Эссе
Я по отцу– Яцук Иван Макарович. Мать моя– урожденная Соколова Ефросиния Афанасьевна. Никаких тебе Марков, Ефимов, Розалий, Цецилий и прочих еврейских имен и признаков ни в одной из ветвей моих предков не водилось. Потому всякие обвинения типа: ну да, он сам вышел из еврейской шинели или: это агент влияния международного сионизма– я отметаю, как облыжные.
Просто мне грустно, когда я брожу тихими улочками Херсона: Михайловича, Подпольной, Рабочей и не вижу выразительных лиц с глазами чуть навыкате, с юной курчавостью волос или с пожилой плешью и даже лысиной, не слышу своеобразного говора: «Я удивляюсь на тебя, Софочка». Ощущение такое, словно дорогое марочное вино вдруг потеряло одно из тонких своих привкусов или из роскошного букета исчез один цветок. Для кого-то невелика потеря, но не для тех, кому этот букет очень дорог.
Среди тех, кто уехал с этих улочек, много моих друзей, знакомых, соседей, сослуживцев, с которыми я шел по жизни, и меня не покидает чувство, что меня средь белого дня обобрали, и некому пожаловаться, и не к кому обратиться за помощью и сочувствием.
Я воспитывался в Николаеве, в одной из школ- интернатов, которые были созданы по указанию Хрущева для борьбы с беспризорностью и помощи многодетным семьям. Среди моих одноклассников оказалось немало евреев, так как в то время еврейские семьи были одни из самых многодетных и малообеспеченных. Это я понял, будучи уже взрослым, а тогда это были обыкновенные мальчишки и девчонки, и никому не приходило в голову их как-то выделять.
Мне уже за шестьдесят, я много чего знаю из истории своей страны, но у меня до сих пор не поворачивается язык сказать плохое слово в адрес Советской власти и лично Никиты Сергеевича. Это по его указанию была создана целая система школ- интернатов по всей стране, благодаря чему я, десятый ребенок в рабочей семье, смог получить полноценное среднее образование, а затем поступить в институт. То же самое можно сказать о каждом из моих одноклассников. Вот где пример действенной социальной политики, а не только разговоров и жалких потуг со стороны государства. Причем, сделано это было с широким размахом и щедрой рукой, как и все, что делалось неукротимым Никитой.
Наш интернат был не просто скромным приютом для беспризорных и малообеспеченных детей. В своих воспоминаниях я его сравниваю с царскосельским пушкинским лицеем. Это может кого-то покоробить, но для меня это было именно так. У нас была новая, прекрасно оборудованная по тем временам, красивая школа с широкими парадными лестницами, высокими лепными потолками, много света, солнца, чистоты, физической и духовной. Между школой и спальным корпусом был разбит парк с аллеями, вдоль которых стояли гипсовые бюсты наших выдающихся писателей, поэтов и музыкантов. В этом парке есть и дерево, посаженное мной. Школа располагала художественной галереей, стадионом, большим спортзалом, подсобным хозяйством, производственными мастерскими, летней базой отдыха.
Бальные танцы нам преподавал ведущий балетмейстер Николаевского драмтеатра, и я с Танечкой Швец весело танцевал чардаш и важно ходил в церемонном полонезе.
Как ни странно мне теперь это кажется, но самыми неуспевающими в нашем классе были Миша Зельцер и Женя Бройде. Женечка сидела впереди меня, и я все время видел ее напряженную спину, и как она вздрагивала при каждом упоминании ее фамилии. Ну не шли у нее ни математика, ни физика, ни химия, хоть убей. Она самым добросовестнейшим образом корпела над тетрадками и учебниками во время самоподготовки, пыталась вникать в суть объяснений, которые давали ей лучшие умы класса, но при вызове к доске только виновато хлопала своими черными, пушистыми ресницами; ее робкие, кроткие глаза пугливой газели были готовы вот-вот расплакаться, что она часто и делала, возвратившись на свое место. В конце четверти главные чины класса: председатель совета отряда, староста и звеньевой горячо убеждали учителей, что Бройде добросовестно со всеми учится, но у нее немножко не получается, и они берут ее на поруки. Мудрые учителя, несколько иронично глядя на поручителей, все же ставили заветную тройку.
Мише Зельцеру чаще всего удавалось самостоятельно пробиться в надежные ряды троечников. Эта «сладкая парочка» серьезно ухудшала показатели успеваемости нашего гвардейского класса в школьном социалистическом соревновании, но никто не упрекал их, видя, что они стараются изо всех сил, но просто у них не получается так, как бы хотелось всем. Зато во внеурочное время Женечка была совестью класса, бессменным и безупречным кассиром всяких наших грошовых сборов на поход в кино, на чьи-то именины и тому подобные мероприятия.
Уже в 5-6 классах школы у каждого из нас постепенно складывались личные черты характера, свои особенности и качества, но никто в нашей буче, боевой, кипучей, не связывал это с какими-то национальными особенностями. Мы знали, например, что тот же Миша Зельцер, несмотря на свои скромные успехи в учебе, в житейском плане был находчив, изворотлив, проявлял организаторские способности, был хорошим спортсменом. Если кому-то из девчонок надо было доверить нечто тайное, интимное, поплакаться в жилетку – это к Женечке, доброй душе, умеющей хранить чужие тайны. Петя Лянсберг как-то скромно, незаметно блистал математическим умом и технической эрудицией. Впоследствии он стал крупным ученым в области высокотемпературной плазмы. Слава Федоров– смельчак, способный на самые отчаянные поступки. Олег Островский– тяжеловат на подъем, флегматик; боже упаси опаздывать с ним куда-то. Саша Осецимский–натура вечно колеблющаяся, неуверенная в себе, сомневающаяся во всем и требующая постоянно опоры на кого-то. Но никому из нас и в голову не приходило относить все это к национальным особенностям. Кстати, Саша, как я потом узнал, еврей по национальности, как-то подошел ко мне и сбивчиво, путанно, долго стал объяснять, что хотел бы дружить со мной и согласен быть кем-то вроде Санчо Пансо при дон Кихоте. Осецимский стал самым близким, самым верным из моих школьных друзей. К большому моему горю, он вскоре после окончания школы трагически погиб. Более преданного друга я так и не нашел в своей жизни.
