Встреча с Кажымуканом

             
     (Документальный рассказ, основанный на воспоминаниях ветерана войны и труда, известного краеведа Ахметали Жангозиева).

Колхоз «Жанаталап» гудел, как встревоженный улей.
Из дома в дом с молниеносной скоростью летел узын кулак* – весть о том, что в окрестности реки Шу прибыл легендарный казахский борец и палуан* Кажымукан Мунайтпасов. Все слышали о том, что еще в 1927 году ЦИК Казахстана  присвоил  Кажымукану Мунайтпасову, первому казаху, ставшему чемпионом мира по борьбе, почетное звание «Батыр казахского народа». И все знали, что он был необыкновенным человеком: многократным победителем мировых чемпионатов по классической борьбе среди супертяжеловесов.
Шел предвоенный 40-й год. В их затерянный среди песков Мойынкумов аул из далекой Москвы доходили тревожные вести о том, что где-то там, на краю земли, в неведомой  для местных жителей Европе идет война. Но какое людям было дело до тех далеких стран, когда сами только-только начали оправляться от жесточайшего голода, охватившего Великую Степь от края и до края. И, как будто мало было тех испытаний, новые неприятности продолжали сыпаться им на головы. Вот и этим летом вышло очередное постановление  правительства о создании на «добровольной» основе животноводческих ферм. Люди роптали. Опять над ними, ослабленными и обескровленными, тяжелым свинцовым молотом нависли новые испытания. Снова у них отбирают их единственное имущество - с великим трудом нажитый скот. Подорванное коллективизацией сельское хозяйство лежало на боку и не могло подняться своими силами, поэтому правительством были приняты меры по постепенному росту производства за счет укрепления колхозов и ужесточения дисциплины. О том, что эти нововведения не сулили им добра, люди знали не понаслышке. В то время первым секретарем районного комитета партии был Молдабеков Камбар. Он лично ездил из аула в аул, проводил там собрания сельчан и растолковывал им, что все будет организовано на добровольных условиях, объяснял, какое будущее ждет это начинание. Но люди не верили ему и наотрез отказывались сдавать свой скот в общее стадо. И тогда Молдабеков  убеждал их:
«Вы поймите, страшный голод в 1932* году начинался вот с такого же непонимания. Но теперь скот, собранный вместе, никто никуда не заберет, и молоко, и мясо, и шерсть, все останется у вас».
Люди понимали, что и он вынужден был говорить им, в силу своего положения, полуправду. Ничего хорошего не принесла новая власть, кроме лишений и горя. Поди разберись, какие новые беды доставит им очередное изъятие скота. Люди обреченно вздыхали, понимая, что все уже и давно решено за них и, махнув рукой, смирялись с мыслью, что их скотина пополнит вновь создаваемую в колхозе животноводческую ферму. Пережитое научило их невиданной ранее покорности судьбе.
Все организационные трудности пали на плечи руководителей колхозов.  Под их началом, летом под палящими лучами солнца, зимой на лютом морозе, без сна и отдыха создавали люди первые  животноводческие фермы. Большинству так и не удалось порадоваться плодам своего самоотверженного труда. Пришла война,  и многие из тех, кому удалось выжить в годы страшного голода, унесшего миллионы жизней, ушли добровольцами на фронт.  И там, вдали  от родной земли, пали под пулями врагов,  так и оставшись незахороненными на чужой земле, куда не ступала нога их предков.
Но кровопролитная и самая жестокая война века войдет в их жизнь только через год. А сегодня был особенный день. Повседневные горести отошли на второй план. Всем хотелось своими глазами увидеть легендарного палуана, объездившего весь мир и, видевшего то, что вряд ли суждено увидеть им, простым труженикам колхоза, кому по новым законам запрещалось покидать места своего проживания. Потомки тех, кто вольно кочевал по степи и не ведал на своем пути никаких преград, стали вдруг похожи на стреноженных коней, крепко привязанных арканом к коновязи.
Весть о приезде великого силача дошла и до глинобитного домика, где жил подросток Ахметали с родителями. Он беспокойно крутился возле отца, который подоткнув под локоть большую пуховую подушку, полулежа, попивал из своей любимой глиняной пиалы чай, утирая скомканным в большой, мозолистой ладони платком обильно натекавший на лоб пот. С другой стороны круглого низенького стола, накрытого истертой клеенкой, сидела мать. Она наливала мужу чай. Пододвинув баурсаки*, внимательно посмотрела на сына. Ей было понятно, отчего он испытывал такое нетерпение. Молча взглянув на мужа, ждала, что скажет он. Отец, со вздохом поднялся с места, и, надев на голову такию*, сказал:
– Собирайся, сынок. Пойдем. Хочу, чтобы ты пожал руку великому сыну степей.
Ахметали, вскочив на ноги, рванул к низенькой деревянной двери, отделявшей комнату от маленькой прихожей. Сунув ноги в калоши, почти вприпрыжку выбежал во двор. Он был счастлив! Отец, не спеша, вышел вслед за сыном, у порога с плохо скрываемой улыбкой, взглянул на жену. «Вон, каков наш пострел», – говорили его глаза. 
