Глава 19 Продолжение
"Можно рассупониться".
Битый час майор Магалов пытался "расколоть" старшего сержанта Кожуру, но тот стоял на своем:
- Не летал, не сбивал, не управлял.
Не летал он вместо стрелка-радиста Антонова с экипажем Савельева в разведку и потому не мог сбить немецкий истребитель и заменить в полете раненого командира, а наоборот, своими глазами видел, как Антонов залезал в самолет на свое место, а по прилету выбирался с командирского.
То, что техник врет, особист знал точно. Рано утром, когда Магалов возвращался от одной любезной фрау к себе в отдел, где он дневал и ночевал, майор лично видел направлявшегося на рыбалку Антонова, который никак не мог без разрешения командира отлучиться, и, тем более, успеть, наловив рыбы, к неожиданному вылету на задание. Но, то ли из-за благодушного с утра настроения, то ли хорошо отобедав, то ли от нежелания в преддверии Победы портить жизнь друзьям Татьяны - своей подопечной, дочери единственного друга детства, но допрашивал Магалов Кожуру с прохладцей, желая лишь убедиться, что тот ни при каких обстоятельствах не проговорится о подмене стрелка-радиста.
- У меня есть сведения, - майор строго уставился на старшего сержанта, - что не было лейтенанта Антонова вместе с экипажем. Не видали его до полета рядом с самолетом. Капитан Савельев прикрывает его и себя. Больше, конечно, себя. Отпустил его, наверно, на рыбалку, как и техника Левшина.
- Сержанта Левшина отпустил, точно. Потому, что самолет был полностью готов к полету, да и я был рядом. А лейтенант Антонов прибежал к самому вылету. Я ему еще ранец с парашютом подавал.
Алексей смотрел на майора ясным немигающим взглядом.
- В штабе сказали, что голос по радио совсем не был похож на обычный голос стрелка-радиста.
- Рацию давно пора менять, я заявку подавал.
На каждый вопрос у Кожуры был вполне обоснованный ответ, такой, что Магалов даже засомневался, действительно ли он утром встретил Антонова и все было реально так, как утверждает старший сержант. Тогда майор, вкратце зная историю Татьяны и Алексея, решил привести козырной довод. Он достал из стола лист бумаги и прочитал то, что там было написано.
- "За мужество и героизм, проявленные при выполнении задания и при спасении техники, экипажа и своего командира стрелок-радист Антонов Александр Анатольевич представляется к награждению орденом Славы третьей степени". Что ты после этого скажешь?
Если бы Магалов не ожидал никакой реакции, то никогда не заметил бы той мгновенной тени промелькнувшей в глазах Алексея и сказавшей ему правду.
- Я рад за Антонова, обязательно поздравлю, - услышал майор откровенно обрадованный голос Кожуры.
- Это же тебя поздравлять нужно! Что ты прикрываешь командира? Он же у тебя бабу хотел увести, стишки неблагонадежные пишет - рассердился особист.
- Не летал я.
- Ты понимаешь, что Георгиевская лента ордена всех щелкоперов за пояс заткнет, все девицы твои будут. А так, кто-то другой твою награду носить будет!
- Заслужил, имеет право.
- Значит не летал?
- Никак нет.
- Ну и дурак, иди отсюда!
От особиста смертельно усталый Алексей пошел отдыхать. В доме предоставленном для постоя технического состава эскадрильи, он только скинул сапоги и сразу повалился на кровать, где и проспал до следующего утра. Проснулся он внезапно от того, что за окнами раздались крики, выстрелы из автоматов, пулеметов, грохнула пушка. Кожура с товарищами вскочили, похватав одежду, кто в чем бросились к дверям..., но тут в комнату вбежал солдат с винтовкой. Стукнув ею об пол он заорал:
- Братцы! Война кончилась!
Выстрелив в потолок и уворачиваясь от посыпавшейся штукатурки солдат вместе с остальными вывалился на крыльцо. Грохот стоял неимоверный. Кто мог, стрелял в воздух, все кричали "ура". Неожиданно один из бомбардировщиков сорвался с места, взлетел и стал с ревом носиться над головами, делая "бочки", одну за другой.