Однажды, когда я с матерью и сестрой ходил на базар, возле двух лавочек, которые принимали кости и тряпки, двое человек по-восточному быстро и крикливо что-то горячо доказывали друг другу на незнакомом языке. Я тогда спросил мать, кто эти люди, и на каком языке они говорят.
– Это евреи говорят по-своему,– кратко объяснила она, и мы пошли дальше.
Второй раз слово «еврейка» я услышал в седьмом классе от Жени Бовкуна, тоже моего закадычного друга. Как сейчас помню, мы шли в столовую, и он вдруг спросил меня:
– А ты знаешь, что Люда Захарова еврейка?
– А что это значит?– спросил я в недоумении. В книгах, которые я читал, об этом не говорилось; в нашей рабочей семье про евреев тоже никогда не упоминали. В классе я уже слыл эрудитом, а таких простых по Бовкуну вещей, оказывается, не знал.
– Ну я сам толком не знаю,– ответил Женя,– моя маманя посмотрела на нее и сказала, что она еврейка.
Это прозвучало с оттенком осуждения, наподобие лентяйки или замарашки. Ничего такого за Людой Захаровой не водилось. Это была хрупкая черноволосая девочка, общительная, веселая, с вечно смеющимися глазками. Она обладала самым красивым почерком в классе. Это имело для нас большое значение. Дело в том, что наш учитель черчения со странной фамилией Зайчик очень придирался к подписям на чертежах. Это был его пунктик; ни один ученик не мог получить больше трояка, если чертеж был подписан недостаточно каллиграфически. И вот Людочка Захарова – это воздушное создание– во имя коллектива терпеливо корпела по вечерам над нашими чертежами, подписывая всем страждущим, а таких была большая половина класса. До сих пор не пойму, как придирчивый Зайчик ни разу не обратил внимания на то, что многие чертежи подписаны одним и тем же красивым каллиграфическим почерком.
После Женькиного вопроса мое самолюбие было задето. Я тут же сходил в библиотеку, взял энциклопедический словарь и прочитал, что евреи– это общее этническое название народностей, исторически восходящих к древним семитам. Короче, опять непонятно. Какое это имеет отношение к нашей уважаемой всеми Людочке Захаровой я так и не понял, с раздражением захлопнул огромную книгу и надолго забыл об этой проблеме. В тринадцать лет есть много вещей поинтересней и поважнее каких-то доисторических народностей.
После 10-го класса наш интернат сделали «восьмилеткой», а потом и вовсе расформировали, ссылаясь на вечную, как мир, причину– нехватку денег. До сих пор считаю это трагической, непоправимой, непростительной ошибкой городских властей. Из стен интерната вышли высококлассные токари, фрезеровщики, судостроители, инженеры, конструкторы, журналисты, ученые, разведчики-нелегалы. А ведь первоначальный материал – это беспризорники, шпана, постоянные завсегдатаи детских комнат милиции или те, кто мог бы стать такими, не определи родители их в интернат. Вот какие чудеса делало правильное грамотное воспитание. А теперь беспризорных детей становится все больше и больше. И в этих условиях надо бы воспользоваться советским опытом, расширять сеть таких школ- интернатов, конечно, с достаточным бюджетом, чтобы дети не чувствовали себя обделенными. Так нет же– сокращают до упора и даже гордятся этим. Ставка сделана на воспитании в семьях. И уже не ссылаются на недостаток средств, а ханжески утверждают, что в приемных семьях детям будет лучше. Как человек, испытавший и то, и другое, смею утверждать, что это, по меньшей мере, неправда. Скажите, милые люди, когда на протяжении веков бастарду было хорошо в чужой семье? Никогда. Он вечно оставался изгоем, несмотря на внешнюю добропорядочность отношений. Если среди родных братьев и сестер возникают часто-густо сложные отношения, то что же говорить о приемных детях?! И с возрастом противоречия нарастают.Можно еще понять бездетных родителей, которые, в таком случае, берут к себе приемных, но принимать в семью по 8-10 чужих детей, имея своих– это уже попахивает мошенничеством и желанием заработать на них. Даже, если помыслы благородны, у многих таких опекунов просто недостает квалификации, чтобы достойно вырастить такую ораву. Массово поселяя чужих детей в семьи, мы рождаем будущие костры конфликтов, самоубийств и так далее. В интернатах же все равны, а после окончания школы пусть каждый идет своим путем, для этого в интернате человек должен, как минимум, получить надежную рабочую профессию, как было у нас. Я, лично, горжусь, что получил удостоверение токаря третьего разряда.
Ну да ладно, пусть это будет лирическим отступлением от главной темы.
После ухода из интерната я поступил в общеобразовательную школу. Когда я вошел в новый для себя класс, тридцать четыре настороженных, любопытных взгляда уставились на меня, и лишь один человек сразу же приветливо замахал мне рукой, приглашая сесть рядом. Это был Саша Брацлавский– последний мой школьный товарищ. И опять перст судьбы: я оказался в школе, которая находилась в центре еврейского района Николаева.Обстановка в классе тоже оказалась самая дружественная, несмотря на то, что я претендовал на золотую медаль, а медали в последнем классе школы были уже неофициально распределены, пришлось побороться. Неприятный осадок оставил и выпускной вечер, когда нам, восемнадцатилетним юношам и девушкам, не разрешили даже пригубить шампанского, и пришлось за углом наскорую разливать водку, после которой некоторым уже не пришлось встречать рассвет вместе со школьными друзьями. Опять же все эти шероховатости я отношу не к «особенностям совкового образования», а к ханжеству царящих в ту пору чиновничьих порядков. В интернате выпускникам уже доверяли.