Встреча с палуаном была назначена в доме председатель колхоза  «Жанаталап»  Оспанова Акбузау. На встречу с Кажымуканом собралось много народу. У входа в дом стоял умывальник, к которому то и дело подходили люди, чтобы сполоснуть руки, прежде чем сесть за дастархан. Рядом стоял молодой джигит из правления и периодически опрокидывал в опустевший умывальник ледяную колодезную воду из жестяного ведра. Недалеко на железной треноге кипел огромный казан с мясом молодого барашка, зарезанного накануне в честь прибытия почетного гостя.  Вокруг котла с половниками и скалками в руках суетилась стайка женщин.
Дастархан был накрыт, подали чай. Кажымукан  пригласил всех к столу. Рядом, возглавляя встречу, сидел сам председатель Акбузау. Первыми вошли аксакалы и Кажимукан вместе с Акбузау вскочили, чтобы поздороваться с ними за обе руки. Рассадили их вокруг стола и, уже не вставая со своих мест, протягивали руки в приветствии остальным, кто входил в комнату. Вслед за отцом и Ахметали, робея, подал обе руки знаменитому гостю.
- Вот какие, оказывается, в этом ауле подрастают батыры! – с улыбкой прогремел Кажымукан, обхватив шершавыми ладонями протянутые руки мальчика. Сердце Ахметали в этот миг готово было выскочить из груди. С трудом сдерживая участившееся дыхание, он запомнил только, как его кисти потонули в огромных ладонях палуана.
Разместившись за столом, отец кивком указал сыну на лоскутное плюшевое одеяло позади себя. Следом вошла молодежь. Девушки присаживались поодаль, вдоль стен, кто и где сумел найти себе место. А джигиты остались стоять, во все глаза рассматривая легендарного борца, о котором так много было разговоров в последние дни. Когда, наконец, народ расположился, в комнате настала полная тишина. Все взгляды были устремлены на палуана. Перед ним поставили стопку с двумястами граммами водки. Взглянув на рюмку, Кажымукан усмехнулся, обращаясь к Акбузау:
– Басеке (уваж. начальник), если угощаешь, то наливай в посуду поболее. Пью я только один раз, второго раза не будет.
Перед палуаном тут же поставили большую суповую пиалу, наполненную водкой. Не сказав более ни слова, он опрокинул в себя все содержимое пиалы, словно выпил воды, утоляя жажду. Нарушив устоявшуюся тишину, Акбузау сказал:
 – Кажеке, не обессудьте, расскажите нам о себе. Все, кто здесь собрался, пришли вас послушать.
Ахметали смотрел на гостя, не моргая. И вправду, он не похож ни на кого, есть чему удивляться. Уши, губы в шрамах, на лице, словно глубокие рытвины, следы от ран, полученных во время поединков. Говорит таким густым басом, что порой трудно понять его речь. Лысая, без единого волоска голова, похожая на перевернутый казан, словно слилась воедино с могучей шеей. Мощное тело скрыто под длинной желтой рубахой, доходящей до самых колен.
Некоторое время спустя, Кажымукан провел громадной рукой по лицу и заговорил:
– Что вам сказать? Благодаря дарованной богом силе, объездил весь мир. Много их было, поединков, но лопатки мои ни разу не коснулись ковра.  Однако в паре случаев едва удалось избежать смерти. Впервые
это случилось во Франции. Ко мне пришли организаторы турнира и заявили: «У нас нет человека, готового вступить с вами в бой, но есть бык, который может сразиться с человеком. В случае согласия, сражаетесь с быком,  а условия следующие: если во время поединка  бык издохнет, ни та, ни другая стороны никакой ответственности не несут». Не раздумывая, я подписал  поднесенный мне договор. А ночью не мог заснуть. Ворочался и все думал  о том, как же я, не подумав, согласился на такие ужасные условия. Больше всего удручала мысль, что в случае смерти, за мной закрепится сомнительная слава силача, погибшего от рогов быка.
На следующий день меня привезли туда, где должен был состояться поединок. Народу, скажу вам, собралось великое множество. Всюду развешены портреты: мои и быка. Когда я подошел к арене, с другой стороны, разрывая копытами землю, с ревом выскочил огромный, размером с верблюда, черный бык. Рога острые, прямые, глаза налиты кровью. Стоя по разные стороны,  за перегородкой, мы с быком внимательно наблюдаем друг за другом. Перед самым выходом, ко мне подошел какой-то человек. Пожалел, видимо. Приблизившись вплотную, шепнул на ухо:
– Глаза не закрывай, не смотри по сторонам, не отвлекайся ни на что. Стоит лишь на миг ослабить внимание, бык стрелой метнется к тебе и разорвет рогами на части».
Дверцы перегородки открылись с обеих сторон одновременно, и мы с моим «напарником» оказались  друг перед другом. Внимательно слежу за каждым движением быка, а из головы нейдут слова моего доброжелателя. И вдруг раздался голос одного из судей:
 – Ты же человек. Почему не идешь в атаку? Начни бой! – и тогда я очнулся.
Со словами:
– О, Кобланды - баба, поддержи меня! – ринулся в бой. Бык, выставив вперед рога, бросился в мою сторону. Подскочив к нему, я схватил его за оба рога и, призвав на помощь всех аруаков*, с хрустом вывернул ему шею. Затем, перепрыгнув через навзничь упавшее безжизненное тело быка, угодил в руки подбежавших ко мне судей. Подхватив с обеих сторон, они увели меня с арены под восторженный рев трибун.

