояние в несколько шагов. Он окинул величественную верфь, сгорбившуюся от старости. Сегодня она молчала, бой молотков утих в ее чреве.
      – Ты хочешь отправиться в плавание?
      Физалис ответила не сразу. Она выждала несколько мгновений, задержав взгляд на одинокой колокольне, томящейся, продрогшей на скалистом береге.
      – В моем случае это бы чуть-чуть заглушило невозможность подняться к облакам. – Она посмотрела на Лавера через плечо. – Я тут подумала, как было бы здорово увидеть, в чем различия здешних судов от тех, что остались в том мире, где мы были.
      На столб пирса опустилась чайка. Она деловито выпрямилась, сложив крылья.
      – Ты скучаешь по тем временам? – спросил Лавер. – Исследования, тренировки и опасность, поджидающая за каждым углом… Я понимаю. Мы были на волоске от гибели, но к счастью тот волосок было кому держать. Памятные времена.
      Уголки рта Физалис дрогнули, сложившись в мечтательную улыбку.
      – И я хорошо помню, что ты делал все, чтобы избежать контакта со мной. Это выглядело забавно, если брать в счет твою тогдашнюю наивную молодость. Тот барьер, который ты возвел на моем пути, был ничем иным как канатной лестницей. Пока я взбиралась по ней, у меня было время обдумать свой следующий ход. И если поднапрячь память, то кучка нелепых ситуаций, подброшенных тобой, была рассчитана на один общий удар по моей эмпатии.
      Лавер широко распахнул глаза. Чайка что-то пробормотала на своем птичьем наречии и перебралась на рейку брамселя пришвартованного торгового корабля.
      – И это выглядело как план? – осторожно спросил Лавер.
      – Да, – ответила Физалис, и ее улыбка приобрела острые очертания насмешки. – Это был хорошо продуманный план, где ты не учел одну крошечную вещь.
      – Вещь? Какую?
      Физалис подняла голову и самозабвенно закрыла глаза.
      – Что он мог мне понравиться.
      Лавер хотел обменяться сантиментами, если бы не чувствовал в этом подвоха. Он достаточно хорошо знал Физалис, чтобы не исключить ее намерения сыграть на его эмоциях.
      – И это как-то связано с кораблями?
      Физалис лукаво приподняла веки.
      – Конечно. Мы уже сейчас находимся в плавании, только что-то мешает тебе стать у штурвала. В свою очередь, я имею прекрасный шанс взять управление на себя. Это так вдохновляет!
      Лавер поправил свое вечно сползающее крыло, травмированное едва ли не дюжину сезонов назад, попытавшись хоть как-то снять напряжение от темпераментных игр. Но когда он закончил, Физалис была уже перед ним настолько близко, насколько позволяла длина ее узкой переносицы. Внутри него все сжалось.
      Опять? Нарочитая близость?
      – Тебе всегда нравилось доминировать?
      Надбровья Физалис поднялись, и Лавер столкнулся с завораживающей силой ее изумрудных глаз.
      – Разве я не должна как-то укреплять наши отношения?
      – Куда уже можно крепче, если ты мне не оставляешь выбора?
      Физалис засмеялась. Она расценила это как очередную маленькую победу, бережно опущенную в свою копилку поверх остальных, накопившихся за время уединения с Лавером.

***

      – Физалис, что ты делаешь?
      Физалис сидела на дощатом полу временного жилья, напротив античной вазы с закругленными краями и витиеватыми узорами, напоминающими колючие стебли роз. Она, представляя во всей красе кошачью сосредоточенность, была прикована взглядом к граням глиняного сосуда, норовя в любой момент переместиться в сторону неудачно нагрянувшего в поле зрения Лавера, рискнувшего помешать этакой разновидности непроизвольной медитации фиолетовой затейщицы. Разумеется, чтобы подстрекнуть Лавера, ей было достаточно проигнорировать типичный для выпавшей ситуации вопрос от пернатого, который, впрочем, не поддался на провокацию. Усевшись по одно плечо с Физалис, он плотнее сложил пострадавшее крыло, пестреющее чистыми, как выбеленные стены незабвенного Глоуна, перевязками с вздернутыми, но надежными узелками, и уставился на предмет, приманивший нынче бездействующую на первый взгляд подругу.
      Если бы он знал, как ошибался в ее бездействии.
      – А что ты делаешь?
      Лавер столкнулся с изумрудными глазами Физалис и не дрогнул голосом:
      – Не отстаю за тобой в развитии. Похоже, ты знаешь в этом толк.
      Лавер рассчитывал на колкий выпад, но спутница лишила его подобного предположения одной незатейливой улыбкой.
      – Правда? – осведомилась она. – Ты тоже хочешь научиться двигать вещи силой разума?
      – Что? – сбился с курса пернатый. – Ты хочешь, чтобы…
      – Да! – вдохновлено кивнув, воскликнула Физалис. Ее вздыбленный хохолок покачнулся в такт голове хозяйки. – Вайзерон сказал, что мои способности необходимо практиковать ежедневно, чтобы я легче переносила утечки жизненных сил. Из вчерашней встречи с Сингой и Алинат я извлекла полезный урок. – Она указательным пальцем помахала перед носом Лавера. – Нельзя врываться в чей-то разум, не будучи готовой столкнуться с мыслительным барьером.
      Лавер хотел было напомнить о своем рыцарском вторжении из прошлого дня, где ему пришлось возвращать подругу откуда-то из бесконечных долин заточения обрывков знаний опыта и образов, разбросанных по уголкам ее шаткого разума, и трясти за плечи, сопровождая тревожным зовом, но он отказался от соблазна изливания потоков нотаций. Пернатый намеревался объяснить легкую разницу между телепатией и телекинезом, замаскировав свое рассуждение под безобидный смех. Лавер мельком окинул распахнутые ставни их жилища, откуда лился приятный свет необычайно теплого осеннего дня, и попытался рассмеяться.
      Физалис мгновенно закрыла ему лапой рот. Тот, в свою очередь, так и проглотил серию настроенческих гортанных звуков, не дав им сложиться в мелодию эмоций.
      – Молчи, глупый! – приказала она. – Я без тебя знаю, что толкать вазу и копаться в чужом сознании это не одно и тоже!
      – Тогда зачем ты это делаешь? – пробубнил сквозь преграду Лавер. – Хочешь зайти издалека?
      Физалис смилостивилась и убрала импровизированный кляп. В ее глазах читалось недовольство.
      – А иначе я торчала бы здесь? – Раздраженный вздох. Уши торчком. – Но проблема остается нерешенной. Я с самого утра не могу сдвинуть с места эту проклятую штуковину! Я пыталась молчать, пыталась делать это лежа и сидя… Даже на задних лапках стояла, как собачка!
      – Может, дело в вазе? – попытался польстить ей Лавер. – Она выглядит слишком массивной. Попробуй начать с маленьких объектов.
      Физалис разинула рот скорее от возмущения, чем удивления разумному предложению.
      – Начать с самого начала? После всего, что я достигла? – Она властно наступила ему на лапу, не отрывая от него глаз. – Да ты в своем уме?
      Лавер не ощутил физического выпада легкой на подъем Физалис. Он дурашливо наклонил голову, сдвинув надбровье.
      – Рядом с тобой я невольно теряю ясность мысли, – ответил он отнюдь не из сентиментальных соображений. – Рядом с тобой все начинают соображать чуточку медленнее или вовсе приходят в ступор.
      Физалис отпрянула назад. Несколько мгновений ее лицо оставалось непроницаемым, после чего она весело рассмеялась.
      – Так вот почему ты сбежал от меня в первый раз!

***


      Дэк использовал засученные рукава засаленной льняной рубахи, чтобы как-то минимизировать вероятность попадания грязи в будущий пенный напиток – сидр – и успокоить этой предусмотрительностью нынче взбунтовавшийся желудок Лавера. Рыжий кудесник садоводческих культур погрузил руки в огромную по людским меркам кастрюлю, предназначенную для приготовления сотен порций приправленного остротами холодца или солений в щедрых «драконьих» масштабах, и принялся промывать яблоки, еще не сорванные с ветвей сезонной спелостью. Из пучины внушительной посудины выныривали листья и хвостики кислых плодов, словно останки разбившихся об рифы кораблей, вытолкнутые из морской бездны студеным течением. Дэк создавал головокружительные воронки и поднимал яблоки со дна, обрушивая их на неспокойную поверхность купальни, выплескивая россыпи брызг на дощатый пол своего убежища и, порой, обдавая Лавера освежающей влагой, чтобы пернатый не забывался за неравной борьбой с физиологическим недомоганием.
      – Ты нарочно это делаешь, да? – подал первые признаки недовольства краснокрылый. – Ты просил меня о помощи, но до сих пор ничего не поручил.
      Дэк поднял голову с копной рыжих волос, где семейство зябликов запросто устроило бы себе роскошное гнездо с видом на ворчливых драконов вроде Лавера, чей день не задался из-за урчащих протестов брюха. Покровитель садов усмехнулся пернатому, стряхивая влагу с жилистых рук, изъезженных ветвистыми дорожками вен.
      – Я все смотрю на тебя, смотрю, – бесцеремонно заявил Дэк, – а со вчерашнего дня никак тебя не узнаю. Ты беспомощно растянулся в зарослях картофеля, безжизненно раскинул крылья, лишился сознания… Как-никак, ты не хило приложился плечом об землю, а крыло… – Он сочувственно покачал головой, сжав губы. – На лице – истинная квинтэссенция чешуйчатых страданий. Застывший от боли оскал, навалившиеся на глаза надбровья и…
      – Хватит уже об этом, – фыркнул Лавер. – Я не хуже тебя знаю, каково это.
      Дэк улыбнулся.
      – А я не хуже тебя знаю, каково безрассудно просаживать свои способности на пьяном поприще.
      Лавер был возмущен. Как этот длинный, как трость, сухопарый человек позволял себе столько дерзостей перед огнедышащим драконом? Как он осмелился обвинять его в пьянстве, которого и в помине не было? Как он…
      – Осторожней на ухабах, – предупредил Лавер, и легкое шипение сошло с его сомкнутых от злости губ. – Может ты и перевязал мне крыло, но все остальное…
      – Споткнулось и расшибло нос об твою гордость, – смело вставил Дэк. – Я видел, как ты вчерашним утром крутил пируэты с одной драконицей, вот… Тебя опьянила страсть, а не то, о чем ты подумал. На твоем месте я отложил бы такую авантюрную выходку у жутковатого столбика, коим являлся смерч. – Он скрипнул большим пальцем по краснобокому яблоку и утопил его в гуще собратьев по несчастью. – Ты хотя бы понимаешь, что слишком легко отделался?
      Лавер показал ряд зубов, но подавил в себе позывы к рычанию. Каким бы отчаянным и дерзким на язык не был его лекарь, он заслуживал право быть выслушанным, учитывая, что правота в данном случае властолюбиво укрыла его за своей широкой спиной. Пернатый коснулся лапой живота, и тот ответил ему тяжелым бульканьем, будто собирался вот-вот лопнуть от рвущегося наружу содержимого.
      – Извини, – сказал Лавер. – Не знаю, что на меня нашло.
      Дэк рассмеялся – добросердечно и беззаботно. Извинения в его адрес оказались излишними, что только подчеркивало его примирительный нрав.
      – Похоже, твое брюхо упорно сопротивляется моему вареву, да? – подметил он. – Я, конечно, не кичливый придворный повар, но обезболивающее умею готовить на славу. – Он почесал затылок мокрой рукой, и несколько капелек миновали огненные дебри копны его волос, подступив ко лбу, изъезженному дугообразными складками. – Но, откровенно говоря, чешуя степной ящерицы оказалась спорным ингредиентом. У многих драконов, которым мне довелось угодить через врачевание, протестовало пищеварение, а еще…
      – Ты сказал – ящерицы? – изумился Лавер, прижав пострадавшее крыло к боку, боли в котором, как ни странно, почти не ощущал. – Чешуя ящерицы?
      Дэк развел руками.
      – Ну не мог же я насобирать драконьей чешуи с живого дракона, верно?
      – Но причем тут ящерицы?!
      Дэк улыбнулся. Он выкладывал на стол оттертые до блеска яблоки, не сводя глаз с пациента.
      – Все дело в родственности, пусть и незначительной. Чтобы отвар сработал, нужно было следовать рецепту.
      Лавер отвел взгляд в сторону.
      – Лучше бы ты с меня надрал чешуи. Это жгучее пойло выворачивает желудок наизнанку!
      Дэк хмыкнул.
      – Думаешь, от твоей чешуи он болел бы меньше?

***

      – Я еще прежде не чувствовала такого подъема, – сообщила Физалис, лакомясь орехами, методично подбрасывая их над своим носом. Стремительно миновав тему о предрасположенности драконьей расы сужать внимание на бытовых вопросах, перенятых от человечества, она переключилась на оценку своих возможностей в порученном деле. – Знаешь, я не рассчитывала настолько скоро получить задание от Вайзерона. И пусть занятие кажется на первый взгляд пустяковым, оно взволновало меня хотя бы по той причине, что нам придется разделиться.
      Лавер отложил в сторону лососевый хвост – все, что осталось аперитива его трапезы. Он серьезно проголодался, так как совет в Храме Решений изрядно вымотал его длительностью и нудностью речей, с которыми властелины Земель выступили накануне. А теперь еще и Физалис… О да, Физалис. Ему приходилось поспевать за полетом ее мыслей, как иным капитанам торговых кораблей случалось маневрировать через плотные ряды рифов. Кроме того, пернатый так увлекся обсуждением антуража их временного жилища, что голод не мог соперничать с его беспокойством за поддержание порядка в жилище, которое, между прочим, предоставлялось щепетильным собственником через слово молодого Отца континента.
      – Кажется, – заметил Лавер, сужая глаза, – мы не покончили с предыдущей темой.
      Физалис небрежно сплюнула скорлупу фундука на стол, что одна из прочных стенок питательного ядра звонко совершила несколько скачков мимо глиняной чашки и приземлилась на пол, к свисшему со скамьи хвосту Лавера. Драконица пристально наблюдала за последствием своей выходки, после чего удивленно посмотрела на спутника, подняв уши, словно это он учинил столь вызывающее представление.
      – Разве? – невинно моргнула Физалис. – Я думала, что эта чепуха недостойна внимания такого интеллектуала, как ты.
      Лавер раздраженно помотал головой, но затем потянулся за очередной рыбиной, очевидно сдав позиции перед зовом желудка.
      – Если бы я не хотел так сильно есть…
      – То отчитал бы меня за детские шалости, – улыбнулась Физалис. – Что для тебя важнее – мое внутреннее состояние или судьба скорлупы, которую тебе придется поднять?
      – Мне? Поднять? – Лавер выразил негодование через плотоядное обезглавливание речной обитательницы. Сочная рыбья плоть исчезла за сомкнутыми челюстями, оставив несколько капелек на подбородке пернатого. Проглотив не самую сытную часть жертвы, он уставился на торчащий из ее тела окровавленный позвоночник. – Впрочем, у вас есть кое-что общее. У вас с рыбой.
      Физалис упустила орех. Он стукнул ей по носу и упал туда, где одиноко темнела скорлупка, укрытая тенью стола, созданной естественным освещением высокого арочного окна, смотрящего на Глоун, погрузившийся в серую рябь из непрестанно моросящего дождя.
      – Ты меня пугаешь, – сказала она, сглотнув подступивший к горлу комок. – Я лишь хотела обсудить мои переживания о предстоящем путешествии, а ты…
      – Не сыграл тебе в этот раз на руку, – усмехнулся Лавер. – Так что займи свой разум и моими переживаниями.Ответственная должность влечет за собой наличие соответствующего поведения. Пора усвоить тот необходимый минимум формальностей, что от тебя требуется.
      Физалис не сразу поняла, что ее только что обставили, используя ее тактику. Она подалась вперед, но была остановлена лапой Лавера, мягко коснувшейся ее скулы. Драконица вздрогнула скорее от неожиданности жеста, чем от неестественности преграды, крайне редко препятствующей ее мотивам.
      – Ты чего? Я не узнаю тебя…
      Ее последние слова затерялись под завесой шепота. Не убирая лапу, Лавер провел пальцем по мелкозернистой чешуе ее щеки и улыбнулся.
      – Мне всегда было интересно поменяться ролями. Забавно, что я смотрю тебе в глаза, а вижу самого себя.