Все задания по алгебре, геометрии, физике, химии Брацлавский добросовестно списывал у меня. Все сведения о книгах, которые надо было прочитать по школьной программе, черпались из того же источника в кратком изложении. У Шурика была своя тактика в диалогах с учителями. Он никогда не говорил откровенно: «нет, я не знаю, я не выучил, я не готов отвечать». Когда называлась его фамилия, в классе наступала мертвая тишина в ожидании пьесы под названием «Брацлавский у доски». Спектакль начинался нетрадиционно– с долгой театральной паузы, во время которой Шурик делал вид, что в классе есть еще один Брацлавский, и это к нему обращен вызов к доске. В это время первый Брацлавский пытался что-то усвоить из моего судорожного, горячечного шепота, чтобы потом растянуть это на все время ответа и выдать на-гора хоть что-то.
После настойчивого напоминания Шурик наконец усваивал, что он единственный Брацлавский в классе, и это именно его вызывают к барьеру. Он показывал глазами, что понял и начинались долгие приготовления к выходу на подиум.Учитель между тем начинал потихоньку нервничать.Когда Шурик убеждался, что критическая точка терпения наступила, он медленно поднимался и продолжал что-то искать под партой. Когда и этот резерв исчерпывался, Брацлавский наконец шел к доске, постоянно к кому-то наклоняясь и задерживаясь. Вот он уже у доски, на смертном помосте, наш страдалец, осталось только выбить табурет из-под ног.
И вот звучит вопрос, как последняя команда к повешенью. Шурик – само страдание, он мучительно пытается вспомнить нужные сведения, он их знает, он их учил, вот эти факты почти у него на языке – только от волнения что-то не заладилось с голосовыми связками и речевым аппаратом, и он никак не может произнести нужные слова.
Наконец он что-то мычит из того, что я ему успел подсказать, но мычит очень экономно, держа в запасе еще несколько слов. Он опять делает страдальческое лицо, вот-вот драгоценные знания польются из него, как из рога изобилия … ну..ну … еще чуть-чуть … и-и-и,– учитель не выдерживает и начинает сам подсказывать. Процесс, как говорится, пошел. Несколько дежурных фраз, и опять Шурика заклинило, он запнулся вроде бы неожиданно, опять его необходимо слегка подтолкнуть, чтобы «стихи свободно потекли». И учитель подталкивает или из класса кто-то громко шепчет. Брацлавский ловит информацию на лету, но не выбрасывает ее на рынок немедленно, а приберегает на последний случай. Это вам не покорное стояние Женечки Бройде. Лишь через некоторое время бросаются в прорыв запасенные слова, и в конце концов создается впечатление, что Брацлавский все же что-то учил, что-то знает, а иначе с какой это стати он стоял бы у доски целых четырнадцать минут?
– Неважнецки, Брацлавский,– укоризненно говорил учитель.– Кое-что … кое-как …со скрипом … с подсказками … Ладно, троечку я вам сегодня поставлю, но смотрите, в следующий раз такой номер не пройдет.
Шурик страдальчески кривляясь:– как? Только тройка?– садится и благодарно пожимает мне руку.
С таким же мастерством и выдумкой Брацлавский отвечал по всем предметам. Он был не честолюбив , и троечки ему было вполне достаточно.
Зато с каким красноречием и вожделением он любил поболтать о женщинах, о девочках! Сам он был невысокого роста, невзрачный по школьным понятиям и меркам, ничем особенным не отличался, кроме шутовства у доски и умения играть на пианино. Всех девушек он делил на курочек и куропаточек. Самые красивые– куропаточки, все остальные– курочки. Были еще и вне категории, но это уже совсем какие-нибудь горбатые. Я часто путался в его классификации. Мне почему-то казалось, что курочки должны стоять выше куропаточек. Но это уже из области сугубо национального … я этого тогда не понимал. «Смотри-смотри, какая куропаточка пошла",– толкал меня в бок и восхищался Шурик, глаза его маслились, он кокетливо склонял голову и готов был лететь за нею, если бы последовал призыв, но призыва не следовало. Чаще всего девушка хмурила брови или молча проходила мимо, холодная, независимая, недовольная откровенно алчущим взглядом Брацлавского. А тот смущенно, с показной стыдливостью опускал глазки, показывая, какой он стеснительный и не может поэтому сказать, как сильно она ему нравится.
– А что, симпатичная,– подтверждаю я.
–Курица,– разочарованно морщится Шурик.
Насколько мне известно, ни одна из школьниц так и не клюнула на его смущенный и ясно говорящий взгляд.
И снова звонок. Урок географии.
– Брацлавский, к доске.
Брацлавский в упор не слышит, сидит спокойно, легкомысленно, даже мечтательно.Только после второго вызова начинает беспокойно шарить глазами по сторонам: где же подевался этот Брацлавский, которого так настойчиво зовут к доске? Неужели придется самому идти? На третий раз Шурик дает знать учителю, что команда услышана, но что-то мешает ему подняться. Начинается стадия подпитки информацией. Локтем он включает меня, я начинаю вещать, а он в это время заглядывает в портфель, под парту, перекладывает книги, тетради. Расчет на удивительный случай: вдруг Николая Ивановича вызовут к телефону, или, как в 1961-году оживет динамик и зазвучит торжественное: « Работают все радиостанции Советского Союза…», или войдет директор школы и побледневший учитель отпустит Брацлавского и вместо него вызовет отличника.
Но ничего экстраординарного не происходит, и Шурик, прихрамывая на всякий случай, идет на свою Голгофу. Несколько минут выиграно, хотя бы для других.
– Так, Брацлавский, расскажите о Волге, нашей матушке.
– Как, Николай Иванович, сразу по матушке?
– Не паясничайте, Брацлавский, расскажите об экономическом значении Волги. Кратко и точно, мне еще несколько человек надо опросить.
Шурик долго стоит, наклонив в раздумье голову и нервно играя ногой.
– Итак, Брацлавский, Волга– великая русская река …
Шурик опять, как великий артист, держит паузу. Держит ровно столько, сколько можно, чтоб Николай Иванович не вышел из себя. Но когда тот, нахмурившись, готовится посадить его на место и влепить двойку, Шурик бодро, обязательно бодро, словно он готов говорить без умолку битый час, начинает:
–Волга– великая русская река … русская великая, значит, река … река великая русская значит...