- Во дает, во дает! - закричали восторженно окружавшие Кожуру техники.
- Смотри, как в бою! - разъяснял кому-то сержант Левшин.
- В бою такого не делают. От истребителей с их скоростями с такими фигурами не уйдешь, - вдруг став серьезным, сказал своему помощнику Алексей.
- А ты откуда знаешь?
- Капитан Савельев рассказывал.
Проникнуть в медсанбат, воспользовавшись тем, что вокруг все праздновали победу, Кожуре и Антонову удалось только перед самым отправлением раненных друзей в Ленинградский госпиталь. В просторной палате, рассчитанной человек на десять, кроме перевязанных командира и штурмана никого не было. Лешка и Сашка быстренько раздвинули стоявшие рядом кровати единственных пациентов и организовали стол, поставив между ними две тумбочки. Достав из карманов принесенные с собой водку, консервы, хлеб, гости поинтересовались, разрешает ли медицина раненым горячительный напиток внутрь. Старостин и Савельев переглянулись, командир благосклонно кивнул и штурман глубокомысленно сказал:
- Будучи постоянно в сознании я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь говорил нельзя.
Владимир еще раз одобрительно кивнул, после чего Александр удовлетворенно разлил водку по стаканам и произнес:
- Тогда ребята за Победу и за тех, кто до нее не дожил!
- За Серегу Альенкова! - добавил от себя Алексей.
Друзья выпили, закусили тушенкой, помолчали, потом постепенно разговорились.
- А нас в Ленинград переводят, в госпиталь, сообщил Женька.
- В Ленинграде хорошо, там корюшка сейчас идет, - Саня Антонов мечтательно зажмурил глаза.
- Достал ты меня своей рыбой, - командир раздраженно взглянул на своего стрелка-радиста и откинулся на подушку.
- А что ты нервничаешь? Пока вы отдыхаете, за вас Лешка теперь может полетать.
- Тихо вы! - Алексей встал, подошел к двери, посмотрел не слушает ли кто и вернулся к "столу".
- Вы не треплитесь на эту тему. Меня Магалов вызывал, допытовался, кто летал. Под командира копал, да под тебя рыбака. Не верит, что на последнем задании Сашка сидел в самолете.
Алексей опять разлил водку, взял в руку стакан и произнес;
- А теперь отдельный тост за стрелка-радиста экипажа, который за последний полет представлен к ордену Славы третьей степени. За тебя Саня! - произнес и подняв полный стакан, выпил, не отрываясь и не дожидаясь остальных.
- Да ты что! - Все глядели на Лешку, забыв про водку.
- Надо рапорт идти писать, признаваться. Лешкина ведь награда, - сказал Антонов и посмотрел на командира.
- Не сметь этого делать! - раздался голос Кожуры, - особист может только этого и ждет, чтобы Володьку и тебя по столу размазать. И следа в этой жизни не останется, если проболтаетесь.
Все понимали, что Алексей прав. Действительно, говорить об отсутствии по недомыслию и неоправданному разгильдяйству стрелка-радиста на задании и замене его на техника еще долго будет нельзя. Хотя, может быть только благодаря этому все живы и самолет вернулся домой, ведь Лешка в рукопашной покрепче Сани будет, и хоть как-то учился летать.
Друзья поклялись Алексею, что при первой возможности напишут, куда надо, восстановят справедливость., а пока Саня спрячет незаслуженную награду куда подальше и носить не будет. А еще, после второй бутылки, все стали убеждать друга, что теперь Алексей может с чистой совестью являться перед ясны очи Татьяны, говорить ей вполне обоснованно, что он настоящий казак, заслуживающий Георгия. И все у них должно случиться, потому что все предсказания "блаженной" Евдокии сбылись.