***


      – Ты обязан принять в этом участие.
      Никель поднял голову, опустив массивный молот на наковальню, и ядовито усмехнулся. Разговор с отцом изрядно утомлял и выводил железнокрылого кузнеца из себя, так как настойчиво призывал его беспрекословно подчиняться власти властелина Механических Земель вопреки прямым родственным связям и собственным размышлениям. Никель был из числа тех, кто не мирился с попытками принимать на себя давление, принуждающее принимать чужие, бессмысленные решения, убеждаясь в них, как в собственных. Отношения с отцом и так не складывались последнее время, а он подбрасывал дров в огонь своим непокорным нравом и склонностью противиться аскетическим догматам. Никель хотел добиться перемирия через череду словесных перепалок и ссор, так как это был едва ли не единственный способ заставить Стагана проявлять эмоции, пусть даже их необъятное разнообразие граничило с гневом. И сейчас грозный правитель пришел к сыну, чтобы требовать от него ответственности и покорности, как от будущего наследника.
      – Да неужели?
      – Да, неужели, – холодно подтвердил властелин Механических Земель, сверкнув своим единственным глазом, вполовину скрытым надбровьем со шрамом. – Ты думаешь, что я буду жить вечно?
      Никель провел когтем по раскаленному куску железа, на который мгновением раньше обрушивал тяжелые удары ремесленного молотка. В воздух поднялся запах жженой костной плоти, но железнокрылый никак на это не отреагировал. Напротив, он изобразил жутковатую улыбку, собрав на переносице несколько складок, и провел языком по сухой губе.
      – А ты вообразил, что меня интересует судьба какого-то похотливого ублюдка, за которым не уследил узколобый наставник, разлегшийся в луже собственной…
      – Следи за языком, сынок, – осек отец, оскалив ряд потемневших, кое-где надломленных зубов. – Кто знает, в какую недобрую шутку сыграет его острота. – Он медленно повел плечами, разминая старые затекающие мышцы. – Ты должен осознать, какое влияние оказывают на нас традиции. Вулканический архипелаг следует по своему пути, и верность выбранному маршруту вознаграждается незыблемостью нашего уклада жизни. Ты можешь искать по всем уголкам континента, где лучше, но в конечном итоге вернешься к истокам своего предназначения.
      Никель снова взял молот. Он заметил неровность на кующейся детали, напоминающей огромный стальной коготь. Последовал размашистый удар, затем еще один. Стонущий лязг металла заполонил мрачную кузню, где только пара масляных ламп и пузатый горн выступали источниками тусклого, ненадежного света.
      – К каким еще истокам? – пробормотал Никель на вдохе перед очередным запевом будущего, накаленного докрасна оружия. – Что за… чушь ты несешь?
      Отец изобразил некоторое удивление, поднеся лапу к широкой мускулистой груди.
      – Ты огорчаешь меня, Никель, – выразительно проговорил Стаган. – С трудом верится, что мой сын не знает элементарных законов природы о наследственной передаче драконьих способностей.
      Никель остановил молот в воздухе, когда он уже вот-вот намеревался воссоздать всплеск металлического напева. Юный кузнец поспешно отложил свое орудие и перевел взгляд на отца. Интерес одержал верх над гордостью.
      – Какие еще законы? – спросил он.
      – Элементарные, – позволил себе съязвить Стаган. – Ты знаешь, что бывает, когда создается драконья семья из разных видов, где один из членов может дышать огнем, а другой, предположим, не имеет крыльев?
      Никель не знал ответа, как и, впрочем, не хотел занимать свою голову посторонними мыслями. Там и без того было недостаточно места, где значимую часть заняли мысли о Фрумели, где-то прячущейся в соседнем помещении за кучей хлама, всего через какую-то ничтожную толщину металлического листа.
      – И что бывает? – спросил он, стараясь скрыть волнение. – Проблемы с потомством?
      – Проблемы в общении с потомством, – заявил Стаган. Он проследовал до кузнечного очага, и его взгляд задержался на углях, пульсирующих жаром. – Дети в скором времени начинают задавать вопросы родителям, на которые не получают ответа. – Стаган повернулся к Никелю и заговорил писклявым голосом, нелепо имитирующий детский: – А почему мама имеет крылья, а у меня их нет? Почему папа дышит огнем, а я не могу даже дымок пустить из носа? Как так вышло, что у папы развитые пятипалые лапы, а я не могу досчитаться двух пальцев?
      – Потому что…
      – И что ты ответишь, а? – басовито вклинился отец, грозно склонившись над сыном. – Скажешь, что уродство принесено в жертву любви? Солжешь, что в скором времени отрастут крылья?
      Никель растерянно раскрыл рот. Разговор строился так, будто Стаган знал о них с Фрумели, об их видовом различии, порицаемом на вулканическом архипелаге. Железнокрылый хотел что-то сказать в свою защиту, но на ум ничего не приходило. Время выходило, а отец, похоже, ждал решительных аргументов.
      – Но…
      – И это все, что ты можешь из себя выдавить, да? – наступал с тяжелым тембром Стаган. – Оправдания? Так вот послушай меня… Пока ты окончательно не поймешь, ради чего затеваются показательные изгнания с острова за межвидовые связи, ты никогда не получишь признания пепельных драконов. Пора бы уже научиться рассматривать строгость в этом вопросе как заботу о смене поколений. Драконы летали и будут летать. Извергали огонь и будут извергать. – Стаган проследовал до двери и, прежде чем покинуть душные стены кузни, обернулся. – Думай, сын. Думай лучше.

***

      Синга спустилась на берег, чтобы прогуляться по пляжу. Туман был таким плотным, что вытянутое вперед крыло, казалось, вполовину растворялось в серой пелене. Побережье накрывали легкие вспененные барашки волн, а под лапы то и дело попадались перламутровые ракушки – разлученные, оторванные от своей пары. Знаменитый на весь мир маяк Отчужденных Земель, гордо высившийся вверх на сотни футов, спал крепким сном. Его спасительный свет оказался бессмысленным в этот день. Где далеко впереди слышались чьи-то голоса. В таком мареве они сами по себе выглядели бы шепотом, прозвучав перед самым носом.
      Синга шла медленно, переставляя свои крылья, служившие ей передними лапами. В теле чувствовалась легкая усталость, а мысли, одурманенные задержавшейся простудой, были чистыми, как стеклышко. Континент остался позади, где-то далеко, за бескрайним морем. Проблемы отступили, боль утрат утихла. Под вминающимися пальцами приятно хрустел песок, отшлифованный веками и теперь выброшенный на берег, как отработанный материал. Он был прохладным, но каждым прикосновением согревал душу.
      – Синга!
      Виверна обернулась. Вблизи никого не было. Густая стена тумана не давала пробиться вперед даже такому острому зрению, как у нее. Но голос… Тут трудно ошибиться в предположениях.
      – Алинат, ты? – удостоверилась Синга. – Зачем ты пришла?
      Девушка выскочила из шумящего марева, как черт из табакерки, упала на колени и обвила руками, что было мочи, шею виверны. Синга удержалась, чтобы не свалиться на спину.
      – А я тебя искала! – лепетала она. – Думала, что ты навсегда улетела. Боялась, что мы больше не увидимся. Мы так мало разговаривали, я была занята делами, бегала туда-сюда, гремела посудой и чашками... Ты, наверно, любишь тишину? Прости меня, я не знала.
      – Все… в порядке, – запиналась Синга. – Я не собиралась улетать.
      Виверна почувствовала, с каким облегчением грудь Алинат вытолкнула скопившийся от волнения воздух.
      – Спасибо, спасибо…
      Синга осторожно отстранилась, беспокоясь за резкость своих движений. Но все обошлось. Девушка сидела на коленях, окружив себя сложившимся колоколом незатейливого сарафана, подвязанного желтым пояском. Ее глаза блестели от счастья.
      – Итак… – раскрыла рот виверна, но у нее в тот же момент вылетело из головы все, что она хотела сказать. – Ты…
      – Ну конечно соскучилась! – подхватила на свой лад Алинат. – Мы не виделись целый день.
      – Я не об этом. – И как по щелку, Синга прижала уши. Что она такое несет? – Я только…
      – Опять меня не послушалась? – улыбнулась Алинат. – Ты только-только пошла на поправку, а уже выскакиваешь в сырую погоду, не одетая, с жаром.
      Синга нахмурилась.
      – Я не ребенок, чтобы кутаться в пеленки.
      – Неудивительно, – стояла на своем девушка. – Дети гораздо послушнее. Вот, сейчас…
      Она легко, как птичка, выдернула из наплечной сумки нечто, напоминающее постельное покрывало, и накинула на плечи виверны. Синга сконфуженно заморгала.
      – Ты серьезно?
      Алинат рассмеялась. На щеках проступили забавные складочки.
      – Еще бы! – Она изобразила в воздухе руками что-то прямоугольное. – Оно ведь настоящее, материальное! Куда уж может быть серьезней?
      Синга стиснула зубы. Но не от раздражения, а от своей неловкости, насколько умело девушка владеет речью.
      – Но я не замерзла!
      – Так я принесла его не только ради того, чтобы согреться.
      Синга отвела взгляд в сторону. Нависло молчание. Соленая вода тихонько грызла песок, а голоса за барьером тумана становились все более отчетливыми. Вскоре гуляющие обнаружили себя. Их было двое – зеленая драконица футов восьми-девяти в холке, с волнистыми рогами, гребнем, протянувшимся от головы до хвоста и маленький, размером с собаку, дракончик, выглядящий точной копией своей мамы. На его крохотное крылышко была наложена повязка.
      – Алинат? Как я рада вас видеть! – радостно воскликнула зеленая незнакомка.
      Девушка, не удержавшись, вспорхнула с земли и прильнула к зеленой груди. Тут уже до шеи она, увы, не смогла достать.
      – Ох! – рассмеялась крылатая гостья. – Я все еще никак не могу привыкнуть к поведению здешних людей. – Алинат с улыбкой посмотрела на нее снизу вверх. – Объятия – привилегия нашей расы, разве нет?
      – Так и есть! – согласилась девушка, отпуская свою чешуйчатую добычу.
      – Астис, ты ничего не забыл? – обратилась драконица к сыну. – Уверен?
      – Здрас-с-твуйте! – отозвался дракончик.
      Алинат внове не упустила случай предаться воспоминаниям, а потому опять упала на колени и похлопала по ним ладошками. Птенец посмотрел на маму, будто ожидая разрешения, а затем накинулся на девушку, словно они не виделись целую вечность. Он ухитрился дважды лизнуть нос Алинат, заставив ее рассмеяться.
      На все это радостное воссоединение Синга смотрела с округлившимися, как две медные монеты, глазами. Что в Алинат было такого особенного, что каждый хотел обслюнявить ей нос?
      – Как его крыло? – поинтересовалась целительница, почесывая затылок малыша. – Боль утихает?
      – Спасибо, – сказала драконица. – Ему гораздо лучше. Вчера я не могла за ним угнаться – как быстро он прыгал по камням!
      – И не т-т-только вчера! – вторил птенец.
      – Да, и не только вчера! – подтвердила мама.
      Алинат осторожно расправила крылышко пациента, который дергался и вертелся, как заведенный, и помассировала сустав на предмет его реакции на возможные боли. Потемневшая от времени повязка была вполне пригодной к службе и не потеряла своих фиксирующих свойств.
      – Он жаловался на что-нибудь?
      Зеленая призадумалась.
      – Только на то, что…
      – Ч-ч-чешется! – пропищал дракончик. – С-с-сильно ч-ч-чешется!
      Алинат удовлетворенно покачала головой.
      – Ну, я думаю, что через несколько дней можно снять повязку. Справитесь сами? Я покажу. – Она приподняла узелок. – Продеваете сюда коготок и дело сделано!
      – Ох, спасибо! – благодарила мама. – Я даже не знаю, чем вам отплатить…
      – О, в этом нет необходимости, – убеждала Алинат, выпустив неугомонного птенца на песок. – Главное, что он будет здоров и, когда подрастет, будет летать.
      Зеленая драконица оказалась еще настойчивей.
      – Нет-нет, это не обсуждается. Вы без стеснения говорите, что хотите получить взамен, а я возвращаю долг.
      – Что ж…
      Алинат посмотрела на Сингу, которая не пропускала мимо ушей ни малейшего звука. Ну же, в самом деле, подумала виверна, что может пожелать твое человеческое сердце? Девушка подмигнула Синге, после чего повернулась к должнице.
      – Полет, – ответила она. – Я бы хотела потрогать облака.
      Зеленая драконица добросердечно кивнула.
      – Договорились.