– Брацлавский, вы, как потрепанная пластинка завелись.
– Николай Иванович, я только сосредоточился, а вы сразу…
– Хорошо, хорошо, продолжайте.
– Волга, как известно, великая русская река.
– Мы слышим это в четвертый раз, Брацлавский.
– Николай Иванович, я стесняюсь, вы меня сбиваете, я же хочу связно, чтоб как от зубов отскакивало.
– Про великую русскую реку мы уже слышали, что вы еще можете сказать про Волгу?– нервозность нарастает.
– Волга– великая русская река располагается в России. Она начинается с ручейка. Потом в нее впадают другие ручейки, и она становится великой русской рекой. По ней плывут пароходы, баржи, моторки всякие, катера, яхты, рыбаки ловят рыбу. Лучше всего ловить рыбу на червяка.
– Брацлавский, так можно сказать о любой реке. Я же давал вам план рассказа: где исток, через какие географические зоны и пояса протекает, притоки, куда впадает, общая длина, судоходная длина, народнохозяйственное значение. Какие города стоят на ней. Я слушаю.
–Волга– великая русская река начинается … начинается Волга,– вопросительный кивок в класс.
– На Средне-русской возвышенности,– шипит полкласса.
–Начинается на возвышении …
– На чем- на чем?
– На середине русской возвышенности…
–У тебя плохо со слухом, Брацлавский.
– У меня со слухом хорошо, Николай Иванович. Память стала подводить. Вчера весь вечер долбил, а сегодня все перепуталось в голове. Так вот, течет она, значит, и течет. И делается все больше и больше. Уже пароходы плывут, катера, «ракеты» на подводных крыльях, как у нас на Южном Буге и наконец впадает в …
– Впадает в …– повторил за ним Николай Иванович, замученный ответом и желающий поскорее развязаться с этим оболтусом.
Шурик чувствует, что поторопился. Надо было еще сказать про рыбу, про лед зимой, про то, что весной лед приходится взрывать, про многое еще можно было расказать, а он сразу о впадении.Выручить может только класс. Брацлавский – весь внимание. Его слух не уступает звериному.
– Каспийское море,– зудит отовсюду. Шурик радостно трепещет, и на такой счастливой ноте, как будто он закончил получасовой доклад, выпаливает:
– И наконец она, то есть Волга, впадает в Картинское море. Фу …
– В Каспийское, Брацлавский.
–Это от волнения, Николай Иванович. Оговорился.
– Садись, Брацлавский. Не знаю, что с тобой делать. Пол-урока у меня занял и ничего так и не сказал. Обязательно поступай в театральный. Это единственное место для тебя. Только поэтому ставлю тебе тройку с минусом. Надеюсь, что Волга– великая русская река, ты запомнишь.
– Ну вот, опять с минусом. Почти ведь все рассказал,– Шурик удовлетворенно садится и толкает меня в бок:
– Ну как я его?
– Молодец, я бы так не смог.
– Учись, как надо работать.
Брацлавский, конечно, кое-что учил и знал, но как-то все через пень колоду. Главным его занятием и увлечением была музыка, и здесь он достиг немалых успехов. В соседнем классе стояло пианино, и я часто после уроков или перед ними просил его поиграть. Я был, наверно, одним из самых благодарных его слушателей. Особенно мне нравилось его исполнение Шопена. Он тогда преображался, его лицо дышало вдохновением, и его нельзя уже было называть Шуриком. Это был уже Александр Брацлавский.Вот когда на него должны были смотреть любимые его курочки и куропаточки, в такие минуты он был красив.
Как-то уже после окончания школы он впервые пригласил меня к себе в гости. Нас хмуро и угрюмо встретил дедушка Шурика и, окинув нас обоих коротким, острым взглядом, неторопливо удалился. Какое-то затравленное, кондовое неодобрение скользнуло в его мимолетном взгляде, и я почувствовал себя чужим в доме товарища. Видимо, после моего ухода состоялся нелицеприятный разговор в духе детского фильма, в котором лисенок сумасбродно подружился с цыпленком. Старый, мудрый дедушка, очевидно, знал нечто такое, чего не знали мы, зеленые юнцы. Наверно, он втемяшивал внуку, что надо дружить со своим окружением, внутри своей среды, а школьный товарищ, он школьный и есть, он тебе не подмога в будущем.
Тогда на меня дохнуло воздухом иного, грозного, незнакомого мира. Возвращаясь домой, я с грустью думал о том, что прошло детство с его полным отрицанием всяких условностей, предрассудков, суеверий, материальных и национальных, и наступает взрослая жизнь с многочисленными ее запретами и ограничениями. И в то же время стало как-то уютнее и теплее от мысли, что я– украинец, и живу на своей исконной земле, среди своего народа, и никакие неодобрения меня не «колышут».
Странно, но в школе Брацлавскому нравились нееврейские девочки, словно он знал, что вскоре это будет для него запретным плодом. Каково же было мое удивление, когда десяток лет спустя я встретил Шурика в обществе жены-еврейки и троих отпрысков мал-мала меньше.
Супруга Брацлавского даже с большой натяжкой не тянула на «курочку». Между нами лежала другая жизнь, и я уже не мог откровенно высказать Шурику свое мнение. Я не стал обижать товарища юности, тем более, что, возможно, застал женщину не в самом лучшем виде – такое случается и с настоящими красавицами. Может, Шурик нашел в ней какие-то свои прелести и достоинства. А скорее всего голос крови позвал … И тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере, это понятно, и можно уважать такую позицию.
Я не приемлю другой вариант, когда человек при всяком удобном и даже неудобном случае с пеной у рта доказывает, что он – не еврей, когда всем все ясно. В нашей институтской группе был веселый, симпатичный парень, мы могли бы дружить, тем более, что в группе на двадцать девчонок было всего пять парней. Н
Но мне претил его демонстративный отказ от своей национальности, хотя по лицу было видно, что он еврей, да и фамилия, имя и отчество не оставляли никаких сомнений на этот счет. Это говорит лишь о душевной слабости таких людей, их неумении или нежелании держать удар, если таковой последует.