Кажимукан привстал, чтобы сесть удобней, а вокруг раздался невнятный ропот. Ошеломленные его рассказом люди, принялись перешептываться, качая головами.
– Ай, Кажымукан, жарайсын*, – надтреснутым голосом сказал один из аксакалов, - не подвел нас! Прежде в степи было немало таких, как ты батыров, утаскивавших врага вместе с конем и способных пополам сложить верблюда.  Это теперь мы измельчали. Весь скот у нас отобрали, а мы молчим. Сегодня в ауле не каждый джигит может себе позволить сесть на коня…
Аксакал вздохнул и замолчал, накрыв ладонью пиалу в знак того, что более чай наливать ему не следует.
Все вокруг сидели неподвижно, кидая взгляды то на палуана, то на аксакала. В каждом из присутствующих еще была сильна память о прежней, канувшей в небытие вольной степной жизни. Ахметали, пристроившись позади отца, внимательно разглядывал людей, сидевших вокруг стола. Он видел неподвижно лежащие на коленях мозолистые руки тех, кто изо дня в день нарабатывал свои трудодни в колхозе. Видел, как в их глазах появилась такая неизбывная тоска, что он всем сердцем почувствовал горечь, наполнявшую их души.
В наступившей тишине было слышно, как муха билась об запотевшее от дыхания большого количества людей стекло маленького, деревянного оконца. Прочистив горло, Кажымукан продолжил:

– Второй раз такое со мной случилось в Японии. В этой стране, оказывается, существует странный вид борьбы, который, кроме как «ит куресом» (собачьи бои), и не назовешь. Условия такие: умрешь – цена тебе копейка, а если убьешь противника, никто с тебя за это не спросит. И опять ко мне пришли судьи с бумагой, которую, в случае согласия, мне надо было подписать. Я только спросил:
«Тот, с кем мне предстоит бороться – человек»? Они ответили, что да, человек. И тогда я подписал договор. На следующий день, перед самым боем, наконец, увидел своего противника. Все тело его блестело, словно напомаженное. Весь какой-то прыгучий, словом, кошмар. Поединок начался. Мой противник подскочит то справа, то слева, весь такой резвый, в руки никак не дается. То подпрыгнет и лягнет меня по обеим ногам. А там, где руками ударит или заденет, вроде как пощипывать начинает. Через некоторое время один из судей, подойдя ближе, сказал мне:
– Когда же ты начнешь двигаться? Посмотри на свое тело.
Опустив глаза, я взглянул на себя и увидел, что весь покрыт кровоточащими  рваными ранами. Вид крови разбудил во мне такую ярость, что я бросился в атаку. Когда противник в прыжке бросился на меня, я схватил вытянутую вперед руку, заломил ее ему за спину и с размаху бросил на землю. Затем, сел на него верхом, схватил за верхнюю губу и со всей силы дернул ее вверх, сдирая с соперника скальп. Помню только его душераздирающий вопль. Языка их я, конечно, не знал, но мне показалось, единственное, что он мог крикнуть в предсмертной судороге, это слово: «умираю!». Уже после боя я выяснил, что мой противник был с головы до ног одет в какой-то прорезиненный костюм телесного цвета, к тому же еще и весь смазанный маслом. А на руках перчатки с острыми когтями. Именно таким способом он побеждал всех, потому что за скользкое тело невозможно было ухватиться, а железные когти рвали противника до тех пор, пока тот обескровленный замертво не падал на землю. Никаких правил, как пить дать, ит курес. Вот откуда все эти многочисленные шрамы на моем теле.
– Что за чудные дела в этой их Японии творятся?
– Разве не положено жекпе-жек* выходить в открытый бой без этих ухищрений?
– Ой, Баке, что и говорить, у всех свои законы.
– Да… Чего только на свете не бывает? – раздались отовсюду голоса.
Тут внесли большие плоские алюминиевые блюда с тонко раскатанными пластами вареного теста, поверх которого горой было выложено дымящееся с пылу, с жару мясо. Народ, все еще живший впроголодь, при виде столь царственного угощения, примолк. Затем гости, как и положено, молча и обстоятельно, принялись за еду. Когда все три блюда опустели, разомлевшие от сытной пищи люди, снова заговорили меж собой.
Тогда Акбузау спросил, прихлебывающего из пиалы густой бульон батыра:
– А был ли среди казахов палуан сильней вас?
Кажекен задумался, потом сказал:
– Был когда-то такой человек, звали его Балуан Шолак*.
При упоминании имени прославленного степного богатыря, все вокруг оживились.
– Неужели вы и его видели? – спросил кто-то.
– Встретился я раз с ним, – усмехнулся Кажымукан. –  Случилось это в те далекие времена, когда я активно участвовал в турнирах в России. Получив срочную депешу о том, что отец мой лежит при смерти, я поспешил домой. Зимой,  на санях, в три дня, минуя Кызылжар*, направился прямиком в Акмолу*. Желая застать отца живым, я очень спешил. В пути, на ночь остановился в доме у станционного смотрителя по имени Рысбек.
Я уже спал, когда в дом вместе со скрипучим морозом ворвался некий здоровенный детина. Я продолжаю делать вид, что сплю, даже всхрапываю иногда, а сам украдкой наблюдаю за ночным гостем. Сняв малахай, он стряхнул с него снег, затем, схватив камчу, принялся махать ею перед лицом,  с треском сбивая наросшие сосульки льда с седых усов и бороды. Затем  прогромыхал на всю комнату:
– Эй, Рыспек, кто это такой огромный у тебя тут развалился?
– Да путник один. Спешит он куда-то, завтра рано утром тронется в путь.
Шокен (уваж. от имени Шолак) подошел ко мне вплотную и стал пристально разглядывать меня. Затем, нагнувшись, спрашивает почти шепотом:
– Большая скотина идет на мясо, а большой человек сгодится лишь на г..но. А тебя куда отнести, а?
Затем, несколько раз пнул меня да как гаркнет на всю комнату:
– Встань, сосунок, и отвечай на вопрос!
Сделав вид, что спросонья испугался, я вскочил и поздоровался:
– Ассалаумагалейкум.
– Аликумассалам! Откуда и куда путь держишь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил:
– В Петербурге есть один молодой батыр по имени Кажымукан. Знаешь его?
– Да, знаю.
– Смотрю, уж очень ты огромный…. Пробовал с ним в силе тягаться?
– Нет.
– А вот я, – ухмыльнулся  он, – кидал его и вправо, и влево…. Как щенка отделал.
– Неправда, Кажымукана вы не сможете побить – тихо возразил я, глядя ему прямо в глаза.
Тогда он встал в стойку, будто приглашая меня померяться силой. Я тут же вскочил, принимая вызов. И вот тогда-то он сказал:
– Ах ты, невежа! – затем, схватив меня, сжал в своих объятиях и расцеловал в обе щеки.
Я тут же опустился перед ним на колени и обнял его за ноги:
- Мое уважение к вам безгранично! Делайте со мной все, что хотите. Я выдержу любое ваше испытание.
Затем, Кажекен (уваж. от Кажымукан), смахнув слезу, сказал:
– Вот так я впервые встретился с Балуан Шолаком.
– Эх, маркум*! Какой был батыр! – вздохнул кто-то с сожалением в голосе.
– Наш земляк. Гордимся, – добавил коренастый смуглый мужчина, стянув с головы такию и, проведя рукой по лысине.
– А откуда Шокен был родом? – осмелился в присутствии палуана и аксакалов задать вопрос молодой джигит из толпы, стоявшей у самого входа.
Один из аксакалов, который когда-то был лично знаком с Балуан Шолаком, произнес скрипучим голосом:
- Из дулатов* он. Его аул на летовку из Арки перекочевывал сюда, к берегам Шу, близ горы Хантау. Эх, времена, времена…. Все течет, все меняется. И я знавал его когда-то…
- А правду говорят, что он мог удержать на плечах бревно с двадцатью джигитами и ни разу не дрогнуть? – спросил кто-то, на что аксакал кивнул головой:
- Это для увеселения людей на ярмарках он выделывал такие чудеса. На деле и не такое мог сотворить. Могуч был. У него не было пальцев на правой руке. Говорят, в детстве зимой, в степи их отморозил. Потому народ и прозвал беспалым  силачом – Балуан Шолаком. А как он пел! И как домбра звучала в его руках! Сейчас таких как он, увы, уже нет…
- Да, - согласился с ним другой старик, покачивая головой, - но и ты, дорогой Кажымукан в силе не уступаешь ему. Истинный степной батыр…
- Да что вы, аксакал! Мне ли с Шокен сравнивать себя? Помимо силы он обладал истинным даром певца-сказителя. Был настоящим сере*. А я что? Только силой одной похвастаться и могу. Да и домбру-то в руки беру лишь изредка.
- Не твоя в том вина, Кажекен, вступил в разговор Акбузау, - времена изменились. Народу нынче не до праздников.
Видя, с каким замиранием люди слушали его, Кажымукан, махнув рукой, продолжил:
- Были в моей жизни и непростительные ошибки. Однажды, когда мое имя уже гремело на весь мир, поехал я на очередной поединок в одну мусульманскую страну, где с первой же минуты меня окружили особым почетом и заботой. И вот в один из дней пригласил меня к себе один очень важный человек и сказал:
«Ты, оказывается, мусульманин? Просьба у нас к тебе, как к единоверцу: сдайся нашему палуану, не  опозорь нас перед неверными». И убеждал он меня всяко, разные доводы приводил. Поддавшись его уговорам, я сдался противнику. Но, прекрасно зная,  кто и кого превосходит в силе, судьи подвергли нас проверке. В итоге победа палуана из той мусульманской страны не была зачтена. А я с позором уехал домой. Вот так я изменил своей родине. С той поры удача отвернулась от меня и вот, по сей день, влачу свое нынешнее жалкое существование*. В этом месте Кажымукан опустил голову и тяжело, протяжно вздохнул:
- Хочу сказать всем вам, а вы, в свою очередь, передайте это своим детям и внукам: никогда, ни при каких обстоятельствах не предавайте свою родину!
В комнате опять наступила тишина. Каждый сидел, задумавшись о чем-то своем. Прислонившись к спине отца, Ахметали искоса посматривал на батыра и задавал себе самому вопрос: о какой родине говорит Кажымукан? О той ли огромной стране, за которую он выступал и, которую так рьяно ругали взрослые, когда собравшись в их доме, за тем самым круглым столом обсуждали новшества, принесшие в степь столько горя и слез? Или ту, другую, безвозвратно потерянную ими родину, Великую степь, которую некогда вздымали тысячи и тысячи копыт несущихся в безудержном беге табунов. Где, по рассказам аксакалов, на месте возделанных нынче полей колыхался безбрежный ковыль  под вечным небом, наполненным веселым и беззаботным пением жаворонков? Так и не найдя ответа на свой вопрос, взволнованный увиденным и услышанным, Ахметали вернулся домой и под грузом новых впечатлений не заметил, как уснул.
На следующий день решено было с почетом проводить легендарного казахского батыра в соседнее село Гуляевку, где его ждали с таким же нетерпением. Возле дома председателя собрался почти весь аул, включая стариков, женщин и детей. Пришел и Ахметали вместе с отцом и матерью. Аксакалы и аульные старушки, вытирая слезящиеся на ветру глаза, слали вслед могучему батыру свое благословение. Сложив ладони лодочкой, они шептали ввалившимися губами слова бата* и затем, проводили руками по лицу.
Кажымукан долго благодарил их, приложив руку к сердцу и бесконечно кланяясь. Затем одним прыжком перенес свое могучее тело в арбу, застеленную сухим сеном.
Вслед за Кажымуканом запрыгнул и председатель колхоза, стегнув камчой запряженную в телегу кобылу. Колеса со скрипом, словно нехотя, пришли в движение. Сотрясаясь на ухабах и колдобинах разбитой аульной дороги, они отправились в путь. А люди смотрели вслед, почти не двигаясь и, не говоря ни слова, пока они не скрылись за дальним поворотом дороги. Старики, приложив руки ко лбу,  вглядывались в дрожащее летнее марево. В их мутных глазах, столько всего повидавших, таилась неизбывная печаль, казалось, вместившая в себя и прожитые ими, полные лишений годы, и безвозвратно ушедший в прошлое уклад жизни, одним из последних отголосков которого была для них эта встреча с прославленным палуаном. Родит ли Великая Степь снова таких могучих батыров? Или же, как и люди, сызвеку живущие на этих бескрайних просторах, сломленные горем и лишениями, безропотно ляжет под железные плуги, безжалостно распахивающие ее, от края и до края, пройдясь кровавой бороздой и по их сердцам?