***

      Дэк изрядно умаялся, пока пытался привести в чувство красного дракона в перерывах между трудоемким накладыванием повязок. Свалившийся с небес, брошенный разыгравшимся смерчем посреди урожайного сезона, чешуйчатый незнакомец с перьевыми крыльями, с ободранной синей грудью, лапами и хвостом, беспомощно растянулся поперек картофельных грядок, беззащитно вскинув голову. Несчастный дракон лежал неподвижно, взывая о помощи через стоны и сдавленное болью шипение, но никого, кроме Дэка, рядом не оказалось. Никого, кто мог бы так отчаянно побороться за жизнь огнедышащего дракона.
      Смерч, вынырнувший из северного каньона к угодьям Людских Земель, растворился, исчез у потолка облаков, сгустившихся темными красками проливного дождя. Залив фермерские просторы разъяренным грохотом небес, растрескавшись белыми молниями, нарушитель спокойствия разбросал вырванные с корнем деревья, сухую листву и ветки, накрыл долину перед уходом покрывалом из пыли и оставил на память взрытую дорожку земли. Безопасный край нынче оказался самым опасным местом на материке, но этот факт не убедил Дека прихлестнуть запряженную в повозку лошадку и как можно скорее убраться с места побоища. Разумеется, долговязый землевладелец держался поодаль от воронки, в миле к югу, на почтительном для разрушительного представления расстоянии, беспокоясь скорее за жизнь фыркающего помощника, нежели за свою. Дэк никак не ожидал увидеть смерч сейчас, вне сезона бурь, но падающий силуэт дракона – вскоре после исчезновения столба пыли и грязи – возобладал над инстинктом самосохранения и подтолкнул его на необдуманный подвиг. И только грохот лопат и прочих садовых принадлежностей нелепо соперничал с почерневшими облаками, толкающими друг друга плечом, пока спаситель подгонял вьючного скакуна.
      Когда Дэк добрался до перьевого незнакомца, он бросил поводья и в два прыжка очутился у драконьего тела. Последствия полета через воронку были ужасными: вывихнутое на изгибе крыло, открытая рана на шее, торчащая из предплечья кость и лужа крови, пропитавшая воздух надвигающимся запахом смерти. Любой из лекарей опустил бы руки, зная, что он бессилен помочь, и предложил бы облегчить страдания несчастного – клинком или сонным снадобьем, уводящим в вечный сон.
      Но Дэк был слишком упрямым, чтобы бросить то, к чему он не успел притронуться. Дэк решил, что сегодня никто не умрет у него на глазах. Собственно, он так и сказал вслух:
      – Ишь что удумал! Вот так просто избежать знакомства со мной? Ну уж нет!
      Он мухой метнулся к повозке, погремел своим добром, и уже мчался обратно с парой склянок, вязанкой ореховых палок и рулоном не самой чистой ткани. А тем временем погода продолжала преподносить сюрпризы. Первые капли дождя упали на рыжую, похожую на гнездо чибиса, голову лекаря, но тот и ухом не повел.
      – Хотел бы я послушать, как красный дракончик оказался в гуще ветреного сражения… Итак! – хозяйственно бросил Дэк, размещая целительное богатство у тела пострадавшего, и засучил рукава до локтей. – Сначала примемся за рану, так? Нужно остановить кровь. Иначе кто с тобой ей поделится, а? Я что ли? Да ты видел меня? Котомка с костями – да и только!
      Продолжая выкладывать себе под нос различные ругательства и насмешки в свой адрес, он щедро присыпал рану на шее и оторвал длинный лоскут ткани. Дракон тихо прошипел что-то невразумительное и ослабил напряженные мышцы шеи, будто чувствуя мгновенное облегчение. Одному Дэку было известно, что входило в состав золотистого порошка с редкой примесью зеленых крупиц, но его уверенные движения как нельзя лучше объясняли, что средство должно помочь.
      – Давай, приподними голову. – Он, кинув короткий взгляд на опущенное веко пернатого дракона, наигранно поскреб подбородок, из которого торчал неказистый пучок рыжих волосков. – Ах да, чего это я? Сам справлюсь! Чего мне стоит поворочать дракончика размером с лошадь?
      Дэк осторожно приподнял шею пострадавшего, а другой рукой подсунул край повязки и сделал один оборот, затем другой, третий… Было непросто, каждый раз перехватывая конец ткани, но лекаря удивило, что голова незнакомца оказалась куда легче, чем он ожидал. При подобных размерах, сопоставимых с его вьючным спутником, Дэк был готов затратить чуть больше усилий или вовсе принести с повозки что-нибудь, служащее рычагом. Успешное наложение повязки приободрило врачевателя, придало сил ему и его развязному в просторечной манере языку. Он подумал, что все не так уж и плохо, и шансов спасти несчастного летуна у него больше, чем при первом осмотре.
      – Вот как? – посмеялся он. – Ослушался маму, летая над глубоким каньоном? Или хотел впечатлить даму? Что ж, полагаю, эта выходка не обрадовала обеих. Погнался за двумя… Впрочем, не важно.
      Мелкий безобидный дождь перешел в летний ливень. Поношенная рубаха Дэка в считанный миг промокла до нитки и прилипла к спине. Небо разразилось оглушительным раскатом. Все побелело, а затем погрузилось во тьму. Красный дракон вздрогнул всем телом, а целитель, подняв глаза вверх, выругался, и подскочил с картофельной грядки.
      – Черт возьми! Где моя лампа?
      Из повозки он вытащил масляный светильник и попытался его зажечь. Искра не высекалась из огнива даже после нескольких попыток, и Дэк разозлился на себя, будто это была первая ошибка в его жизни, которую он совершил в спешке.
      – Идиот! Почему я сразу не догадался это сделать?! Как только соберется этот рыжий болван…
      Наконец-то стальная пластина скользнула по кремнию, и несколько желтых крупинок соскочили к фитилю. По стеклянной стенке лампы поползла тоненькая струйка дыма.
      – Ну же! Подсоби, огонек!
      И огонь не разочаровал долговязого лекаря. Дэк вернулся к дракону и продолжил борьбу с ранами. С ободранной грудью пришлось повозиться, но, водрузив шею себе на колени, целителю удалось сделать несколько оборотов, обильно сдабривая присыпкой полоску ткани. От дождя она потяжелела, норовя сжаться и покрыться продольными складками, но Дэк настойчиво укладывал слой за слоем, не думая о том, что он имел дело с драконом. Невозможно предугадать реакцию каждого летуна, попадавшего к нему на лечение. А этот дракон был не первым, которого выхаживал.
      – Сгодится, пока мы не доберемся до дома, – заключил он, затягивая узелок. Он просунул под него палец, чтобы убедиться, что он тугой в достаточной мере, дабы не расползтись при первом движении. – Нам бы остановить кровь, а там… Я не брошу тебя, дружище! Слышишь? Я поставлю тебя на лапы в два счета!
      Это был первый раз, когда он назвал Лавера другом.
      Предплечье… Будь Дэк чувствительным или слабонервным, его тут же бы стошнило. Кость выглядывала наружу, и лекарь сперва примерялся, как лучше зафиксировать ореховые палки. В конце концов, он решился на отчаянные меры – вправить предплечье, прежде чем накрывать перелом тканью. Дэк повидал в своей жизни немало травм и увечий, но бесценный опыт врачевания не перекрывал его воображение. Он представил, какую боль испытает красный дракон, когда он попытается прикоснуться к его лапе.
      Одновременно жутко и жалко. Вспышка и раскаяние. Хлесткая волна и угрызение совести.
      – Чем бы нам притупить чувствительность?
      Глупый вопрос. Из обезболивающего с собой у Дэка не было ничего, кроме рома. Отчего-то стало одновременно и смешно и страшно. Как вообще драконы реагируют на алкоголь? Мутнеет ли у них сознание? Тяжелеет ли голова? Заплетаются ли лапы? Дэк, само собой, нередко видел, как в таверне «Две ноги» драконы приобщаются к дроби и элю, но никогда не был до конца уверен, что эти напитки оказывают на них то же влияние, что и на людей. Кто-то вел себя, как и прежде, утоляя жажду, не замечая разницы с обыкновенной водой, а кто-то подражал человеческой расе, желая подчеркнуть свою лояльность и разрушить мифы и стереотипы о себе, как об огнедышащем чудовище… Но сейчас было не время вдаваться в теорию и мораль, когда для практики и реалий было все необходимое.
      Проливной дождь, рвущиеся от гулких куплетов небеса, фыркающая в беспокойстве лошадь, повозка с доброй половиной того, что было дома у Дэка, смешавшаяся с грязью лужа крови, тяжело вздымающаяся грудь дракона, пятно желтого света, отбрасываемого томящимся огоньком внутри масляной лампы…
      И бутылка рома.
      Дэку вновь стало смешно. Он подумал, что все его заслуги кутались в тонкую пленку иронии, которая придавала некую законченность его смелым вызовам жизненным трудностям.
      – Ну что ж, попробуем. Да простит меня Матерь!
      Дэк не упустил шанс сделать первый глоток, чтобы согреться в секущий дождь. Ром был неплохим, приправленный корицей и лимонной цедрой, но, пожалуй, не каждому дракону пришелся бы по душе. Особенно, в качестве обезболивающего. Тем не менее, лекарь опустился на колени в грязь картофельных грядок и приподнял голову дракона.
      – Да ты горячий! – отметил Дэк. – Из-за крыла, да? Вечно у вас, драконов, все наперекосяк! Чуть царапина на крыле – и понеслось! Лихорадка, жар, потеря сознания, агония, судороги… Обязательства по контракту с небом? Или Матерь никак не донесет до ваших скудоумных голов, что крылья следует беречь?
      Дэк не стал мелочиться и перевернул бутылку вверх дном. Горячительный напиток заструился в раскрытые челюсти красного дракона, часть которого лилась мимо, стекая по его шее.
      И тут глаза незнакомца раскрылись.
      Небо осветилось очередной вспышкой молний.
      Дэк уже был готов броситься наутек, но красный дракон отреагировал на обезболивающее слабым кашлем. Откинув голову назад, пернатый незнакомец трубно фыркнул через нос.
      И всего лишь?
      – Физ… – Несколько звуков, вытолкнутых его грудью, угасли. – Физ…
      Дэк в недоумении покачал головой. Что происходило? Где это злобное драконье шипение, оскал клыков, попытка перейти в наступление, в охоту на обидчика?
      – Что-то? – переспросил лекарь.
      А дождь хлестал Дэка по макушке. Погода неистовствовала, сбиваясь в желтоватые от лампы струйки на чешуе красного дракона.
      – Физалис…
      – Что – Физалис?
      – Физалис… Она…
      Дэк сочувственно вздохнул.
      – Так вот в чем дело…

     ***

      Синга смотрела вслед Лаверу, исчезающему за лесом, и не думала о том, сколько царапин он получил, как сильно пронзала боль его лапы и истерзанные в бою крылья, как долго он будет находиться в воздухе, как скоро воспоминания натолкнут его на возвращение к ней… Пойдет ли он завтра на охоту или прервет голод в придорожном трактире? Где остановится на отдых и утолит жажду из ручья? Что ему приснится этой ночью, станет ли он перебирать свою память с незаконченными стихами, нетронутыми точками и восклицаниями? Вспомнит ли он о Дэке и его длинных пальцах на жилистых руках, заботливо приглаживающих первые листья саженцев? Все стало несущественным еще до его ухода, исчезло жжение в груди, волнение от близких встреч, сдавленное дыхание... Было ли вообще что-нибудь между ними? Продолжительные прогулки под дождем, молчание на закате, робкий шепот и вздрагивание кончика хвоста… Виверна видела, как бордовая чешуя Лавера меркнет в свете надвигающегося вечера, а его взгляд направлен строго вперед, к горизонту мешающихся красок уходящего дня, расплескавшихся из-под чаши с облаками. Он не вернется, думала она, он проиграл в схватке, был унижен тем, кто от природы сильнее. Он проиграл лесной опушке, колючим кустам ежевики, заливающимся птицам и сверчкам, трубному реву оленя в древесной глуши, песне запрятанного в траве ключа… Лавер проиграл даже самому себе, нарушив негласный закон континента, выдуманный цивилизованными драконами, рожденный их беспокойными душами, чешуйчатыми существами, попавшими в паутину гиблых неопределенностей и многозначных толкований, неуверенности в своей природе и навеянных идеалов… Суд состоится, присяжных ждать не придется, ибо приговор будет вынесен осужденным. Возможно, он сразу придет в исполнение. Возможно, потребуется немало времени, чтобы осознать всю боль наказания, взять на плечи тяжкую ношу нелепого предательства и, наконец, вспомнить то самое имя, которое Лавер шептал на заре, не замечая присутствия Синги, ее пристальных глаз, вздернутых ушей и приспущенных к земле крыльев. Лавер не помнил ничего – ни прикосновений виверны, ни ее поцелуев и ласк, ни аромата полевых цветов, не слышал шума грозы и не разбирал гнева ее речей. Лавер появился в жизни Синги также неожиданно, как она впервые коснулась носом его щеки, но продолжал шептать в тишине вересковых зарослей незнакомое ей имя, которое было ближе, чем коготок виверны на его вздымающейся груди.
      Синге пришлось сделать выбор. Очевидный выбор, ибо Лавер сделал его первым, не оставив виверне времени на осознание своей ошибки.
      Когда Тарэт опустился на землю, воздух наполнился запахом жженой шерсти. Бард пострадал от пламени Лавера меньше, чем она ожидала, но это не могло ее утешить. Синга не посмотрела ему в глаза, не выразила сочувствие, а только беспомощно укрыла лицо крылом, чтобы мир, которому она расцарапала сердце, перестал для нее существовать.
      Мама получила царапину, когда она бросилась с утеса, желая поскорее научиться летать.
      Брасер получил царапину, когда она подарила ему частичку себя, а он не смог ее сохранить.
      Лавер получил царапину, когда она пыталась подменить собой ту, которую он давно любил.
      Тарэт получил царапину, когда она признала его победителем.
      – Синга, я…
      Бард пытался успокоить Сингу, хотя в словах поддержки нуждался он. Бродячий поэт сражался за нее, и победа дорого обошлась его телу. Заднее крыло Тарэта почернело, растеклось от пламени Лавера по бедру, как чернила. Оно обгорело до кости, обуглилось, потеряло форму и цвет. Оно больше не принадлежало небу. Но это не имело значения, когда награда за борьбу несговорчиво сторонилась его присутствия, будто дыхание надвигающихся сумерек было барьером между драконьими душами.
      – Синга?
      Синга не хотела отвечать. Не могла. Она боялась, что каждое слово оставит на его сердце глубокую царапину.
      – Что случилось? – спросил Тарэт.
      Неужели он не понимал, что случилось?! Бард едва не потерял жизнь в бессмысленной схватке за виверну, которая причиняла близким и родным боль своим существованием. Ее путь сплетен из страданий тех, кого она предала. Каждый шаг, что она проделывала, опуская лапу на холодный камень, сопровождался криками и воплями прошлого, оставившими темный налет на памяти, сотрясающейся под ударами ярких воспоминаний.
      – Я могу уйти, – сказал Тарэт, решив, что это лучший способ ей помочь. Его голос был поломан громкими всплесками ноющего крыла. – Я понимаю, как это звучит, но, возможно…
      – Неподалеку есть озеро, – неожиданно прервала Синга, показав из-под крыла влажные глаза. – Мы сможем туда добраться?
      Тарэт моргнул. Боль, сдавливающая хвост до онемения, мешала ему собраться с мыслями, и он был готов согласиться на любую просьбу, даже если бы она предложила ему сброситься с утеса.
      Время не должно стоять на месте, что-то норовит случаться чаще, чем навязчивое чувство обременения телом.
      Шли молча. Синга прокладывала путь через заросли, не пытаясь защитить себя от колючих веток. Они цеплялись за мягкую кожу ее крыльев, оставляя алые мазки крови. Виверна не препятствовала их хлестким ударам. Этим вечером у нее было достаточно причин, чтобы разделить царапины с Тарэтом. Раз за разом она вздрагивала, стискивая зубы и закрывая глаза, но продолжала пробираться к водоему, о существовании которого не знала. Вымышленное озеро, затерявшееся в застенках грез, источало в видении слабое голубоватое сияние, и оно влекло Сингу как ничто другое на этой земле. Это был знак, посланный Матерью? Первые проблески ее чешуи? Следы, оставленные отпечатки ее лап на размокшей почве подсознания несчастной виверны?
      Озеро. Как близко оно раскинулось, каким холодом отдает ее поверхность, каким богатством звуков наполнены прибрежные воды… Осталось только увидеть, раствориться в нем, чтобы забыться.
      Водоем существовал. Он предстал перед утомленными путниками огромным зеркалом, где в своих отражениях, сгущенных палитрой заката, купались деревья, сбившиеся у кромки воды в плотное кольцо. Где-то в глуши кричала птица, а в камышах неуемно гремела лягушачья какофония.
      Тарэта захлестнуло волнение, когда Синга вдумчиво ступила вперед.
      – Ты не обязана это делать, – сказал Тарэт. – Ты не виновата.
      – В твоей победе? – тихо спросила Синга. – В твоем крыле? В своих чувствах?
      – Я не хочу, чтобы ты уходила.
      Синга остановилась.
      – Тогда уйдем вместе.
      Тарэт последовал за ней, зная, что он может ее спасти. Когда они зашли достаточно глубоко, потеряв под лапами дно, бард приблизился к Синге настолько, что виверне оставалось отплыть назад, ближе к берегу. Но она этого не сделала.
      – Почему? – прошептала она. – Почему твои куплеты остановились на мне?
      Тарэт не сразу ответил. Он поддался вперед так, чтобы его губы оказались на одном уровне с ее ухом. Близость заставила Сингу задрожать от всплеснувшихся чувств. Ожидая услышать то, что обычно говорят реже, чем пьют через прикосновения и переплетение тел, виверна закрыла глаза. Бард томно выдохнул.
      – Потому что сегодня я оставил лютню в трактире.
      Это была первая улыбка, которую увидел Тарэт на лице Синги. Сквозь застывшие слезы она улыбнулась так искренне и умиротворенно, что бард решил, что с суицидальными мыслями покончено. Поражение Лавера не осталось пустым звуком в ночи.
      – Задержи дыхание, – попросила Синга.
      Тарэт не успел набрать полную грудь, как виверна оказалась еще ближе, чем он. И ее поцелуй скрылся под водой, парящий как в невесомости, разнесся по самым дальним уголкам тела влюбленного барда. Он достиг дна и затем поднялся ввысь, освобожденный от оков прошлого. Он расчистил полотно будущего, собрал его по кусочкам и вознес ввысь, к облакам, где приходящие сумерки стягивали в однородную массу оттенки багряного вечера.
      Картина восстановилась.
      Тарэт помог Синге выбраться на берег, но никому не хотелось прерывать полет в глубинах озера. В унисон стряхнув капельки влаги с крыльев и хвостов, они заглянули друг другу в глаза. Тарэт от удивления отшатнулся.
      – Синга! Твой символ… Он… изменился! Он не был перечеркнутым!
      Виверна улыбнулась.
      – Ты тоже изменился.
      – Что?
      – Взгляни на свое крыло.
      Тарэт уселся, как послушный пес, и мгновенно уставился на обожженное крыло. Сначала беззрачковый дракон подумал, что он забыл, с какой стороны располагалось его увечье, черный отросток – напоминание от летного приспособления, но потом… Бард не сдержал накопившиеся звуки. Он вскрикнул от ужаса, нежели от ошеломительного эффекта купания.
      Крыло было целым и невредимым. Разве что совсем немного отличалось плотностью оперения от близнеца по правую сторону хвоста.
      – Как?! – воскликнул он. – Как это произошло?
      – Разве это важно? – вполголоса спросила Синга. – Ты спрашиваешь – «как?», забывая обо всех «почему»?
      Тарэт встретился взглядом с виверной. И тут его осенило. В северо-западной части Людских Земель не было ни одного озера или пруда. Озера не способны появляться в гуще леса, как грибы после дождя! Откуда оно взялось? По какой причине здесь нет ни людей, ни драконов? Как до сих пор к нему не проложили ни единой тропинки? Его не должно здесь быть! Просто не должно! Матерь подавала первые знаки? Через отголоски разума маленькой виверны? Почему она выбрала ее? Почему сейчас? Шквал вопросов, с которыми бард никак не мог совладать, а внимать их истокам он хотел еще меньше.
      – Я не понимаю…
      Синга сблизилась с Тарэтом так же, как и он тогда, на глубине, когда лапы перестали ощущать глинистое дно. Она поднесла губы к его уху, после чего последовал неспешный, размеренный голос, приспущенный до нежного шепота:
      – Разве всем вопросам необходимы поспешные ответы?
      – Хотя бы тем, на которые я не могу ответить.
      – Тем лучше для тебя. Ты будешь первым, кто отправится на их поиски.