Я не люблю отступников в любой сфере и в любом государстве. Когда российский разведчик, привыкший к западной жизни, переходит на другую сторону, предав при этом несколько десятков своих товарищей и объясняя свой поступок идеологическими причинами – это отступничество и предательство, гадкое и непростительное, как тут ни крути.
Мне, например, не нравится политика американцев, которые лезут со своим уставом в чужой монастырь по всему миру, но когда американский сотрудник, содержащийся на средства американских налогоплательщиков, вдруг выдает государственные секреты просто по своей прихоти – это отступничество, и за это отступник достоин презрения честных людей.
Честный человек, несогласный с чем-то, подает в отставку и начинает бороться как гражданин своей страны, как, например, Мартин Лютер Кинг. А человек без совести и чести пытается на служебной информации сколотить капитал и создать себе имидж борца за справедливость.
Поэтому я не сдружился с одногруппником. Мне казалось, что будь я еврей, я также гордился бы своим происхождением, как я горжусь тем, что я украинец. Тогда это был юношеский максимализм.
Теперь по прошествии многих лет я понимаю, что вырос на своей земле, среди своего народа, и надо мной не тяготеет тысячелетнее унижение. Я по-прежнему не приемлю отступничества моего сокурсника, но я теперь, по крайней мере, его понимаю. Не все обязаны быть героями. Вот и ему было трудно нести эту тяжкую ношу изгоя, и он, как мог, пытался ее облегчить.
Он был не один такой, кто встретился на моем жизненном пути. Как-то к нам на работу поступил Болин Лев Михайлович. При ознакомительной беседе в присутствии директора и меня - заместителя, Лев Михайлович, несколько замявшись, все же попросил: «Я по паспорту Лев Хаимович, но прошу называть меня Лев Михайлович, если вы не возражаете». Мы, конечно, не возражали. Болин оказался человеком прекрасной души и отличным специалистом, а к тому же фронтовиком, ветераном войны, награжденным орденом Красной Звезды. Он был симпатичен мне, и несмотря на большую разницу в возрасте, мы с ним поддерживали дружеские отношения. Он признавался мне, что с удовольствием уехал бы в Израиль, но годы уже не те, чтобы мотаться по миру. Он стал болеть, подолгу лежал в госпитале и через несколько лет умер.
И все же я больше уважаю людей, которые, несмотря ни на что, не стыдятся своего происхождения. Рассказывает подруга моей жены ( жена моя --украинка): «Всю жизнь моя фамилия была Кросфельд. Все понятно. В соответствующую графу я с завидным постоянством вписывала – еврейка. Семейная жизнь не сложилась, решила уехать в Израиль. Думаю, может там выйду замуж, получу хорошую работу.
Приехала Киев на собеседование, сижу под кабинетом, ожидаю своей очереди. То и дело вызывают в кабинет: Иванов, Петров, Сидоров, Карпенко, Затуливитер, Кирпонос ну и так далее. Оттуда выбегают все счастливые: получили разрешение на выезд.
Сижу спокойная, волноваться вроде бы нечего, еврейка с самого роддома. Вызывают. Сидит какая-то жаба и заявляет: гражданка Кросфельд, по вас решение пока не принято.Почему, спрашиваю, не принято? Вот документы, вот я сама перед вами: нос и все прочее. У вас, отвечает, мать украинка, и по нашим законам вы не совсем еврейка.
Как же это выходит, говорю: по украинским законам я не украинка, а по вашим я не еврейка. Так кто же я? Вы посмотрите мою метрику, мои школьные, институтские документы, трудовую книжку – везде еврейка. За одно это, кто бы я ни была, я достойна считаться еврейкой. Ивановы, Сидоровы, что выходят из вашего кабинета – евреи, а я, оказывается, нет? Короче, еще год доказывала, что я не верблюд. Наконец дали визу. Вот так !»
Мне непонятно как отрицание своего еврейского происхождения в прошлом, так и настырные попытки в настоящем во что бы то ни стало отыскать какие-то еврейские корни, хоть в десятом колене и бежать, куда глаза глядят, лишь бы по ту сторону границы. Да и поведение «чистопородных» евреев подчас необъяснимо.
Ну с отъездом в Израиль ясно: там этническая родина, праотчизна, там ты, наконец, будешь свой среди своих, дети твои уже будут настоящими израильтянами. Но в Германию?! Казалось бы, неприятие такого решения должно быть заложено на уровне подсознания. Но едут, несмотря ни на что. Спросили бы мысленно хотя бы у тех, кто горел в печах Освенцима и Бухенвальда.
Нет, не спрашивают; желание жить с комфортом, жить на халяву, максимально воспользоваться положением обиженного ребенка выше осторожности, выше морали и всех прочих доводов. Приятель мой Илья, человек очень не бедный, ждал пять лет, пока откроется место на юге Германии. «Представляешь,– хвастался он,– до итальянской границы 30 километров, до швейцарской–50, до Франции–80» Во, как устроился!
Другой мой товарищ – уважаемый врач, не достигший и 50 лет, тоже всей семьей собрался в Германию. «Станислав,– убеждал я его,– зачем тебе это надо? У тебе здесь хорошая надежная работа, у жены тоже, у тебя дача, хорошая квартира, сложившийся круг друзей, устоявшийся досуг.» «Там я буду получать 6000 марок и жить припеваючи»,– отвечал он.
Поехал. Определили его в маленькую деревушку вблизи Мюнхена. Получает пособие, поэтому работать нельзя, да и невозможно. Дочь уехала в Гамбург, Сын – в Мюнхене. Живет эта парочка в цветущем возрасте на положении старосветских гоголевских помещиков. А мы здесь скучаем по ним. Неужели сытая жизнь – это все, ради чего человек приходит в этот мир?