Выпив еще раз за дружбу, Кожура заторопился. В любое время на стоянке самолета мог появиться новый командир экипажа, а как он отнесется к отсутствию старшего механика неизвестно. Только, только Лешка скрылся за дверью, как Савельев жестко приказал своему "рыбаку-радисту", чтобы тот любым способом разыскал Татьяну, встретился с ней и лично рассказал ей о подвиге Алексея, а то тот еще поскромничать может.
- И предупреди, чтобы про его полет не трепалась, а с Лешкой не финтила, и приняла его как надо.
В середине мая боевых вылетов не было, но самолеты все равно поддерживались в полной боевой готовности и потому техникам все время приходилось находиться рядом. Погода была солнечная, по летнему теплая и Кожура решил, как он выразился, "рассупониться", то есть снять гимнастерку и позагорать. Новый командир Алексея: маленького роста, кругленький, по земле не ходил, а перекатывался, как ртуть. Этот, только что окончивший летное училище младший лейтенант Миша Кошкин посмотрел на вольности старшего сержанта неодобрительно. По молодости лет он сильно переживал, что не успел повоевать, что окружающие его сослуживцы, и офицеры, и младший состав имеют военные награды, посему с техниками старался вести себя нарочито строго.
- Но, но! Не очень-то заголяйтесь, не на пляжу. И пуговички все застегните, согласно уставу!
После этих слов он посмотрел на небо, на часы:
- Я в военторг,- сказал и укатился, быстро перебирая коротенькими ножками.
Посмотрев вслед, Кожура и Лапшин одновременно рассупонились и стали загорать.
Тепло! Тишина! Благодать! И только где-то рядом в траве деловито жужжала пчела.
У капитана Кудяшева, прошедшего всю войну от Пулковских высот до Германии, от рядового ополченца до строевого командира батальона, ни разу не раненого, награжденного тремя орденами, было отличное настроение. Победа, весна, вокруг все цветет, а в воздухе витают слухи о скором возвращении домой, где его ждут родные близкие люди. Машина, на которой он отвозил в дивизию фотокорреспондента, легко катилась по хорошей мощенной щебенкой дороге. До к.п. полка оставалось километра два, когда раздался вой мин, разрывы, застучал пулемет...
Чудом уйдя из-под обстрела, Кудяшев промчался на продырявленном автомобиле по поселку и, резко затормозив у штаба, вбежал в помещение, где за накрытым столом собрались отмечать Победу офицеры штаба, комбаты и сам полковник.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться?
- Да брось, Кудяшев! Садись давай с нами, - гостеприимно, широким жестом приглашая капитана за стол, перекрывая общий шум громыхнул командир полка.
- Товарищ полковник! Меня только что фашисты минами обстреляли.
Эти слова будто щелкнули в голове у каждого сидящего за столом невидимым выключателем. Наступила тишина. Капитан подошел к карте висящей на стене и ткнул в нее пальцем.
- Тут!
Раздался чей-то голос:
- Сидят в лесу и не знают, наверно, что война закончилась.
Из другого угла комнаты крикнули:
- В... по этим ... из артиллерии к ... матери, ...
- Николай! Не в бою, выражайся приличнее, - остановил матюги полковник, - и вообще, вроде мир наступил, война закончилась. Надо к ним парламентеров послать.
- Разрешите мне пойти, - вызвался Кудяшев.
- Давай, сходи быстренько и опять сюда за стол. Только возьми с собой еще пару человек.
- Слушаюсь! Со мной пойдут Королев и Отсинг из моего батальона.
- Правильно, - услышав последнюю фамилию заметил полковник, - своему они быстрее поверят.
- Он эстонец, но язык фрицев отлично знает, учился в Ленинграде в немецкой школе.
Кудяшев окинул тоскливым взглядом накрытый стол, вздохнул, хлопнул не закусывая подсунутую тихонько начальником штаба рюмку и вышел.
Полковник и офицеры тоже выпив за удачную миссию капитана, поднялись на третий этаж и, прильнув к биноклям, стали в окна наблюдать за видными оттуда лесом, частью дороги и разделяющим их полем.