               
                Примечания:


Кажымукан* - Мукан  Мунайтпасов  (1871-- 1948) — знаменитый казахский борец и цирковой артист. Неоднократно побеждал в чемпионатах мира по классической борьбе среди профессионалов. Первый казах, завоевавший титул чемпиона мира по французской борьбе. Много раз одерживал победу в мировых, российских, региональных, затем и общесоюзных чемпионатах по классической борьбе среди тяжеловесов. Является обладателем около полусотни наград и медалей разных проб. После совершения хаджа в 1912 году,  получил к своему имени приставку «кажы» (паломник), с которым и стал известен во всём мире. В дореволюционный период Кажымукан успешно выступал на международных аренах вместе с такими легендарными борцами, как Иван Поддубный, Георг Лурих и Иван Заикин.
Во время Великой Отечественной войны Кажымукан своими выступлениями собирал средства на помощь армии и подарил фронту самолёт, названный в честь Амангельды Иманова. Несмотря на все заслуги перед родиной, в конце жизни он остался без поддержки со стороны местных властей и, предположительно, умер от воспаления лёгких из-за проживания в нечеловеческих условиях.


Узын кулак* – в пер. с каз. букв. «длинное ухо», любая весть в степи разлеталась с молниеносной скоростью.

Палуан* – силач, борец.

Ашаршылык* – жесточайший голод в Казахстане 1932-33 годов, вызванный официальной политикой «уничтожения кулачества как класса», коллективизацией, увеличением центральными властями плана заготовок продовольствия, а также конфискацией скота у казахов, унесший миллионы жизней. В Казахстане также принято называть этот голод «голощёкинским».

Баурсаки*- кусочки дрожжевого теста, обжаренные в масле, каз. нац. блюдо.

Такия* - тюбетейка.

Аруаки* - духи предков в тенгрианстве, доисламском веровании казахов. Вера в аруаков сильна в народе по сей день.
               
Жарайсын* - молодец!

Жекпе-жек* - сражение один на один, открытый бой.

Балуан Шолак (беспалый богатырь)* - настоящее имя Нурмагамбет Баймырзаулы (1864—1919), казахский народный акын — певец и композитор, прославленный борец.

Кызылжар* - историческое название города Петропавловск в Северном Казахстане.

Акмола* - историческое название современной столицы Казахстана Астаны.

Маркум* – покойный, умерший, усопший.

Дулат* - древнее тюркское кочевое племя, ныне самая многочисленная группа в составе Старшего жуза казахского народа. Дулаты жили вдоль берегов Или, вплоть до Чу и Таласа и среднего течения Сырдарьи.

Сере* – степные поэты и барды, таланты-самородки. Обладая импровизаторским даром, объединяли в себе качества и способности акына, композитора, артиста, фокусника, искусного жонглера, клоуна, спортсмена-борца, конферансье и охотника. Они создавали богемную лирику, основными образами которой были любимая женщина, замечательный конь-аргамак, ловчий беркут, гончая собака. Сере воспевали любовь и нежность, радость встречи и горечь расставания с любимой.

Бата* - благословение, один из самых древних и важных обычаев казахского народа
               
                16.07.2018г. г. Алматы.