Да, нам трудно, нам тяжеловато в нынешней ситуации, но мы все-таки дома и дышим полной грудью. Где знаменитая еврейская осмотрительность? Стоит только ухудшится экономической ситуации в той же Германии, как немцы начнут искать источник их бед. А он им будет ясен, как белый свет. «Бей жидов, спасай Германию!» – немедленно понесется по городам и весям. Дай бог, чтобы такого не случилось, но береженого бог бережет.
Уже сейчас и по мюнхенским пивным, и на высоком политическом уровне раздаются голоса, что турки, румыны, цыгане, арабы не вписываются в немецкое общество, что «германский котел» уже не способен переварить инородцев. О евреях речь пока не идет, пока это табу, но как немцы умеют решать «национальный вопрос», не надо никому объяснять.
Перечитал только что написанное и чувствую, что во мне говорит ревность и обида за то, что из пространства, меня окружающего, ушли и уходят умные, деликатные, одаренные люди. Не хочется быть каркающей вороной, но, как говорят дешевые шутники, лучше перебдеть, чем недобдеть. Многим уехавшим живется не так уж сладко, как они пытаются нас уверить, но и обратного билета уже нет, поэтому надо очень хорошо и долго думать, прежде чем принимать окончательное решение.
Мне непонятна патологическая склонность европейцев во всех своих бедах винить, в первую очередь, евреев. Их преследовали и во Франции, и в Испании, и в Италии, и в Германии. Помним мы и пресловутое «бей жидов – спасай Россию!» Теперь евреи в огромном количестве оставили Россию. Ну и что, Россия расцвела? Сбросила, так сказать, тяжелое ярмо еврейского ига и стала поправляться, как после тяжелого недуга? Ничего подобного. Россия, как, впрочем, и Украина, уже теперь пожинает горькие плоды исхода евреев, а дальше будет еще хуже.
Значит, дело не в евреях и не в татарах, не в цыганах, и не в хохлах, и не в чеченцах. Может, я не то читал, но в большом количестве советских книг, которые я проштудировал, я так и не нашел вразумительного ответа: за что, собственно, евреи попали в разряд народов-изгоев. Якобы за то, что предали Христа. Логика под стать утверждению: учение Маркса верно, потому что оно вечно.
Абсолютная логика и абсолютное доказательство. Народ, породивший Христа, обвиняют в его предательстве!Но почему тогда не преследуют жителей Мекки, которые условились тайно убить Мухаммеда, и лишь случайность спасла основателя ислама? И сколько таких примеров можно еще привести. Почему не обвиняют добропорядочную старушку-Европу, которая с любовной хозяйственностью подбрасывала хворост в костры, сжигающие Жанну Д Арк, Яна Гуса, Джордано Бруно и других великих сынов человечества? Догматы церкви утверждают, что Христос добровольно обрек себя на муки ради искупления грехов человечества.
Я не теолог, не знаток христианства а тем более иудаизма. Я рассуждаю с позиций обыкновенного, рядового интеллигента. Церковная версия мне ясна. Теперь попытаемся разобраться рационально.
Итак, древняя Иудея, едва оправившись от египетского пленения, попадает в колониальную, вассальную зависимость от Рима. Не имея возможности полностью контролировать ситуацию, Рим пытается сохранить статус-кво: вы нас не трогайте мы вас не будем трогать. Нечто напоминающее действия американцев в Ираке и Афганистане. Рим уже не может управлять колонией только с помощью оружия, надо уже договариваться с местной властью, идти на компромиссы, делая вид, что все идет по-прежнему.
Иудаизм, играющий главную роль в объединении народа, создающий его, как таковой, продолжает оставаться главной цементирующей, стабилизирующей силой еврейского общества. Бремя римского владычества постепенно ослабевает. Иерусалим становится одним из крупнейших центров экономической, политической, торговой, духовной жизни древнего Востока.
И вот появляется человек, грубо нарушающий хрупкое политическое равновесие в иудейском государстве. Этот человек резко выступает против основных постулатов иудаизма, требует его реформации, бросает толпе популистские лозунги: изгонять менял из храма, отказаться от стремления к богатству, довольствоваться малым, быть всем равными перед богом. С такими лозунгами он и сейчас мог бы выиграть любую президентскую избирательную кампанию.
Этот человек – Иисус Христос, он обладает огромным моральным авторитетом, харизмой лидера и пророка; он – пламенный оратор, мудрец, целитель с чудотворными способностями. Его окружает толпа преданных поклонников и учеников-апостолов.
Доходит до того, что он намеренно, демонстративно въезжает в Иерусалим на осле. По преданию, так должен въезжать в город новый царь Иудеи, мессия. Так его и встречает народ: триумфально, по-царски, забрасывая ветками оливы. Для властей предельно взрывоопасная ситуация. Сам Христос действует по принципу: пан или пропал; или грудь в крестах, или голова в кустах. Ради народа он готов пожертвовать собой – так, по крайней мере, он преподносит себя народу. Отсюда и рождаются мифы.
Рим не устраивает сильная личность во главе Иудеи и народные волнения по этому поводу, грозящие перерасти в открытое восстание.Но и воевать не хочется, Рим уже не тот, что прежде. Понтий Пилат, как умный политик, умывает руки и передает право решения властям Иерусалима: деритесь, мол, сами. Религиозное руководство Иудеи пугает радикальное, революционное реформаторство Христа, способное подорвать все еще шаткие устои складывающегося государства, хотя оно тоже за сильного царя.
Налицо сильнейший раскол общества, грозящий гражданской войной. Собираются лучшие умы Иудеи, ее духовные пастыри, и решают, что же делать. Перед ними стоят неразрешимые разногласия. Есть много «за» и столь же много «против». К чести собравшихся, они не решают узколичные вопросы. На повестке дня один, действительно, судьбоносный вопрос: что лучше для Иудеи: сильный царь и в перспективе сильное государство, способное освободиться от римского протектората, или национальное единство, которое олицетворяет ортодоксальный иудаизм? Создание свободного национального государства проблематично, а вот риск потерять духовную основу единения очень велик, как и велик риск свалиться в гражданскую войну и дать дополнительный козырь Пилату для наведения порядка, что означает усиление римского владычества.