***

      Осенний сезон пришел раньше, озолотив стройные ряды семейства остролистных кленов, примыкающих к старым, поросшим плющом, стенам города-крепости. Воздух пропитался дождями и назойливыми утренними туманами, а торговые корабли сонливо толкались в порту за право причалить на ночь, заслуженное утомительными плаваниями по извилистым рекам с их непредсказуемыми мелководными порогами и песчаными косами у мест сбыта ценного груза. Торговая площадь с каждым днем редела, а голоса растворялись в необычайной тишине массивных мостовых, переброшенных через обезвоженные сточные каналы. Птицы неохотно расставались со своими птенцами и покидали городской парк в поисках теплого местечка, где их клювам не приходилось добираться до воды сквозь твердую корочку льда. Одинокие драконы устало слонялись по узким коридорам между домов, словно жаждали успокоения среди царства холодного камня, уложенного в основаниях черепичных домов десятки поколений назад. Построенные их лапами, возведенные с завидной аккуратностью и перенятыми вкусами, жилые пристанища гордо возвышались к небу, поскрипывая медными флюгерами на пиках декоративных башенок и врезанных в них круглых окон. Ветер скользил вдоль их граней, сбивался в струи из переулков, нашептывая умиротворяющий мотив Равнинных Земель, замерших в ожидании грядущих событий.
      Один сезон закончился, наступил другой – холодный и суровый покровитель настила из сухой травы и листопада.
      Физалис наблюдала из окна за опустевшей улицей Терса, отсчитывая длинные мгновения уходящего дня. Ей казался неизбежным приход броговских войск; эдаким драматичным вырисовывался в ее воображении поворот судьбы материка, неминуемо выливающийся в ожесточенную борьбу за право стать доминирующей расой на континенте. Люди тесно сотрудничали с драконами, использовали их силу и крылья, а драконы нуждались в хрупких вещах, созданных руками человека, и ощущали тоску и одиночество в отсутствие духа человеческого авантюризма. Представить только, что яблоком раздора оказалось как раз таки то, что объединяло враждующие расы. Люди издревле завидовали драконам, их способностям и постоянному голоду к знаниям, а крылатые, в свою очередь, безнадежно пытались обуздать человеческую решимость, тягу к воплощениям безумных планов, шанс удачного исхода которых терялся за гранью доступных ресурсов и положительных тенденций. Люди всегда верили в свою мечту, а драконы помогали воплощать ее в реальность. И сейчас, когда разногласия достигли своего апогея, и гонцы принесли вести о выстроившихся в ряд щитах, многие вольнодумцы возненавидели насилие сразу, как только поняли, что в конечном итоге десятки тысяч смертей ничего не изменят, не установят тот самый мир, в который верили обе стороны. И Физалис осознанно причисляла себя к массе протестующих против кровавых столкновений, надеялась на благоразумие совета Людских Земель, что среди них найдется храбрец, чье слово окажется решающим, призывающим к прекращению насильственных мер, не благоприятствующим удачному разрешению политического кризиса. Быть может, властелин Бламбалтин действительно был убит драконом, но это не дает оснований погубить тысячи семей, чтобы затем сироты жили с одной единственной мыслью в своей голове – отомстить за смерть отцов и матерей. Никто не обязан бросаться в гущу сражения только потому, что на этот сомнительный подвиг подталкивает долг перед расой одной из разумных существ. На континенте всегда хватало загадочных убийств и исчезновений, но смерть властелина Людских Земель встряхнула множество умов, чья преданность оправдает любые выпады копья, лишь бы трусость не давала о себе знать, пока чей-то ребенок плачет у тела павшей матери.
      Физалис продолжала тоскливо смотреть в окно, прижав уши и окружив себя плотным кольцом хвоста. Ей было тяжело думать о том, что где-то там, на границе Ветреных Земель разыгралось первое сражение, и земля обагрилась кровью людей и драконов. Неожиданно однокрылая подумала о далеком путешествии в чужой мир и о том, что удалось из него принеси сюда, домой, разложить среди подсвечников и неуемного стрекота сверчков. Оказалось, что ее прошлый опыт ничем не отличался от того, что происходило на континенте. Тяжелый сверток, изношенная ленточка, вкрапления от густых, проступивших сквозь бумагу чернил. Стычки, споры, убийства – все это было и здесь, происходило сейчас, в некотором отдалении от стен невозмутимого Терса, старого и гордого города, но, тем не менее, ни одним ремешком, ни одной насечкой на бляшке не отличалось от дорожной сумки с переполненными отделениями под утраты, печаль, и вездесущую смерть, норовящей оставить глубокий след на сердце, внести его в память под прочную печать, размышляя о ее неизбежном присутствии, вкрадчивом взгляде из-за плеча и леденящего затылок шепота. Впрочем, принимая бессмысленность устремленных в небо пик, Физалис прислушивалась к голосу разума только тогда, когда рядом был Лавер. Его голос звучал убедительно и разумно, неосознанно принуждающий принимать на веру взгляды пернатого аскета на текущее положение вещей. Жаль, что рядом его не было. Жаль, что призывы к усмирению страстей ушли вмести с ним, и сейчас Физалис ожидала свой заказ, который с минуты на минуту будет доставлен в ее покои. И что зеленоглазой драконице не хотелось, так это терзаться мыслью о своей беспомощности в отсутствие возлюбленного. Физалис не имела возможности взмыть под облака, не дышала огнем, не была способна обуздать свои скудные телепатические навыки, не приносящие никакой практической пользы… Что говорить – она даже не была взрослой, семифутовой представительницей своего вида, чтобы как-то уповать на грубую силу. У нее не было почти ничего, что сделало бы ее настоящей защитницей города. Среди бесконечных разочарований в своем драконьем естестве Физалис уповала только на дух вечной борьбы, отодвигающий страхи на задний план. Он подначивал драконицу слепо броситься в первый бой, чем ожидать, пока заполняющий свист когтей и лязг мечей обрушится на стены Терса.
      В дверь постучались. Физалис, молниеносно отреагировав на посторонний шум, обернулась.
      – Проходи, Дэк.
      Долговязый человек, в чьем лице не было ни капли воодушевления предстоящей бойней, вошел в комнату Физалис, водрузив на плечо в сетке нечто округлое, блестящее. С копной рыжих кудрей он вошел в покои фиолетовой воительницы, и тяжким вздохом огласил свое присутствие, что было расценено Физалис, как порицание ее намерений ввязаться в бессмысленную борьбу соперничающих рас. Однокрылая предчувствовала, что рыжий целитель примется бросаться аргументами, не разделяя принятое ей решение. Однако она решила дать ему возможность высказаться. Физалис хорошо помнила, что он сделал для выздоровления Лавера.
      – Ты в самом деле хочешь ввязаться в битву? – спросил Дэк, располагая свою ношу перед Физалис. – Тебя разорвут на кусочки, бросят на поле боя среди тысяч таких же легкомысленных крылатых, как и ты. Вороны полакомятся твоей плотью, а…
      – Я услышала предостаточно, – прервала его Физалис, вздыбив хохолок. Выслушать его? Теперь? После того, как он решил надавить на ее живую фантазию? – Ты не понимаешь, о чем рассуждаешь, а я не настолько труслива, чтобы остаться в стороне. – Она вздохнула и продолжила уже несколько мягче. – Мы попали в неудачный сценарий, где нам отписаны незначительные роли – быть убитыми или беглецами, чей конец отсрочится на несколько недель. Я сожалею, что сыграла на стороне второстепенную роль. Помнишь, как я набросилась на тебя в таверне на глазах у десятков людей? Никто не встал на твою защиту, кроме Лавера. После этого инцидента я охладела к людям, к их жалкой разобщенности и равнодушию, но осознала, насколько несправедливо я осудила ни в чем не повинных ремесленников и добрых фермеров вроде тебя. Я поспешила с оценкой ровно так же, как поспешил совет Брога. И если мы настолько мелочны и несовершенны, что не можем попросить друг у друга прощения в обычной, неформальной дружеской беседе за столом с чаем и какими-нибудь нелепыми мучными рогаликами, то придется заплатить за свои ошибки нашими жизнями.
      Дэк был растроган. Он машинально почесал лысеющий затылок, зайдясь в растерянной улыбке, потому что последняя часть, несколько заключительных слов, прозвучали слишком сентиментально, чувственно, будто речь об угрозе жизни и вовсе не велась.
      – Быть может, нам не придется защищать город? – размышлял он, почему-то избегая взгляда Физалис. – Броговские войска будут отозваны, а стрелы останутся в колчанах. Разве слово Отца континента ничего не значит? Пусть он молод и неопытен, но Вайзерон является прямым продолжателем мирдаловских начал. А старик всегда проповедовал всеобщее благо, некую утопичную мечту, начиненную юношескими идеалами. – Наконец, он столкнулся с глазами Физалис. – Как ты считаешь, а? Неужели переговоры ни к чему не приведут? – Он согнулся, чтобы развязать узелок свое груза. – В любом случае, тебе пригодятся доспехи. Посеребренный шлем, нагрудник, наплечники, наручи, поясничные и хвостовые пластины… – Он густо покраснел. – Даже в таком грубом одеянии ты будешь выглядеть воинственно и…
      – И великолепно, – вставила Физалис, польщенная неожиданным комплиментом. – Скажи мне честно: Лавер просил тебя, чтобы ты приглядел за мной?
      – Ну…
      – Я так и знала. Он всегда беспокоился обо мне, как и ты о нем. Ты оставался рядом с ним, пока я была далеко от него. – Физалис опустила голову. – Я могу только представить, каково это – лишиться крыльев. Это хуже, чем не иметь одно из них с рождения. Все равно, что в один миг разучиться дышать.
      Дэк чувствовал себя до безнадежного неловко. Сцепив опущенные руки перед собой, он отбивал большими пальцами неуемный ритм, будто робкий мальчишка. Привыкший к насмешкам и колкостям зеленоглазой, лекарь и не знал, что о ней думать. Короткая встреча с глазу на глаз переворачивала его представления о язвительной и самоуверенной Физалис. Все больше она напоминала первое знакомство с кем-то другим, более читаемым представителем драконьей расы. Пробудившаяся симпатия стерла из памяти прошлые неурядицы, дав волю чему-то особенному, сокровенному – тому, что можно рассказывать друг другу, не боясь быть высмеянным.
      – Ну же, я так и привыкнуть могу к твоему вниманию, – попытался отшутиться Дэк. – А мы до сих пор не выпили мировую.
      Физалис тепло улыбнулась. Дэккирион без преувеличения чем-то напоминал Лавера. Даже сейчас, пытаясь ее образумить от поспешных действий, он стоял здесь, в человеческой плоти и крови, напоминал возлюбленного, которого судьба бросила на дипломатическое задание вместе с Вайзероном. Лавер убедил Физалис остаться в Терсе, и попросил Дэка, чтобы тот сохранил для нее частичку себя, передал ее через голос и движения рук неприметного на вид человека…       Говорил он на редкость мало, чего было более чем достаточно, чтобы ощутить присутствие Лавера.
      – Ты поможешь мне с пластинами? Я не уверена, что смогу правильно их закрепить.
      Дэк и без того стоял, потупив глаза, с налитыми, как яблоки, щеками, а теперь он и не знал, куда ему деться.
      – Разве я могу прикоснуться к тебе? Ты уверена, что это не будет стоить мне пальцев?
      – Я глубоко запрятала свои уловки, – успокаивала Физалис. – Сегодня не тот день, чтобы их использовать. – Она не могла не заметить, что Дэк был сам не свой и стеснялся сделать лишний вдох, пошевельнуть плечом, моргнуть невпопад… – Прости, что заставляю тебя стыдиться меня. Я не хочу, чтобы кто-то из-за меня страдал. Вот, – она приблизилась к столику и плеснула из стеклянного кувшина немного вина в бокал – чистого, как отполированный рубин. – Выпей. Тебе станет легче.
      – Ты так считаешь?
      – И не сомневаюсь, – подтвердила Физалис. – Мы оба возлагаем на это встречу большие надежды. Возможно, я вижу последнего из тех, кого знаю. Я обязана тебе своим счастьем, ты это знаешь? Лавер дышит благодаря тебе, а я пью его дыхание, не понимая, как он дорог тебе.
      Дэк в один прием осушил свой бокал и, зажмурившись от горячительного напитка, поставил его на стол.
      – Я полагаю, это будет длинный вечерок.