Через некоторое время на дороге появился Кудяшев с двумя бойцами. В руке капитан держал белый флаг и размахивал им, привлекая внимание засевших в лесу фашистов. Немного пройдя по дороге, парламентеры свернули с нее и пошли через поле напрямик к лесу.
С опушки, прячась за кустами, за тремя военными следили настороженные глаза двух грязных, истаскавшихся по лесам и болотам, давно не спавших власовцев.
- Смотри, парламентеры, мать их растак,- увидав белый флаг сказал один.
- Пропустим? - Спросил второй.
- И пропустим! И руки вверх подымем! Ты что п...ся? У немцев просто оружие отнимут, да пинок под зад дадут, а нас повесят. Так уж пусть и им за компанию достанется, все равно, все из-за них.
Второй власовец кивнул соглашаясь и, склоняясь к пулемету, прошипел:
- подпустим поближе.
Наблюдавшим в свои бинокли советским офицерам было видно, как трое военных перешли поле, на секунду скрылись в огибавшей его канаве, опять появились и опять их закрыли кусты, ... вдруг раздалась пулеметная очередь, над лесом с криком взлетели птицы и наступила тишина.
Постепенно напряжение последних дней войны отпускало людей. Мирная жизнь вступала в свои права. У дверей столовой стоял дым коромыслом от сытно пообедавших, "принявших на грудь" сто грамм летчиков. Такая же благостная картина наблюдалась у военторга. Никто никуда не торопился, не слышались команды, военные вальяжно курили, раздавались взрывы смеха. Внезапно взлетели две красные ракеты. Тревога!!!
Первым к самолетной стоянке подкатился радостный Кошкин. Как же, повезло, - первый боевой вылет. Пока он, забыв про устав, принимал у полураздетого Кожуры самолет, подбежал и остальной экипаж. Как всегда у Алексея бомбардировщик был в полной боевой готовности. Кошкину оставалось только крикнуть:
- От винта!
Пропеллеры закрутились у всех двадцати семи самолетов полка почти одновременно.Раскаленный воздух дрожал от рева пятидесяти четырех моторов. Эскадрильи поочередно позвенно взлетали и самолеты, кружа над аэродромом, становились в боевой порядок. Дождавшись последнего звена, окончательно построившись, полк еще раз, как на параде, прошел над аэродромом, над машущими пилотками техниками. Вслед за ними, только чуть выше, над взлетной полосой проследовал еще один полк таких же Пе-2, за которыми пролетели штурмовики.
- Красота! Смотри какая мощь, задрав голову сказал Левшин Кожуре, -глядишь и ты скоро полетишь. А кстати, как у тебя дела с рапортом?
- Куда, в летное?
- Ну да, куда ж еще!?
Алексей замялся. Он не знал, что ответить. Острое желание стать военным летчиком после своего геройского боевого полета у него прошло. Рапорт-то он подавал еще до своих подвигов, и необходимость что-то доказывать Тане или кому-либо теперь исчезла. А себе самому про себя все стало понятно, воевать он может, умеет, но делать из этого профессию неправильно. Земной он человек, мирный, и кур дома пусть жена режет.
Все пространство над местом, где погибли парламентеры было забито самолетами. Волна за волной они заходили на лес, сбрасывали бомбы и поливали его из пулеметов и пушек. Укрыться никто и нигде не мог. Очень скоро на месте леса стояли отдельные свечки обгоревших, зазубренных стволов деревьев, а под ними перепаханная земля. Ни один метр не был пропущен. А самолеты все заходили и заходили в атаку, еще раз перемешивая в одну массу кровавые ошметки деревьев, земли и тел.
Полковник, глядевший не отрываясь от бинокля на возмездие, постигшее власовцев и фашистов, хорошо помнящий не только погибших сейчас на его глазах уже в мирное время Кудяшева с товарищами, но и многих, многих других, не доживших до Победы, бойцов, беспрерывно повторял:
- Дайте им ребята! Дайте им! Дайте им!
Продолжение следует...