В конце концов, решили, что лучше синица в руке, чем журавль в небе; иудеи еще слишком слабы для настоящей борьбы с Римом, а Христос вносит только раскол в попытки общества объединится вокруг иудаизма. Конечно, в этом решении была и доля борьбы за власть в Иудее, но только доля.
Так решилась участь Христа. А потом были формальности: арест, наскоро сфабрикованные обвинения, легенда о выборе между Христом и вором и тому подобное.
Где здесь предательство? Трезвое политическое решение. И те, кто его принимал, невиновны в том, что оно оказалось роковым для самого народа Иудеи. Последствия исторических решений непредсказуемы. Сколько их было в последующие две тысячи лет?! Но почему-то тысячелетний гнев обрушился только на евреев. Но ведь именно евреям человечество обязано рождением Христа. Именно в силу своей смерти он стал тем, кем стал. И почему за смерть Христа Европа должна мстить всему иудейскому роду? По этой логике тогда давайте будем преследовать греков за Герострата, а испанцев за Торквемаду, итальянцев за смерть Джордано Бруно, немцев за Гитлера.
Мне кажется, что все дело в христианстве как религии. Любая религия ревниво относится к другой, тем более, что христианство можно справедливо упрекать в плагиате.
Мы должны быть глубоко благодарны евреям хотя бы за то, что они – испокон веков гонимый народ – сумели впитать и творчески переработать культурное наследие древнейших цивилизаций: шумеров, халдеев, ассирийцев, арамеев и других и выдать человечеству это достояние в виде Талмуда и Библии. Чего стоит одна «Песнь песней».
Римский папа Павел Второй положил начало покаяниям католической церкви – мужественное решение. Покаялись за Галилея и Джордано Бруно, покаялись за молчание во время Второй Мировой войны, но главное покаяние еще впереди: надо покаяться за неправое тысячелетнее гонение на еврейский народ, выбить, таким образом, теоретическую базу из-под ног антисемитов всяких мастей.
Мне кажется, в гонениях на евреев есть и другой, чисто психологический аспект. Но сперва небольшое отступление. В наше время мы стали свидетелями падения многих догм, в том числе и в отношении больших сообществ: коллективов, народов, цивилизаций. До недавнего времени бытовал неоспоримый лозунг: «Коллектив всегда прав». Часто какой-нибудь властный чиновник язвительно спрашивал «зарвавшегося» индивида: «Выходит, что ты прав, а весь коллектив идет не в ногу?» Это был убийственный довод, против которого аргументы отсутствовали. Логика абсолютно железная, как и в отношении вышеупомянутого учения Маркса.
Теперь, оказывается, можно спорить и с коллективом, и с Марксом. И даже выигрывать у них. Тоже самое касалось и народов. Подразумевалось, что у народа нет плохих признаков, и что он всегда прав. Да и хорошие признаки не слишком афишировались, потому что если есть хорошие качества, то по логике вещей могут быть и плохие, а этого не может быть, потому что не может быть никогда. Прошло, например, более 200 лет с тех пор, как Ломоносов написал о достоинствах, а главное, о недостатках и пороках -- о боже!-- великороссов– – а широкой общественности они до сих пор неизвестны. Французский картограф и писатель Левассер в 17-ом веке дал краткое описание украинского характера и быта без политесов и экивоков. Эта работа также неизвестна широкой публике и так далее.
Но народ – это сообщество живых существ, а все живое подчиняется законам генетики, в том числе и селекции. Эскимосы приноровились есть сырую рыбу, якуты – сырое мясо. Непальские шерпы трудятся на такой высоте, где европейцам даже дышать трудно, не то что работать. Так вот, тысячелетия гонений и у евреев выработали специфические черты. Евреи – это нечто вроде детей-индиго, только среди народов.
Настоящий еврей, если он достиг взрослого возраста, живет долго и имеет многочисленное потомство. Это его генетическая обязанность – жить долго и плодотворно, потому что многих его соплеменников убили, затравили или еще убьют, и чтобы род израилев продолжался, надо в поте лица трудиться на семейном ложе остальным. Народ скажет, как завяжет. «Русский лечится за три дня до смерти, а еврей за три года до болезни». То есть еврей напирает на профилактику, а русский на водку. Правда, наш советкий еврей тоже разбаловался, но все-таки не в такой степени, как остальные соседи по общежитию.
Еврей должен быть практичным, выносливым, смелым, умным, и в то же время не афишировать своих достоинств, стараться быть незаметным, ибо коса человеческих страстей чаще всего ходит по верхушкам. Иначе не выжить. Вы видели еврея, который бы кичился своим богатством? Я не видел. Украинец – да, поляк–да, русского в этом отношении хлебом не корми – дай побахвалиться, но не еврей. Наш Корейко все века скромно сидит в своей лавчонке и выдает кредиты князьям и графам.
В российских средствах массовой информации и среди населения эпизодически возникает вопрос: почему на телевиденье засилье евреев? На этот вопрос можно ответить контрвопросом: почему в американском баскетболе засилье негров? Почему в американском же джазе большинство афроамериканцев? Почему кенийцы и эфиопы побеждают на всех олимпиадах в беге на длинные дистанции? Да потому, что наиболее приспособлены к этому.
Я тоже внимательно наблюдал за всеми телеведущими и прочими работниками телевидения с целью отыскать балласт, «блатников» среди евреев. Не нашел. Все, черти, талантливы, как полубоги, все на своих местах. Ну дано это им – никуда здесь не деться, мы так не умеем.
Конечно, и без евреев бы обошлись, если бы прижало, но с ними интересней, увлекательней, содержательней. Они остроумны, бойки, раскованы, коммуникабельны, находчивы, не то, что наши: «В сторонке стоят, платочки в руках теребят».
Великороссы – смельчаки, отважные воины; люди, способные идти напролом в любом деле, сметающие на пути все преграды. Одному Ельцыну удалось совершить то, что не под силу было всему мировому империализму в течение 75 лет.