      Вайзерон сидел в зале Совета, погруженный в глубокую задумчивость. Перед ним, на круглом столе, расстилалась карта континента с ярко отчерченными границами Земель, где среди всех особенно выделялись Механические и Людские территории, обозначенные красным, наспех нанесенным пунктиром, объятым двусмысленным пламенем небрежных клякс, будто еще вчера они входили в состав большой суши. Античный подсвечник, оформленный под длинного, как канат, дракона, удерживающего рогами чашу на голове, ронял на бумагу густые капли горячего воска. В чернильнице торчало белое перо, перетянутое у основания золоченым, слегка потускневшим от времени кольцом. Из незатейливой глиняной чашки, вступающей в бытовое разногласие с античным убранством зала, его вычурной резьбой и героическими фресками, поднимались клочковатые струйки пара, наполняя помещение свежезаваренным чаем из шиповника. В лоджию, отделенную замысловатой колоннадой, переходящей в ползущие плети лозы, врывался прохладный ветер и, забавляясь, гнал внутрь отмирающие листья широколистных деревьев, гордо подступившихся к Храму Решений. Небо, как ни странно, расчистилось до наступления вечера, стало прозрачным, как вода в горном ключе, хотя мрачное скопище тяжелых облаков, застилающими горизонт несколькими часами ранее, указывало на приход грозового дождя. Все меньше голосов доносилось с площади Глоуна, уступая вечерним дружеским беседам, увлекающих участников легкими мотивами тревоги, распространяемыми легкомысленными слухами и смелыми домыслами. Жизнь города протекала неспешно и вполне обыденно, разве что тем для разговора стало больше. Единственным значимым изменением стало неоправданное переселение людей, взволнованными своей неуверенностью в завтрашнем дне. В самом деле, что может взбрести в головы драконов, превосходящих в столице человеческую расу, по меньшей мере, в девять раз?
      Вайзерон спустился с камня, где некогда восседал властелин Мирдал, и вышел к лоджии. Он, по своему обычаю, принял вертикальное положение, положив передние лапы на балюстраду, сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Что произойдет завтра, когда он предаст огласке надвигающуюся неизбежность кровопролития? Как молодой Отец континента выступит перед жителями Глоуна, призывая их взяться за оружие? Быть может, они расценят его речь как опрометчивый бунт за драконье лидерство? Или в их головах поселится мысль о безответственности его правления? Вайзерон чаще слышал голос своих слабых сторон, что, по сути, было основным недостатком его подхода к управленческим вопросам. Холодный, выращенный на теориях из книг скептицизм мешал юному властелину принимать твердые решения, в которых он не колебался до конца, пусть даже они показались бы ошибочными его окружению. Вайзерон понимал это, но никак не мог преодолеть ту пропасть, отделявшую его выгравированный множественными учениями педантичный интеллект от эмоционального мира, насыщенного выводами при вспышках ярости или необузданной, почти детской веры в добродетельный континент. Скорлупа, из которой молодой правитель никак не мог выбраться в одиночку, а от помощи он нелепо отмахивался под гнетом назойливой привычки оставаться внутри себя, в зоне комфорта с ковром из скучных цифр и покосившейся мебели на ножках из истертых догматов морали. Любая трещина в защитной оболочке дала бы живительный глоток воздуха, в котором Вайзерон нуждался, но он самым глупым образом продолжал экономить на своих сжавшихся от сомнений легких. 
      Все еще держа веки опущенными, Вайзерон подумал о Лавере и Физалис. Они где-то там, наверху, в своей комнате, делились сокровенными тайнами, разделяя тепло друг с другом. Их не заботили события, не зависящие от их действий, а потому они чувствовали себя счастливыми. Когда они узнали, что вооруженное столкновение неизбежно, их связь укрепилась. Они подолгу смотрели друг другу в глаза, словно встречались в последний раз. Вайзерону, до сих пор не утратившему симпатию к Физалис, приходилось видеть в однокрылой советницу, тщательно маскируя свои чувства под видом дружелюбного расположения. Проблема оставалась только в том, что она, как и Лавер, знали о его притворстве, которое, к несчастью Вайзерона, сводилось к неловким паузам, когда разговор заходил о той самой вечной «дружбе». Почему Лиссис до сих пор не выдворила Физалис из разума безнадежного эрудита – оставалось загадкой для его спутницы, не ведавшей о том мимолетном поцелуе в душной таверне, пронизанной запахами дешевой стряпни и кислой дроби.
      – Что у нас на сегодня?
      Вайзерон вздрогнул, как по хлопку крыльями. Позади него сидела Лиссис, двусмысленно приглаживающая свой перьевой нарост у надбровья. Молодой правитель не услышал, как его советница подобралась к нему с бесшумной прыткостью ночной хищницы.
      – Ты застала меня врасплох, – промямлил он. Его грудь быстро поднималась. – Я не рассчитывал, что ты вернешься до сумерек.
      Лиссис засмеялась, разбросав прекрасные белоснежные крылья на мраморном полу лоджии.
      – Разве я смею оставлять тебя надолго, да еще в таком состоянии?
      – В каком состоянии? – Хуже подавления симпатии к Физалис у Вайзерона получалось походить на дурака. Тем более, что вопросы ребяческого формата, где он якобы не расслышал или не понял, о чем его спрашивают, выдавали с головой волнение несчастного властелина. – Чем мое состояние тебе не угодило?
      Лиссис рассмеялась пуще прежнего, кокетливо положив лапу себе на грудь.
      – Ну, как минимум тем, что ты стоишь на задних лапах, прижавшись спиной к балюстраде. Совсем как мальчишка!
      Вайзерон смутился. Он поторопился опуститься на свои четыре, что едва не потерял очки с переносицы. Поправив их, коричневый, преисполненный достоинства, отвел взгляд в сторону. Когда последний раз он испытывал столько эмоций, которые, имея возможность переступить драконью физиологию, отразились бы на его лице багровыми пятнами пылающих щек? Лиссис отчасти напоминала Физалис, у нее были все шансы одержать победу, но…
      – Заслужил! – промурлыкала пернатая обольстительница и поцеловала Вайзерона в лоб. – Ох, какой ты горячий! Ты, часом, не заболел?
      Вайзерон раскрыл рот, но ощущение от прикосновения ее влажного носика не дало вытолкнуть из груди и пары слов. И куда только подевалась тревога за грядущее обращение к народу? Предпосылки войны? Тысячи смертей? У Лиссис, как и у Физалис, был какой-то секрет, невиданное оружие, превращающее глобальные проблемы в малозначимые сгустки рутинных дел, низведенных до уровня скучной траты времени, как, например, мытье посуды или выметания мусора из-за неподъемных дубовых комодов.
      Лиссис села по одно плечо с возлюбленным и обняла его крылом. Приятное тепло, исходящее из мягкого оперения, действительно заставило Вайзерона усомниться в своем здоровье.
      – Хочешь прогуляться по парку? – предложила она, не сводя с него глаз. – Погода позволяет. Я не была до конца уверена, что облака рассеются, но, похоже, сама Матерь гонит нас за стены Храма. Как считаешь?
      Вайзерон из последних сил сопротивлялся самому себе. Как он мог тратить приходящий вечер на бессмысленные прогулки, когда континент был готов захлебнуться собственной кровью? Разве это входило в число разумных поступков? Почему он не должен с покорностью принимать на свой счет страдания и боль защитников города, оставаясь там, где ему место – наедине с мыслями о сочувствии? Разве не это было достойным поступком в преддверии града из сотен катапульт?
      – Я не уверен, что…
      – А я уверена, – подхватила Лиссис, одаряя Вайзерона самой обворожительной улыбкой. – Ты боишься совершить ошибку, а потому позволь мне сделать это за тебя.
      Как ей удавалось настолько легко ворваться в плотный ряд ожидаемых последствий и выйти из него без потерь? Как? Почему Лиссис не думала о том, что произойдет? Неужели ее ни капли не волновало, что среди жертв может оказаться и она?
      – Что подумают горожане, – на грани поражения протестовал Вайзерон, – когда увидят нас там, среди цветочных аллей и рядов широколистных?
      Молчание. Чай остыл, но не утратил мягкого аромата высушенного шиповника. Язычок свечи расплавил свечу надвое. Легкое дуновение ветра столкнуло перо в чернильнице, заставив его описать в горлышке треть круга.
      Лиссис встала. Грациозно покачивая хвостом, она приблизилась к выходу.
      – Они подумают, – сказала белокрылая спутница, – что надежда есть.         

***

      – Наслаждаешься воссоединением с континентом, да?
      Физалис застала Лавера врасплох. Пернатый сидел под сенью остролистных, на скамье, спустив с нее хвост, блаженно раскидав крылья, и наслаждался необычайно звездным небом, сменившим нагромождение клочковатых туч. Городской сад почти опустел, но кто-то заботливо зажег масляные фонари. И теперь, разодетые в шелка, искусственно окрашенные в туманные оттенки солнца, они стояли в ночи, словно невозмутимые стражи Глоуна, вечно бдящие, непреклонные, поддерживающие головы-светильники своими ветвистыми руками. Легкое дуновение, чей-то осторожный голос за поворотом из пышных кустов сирени, и полное соитие с миром, долгожданное возвращение, принятие в свой стан и ненавязчивое предложение делить кров со всем, что попадается на глаза, дышит и живет. Время остановилось, в сердце сладко бренчала ненавязчивая музыка, а разум освободился от плотной завесы беспокойных размышлений, давших всходы на почве праздного возвращения, устроенного советом властелинов Земель. Они, бывалые правители, опытные наставники, фигуры для подражаний, остались где-то там, в стенах Храма, утомленные длительными обсуждениями и перенасыщением своих желудков. Далекие, кажущиеся выдуманными, воссозданные из частиц необъятной вселенной, гордые, неподступные, безмерно благородные отцы своих владений сладко посапывали на камнях и лежаках под куполом античного здания, его сводчатых комнат, видели сны о родных и близких, беспокойно ворочались, покоряясь расплывчатым картинам небывалых ужасов, что могли с ними произойти. Что определяло истинного властелина? Власть? Сила? Добродетель? Нет, подлинного правителя отличало от остальных богатое воображение, что любая из напастей прежде всего настигала семью. Любой намек на конфронтацию принимался предводителем на свой счет, что положительно сказывалось на условиях жизни подданных. Между тем, случались исключения. Некоторые использовали жителей как сито для муки. Угрозы пропускались через поселенцев, чахли, ослабляли натиск, забирая в могилу тысячи невинных. А семья продолжала крепнуть, питаясь ошибками и грехами, воспитывала поколение за поколением, вскармливая детей своей безоговорочной правотой.
      Кто, если не Лавер рассчитывал на то, что ночь удалась? В городском саду ни души. Спят птицы и сверчки, льется тихая мелодия внутри, а огоньки фонарей едва заметно встряхивают челками. Кто отважится нарушить его покой? Случайный бродяга, звон кухонной утвари из открытого окна? Нет, все это не шло в счет. Только голос – знакомый, с приглушенным объемом, незатейливый меццо возник из ниоткуда, ворвался внутрь, разжигая в груди настоящий огонь.
      Физалис… Откуда она, Матерь сохрани, взялась?
      Фиолетовая авантюристка появилась внезапно, как поутру выпадает первый снег. Она не отказала себе в удовольствии дернуть Лавера за крыло, видя, что он, словно влюбленный мальчишка, поднял голову к звездам и предавался мечтам о неземной любви. Так думала Физалис, осознававшая, насколько сблизились они в последнее время, и давала волю своим чувствам, которые, как оказывается, в ее случае передаются через нарушение границ личного пространства. Лавер вздрогнул, и его перьевые крылья мгновенно прижались к спине, готовые в любой момент расправиться в призыве к попытке бегства. Вопрос, брошенный Лаверу в лицо, остался нетронутым.
      – Что ты тут делаешь? – взволнованно пробормотал он. – Кажется, ты спала!
      Хохолок Физалис прижался к голове, а уши напротив – заняли бедовое положение.
      – Кажется, ты сбежал, – с насмешливой улыбкой заявила она. – Я понимаю, что у нас впереди целые – как тут выражаются – сезоны, но ты не предупредил, что мне станет холодно. Откровенно говоря, я предположила, что ты решил податься в путешествие, оставив меня позади. Ну, ты понимаешь, обилие дракониц и все такое…
      – Нет! – запротестовал Лавер. Ему было непросто собраться и перестроиться разумом с благодатной тишины на пустые вопросы отношений, а потому его голос звучал надломленным. – Что еще за бред? Я никогда не подумаю…
      – Ладно-ладно, – отмахнулась Физалис. – Опустим тот момент, где ты возбужденно извиняешься за то, что не совершал или не успел совершить. Пойман с поличным, так сказать. – Она кивком указала на скамью. – Вы позволите к вам присоединиться? – Ее хищные зеленые глаза издевались над ним. – Я не побеспокою вас своим присутствием?
      Лавер сглотнул. Что с ней произошло? Это точно она говорила? Что еще за вычурная речь?
      Физалис удовлетворило его замешательство и, не дожидаясь дозволения, она взобралась на свое место и, как продрогший на ветру воробушек, прижалась к плечу пернатого.
      – Какой ты забавный, – промурлыкала она. – Выглядишь таким смелым, непроницаемым, уравновешенным, а когда рядом появляюсь я, ты начинаешь таять. Будем считать, что это комплимент в мой адрес.
      Лавер молча смотрел вперед, стиснув зубы от ощущения неловкого положения, в котором оказался. Он уже начинал жалеть, что не позвал ее с собой. Ошибка крылась не в том, что он избегал постоянного взаимодействия, тактильных ощущений, а в готовности к ним. Если бы они с самого начала отправились на ночную прогулку вместе, он был бы готов, что Физалис будет мало одних только словесных прикосновений. Лавер ненавидел себя за проявленную слабость, но еще меньше он хотел дать повод Физалис ощутить эту ненависть на себе. На самом деле, чтобы увести подозрения, нет ничего проще, чем сменить тему. Лавер так и поступил.
      – Первый день дома, как в первый раз, – заговорил он, краем глаза наблюдая за тем, как вздрагивает ее ухо. – Как будто мы заново родились.
      – Так и есть, – согласилась она. – Если хорошенько подумать, мы родились в другом мире. Мы помним, как все началось там, но не знаем, как все началось здесь. – Она подняла глаза. – Были ли у нас родители? Семьи? Быть может, – Физалис заговорщически подмигнула, – имущество в виде тысячи оленей на пятистах акрах земли? 
      Лавер улыбнулся.
      – Насколько я помню, ты не очень-то любишь мясо.
      Физалис разочарованно вздохнула.
      – Вот видишь, об оленях можно забыть. – Ее взгляд вновь оживился. – Но какой в этом смысл? То есть, я имею ввиду, какая разница, что осталось позади? Да, нас отправили на край неизведанной земли, с применением магии, – она потрясла перед Лавером ромбовидным браслетом, – из Вайзерона готовят приемника, из Никеля союзника, а из нас тобой симбиоз увядающего драконьего вида с процветающим. Мирдал получил свое, а мы извлекли из этого выгоду, разве нет? Подумаем о том, где мы завтра проснемся, что съедим, кого повстречаем и не станем терзаться прошлым. Оно напоминает мне сегодняшнюю рыбу, которую я никак не могу переварить.
      Лавер поднял надбровья.
      – Я удивлен, что ты так просто смирилась с тем, что нас использовали.
      Физалис рассмеялась.
      – Да уж, уместно говорить о справедливости, – она откинулась на волнообразную спинку скамьи, по-кошачьи поджав лапы, – когда сам вершишь несправедливость. Наслаждаешься моим обществом. Конечно, у тебя есть право возражать на этот счет, но побереги силы для других свершений. Со мной трудно, но скучать не приходится.
      В ее поведении было нечто привлекательное, но вместе с тем вызывающее, нарочито вульгарное. Физалис была худа, но хороша собой. Чего только стоили эти зеленые, как кувшинки, глаза, приковывающие к себе неосторожный взгляд? Выудив хвост из-под себя, раскинув единственное оранжевое крылышко, приспустив веки и, как вскормленный заяц, сдвинув уши назад, Физалис с детским озорством разместилась едва ли не лежа, держа лапы согнутыми и с настойчивостью часовщика, наблюдающего за стрелками отремонтированного стража времени, следила за самым незначительным движением спутника. При ее своеобразном даре – заглядывать на шаг вперед, минуя эмоциональные и этические преграды, – эта незаурядная поза была способна сбить с толку любого, кто мыслил прямолинейно. Лавер не мог не представить, как ведут себя здешние драконицы в час уединения с теми, кому они симпатизируют, доверяют и не противятся сократить расстояние тел. Намекают? Говорят прямо? Или ждут, пока кто-нибудь отважится нарушить правила этой затяжной игры?
      – Ты так смотришь на меня, – нежно улыбнулась Физалис, – будто половину жизни добивался моего расположения. Все никак не можешь решиться?
      Лавер не растерялся, но подыграл не по правилам. Он склонился над ней, но так, чтобы случайно не коснуться ее, не задеть крыло, не дать отсчет ее действиям. Он был готов действовать, но оттягивал этот момент.
      Кроме того, Лавер ощущал постороннее присутствие. Они были не одни.
      – Теперь я понимаю, что тебе не давало уснуть.
      Физалис, подтрунивая, склонила голову. Раздался томный вздох.
      – Нагуливаешь аппетит?
      – Оберегаю от стыда.
      Она резко нахмурилась.
      – От какого?
      – Слишком людно.
      Лавер уселся и кивком указал налево. Чутье его не подвело. По аллее неспешно шли двое: пепельный и коричный драконы. Было бы странно, если бы Лавер не признал в них Никеля и Вайзерона.
      – Эвоно как Физалис развезло! – воскликнул Никель, подойдя первым. Вайзерон отставал позади маленькой тенью по сравнению с крупным, мускулистым выходцем вулканического архипелага. – Я всегда говорил, что любому напитку нужен свой наставник. Мы, знаешь, прилетели черт знает откуда, а эти брюзгливые старики, – он презрительно фыркнул, – называющие себя отцами Земель, усердно принялись угощать уставших путников странным кислым пойлом! Вот какой пример они подают молодому поколению!
      Физалис не собиралась меняться в позе. Похоже, ей было глубоко наплевать, насколько соответствующим поведением она выделялась среди круга близких друзей. Она перевела взгляд на крепкого, хорошо сложенного Никеля и приветливо ему улыбнулась.
      – Но тебе понравилось, – отметила Физалис. – Я видела, как ты, кхм, проклинал за каждой кружкой брюзжащих стариков.
      Никель рассмеялся. Он был в прекрасном расположении духа, разомлевший под действием горячительного напитка, но этот факт не помешал Лаверу напомнить себе в очередной раз, что Никель по характеру сопоставим с пороховой бочкой. Достаточно незначительной искры, и его пепельный друг превращался  из усердного изобретателя в одичавшего зверя, пускавшего в ход когти, которые, между прочим, уже в его возрасте были длиннее и толще, чем у кого-либо из присутствующих. Вайзерону об этом не зачем напоминать, но Физалис… Перегибать палку по ее части, беря в расчет ее нынешнюю склонность к… фамильярностям.
      – А я и не отрицаю, – согласился Никель. – Уверен, что Вайзерон противился моей компании… – Икота не дала ему закончить фразу.
      – Вовсе нет, – лаконично возразил Вайзерон, поправляя очки. Он выглядел уставшим. Его длинные усы свисали, не имея витка. – Каждый из нас волен распоряжаться своим заслуженным отдыхом вопреки устоявшимся нормам драконьего поведения.
      На мгновение, Лавер забеспокоился, что Никель расценит этот аргумент как оскорбление, а потому поспешил развить мысль.
      – Странно, не так ли? Мы переместились из одного мира в другой, а привычки не изменились. Там, – Лавер указал куда-то вверх, на звезды, – люди изрядно употребляли все то, из-за чего мутнеет разум, и восхищались драконами, как недостижимым эталоном благородства, а здесь люди по-прежнему пьют, но в обнимку с драконом.
      Никель пожал плечами, и его немного повело в сторону. Он вытянул крыло в сторону Вайзерона, словно хотел опереться на него.
      – А что тут странного? – удивился он. – Здесь люди также чтят драконов. Ну, наверно, не за благородство, – беспечно рассмеялся он своим гулким басом, – а за силу. Пока вы, развесив уши, слушали Мирдала, я побеседовал с Фертиллом, властелином Степных Земель. Он сказал, что более двух третей полей обрабатываются драконами. Производительность труда у драконьей расы выше, если верить его словам.
      – Производительность желудка тоже, – вставила Физалис и засмеялась.
      Никель, не мигая, смотрел на Физалис, а затем подхватил ее. К ним присоединились остальные.
      – Ну что, – поглаживая лоб, предложил пепельный, – прогуляемся? – Он задержал взгляд на Физалис. – Слушай, если тебе действительно плохо, ты только скажи. Я отнесу тебя куда угодно, вот увидишь! Ты не смотри, что у меня лапы подкашиваются. Я сильнее любого из вас!
      Физалис лениво, будто не имея особого желания, приняла сидячее положение и принялась вычищать лапу языком.
      – Сегодня я в этом убедилась, – сказала она. – Ну что ж, веди.
      И четверо друзей ступили на дорожку, залитую светом тусклым светом ламп. Вайзерон и Физалис сначала шли позади всех, но потом оказались впереди и о чем-то разговорились. Лавер, не слушая их, отставал, сетуя на свой провал. Как он хотел считать его безобидным упущением момента, но его спутница наверняка думала иначе. Сколько поражений ему придется стерпеть, прежде чем он научится побеждать?
      – Я все видел.
      Это Никель. Он поравнялся с Лавером. Его грузную походку то и дело кренило в сторону пернатого, и он с усилием старался держаться центра остролистной аллеи.
      – Что видел?
      Никель улыбнулся.
      – Присматривай за ней лучше.
      – Что? – несведуще отозвался Лавер. – Ты о чем?
      – А если бы мы пришли чуть позже?
      Лавер, сам не зная почему, становился раздражительным. Простое замечание Никеля ударило по гордости. Зарождалась скрытая обида.
      – И что?
      Никель остановился.
      – С таким успехом ты упустишь не только момент. 

