Глава 7
Семь – мое счастливое число. Хотя я не суеверен и вопиюще антирелигиозен. Но в это число я верил. Семь раз она целовала меня: по три раза в обе щеки и раз в нос. Целовала меня так с детства. Долгие месяцы после ее смерти меня будили эти поцелуи, зыбкие их призраки на моих небритых щеках, и я вскакивал, надеясь, увидеть ее, но не видел. Не видел глазами, но всегда видел сердцем: вот белокурая головка ее тряхнула волосами – занавесками, вот улыбка ее брызнула в окно с рассветом, вот руки ее цепляются за подоконник хрупкими ветвями ивняка.
Сердце мое видело ее везде, где бывало: на кухне, в спальне, в кабинете, в вазе яблок, в воспоминаниях о днях прошедшей радости. Ее мать перестала посещать наш дом, негодуя на меня за неуважительное отношение к памяти о дочери. Она кричала на меня, я понимал, что так ей хочется хоть куда – то выплеснуть свою боль. Она плескалась в мою пустоту, но не могла ее наполнить. Она ушла. И я был рад. Теперь никто не мог мешать нашей пустоте зарастать фантазиями и снами.
Однажды утром я скатился с постели от осознания, что чувствую такой чудесный запах блинчиков, лучший запах на свете, такой далекий уже запах ее блинчиков. Я, тряся головой, словно в уши мои попала вода, вошел в кухню, но там ничего не было. Не было ее, перепачканной мукой, как прежде, не было завтрака, но запах… О. Этот запах словно парил в воздухе. Он налипал на столешницу, на мои плечи, он щекотал мои ноздри и хватался за волосы.
Безумная пелена боли охватила масляной пленкой мой живот, а потом ударила в него ножом. Я осел на пол, вытянув перед собой мои такие нелепые ноги в пижаме. Я смотрела на пальцы ног, одновременно рассуждая о странности этой моей части тела, об абсурдности обладаниями ими, и рыдая. Я рыдал, как ребенок, до тех пор, пока у меня и вовсе не началась истерика, и пятки мои не стали биться о пол. Ее не было здесь. Мое тело восстало против меня, мой организм меня обманул, наколдовав этот запах. Но ее здесь не было. Под ноябрьский дождь я выскочил босиком и помчался в лес, ветки стегали по моему лицу, отвешивая звучные божьи пощечины. Я бросил ее. Я предал ее. Я обрек ее на одиночество.
Не помню, как я очнулся у реки. Стальная рябь ее еле колыхалась и мутно блестела под таким же серым небом. Я не чувствовал ни холода, ни дождя, я был болью. Весь был сплошной струной, которая сейчас лопнет и поранит кого – то. И, если она всегда была теперь во мне, то пораню я ее.
Я вошел в воду. Это мое крещение наоборот. Мое омовение. Моя колыбель. Жизнь пришла из воды, если верить Дарвину, логично было бы, если бы она уходила туда же. Поэтому древние и сплавляли своих мертвецов горящими по реке. Они были куда мудрее нас, куда ближе нас к науке, я только сейчас это понял. Все эти годы гонимый вперед собственным тщеславием, я не заметил, как не понял самого важного: своей дочери. Теперь же я видел, что не понимал все больше и больше, чем все мое мнение обо себе и, что самое печальное, ее мнение обо мне было ошибочным. И тут я ее подвел. Подвел во всем. Она никогда не придет, но всегда будет рядом.
Я сделал свой последний глубокий вдох и нырнул. Будто только сейчас я ощутил, насколько вода холодная. Ее ледяные иглы терзали мою кожу и глаза. Мой организм беззвучно вопил о помощи, подавал мозгу панические сигналы, но я сознательно шел ко дну. Огонь теснил мою грудь, все сжималось до боли. Скоро мне стало казаться, что, если я не сделаю вдоха, мои кости лопнут, но я – то знал, что это лишь уловка моего тела. Если я вдохну, я захлебнусь, я буду кашлять и бурлить под водой, это разорвет мои легкие, это будет еще мучительнее. Обрывочно сознавая себя, я ждал, пока отключится мое сознание, а смерть раскроет для него свои сладостные объятья. Боль нарастала, все померкло в этой кипящей темной водой безысходности, холода и отчаяния. Я уже был готов сделать проклятый вдох, сердце колотилось оглушительно, ноги и руки выворачивались судорогой, я был готов…. Но я померк.
Где – то далеко в моей голове тихим отзвуком раздался плач ребенка. Тихие, но гулкие шаги. Шорох платья. Робкий расстроенный голос:
- Никогда так больше не делай! Я всегда буду с тобой! Потому что я всегда в тебе. Я – это ты. Ты – это я.
Я очнулся на берегу. Мокрый и замерзший я быстро заболел. Но я был жив.
Теперь я знаю зачем.