— Радишевская!.... Is she present?... Радишевска-я!! IS she present or absent today?
— Эля, — повернувшись к шестому ряду, прошептала Саша и тронула за локоть задремавшую в наушниках Элю, — тебя же зовут!
Эля быстрым движением стянула наушники, из которых доносилась Bohemian rapsody, вытянув руку, неслышно сказала, — Present, — и снова спряталась за спинами сокурсников, чтобы никто не мешал дослушать любимых Queen.
— Today we are going to study Unit 2. Our topic is relationship. Please, open your books on page... — слышалось где-то далеко, словно в параллельном мире, в котором сейчас шёл английский, студенты лениво перелистывали на планшетах и ноутбуках ненавистный им New English File, преподаватель задавала вопросы по теме отношений куда-то в пустоту, будто не замечая полного отсутствия энтузиазма.
Всё это казалось Эле сюрреализмом. С тех пор как она не прошла по баллам в Санкт-Петербургский университет на факультет филологии, прошли три месяца. Единственное место, где она могла позволить себе учиться без блата, был институт политологии и международных отношений родного города. Все эти три месяца она жила буквально в наушниках и снимала их только перед сном, словно не желая принимать жестокую реальность. Девяносто восемь баллов по единому государственному экзамену и двойку по русскому языку она себе ещё могла как-то объяснить — о грязных играх в приёмных комиссиях говорили открыто. Она не могла принять другое — Элеонора Радишевская, дочь и внучка потомственных преподавателей иностранных языков и потомок дипломатов (в царской России её прапрадед был государственным советником второго ранга, прапрабабушка выпускницей знаменитых Бестужевских курсов, а прапрадед по материнской линии послом), которую прабабушка, преподаватель античной литературы, научила более-менее сносно читать на латыни Вергилия и азам древнегреческого, а дед французскому и английскому ещё в начальных классах, которая уверенно освоила все двести сорок ключей китайских иероглифов меньше чем за полгода, на спор, за билет на концерт U2, выучила грузинский за год, а к окончанию школы накопила дневники с собственными переводами Шарлотты Бронте, Чальза Диккенса, О.Генри и даже Льюиса Кэррола, не оправдала надежды родителей, небогатого старшего преподавателя немецкого языка на кафедре прикладной лингвистики педагогического института и кандидата филологических наук, специалиста по шекспировскому театру. В Петербург же отправилась учиться её одноклассница Лариса, говорившая на английском с заметным русским акцентом и, вместо таких дневников, как у Эли, имевшая родителей со связями.
Вопросы «как», «почему так произошло» и реплики о несправедливости судьбы Эля считала для себя недопустимыми. Вообще всякое дурновкусие вызывало у неё стойкий протест — будь то сплетни, критика или явное осуждение окружающих. Подруг у Эли было мало — родители, бабушка, прабабушка, кот и Даша, с которой они сдружились ещё во времена спортивных соревнований среди школ, а затем районов города. Даша занималась многоборьем, а Эля увлекалась бегом, спортивной ходьбой, плаваньем и лыжами.
Даша выросла в обстановке благополучия, что совершенно её не испортило. Дочь полковника милиции, в душе эта крепкая и немного нескладная девушка была необычайно добра и сообразительна. После окончания школы она уехала поступать в МГИМО, и теперь они с Элей общались в основном в Skype или Whatsapp.
Через полтора месяца наступали январские каникулы, и Даша обещала приехать. По традиции, после Нового года родители уезжали в Финляндию к родственникам, Эля оставалась одна и они с Дашей устраивали «пикники на кухне» с вином, оливками и сыром T;te de Moine. В такие дни Эля доставала для Даши её любимый антикварный фарфор конца девятнадцатого века, в котором заваривала какой-нибудь гурманский чай, и столовый сервиз из японской стали — память о дипломатической службе прапрадедушки, получившего всё это на прощание от Императора Мэйдзи прямо накануне русско-японской войны. После белого вина и сыра Эля непременно читала Бродского или кого-то из «Серебряного века», Даша ругала Пелевина и современное российское кино, потом они смотрели что-нибудь из Линча или Бергмана, катались по городу на такси, встречали рассвет в их старом месте у реки, куда сбегали иногда вместо тренировок или занятий. Даша, словно солдат при исполнении обязанностей, немного суровая и как будто наготове отразить любую агрессию, и Эля, тонкая и хрупкая, словно сошедшая со старинных полотен. Об аристократическом происхождении Эли можно было догадаться хотя бы по форме носа или пальцев, тонких и мраморно-белых. Самое ругательное слово, которое она себе позволяла, было «мещанство». Даша же со всей щедростью русской души «расписывала под Хохлому» любое не понравившееся ей явление...