***

      День нынче выдался душным. Солнце нещадно обжигало жителей Глоуна – по большей части, людей, вынужденных по воле работы оставаться в полях за стенами города. Ни малейшего намека на спасение – небо чистое и раскаленный воздух превращал необъятное полотно в один огромный чан с варящимся стеклом. Оно, бурлящее и кипящее полупрозрачное варево, нескончаемым потоком выливалось на головы несчастных, не единожды проклявших свою забывчивость в пренебрежении головным убором. Хотелось бросить мотыгу и на всех парах умчаться на озеро, сбросить одежду, прилипшую от соли к коже, и соприкоснуться с благодатной влагой, невзирая на крики старого фермера, грозящего лишить месячного заработка. И, кажется, что столица потеряла на сегодня незначительную часть своих кормильцев, но торговцы с площади также ощутили невообразимый зной, от которого мухи слетались на вяленую рыбу раньше, чем они заявляли на всю округу о ее неоспоримой свежести. Кто-то сворачивал свою деятельность до вечера, иные спасались под крытой палаткой, а самые отчаянные, предлагавшие скоропортящиеся продукты, распродавали свой товар вдвое дешевле, избавляя карманы от финансового груза. Что говорить о людях, когда даже многие драконы предпочли остаться под навесами и кронами деревьев, изнемогая от преподнесенного природой сюрприза. Птенцы не упражнялись полетам, а бескрылые сетовали на обилие шипов и пластин на своем теле, завидуя людям в свободных мешковатых рубахах, снующих от одной лужицы тени к другой босыми ногами.
      Соранта укрылась в стенах подсобного хранилища и перебирала стопку накопившихся писем. Она всем сердцем любила летнюю жару, но прохладное подвальное помещение подходило как нельзя лучше, если не давать буквенным сокровищам оставаться здесь на ночь. Темп сортировки, как ни странно, напрямую зависел от того, насколько комфортными являлись условия монотонного занятия. Впрочем, она не считала эту обязанность скучной. Ей нравилось все, что связывало с любимым занятием. Соранта раскладывала письма в удобном порядке, дабы иметь представление, какие из лирических драгоценностей стоило доставить в первую очередь. Преобладающее их число предназначалось доставить за сутки, буквально за город, в соседние поселения. Четверть часа на запад – и адресат счастлив. Дюжина взмахов на северо-восток – и получатель готов расцеловать за весточку от сына или младшей сестры, прибывшей в город для освоения гончарного ремесла. Потрясающее чувство! Соранта с огромным удовольствием зачитывала вслух едва ли не каждый адрес, непрестанно радуясь за выбранную ею стезю благородного дела. Она опускала в памяти единичные случаи невежества, какими бросались нерадивые получатели, благо, что ее жизнелюбивый и отходчивый нрав не позволял держать при себе оскорбления, порожденные короткими вспышками гнева. Соранту уносили в облака счастливые мгновения, когда раскрытое при ней письмо мелодией благополучия касалось ее тонкого слуха, а затем выливалось в волну приятных, будоражащих мурашек неподдельной эйфории.
      Пахло старой бумагой и сыростью. За сладкими мечтами и верой в собственное счастье Соранта не заметила, что гора рукописных радостей обратилась двумя аккуратными стопками посланий, заботливо перевязанных бечевкой. Почтальонка удивленно посмотрела на свои лапы, будто не веря в окончании сортировочного процесса. Неужели эти когтистые драконьи конечности за пару-тройку сезонов освоили такую точную работу? Не каждый дракон с крыльями подходил к пергаментной рутине. Любое неосторожное движение могло продырявить письмо, словно раскаленный прут сыромятную кожу. Пожав плечами и улыбнувшись самой себе, юная доставщица перевела взгляд на окно. Ах да, верно! Она чуть не забыла, что их ряды сегодня пополнит еще одна крылатая сообщница. Рьетар, владелец почты Глоуна, просил провести с ней беседу и рассказать, что к чему. Разве это не прекрасно? Письма достигнут своих владельцев быстрее, значит, масштабы их доставок возрастут. Бергс и Линта возьмут на себя все закоулки Ветреных Земель, а она с новой напарницей посвятит себя дальним перелетам. Работа позволит ей охватить больше территорий. А чем больше территорий она облетит, тем больше увидит, как живут и процветают самые дальние уголки континента.
      Соранта краешком глаза посмотрела в зеркало, что стояло на полу напротив металлического архива. Непослушная челка вот-вот норовила свалиться на лоб. Соранта трепетно относилась к своему внешнему виду, а потому поспешила послюнявить лапу и направить пучок протестующих волос, зачесывая их назад и с какой-то озорной веселостью пропуская волоски промеж пальцев. Покончив с приведением себя в порядок, она села за низеньким столом, больше напоминающий чайный, и принялась читать письмо будущей коллеги. Разумеется, вслух. Она имела привычку – дурную или хорошую – разделять мысли, вложенные в конверт, с окружением, пусть даже слушателями на этот раз выступали каменные стены подвала.

       «Здравствуйте. Меня зовут Косниция, я пишу из Сторкла, крошечной деревни Равнинных Земель. Слышала, что Вам требуется почтальонка, и потому решила, что могу быть полезна в этом нелегком деле. Считаю, что подхожу Вам по всем немногочисленным требованиям. Я исполнительна, вежлива, пунктуальна, добропорядочна и внимательна. За спиной – широкие перьевые крылья, отличающие от обычных драконов способностью переносить долгие, утомительные перелеты. Рост приемлемый, возраст соответствующий… К сожалению, последний раз я работала давно, в Терсе – помогала рыбакам выслеживать косяки рыб. Когда в моей личной жизни случились некоторые трудности, я осталась одна с тремя детьми. Но Вы не беспокойтесь, они выросли, и судьба раскидала их по дальним берегам. Теперь у меня много свободного времени, которое я могу направить в нужное русло. Я полагаю, что работа почтальонкой как раз то, что нужно драконице, освободившейся от каждодневных забот.
      Надеюсь, что завтра вечером Вы уделите мне немного внимания. Не сомневайтесь – я оправдаю Ваши ожидания.
С уважением, Косниция».

      Соранта отложила письмо. Содержательный текст! Больше, конечно, удивило, насколько красивым наклоном лег почерк Косниции. Без преувеличения, он безупречен. Складывалось впечатление, что он вышел из-под руки человека. Чего только стоили хвостики букв «у» и «д», устроившиеся на горчичном листе самыми настоящими стежками на тонком шелке. Удивительно! Если обладательница в самом деле владела пером настолько хорошо, что ее подозреваешь в обмане, эксплуатировании людских навыков, то при сортировке конвертов… Да какая разница? Она идеально подходила, если ее крылья с истечением сотен сезонов не утратили своего предназначения. Возраст? А почему, собственно, не разбавить их молодой состав взрослой, сформировавшейся драконицей, повидавшей жизнь? Рост… Обычно драконы при возрасте триста-четыреста сезонов достигают двенадцати, а то и пятнадцати футов. Что-то здесь не так. Быть может, какие-нибудь отклонения в здоровье? А Дети? Она сообщила, что они выросли и, возможно, обзавелись семьями. Любопытно… Если провести параллель, то, должно быть, она произвела на свет детей очень рано, и при ее размерах, указанных в требованиях к новой почтальонке, ей не может быть больше ста-ста двадцати сезонов. Вот только к чему придирки? Она подходила и все тут. Не проще узнать о Косниции больше, когда она прибудет сюда? Одобрив кивком прочитанное, Соранта коротко взглянула в овальное окно. Слишком рано для встречи. И пейзаж из подвала впечатляющий – кусты заднего двора. Чем бы занять себя? Вздохнув, каштановая письмоносчица достала старую, всеми забытую книгу и, открыв на закладке, погрузилась в историю второсортного романа, забавлявшего его нелепостями похождений отважных рыцарей. Больше всего почтальонка боялась остаться в одиночестве, а литература, пусть даже и не самая отборная, отвлекала от этих мыслей и избавляла от томительного ожидания.
      Неожиданно в коридоре заскрипела лестница. Похоже, это была Косниция. Неужели наступил вечер? Уже?
      – Здесь есть кто-нибудь? – донеслось из мрака узкого прохода. – Простите, где мне найти Соранту?
      Соранта в мгновение ока закинула книгу на полку и ринулась навстречу гостье.
      – Сюда, проходите! В конце налево!
      Не дожидаясь, пока будущая напарница нащупает в темноте вход в помещение, она отыскала Косницию, едва не столкнувшись с ней головой. В этом сумраке было не видно, как отреагировала посетительница, но в интонации ее голоса проступал явный испуг.
      – Ох… Здравствуйте.
      Соранта схватила ее за лапу.
      – Ну же, пойдемте! – оживленно приглашала она. – Вот, сюда. Я вас заждалась!
      Полдюжины шагов и они оказались в подвале. Хотя свет угасающего дня был достаточен, чтобы охватить помещение, одинокая свеча, растаявшая вполовину, прекрасно справлялась с одним из затененных углов. 
      – Я искала вас наверху, – пояснила Косниция, взволнованно обводя глазами незатейливую обстановку, – но затем увидела записку. Сначала я подумала, что она адресована не мне. Обращение слишком неопределенное. Я набралась смелости и… – Она не закончила – голос дрогнул.
      Соранта солидарно улыбнулась.
      – Вы начинаете мне нравиться. – Она села, прижав крылья к бокам. – Вы знаете, как это бывает – не устоять перед собой.
      – Да, наверное, – согласилась Косниция, не разделяя солидарность ответной улыбкой. Она выглядела все еще напуганной, и розоватый оттенок ее чешуи тускнел в свете одинокого окна. – Надеюсь, я не опоздала? В ответном письме оговаривалось, что меня встретит Рьетар, но его, кажется, сегодня нет.
      Соранта, как будто извиняясь, повела плечами.
      – Разве это проблема? Я смогу подготовить вас не хуже Рьетара. Поверьте, в этом нет ничего сложного. Вот, смотрите.
      Соранта, минуя громоздкий архив, заслонивший собой полку с книгами, подошла к рюкзаку, на котором от разноцветных заплаток не осталось живого места, и похлопала по нему.
      – Здесь примерно на неделю, – сказала она. – Если вы уложитесь в сроки, то останетесь с нами. Кстати, – она достала из кармана ремешок с металлической подвеской в форме конверта, – не забудьте это надеть. Адресаты должны знать, чем вы занимаетесь, не так ли? Считайте это скромным украшением, дополняющим ваш образ.
      Косниция примерила ношу, разбухшую от издержек работы, словно в ней носили картофель. Странно, что ее задание, содержимое которого, судя по торчащим свиткам, набито легкой бумагой, весило как ведро, до краев наполненное водой. Не теряя самообладания, она застегнула одну лямку, но вот с другой возникли проблемы. Косниция никак не могла достать пресловутую застежку, затерявшуюся в складках ее перьевого крыла. Чувство беспомощности застряло в горле сухим комком.
      – Давайте я помогу, – предложила Соранта.
      – Нет-нет, что вы! – запротестовала Косниция, но одного ее вида было достаточно, как ей хотелось, чтобы ее переубедили. – Я сама справлюсь. Вот, еще немного и…
      Улыбнувшись в сердцах, Соранта подошла ближе, освободила застежку из плена перьев и застегнула лямку. Когда в ее лапах оказался ремешок с подвеской, в глазах Косниции проступило замешательство.
      – Что же вы так боитесь? – удивилась Соранта. – Жертвоприношения у нас на следующей неделе, а пока… – Не устояв, Соранта засмеялась. – Извините, неудачная шутка. Признаться честно, у меня плохо обстоят дела с чувством юмора.
      Косниция не слышала не единого слова. Она стойко выдержала ритуал посвящения в почтальонки, не считая дрожи, охватившей ее тело до самого кончика хвоста. Успокоив себя глубоким вдохом, она решилась спросить:
      – Скажите, у меня испытательный срок?
      – Ах, какая обидная фраза! – воскликнула Соранта. – Я знаю, что вы справитесь гораздо раньше, дней за пять. Я отсортировала письма так, чтобы разносить их с удобством. Мы начнем с Терса, затем навестим Болотистые Земли, его столицу – город Мласт, после облетим Гористые, а с северо-запада вернемся в Глоун. Получится веселое кольцевое путешествие. По окончанию мы закрепим ваш успех ужином, скажем, в трактире «Две ноги». Не лучшее заведение для отдыха, но у нас так заведено. Мы часто собираемся там всем коллективом.
      – Мы полетим вместе?
      Соранта с готовностью кивнула.
      – Да, вместе. Хочу убедиться, что вы не высыпите письма из рюкзака в ближайший овраг.
      Косниция принялась оскорблено потирать лапы.
      – Это что, шутка?
      – Вот видите, – выгнув спину и указав на напарницу пальцем, – что я вам говорила? С этим юмором нужно что-то делать! А с таким жизненным опытом, как ваш, я внесу в него правки. Пора взрослеть!
      Стеснительность Косниции уступила дорогу возмущению.
      – Я могу попросить другого наставника?
      Соранту ничуть не обидел тот факт, что от нее хотят избавиться. Напротив, характер Косниции ей показался безобидным вызовом. Но не тем вызовом, где одни оскорбления наслаиваются на другие, образуя вязкую кучу словесного компоста, а испытанием, что она, Соранта, юная почтальонка, рано или поздно найдет общий язык с взрослой представительницей их расы. Первые намеки на установление дружеского контакта настолько близки, что бросались в глаза. Когти Косниции! Невероятно, выдвижные когти, совсем как у кошек! Так вот откуда этот красивый почерк… А чешуя? Погодите… У нее нет чешуи?
      – Рьетара? – поинтересовалась Соранта. – Он образован и сдержан, но его сильная сторона в пешей почте.
      – В пешей?
      Соранта опустила лапы.
      – Он человек. – Ей захотелось в очередной раз залиться смехом, но она удержалась. – Люди, как известно, не умеют летать. Ну, пока что не научились.
      – Очень жаль.
      Соранта нарочно бросила взгляд на окно. Светло, но почтальонке понадобился общий стимул. Она возбужденно осмотрелась и в нетерпении подорвалась с места. Пора действовать.
      – Чего же мы ждем? – Она подхватила напарницу за лапу. – Нам пора в путь! Письма сами себя не прочитают.
      – Что, сейчас? – Надбровья Косниции подскочили вверх. Надменность исчезла с ее лица. – Но я, я… Скоро стемнеет! Ночью мы тоже занимаемся доставкой?
      Соранта буквально тащила Косницию за собой, и гостья неуклюже перескакивала на своих трех конечностях. Сработало!
      – По желанию, – пояснила уже на улице Соранта. Она лучилась от избытка энергии. – Но сегодня особенный случай. Мы остановимся на ночлег в Терсе. В полете я тебе все расскажу, ладно? Не волнуйся, ты справишься! Нет ничего проще, как чувствовать встречные потоки ветра, на мгновение забывая, что теперь от природного дара еще больше пользы.
      Косницию не смутил переход на «ты». Кроме того, она ждала этого. И улыбка – легкая, неподдельная, – расцвела на ее губах.
      – Понимаю.
      И почтовые драконицы, расправив крылья, ринулись в рыжеющее небо.

***

      Соранта распахнула дверь, пропуская вперед Косницию. Ну вот, долгожданное прибытие.
      Чертог хорошо освещался. Настенные медные канделябры, подвесные свечи на тоненькой цепочке. Царство причудливых танцующих огней, аромата тающего воска и поднимающегося тепла с мягкого покрова настеленных шкур. Старые картины местных пейзажей, не выделяющиеся оригинальностью и чувством вкуса. Нагромождение сбитых наспех ящиков по правую сторону от выхода и скудный ряд книг на полке вдоль стены, застеленной выцветшими гобеленами. Все это казалось обычным глазу Соранты, если бы не Нестус, сидевший на коленях у подножия винтовой лестницы. Обращенный к гостьям спиной и скинувший меховой капюшон, он, похоже, не проявлял никакого интереса к новоприбывшим. Будто слился в единое целое с помещением, являя собой еще один невзрачный предмет внутреннего убранства.
      – Нестус? – позвала Соранта. – Простите, что мы так поздно, но…
      Она не закончила – голос колебался, как маятник. Письмоносчица никак не могла унять тревогу, поднятую дурным предчувствием. Пока она с Косницией добиралась до Мерзлых Земель, ее не покидало назойливое ощущение, что за ними пристально следят. В заснеженную ночь вмешивались странные посторонние звуки: змеиное шипение, крылья, разрезавшие воздух, звучали преувеличенно громко, словно кто-то нарочно обострял ощущение опасности своим пугающим присутствием. Неуемное, бурлящее воображение также внесло свой вклад в ночной перелет. Во тьме то и дело мерещились хищные желтые глаза и мелькали продолговатые проблески серебристых когтей, рассекающих надвое сгустившуюся массу почерневшего неба. В одиночестве Соранта легче переносила подобные нападки со стороны обостренного инстинкта, но в обществе Косниции ситуация резко осложнилась. Чувство трепета за свою жизнь отошла в сторону, уступая беспокойству за состояние подопечной. Грань между возрастом моментально рухнула, разрушился мыслительный барьер, что, в некотором роде, делало Соранту единым организмом с Косницией, неотступно следовавшей наставлениям. Косниция, в свою очередь, не осталась в стороне. Прошлое научило ее различать случайные встречи и надвигающуюся угрозу. Косниция всем естеством верила, что в каждом потенциальном друге таился недоброжелатель, враг и, что хуже всего, предатель. Ее память несла через сезоны наиболее яркий пример предательства – однажды ее бросили, оставив с тремя детьми, которые никогда не видели своего отца, оставшись для него кучкой обременительных, бледно-розовых яиц.
      – Нестус? – повторила Соранта почти умоляющим тоном. – Вы нас не ждали?
      Застывшая восковая Фигура в лице Нестуса, наконец, ожила. Первый советник поднялся с колен и обернулся. Его руки спрятались в рукава, точно его меховой длиннополый тулуп являлся легкой мантией духовных служителей.
      – Прошу прощения, – тихо, но внятно сказал он, не нарушая тишину чертога, – я не заметил, как вы появились. Я молился. Вечное тепло – всеобъемлющее, проникающее, – ждет каждого, кто ступает по истинному пути.
      Вперед вышла Косниция. По ее резким движениям стало ясно, что она недолюбливает глубоко религиозных людей.
      – Да-да, это прекрасно, – раздраженно заговорила она, – но у нас нет времени на эту чепуху. Мы хотим видеть Эрунту, сейчас же.
      Нестус учтиво улыбнулся. Его гладкий лысый череп блестел в свете бесчисленных свечей.
      – Ощущение времени тесно переплетается с ощущением мировоззрения. От времени зависит, как часто наши воззрения меняются под действием цепочки событий, которые оно связывает. Мы можем непрестанно лгать себе, что внутренние изменения не попадают под влияние внешних факторов, но нам не убежать от оценочного суждения, если, разумеется, таковое есть в наличии. В противном случае ложь становится единственным светочем в безудержном потоке времени, где мы прикладываем все усилия, чтобы однажды она не обратилась к нам спиной. – Он вздохнул. – И когда это случается, пустота наполняет наши сердца, потому как вместе с ложью ушло все, что никогда нам не принадлежало.
      Соранта и Косниция переглянулись. Едва ли они поняли суть этой проповеди, до которой им на данный момент не было дела. Почему этот праведный лакей просто не отведет их к Эрунте? Это испытание? Нравоучение? Соранта ненароком вспомнила истории и сплетни торговцев, рассказывающие безумные вещи об Отчужденных Землях. Одичавшие драконы с тонким восприятием запахов и телодвижений, где любое покачивание хвоста или взмах руки говорили о его жителях больше, чем они передавали словами, межрасовые связи, направленные на восполнение недостатков тех, кто хотел почувствовать себя в теле дракона и наоборот… От всего этого буквально выворачивало наизнанку. Но заснеженный край… Странно, что мало кто из них упоминал о снегах, а если вскользь и пропускал сведения, то исключительно по торговым вопросам. Даже о Механических Землях говорили более-менее свободно, без притворства.
      – Ее нет дома? – простодушно вопрошала Соранта, разряжая дух приемного зала, нынче походящего на алтарь поклонения. – Вы подскажете, где нам ее найти? У нас срочное послание.
      Нестус медленно вынул руки и обвел ими посетителей, словно заключая в божественное, нерушимое кольцо.
      – Любая срочность вытекает из долгосрочности сбора многочисленных сведений.
      Косниции порядком надоел этот цирк. Она надвинулась на Нестуса и стремительно схватила его за руку.
      – Знаете, вы туговаты в общении. – Она гневно смотрела ему в глаза. – Прекратите этот бред!
      – Нестус!
      Соранта узнала этот голос. Еще бы его не признать! Смягченный в груди, он соскальзывал с языка птичьим переливом, удивительным образом заполняя каждый уголок помещения. Зов, как показалось, всколыхнул пламя свечей, и заставил Косницию отпустить руку советника.
      – Госпожа?
      – Не истязай их, – ворковал вибрирующий тон Эрунты. – Они не готовы.
      – Как будет угодно, госпожа, – послушался Нестус и обратился к почтальонкам. – Пройдемте.
      Он повел их по винтовой лестнице, на второй ярус. Косниция впервые видела покои правительницы Мерзлых Земель. Ни двери, ни прямого уголка. Самый настоящий чердак с узким потолком, встречающийся в хлевах у людей. Обычно у прямоходящей расы этот ярус отводился под хранение сена или сушку лука, а здесь…
      Эрунта лежала на спине и что-то мечтательно вырисовывала когтем в воздухе. Ее тело утопало в слоях шкур; среди расшитых золотых и рубиновых подушек она плавала лазурным островом в море витиеватых шелков и благовоний застоявшегося запаха пересушенной шерсти. У ее хвоста располагался чайный столик, на котором пустели три чашки, гордо возвышался глиняный чайник и громоздился поднос со свежезамороженными фруктами. По необычайным причинам лед не отступал от ягод и плодов, сковывая их сочную мякоть, и они искрились в свете единственной, но увесистой масляной лампы, как драгоценные камни.
      – Нестус?
      – Да, госпожа.
      – Тебе не кажется, что зазор между бревнами на потолке раньше был меньше? – Она неопределенно указывала пальцем вверх. – Скоро я увижу звезды.
      Нестус в ужасе всплеснул руками.
      – Пожалуйста, только без подтекста, госпожа!
      – Нет, я серьезно! – Она перевела на него удивленный взгляд. – Хочешь, чтобы я замерзла?
      Советник в мгновение ока побледнел.
      – Нет-нет, что вы! – И чуть спокойнее. – Прошу извинить меня, госпожа. Это мое упущение. Прикажете завтра проверить крышу?
      Эрунта сердечно рассмеялась, вальяжно опустив лапу на грудь.
      – Да, будет очень кстати, – согласилась она и перевела глаза на гостей. – Разве не так считают наши дорогие путники? Проверить крышу, ага… Именно так это звучит.
      Нестус откланялся и исчез у винтовой лестницы. Соранта безучастно посмотрела сначала на Косницию, затем на Эрунту. Правительница ласково улыбалась ей, но письмоносчица стойко вынесла этот ментальный удар. Увы, не впервой она переносила атаку чар снежной правительницы. Поклонившись и кивком призывая Косницию повторить вслед за ней, она опустилась на хвост. Еще один старомодный светский прием, позволяющий собеседнику присесть после оказания знака уважения.
      – Здравствуйте! – поприветствовала Соранта. – Надеюсь, вы меня помните? Так вот, это Косниция, новая почтальонка Глоуна. – Она с сожалением вздохнула. – Простите, что мы так поздно. У нас важное послание для вас.
      Эрунта драматично перевалилась на бок и поджала задние лапы. Ее верхнее перьевое крыло сложилось вдоль тела, как покрывало.
      – Настолько важное, что вы прилетели вместе? – Она хмыкнула, но без издевки, для подчеркивания мыслей. – Впервые вижу гонцов, путешествующих в паре. Насколько вы близки?
      Косниция покраснела. В буквальном смысле. Соранта впервые видела, как дракон, подобно человеку с его тонкой бледной кожей, заливался краской. Впрочем, не удивительно при отсутствии чешуи. Ее позабавило, что безобидный, играючи подстрекающий вопрос Эрунты воспринят напарницей всерьез, но в открытую она не улыбнулась, дабы не оскорбить подопечную. Быть может, о Мерзлых Землях говорили мало, но едва ли не каждая душа на континенте знала о склонности здешней властительницы возводить беседу в своенравную игру эмоций.
      – Я наставница, – пояснила Соранта. – Обучаю Косницию почтальонскому делу. Показываю маршруты и посвящаю в детали нашей работы. Так что мы – коллеги.
      – Прекрасно! – восхитилась Эрунта, но затем протяжно зевнула, демонстрируя ряды ровных, невероятно белых, как у людей, зубов. – Ну и как вам последнее путешествие? Никто не напугал в ночи?
      – Честно признаться, – говорила Соранта, извлекая свиток из набедренной сумки, – мне показалось, что за нами хвост.
      Эрунта душевно расхохоталась.
      – Вот уж действительно, хвост!
      Соранта поддержала лазурную правительницу. Безобидная игра слов. Передавая свиток, она случайно выронила его, что было встречено очередной волной бурного смеха со стороны Эрунты. Чувствуя некоторую неловкость, Соранта поспешила его поднять и вручить развеселившейся властительнице. К счастью, хозяйка сгладила своим дружелюбным голосом неловкий момент. Конечно, прежде каштановая письмоносчица никогда не выпускала из лапы письмо, пока оно не достигнет адресата, но, похоже, Эрунте понравился этот легкий конфуз.
      – Печать Ветреных Земель, любопытно, – промурлыкала Эрунта. – А второй?
      – Ах, да! – вспомнила Соранта. – Второй… Погодите… – Почтальонка застыла от изумления. – То есть, что значит «второй»?
      Эрунта перевернулась на спину и развернула пергамент.
      – Второй свиток, – уточнила она. – Вайзерон вручил вам два послания, верно? Один тебе, дорогая Соранта, а другой Косниции. Молодой Отец континента весьма предусмотрителен.
      – Но… как вы узнали?
      – Погоди! – воскликнула Эрунта. – Картина еще не полна. Объяснения получатся скомканными и неточными. – Она, словно зазывая, махнула лапой. – Ну же, не томи! Мне самой любопытно, ради чего ваши воображаемые, как тебе кажется, преследователи гнались за вами от самых Болотных Земель.
      Значит, Соранте не померещилось? За ними следили! Пораженная осведомленностью правительницы снегов, Соранта нетвердым голосом попросила Косницию снять мешковатый рюкзак. Ее напарница неловко повернулась, также встревоженная заявлением Эрунты. Ее щеки приняли прежний оттенок, но Косниция не скрывала того волнения, что их совместное путешествие оказалось наполненным опасностью чуть более, чем полностью. Когда второй свиток попал в лапы Эрунты, воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое только шелестом бумаги, вызванного нетерпеливым прикосновением ее когтей.
      – Ну вот, теперь стало проще, – сказала лазурная правительница, откладывая второе послание и взявшись массировать виски. – Они абсолютно одинаковые. Ну, если закрыть глаза на тот факт, что пергаменты из разных партий.
      – Что это значит? – не выдержала Косниция. – Почему они одинаковые?
      – На случай, если кого-нибудь из вас схватят или, что хуже, передадут в руки смерти. – Она вскинула надбровья и принялась подкреплять речь бурным движением лап. – Вышел бы чудесный пример самопожертвования, что-то вроде: «Лети, Косниция! Расскажи Эрунте, что меня, Соранту, схватили!» Или в предсмертных муках ты выкрикнешь имя своей напарницы, которая на всех ветрах помчится в Мерзлые Земли просить мести, а после скорбеть о потере подруги.
      Соранта тяжело сглотнула. Что содержалось в этих свитках? Насколько ценной была в них информация, что на них открыли охоту? Косниция выглядела куда хуже. Она побледнела от переполняющего чувства страха. Погони? Смерти? Не такой она представляла себе работу почтальонки! Матерь милостивая, что она делает на закате сезонов? Ищет способ, как избавиться от старости? А дети? Что с ними будет, когда они узнают о ее гибели?
      – Вайзерон, надеюсь, предупреждал, что эти свитки содержат что-то… – Эрунта призадумалась, глядя в потолок, – важное. Не сомневаюсь, что он предлагал вам отказаться.
      – Да, предлагал, – тихо отозвалась Соранта.
      Эрунта, словно нехотя отрывать свое тело от мягких шкур, приняла сидячее положение.
      – Но вы, отважные драконицы, согласились.
      – Да, согласились.
      Властительница потянулась к столу и поддела когтем подтаявшую чернику.
      – Жаль, что ваши преследователи наткнулись на моих охотников, – наигранно трагично покачала головой Эрунта, перекатывая в пальцах ягоду. – Боюсь, что они не получат платы за ваши головы. Как жаль! Бедняги-наемники оказались неуклюжими и нетактичными в воздушном бою, так что жаркое пламя пернатых драконов не понадобилось. Кроме того, мы не хотели вас напугать, не так ли? Сомневаюсь, что в этой метели легко расслышать рев умирающего. Но негоже снегам отдавать свежее мясо, осквернять их просторы телами бездарных убийц, разве нет?
      – Вы собираетесь их… съесть? – выдавила из себя Соранта. Ее тошнило. – Но это…
      – Каннибальство, верно! – подхватила Эрунта и, подкинув чернику, проглотила сладкую ягоду. – От всех этих зачисток так раскалывается голова и гудят мышцы, что только полный желудок может спасти положение моих удачливых охотников. Вы знаете, если дракона правильно приготовить, с травами и луком…
      – Ох, прекратите!
      Не в силах себя сдерживать, Соранта прикрыла рот лапой, но одумавшись, что этот сильный позыв ей не преодолеть, она метнулась к лестнице и в несколько прыжков очутилась на улице. Пробирающий до костей холод ничем не помог несчастной почтальонке и ее вырвало. Но стыд охватил не сразу. Пока ее звал наружу спасовавший желудок, чувство унижения не беспокоило, пока не настало время возвращаться в чертог.
      Стажировка была в самом разгаре.