На свое пятнадцатилетие Эля пригласила Дашу к себе домой. В тот день из загородного дома в стиле хайтек в элитном поселке Даша попала в совершенно необычный для себя антураж — скромная трехкомнатная квартира Эли напоминала настоящий музей. Даша с трепетом разглядывала портреты предков в платьях с кринолином, элегантных шляпках и фраках, старинные книги на французском, немецком и латыни — собрания сочинений Стендаля и братьев Манн, Вергилий, Сенека, остатки антикварной мебели — тяжелый стул с бархатной обивкой в гостиной, устроенной на манер зала, библиотеки и кабинета одновременно (благодаря достижением современного smart planning), старинный дубовый комод благородного красного дерева, зеркало с изысканной оправой, доставшееся от бабушки-балерины, и даже клавесин, на котором маленькая Эля разучивала ненавистные гаммы, чем изрядно досаждала соседям. Все эти следы прошлого гармонично сочетались между собой и вписывались в небольшое пространство типичной российской многоэтажки, создавая уют и атмосферу той самой утерянной России. Войдя в такой дом, непременно хотелось говорить «будьте любезны» и кланяться. Как в Эле не было ни капли высокомерия или снобизма, так в Даше не было жлобства. И это сделало возможным союз столь непохожих друг на друга людей...
Через неделю каникул Даша вернется в Москву сдавать сессию, а Эля примет неожиданное для себя решение. В эти зимние каникулы Эля поймёт — ещё не всё потеряно, она решительно засядет за вступительные экзамены, чтобы снова попытаться поступить в Петербургский университет и, как хотелось, поселиться близ Фонтанки, где когда-то жили её предки. Оттуда ей будет удобнее навещать родственников в Финляндии и Швеции, с которыми её семья сохранила связь, несмотря на выезд первых после известных событий столетней давности. Потом она поступит на курсы синхронистов-переводчиков, как мечтала, продолжит изучать любимый японский и найдет стажировку в Японии на полгода, экстерном сдав семестровые экзамены. После бакалавриата она получит грант на магистерскую программу в престижной Ecole Sup;rieure d'Interpr;tes et de Traducteurs (ESIT). Всё это будет потом. Всего этого Эля ещё не знает. А сейчас она стоит в деканате с заявлением в руках:
— Радишевская! Ты что, заявлений никогда не писала?! Красная строка должна быть шире — два пальца слева! Слово «Заявление» где??
— Наталья Юрьевна, Вы же сказали, то в свободной форме...
— Радишевская! Учись писать заявления сначала, а потом делай, что хочешь — хоть отчисляйся, хоть зачисляйся!
— Наталья Юрьевна, я всё перепишу, если Вы сможете дать мне образец.
— Где я тебе сейчас найду? Ты не видишь, у нас корпоратив?!
— Но Наталья Юрьевна!
— Ох, Радишевская, ты не отстанешь. Перепиши, как есть, только поля соблюди и слово «Заявление» не забудь. Дай-ка я шапку проверю. Декану на-на-на, факультета на-на-на, от студентки первого на-на-на. Вот! Надо адрес в другом порядке писать: сначала улица, дом, а потом всё остальное! Принесешь после праздников.
— Эмм..., но я хотела оставить завяление на подпись сегодня.
— Декана нет и сегодня уже не будет!
— И на корпоративе нет?... Но может, завтра?
— Завтра тоже вряд ли.
— Наталья Юрьевна, я сейчас с учетом всех Ваших рекомендаций быстренько заявление перепишу и просто оставлю его у Вас на столе. Хорошо?
— Радишевская, ты не угомонишься ведь, да? Неси своё чёртово заявление! У тебя полчаса! Потом Марья Михайловна закроет деканат изнутри.
Меньше через час Элеонора Радишевская была отчислена с факультета и, счастливая, спускалась по лестнице к автобусной остановке. На улице шёл снег хлопьями, люди проносились мимо с ёлками, набитыми сумками, вокруг были дети, все улыбались. И Эля тоже улыбалась. Она не знала ещё, что её ждёт, но чувствовала, что грядёт что-то хорошее. Недаром же накануне ей приснился сон: она в кабинке в ООН на каком-то важном заседании переводит Пана Ги Муна, приветственную речь посла Японии, потом конец рабочего дня, она выходит из здания ООН и видит перед собой вечерний новогодний Нью-Йорк. И так же идёт снег хлопьями.