***

      – Серьезно? Дэк, ты совсем не разбираешься в драконах!
      Дэк прислонился спиной к стене и самодовольно скрестил руки на груди. Разумеется, он прекрасно помнил, во что перерос давнишний конфликт с Физалис, в трактире «Две ноги», где он всячески пытался свести на нет знакомство с Лавером, но непредвиденное нападение однокрылой драконицы научило его предоставлять свою жизнь игривой фортуне. Садовый кудесник отталкивался от теории, основанной на наблюдении, что напряжение диалога тем хрупче, чем он ближе к нему. В случае с Физалис приходилось скорее доверять интуиции, нежели накопленному опыту общения с драконами. В самом деле, какой был смысл трепетать за свою целостность, когда при любой попытке бегства фиолетовая зазноба могла его без каких либо трудностей догнать и пустить на заплатки? Ценность его жизни явно преувеличена. В конце концов, рядом находился Лавер, который наверняка не допустит прямого столкновения и все закончится на сдержанной ноте. Это тот случай, когда дружба чего-нибудь да стоила. Это тот случай, когда риск был на вкус слаще, чем любая пресная безопасность. И теперь блюститель флоры чувствовал себя уверенней, чем после шестой пинты эля.
      А собственно, для чего еще нужны друзья, как не для устранения проблем? Разве что для того, чтобы их множить.
      – Прошу заметить, – заговорил Дэк интеллигентным голосом, – что я не причастен к вашим романтическим сценам. Ты, – он вызывающе указал на Физалис, – никогда не держишь себя в руках, а теперь я подозреваю, что кто-то безнадежно ревнует. О да, ревнует! – протянул он. – И по каким-то причинам, девочка моя, ты решила, что в этом должны участвовать все. Все должны поддерживать твою ревность. Я, Лавер, Вайзерон и… даже Лиссис! – Он поднес указательный палец к нижней губе. – Хм-м-м-м, Лиссис… Почему-то я думаю, что у нее прекрасно складывается жизнь. – Дэк принялся загибать пальцы. Прижав локоть к ребрам, этот практичный жест скорее выглядел так, будто он разглядывал свои ногти. – Ну, во-первых, она закончила развлекаться с незнакомцами. Во-вторых, определилась с тем, как нужно воспринимать побег своего отца, властелина Стагана. В-третьих… Что? Этого не достаточно? Почему ты так на меня смотришь?
      Физалис проворчала что-то нечленораздельное себе под нос. Этот разговор начинал ее изрядно раздражать. А началось все с чего? С того, почему у нее от природы одно крыло! Аргх! Почему люди вечно перескакивают с темы на тему? Они предпочитают решать все и сразу или нарочно откладывают на потом, чтобы выглядеть занятыми или несчастными? Для Физалис это оставалось необузданной загадкой. А что касается непосредственно Дэка… Ну уж очень-то смело он держался при ней, фыркающей Физалис. Похоже, он успел привыкнуть к ее обществу и не боялся последствий. Разве что только унылая обстановка комнаты с серебряными подсвечниками и громоздким сундуком у ветхого шкафа намекала, что Дэк был не у себя дома, не в Броге, с его утопающими в черепице просторными домами. В противном случае он вальяжно развалился бы в кожаном кресле с трубкой в готовности проводить драконий сеанс психотерапии.
      – Я хочу, чтобы ты не совал нос, куда не следует! – зашипела Физалис, припав к полу, будто для готовности к прыжку. – Может быть, ты и вызволил Лавера из беды, но это не означает, что он стал твоей собственностью. Он мой!
      – Твой? – усмехнулся Дэк. – А за аренду собираешься платить? Плюс проценты набежали… – Он кашлянул в кулак. – Слушай, а как дорого тебе обходится содержать огнедышащего дракона, с которого постоянно сыплются перья?
      Физалис скребла лапой по дощатому настилу, оставляя царапины на волокнистом рисунке пола. Надбровья сдвинулись на глаза, а хохолок топорщился, как кисточки, брошенные наспех незадачливым художником в глиняную кружку. Физалис вскипала от гнева, напыщенно подергивая ноздрями.
      – Сыплются-сыплются… В тебе избыток храбрости? А если мы ласково попросим ростовщика убраться, пока у него есть возможность?
      Лавер лежал на овальном коврике и изначально не вмешивался в мелочную перепалку Физалис и Дэка. Он проявлял равнодушие продолжительным зеванием и долгим, усталым взглядом в одну точку. Очевидно, сказывался ранний подъем нынешним утром, к которому он не был готов ввиду своей привычки нежиться до полудня. Если бы не «важность вопроса», подчеркнутого властелином Мирдалом, он с удовольствием проспал бы весь день. Как-никак, все эти нудные вопросы о благополучии народов континентов утомляли похуже ловли макрели. Особенно, когда у пернатого рыбака нет возможности выслеживать рыбу с воздуха.
      Особенно, когда старику, вроде Мирдала, не с кем было поговорить.
      – Когда вы уже замолкните? – простонал Лавер. – Я хотел немного вздремнуть. – Он накрыл голову подушкой. – Раскричались, как на пристани. Если я отойду в мир иной от изнеможения, то вам не придется меня делить. Хотя… – Лавер сделал вдумчивую паузу. – Учитывая, что из моего тела получится немного мяса, то…
      – Заткнись! – в унисон отозвались Дэк и Физалис.
      Лавер покачал головой. Он неохотно поднялся и побрел к выходу. В этом шуме он уже не надеялся, что сможет уснуть. И его защита не понадобится Дэку, так как Физалис не осмелится напасть на него в стенах Храма Решений. А все почему? Спускаясь по ступеням и вдыхая свежий воздух наступающего вечера, Лавер посмотрел через плечо и улыбнулся. Физалис в очередной раз играла. Ее увлекали эмоции, и пернатому не составило труда опознать в этом фонтане шипения, ворчания и ритмичной поступи когтей непринужденную для его спутницы наигранность, свойственную ее артистичной натуре.
      Спустившись к подножию Храма, Лавер сладко зевнул. Почему бы ему не прилечь прямо здесь, у гряды этих бесконечных известняковых порожек, ведущих в зал совета? Кому нужны все эти удобства цивилизации, когда жутко хочется спать? Лавер вспомнил из рассказов Дэка, что некоторые разновидности виверн при долгом перелете умудряются спать в полете, тем самым компенсируя недостаток предрассветного сна. А часть бескрылых, земляных драконов и вовсе способны засыпать стоя, не испытывая неудобств от веса собственного тела. Что ж, быть может, когда он восстановится после травмы, не будет лишним испытать, каково это «летать во сне». Список потенциальных экспериментов с крыльями пополнялся. Или же утомленность подкидывала бредовые затеи, забавлявшие пернатого дракона и напутствовавшие на эффективный отдых.
      Лавер грузно опустился на прохладный камень и повторил свой заразительный зевок, от которого заслезились глаза. После шума в комнате с Дэком и Физалис отдаленные голоса с торговой площади казались благостным шепотом, льющимся подобно пению матери, исполняющей старую, всеми забытую колыбельную. Какое странное слово – мама. Лавер не знал, была ли у него мама до утраты памяти? Быть может, она его ищет или ждет возвращения. А он…       Он только и думал, как быстрее провалиться в сон, который прервет разве что ветер, неумолимо крепчающий в Ветреных Землях.
      Лавер открыл глаза от того, что кто-то легонько коснулся его щеки. Он обрадовался, что перед ним предстанет Физалис, но ошибся. И остаточная сонливость в мгновение исчезла, когда он увидел перед собой Лиссис. От удивления Лавер широко раскрыл рот.
      – Т-ты? Что ты здесь делаешь?
      Лиссис склонилась над ним, показав свою самую обворожительную улыбку. Ее круглощекая мордочка олицетворяла самых прекрасных дракониц, сошедших с картин, если таковых вообще кому-нибудь доводилось писать с натуры.
      – Ты так сладко спал, – промурлыкала она, повернув голову на бок. – Я хотела пройти мимо, я правда не хотела побеспокоить тебя, но… – Она томно вздохнула. – Я прежде никогда не видела, как ты спишь.
      – Неужели? – Лавер закатил глаза. – И почему ты решила, что это так важно для тебя?
      – Потому что я вижу тебя каждый день, – сказала Лиссис, устраиваясь напротив него и разбрасывая крылья. – Для меня это важно. Ты так тихонько сопишь… Это меня умиляет!
      Лавер отвернулся, опустив голову на лапы.
      – Только этого мне не хватало, – пробормотал он. – На меня повесили табличку с распродажей? Почему я сегодня всем нужен?
      – Ты всегда нам нужен, – сообщила Лиссис. – Без тебя Физалис сойдет с ума, а я буду скучать по твоим попыткам убежать от меня. Никто так не боится остаться наедине со мной, как ты.
      – Не понимаешь намеков, да? – проскулил Лавер. – Похоже, мне придется искать другое место.
      – Подожди! – она схватила его за лапу. Ее серые глаза умоляли. – Не уходи! Хочешь, я спою тебе колыбельную? Тебе понравится, обещаю! Вот-вот, слушай… – Она набрала воздуха в легкие и опустила веки. – Спи, мой Лавер, засыпай…
      – О нет! – Лавер безнадежно уронил голову на лапы. – Меня уже окружают сумасшедшие!
      Лиссис приоткрыла один глаз. Лавера немного напугало, как быстро очертания ее лица приобрели серьезность.
      – Странно, что Дэк продержался гораздо дольше тебя.
      Лавера передернуло, как от удара плетью.
      – Что? Что ты хочешь этим сказать?
      Лиссис грациозно поднялась и, словно не слыша его, коротким прыжком нырнула в небо, оставив после себя облачко пыли. Лавер закашлялся.
      – Проклятье! – выругался он, встряхивая крыльями. – Эти драконицы совсем свихнулись!

***

       – Я уверен, что между нами промелькнула искра, – вполголоса разговаривает Тарэт, прислоняя палец к губам бурой драконицы и одновременно прижимая ее к себе перьевым крылом. – Как только я тебя увидел, то понял, что нам суждено испить чашу обжигающих страстей, вкусив сладкий нектар истинной любви, что сковала нас вместе. Эти цепи – нерушимые, отлитые в горне моего пылающего сердца, – не разобьет ни один молот суровых обстоятельств, не срубит ни один меч тоскливой разлуки, не сорвет жестокая реальность… – Он, умолкая, томно вздыхает. – Мы поднимемся с тобой в небо, отдадимся власти ветра и, внимая его пронзительному голосу, войдем в крутое пике, прильнув разгоряченными телами друг к другу. И пусть мы забудем свои имена, забудем, как выглядит земля, забудем о существовании свободы – чувства поведут нас к свету. – Медленно, с нежностью, едва касаясь ее лба, Тарэт убирает с глаз ее серебристую челку. – Меня влечет к тебе. Я стал не властен над собой. Меня бросает в жар, то в холод. Ты украла мои мысли и затмила краски мира, стала смыслом моей жизни, показала, что есть сила… – Он шепчет ей на ухо: – Я вижу тебя, я слышу тебя, я могу к тебе прикоснуться, я… Ай!.. Эй! Что за?!
       Тарэт поворачивается и теряет дар речи. Перед ним, на мягком виноградном ложе сидит Синга собственной персоной. Это шутка, да? Как она очутилась в зале уединений, бесшумно подкравшись со спины и, изловчившись, дернула его за ухо – одной Матери известно. Тарэт сглатывает. Во рту становится сухо. Зачем она здесь?
       Синга улыбается. Грациозно, с расторопностью бабочки, спорхнувшей с цветка, она спускается с шелкового одра, усеянного бархатистыми подушечками, и приближается к бурой незнакомке, с которой Тарэт мгновением ранее собирался скрестить хвосты.
       – Найдешь выход? – бесцеремонно изрекает виверна, но ее голос спокоен, лишен острых ноток. – Сейчас мне нужен он, а не ты. Если понадобишься, что маловероятно, я позову.
       У серебристогривой драконицы отвисает нижняя челюсть. Она больше обескуражена, чем оскорблена, а потому никак не реагирует на просьбу удалиться. Она вообще не движется, будто ее пригвоздили к полу. Веки ее глаз судорожно скачут то вверх, то вниз.
       – Прозвучало не убедительно? – уточняет Синга, приподнимая голову. – Я постараюсь максимально доступно пояснить. Тарэта я знаю, а тебя нет. Все просто. Кроме прочего, сейчас меня не заботят случайные знакомства.
       Драконица все еще не подает признаков живого, разумного существа. Она молчит, ресницы беспокойно подпрыгивают, сбиваясь к уголкам глаз. Понимая, что от третьей лишней так просто не избавиться, Синга прибегает к крайним мерам. Она хватается за ожерелье, которое нынче представляет собой связку вороньих голов и перьев, и, сорвав его с груди, бросает к лапам незадачливой незнакомки. Черепа брякают друг о друга, оказавшись на покрывале, скатываясь в кучку между двух тканевых складок.
       – Ты веришь в существование ведьм? – спрашивает Синга, кивком указывая на необычное украшение. – А ты знаешь, что с их вещами приходят разного рода проклятия?
       Вздрогнув от услышанного, подруга Тарэта подрывается с нагретого места и стрелой несется к двери. В коридоре доносятся стоны со слезами, удаляющиеся от комнаты. Вскоре ее голос пожирает тишина заведения.
       – Ты не меняешься, – вздыхая, говорит Тарэт.
       – Ты тоже, – соглашается Синга и устраивается там, где только что сидела его любовница. – Каждый раз мне приходится спасать тебя от скуки. Ты не сердишься?
       Тарэт смеется. Кому как не «ведьме» удается настолько изобретательно избавляться от его подруги, что не возникает повода опускаться до уровня ревностных сцен только из-за обреченности провести вечер в ее обществе? Безусловно, он не держит зла. Более того, он рад, что она здесь. Он давно ее не видел и, откровенно говоря, начинал тосковать.
       – Одной больше, одной меньше, – пожимает плечами бард и поднимает с пола лютню. Он снимает со струн несколько легких аккордов. – В любом случае, им не угнаться за тобой.
       Синга догадывается, на что он намекает. Прошло столько сезонов с момента их знакомства, но с тех пор мало что изменилось. Она не подпускает его ближе, чем он хочет. Виверна знает, что он по-прежнему желает ее больше, чем кого-либо на этом свете. Множество дракониц, с которыми он разделяет плотские игры, являются никем другими, как представлением ее, Синги, на их месте. Каждый раз, когда он обнимает очередную незнакомку, Тарэт подменяет ее воображением на свою давнюю знакомую, сидящую рядом, но такую далекую и холодную спутницу со странным символом на щеке.
       – Тебе не кажется, что следует поработать над текстом? – предлагает Синга, не сводя с него желтых глаз. – Тебя слишком увлекают длинные любовные признания на человеческий лад. Слишком поэтично и возвышенно. – Она кладет свой коготок крыла ему на плечо. – Не поддавайся воздействию слов. Они путают, сеют сомнения, обещают… Уделяй больше внимания взглядам, позе и движению хвоста. Не забывай, кто мы есть на самом деле.
       Тарэт вздыхает, откладывая музыкальный инструмент в сторону. Музыка нынче не ладится, звучит чопорно и режет слух.
       – Я помню, кто я есть на самом деле, но забываю, когда рядом появляешься ты. – Его взгляд мечется то к лапам, то сталкивается с взглядом Синги. – Думаешь, твои советы помогут в достижении… – Его голос обрывается.
       Синга убирает коготок с его плеча и падает на спину, раскидывая крылья на подушечках. Она поджимает лапы и вытягивает шею. Нарисованные символы на ее теле тускло мерцают в свете ветвистых канделябров на стене.
       – Иди ко мне.
       Тарэт смотрит на виверну, лежащую в неоднозначной позе. Ее хвост сворачивается в кольцо, затем распрямляется, сползает в другую сторону и вновь стягивается. И он, было, собирается ответить на ее зов, но вдруг останавливается. В ином случае, с другой драконицей он, не раздумывая, набросился бы на хрупкое тело, сжал бы до боли, но сейчас… Что-то не давало ему это сделать.
       – Я не могу, – тихо произносит Тарэт.
       – Почему? – удивляется Синга. – Почему нет? Ты давно этого ждешь.
       – Ты знаешь, что я не могу воспользоваться случаем. Это неправильно.
       Синга встает. Она собирает крылья под себя и устраивается уже на животе. Зевнув с высунутым языком, виверна опускает голову на подушку и закрывает глаза.
       – Разбуди меня утром, хорошо? Я очень устала.
       Тарэт мягко улыбается. Он знает, что выдержал это испытание. Он знает, что их связь продолжает крепнуть.
       Он знает, что она его любит.
       – Хорошо, я буду внизу. Загляну в местный бар.
       И, водрузив лютню за спину, Тарэт прикрывает за собой дверь. Перед лестницей в окно стучится тихая ночь Равнинных Земель. Стоит отдать ей должное – она пришла в этот раз как нельзя вовремя.