Русский хорош там, где надо совершить решительный прорыв: духовный, военный, научный, где важна широта взгляда, полет фантазии, где маячит вдалеке манящая идея. Сразу приходят на ум Петровские и Столыпинские реформы, построение ни мало ни много коммунизма в отдельно взятой стране, полет в космос, поворот сибирских рек и прочие проекты и прожекты.
Кропотливая же, нудная, систематическая работа русскому не по душе. Вспоминает один мой хороший товарищ: он проходил службу на территории ГДР, и вот там устраивались соревнования между двумя дружескими армиями по наведению понтонных мостов. В азарте борьбы наши в полтора раза быстрее сооружали мост и получали поздравления.
Но когда приходилось этот мост разбирать после окончания соревнований, немцы делали это в два-три раза быстрее русских. В этом вся разница. Сборные команды России по любому виду спорта могут обыграть любые команды, если сразу поведут в счете. Отыгрываться, как правило, они не умеют, они не любят вязкой, тягучей, постоянной борьбы на каждом участке поля. И так во всем. Поэтому Россия и движется толчками от революции к революции.
Сидим на печи тридцать лет и еще три года, а потом вскакиваем, как угорелые, и начинаем догонять. Но догонять каждодневным, тяжелым, потным трудом – это скучно и тяжело; догоняем, пока хватает пассионарного порыва по теории Льва Гумилева, а потом нам хочется перешагивать через этапы пути, и мы начинаем выдумывать чудодейственные системы земледелия по Лысенко, повороты рек, борьбу с алкоголизмом в течение года и прочие выкрутасы. Дело заканчивается очередным отставанием и сидением на печи.
Наш брат украинец– землепашец, земледелец, гречкосей, добросовестный хозяин, любит чистоту и порядок, достаточно прижимистый, любит считать трудовую копейку, больший индивидуалист, чем русский.
У него практический склад ума, он не привык верить на слово, а все пощупает руками, попробует на зуб, выкурить его с хутора могут лишь чрезвычайные обстоятельства, «моя хата с краю, я ничего не знаю» – его кредо.
И это правильно, потому что земля не терпит отвлечений, хозяйство требует каждодневного внимания. Украинец право и привилегию борьбы передал казаку: он его кормит – пусть тот и мчится с пикой наперевес и защищает все, что требует защиты. Украинцу совершенно нет необходимости глубоко проникать в «природу вещей».
Мне становится смешно, когда наши ура-патриоты начинают скрупулезно выискивать в истории человечества великие украинские научные имена. Вот, мол, у нас есть физик Иваненко. Да, есть, спору нет, большой ученый, но положа руку на сердце, это все же не уровень Ньютона, Резерфорда и Эйнштейна. Да и одна ласточка весны не делает. Можно, конечно, поискать и другие фамилии, начиная с Ивана Федорова ( во Львове все-таки печатался), Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича. Наши деятели, сидящие на окладе, даже Илью Репина относят к украинским художникам.
Я это не к тому, что украинцы, или еще какой-нибудь народ, не способен глубоко копать и делать научные открытия. Слава богу, читал, что такое расизм, шовинизм, теория арийской расы и к чему это ведет.
Если сконцентрировать материальные ресурсы и наш интеллект, то и мы можем сказать свое слово в теории гравитационных струн, строении кварков, создании умных роботов и так далее. Я о том, что это все же не наша планида, что это нас не прокормит. Украина – великая сельскохозяйственная держава; во всяком случае, обязана таковой быть. Это наш удел, наша специализация в мировом разделении труда. В погоне за другими титулами не растерять бы того, что дано нам богом и природой.
Мы – ратаи и рыбари, и это ничуть не хуже любого другого ремесла. Недаром в русском былинном эпосе Микула Селянинович стоит выше и Добрыни Никитыча, и Ильи Муромца, И Алеши Поповича. На этой ниве есть где развернуться и ученому, и агроному, и зоотехнику.
А телевизор лучше японского мы уже не сделаем, и компьютер лучше американского мы не состряпаем. Да и не надо нам этого. Мы это купим, когда выгодно продадим пшеничку, а еще лучше муку, а совсем лучше, если макароны, печенье, конфеты из нашего сахарка, и растительное масло, и гречку, и вино добрячее, и коньяк. И не будем гнаться за производством «мерседесов», которые лучше делают немцы, а будем производить комбайны зерноуборочные, свеклоуборочные, томатоуборочные, сеялки, веялки, бороны и прочую сельскохозяйственную утварь, и здесь уж надо побороться и с поляками, и с американцами, и доказать, что наша научная и инженерная мысль тоже кое-чего стоит. И на этом ристалище каждая рабочая душа, как штык.
Так вот, нам нужны все: и украинцы, и русские, и татары, и греки, и венгры – все, все, все, никого не отдадим на поругание. Пусть и евреи будут учеными, ювелирами, музыкантами, банкирами, парикмахерами, портными – пусть будут, нам это тоже нужно, в хозяйстве все пригодится. Украинские евреи – такое же национальное богатство, как и наши черноземы и реки.
У каждого народа есть свои хорошие и дурные стороны. Есть они и у евреев. Например, скопидомство – черта, не очень привлекательная. Гобсеки, гарпагоны, нувориши, ростовщики, процентщики, скряги, сквалыги, выжиги, жадюги – как только ни называют евреев, работающих на этой неблагодарной ниве. Это – не лучшая часть любого общества. Железная, беспощадная хватка еврея известна во всем мире. Знаю по собственному опыту.
Две наши организации работали по соседству и имели общие интересы. Я поддерживал дружеские отношения с тихим, скромным снабженцем-соседом. Он все упрекал меня в том, что я недостаточно использую свои должностные возможности, но я считал, что лучше работать тридцать лет, чем «сгореть» за полгода.
И вот однажды меня посылают в Мурманск по торговым делам. Узнав об этом, Марк Иванович Сидоров ( назовем его так, хотя никакой он не Сидоров и не Иванович, как всегда) попросился мне в партнеры. Приехав в северную столицу ветров, морозов, и бескозырок, мы тут же разошлись в тактике и стратегии. Я по своей украинской натуре поселился в общежитии, а Сидоров неподалеку в самой роскошной гостинице. Он столовался в ресторане, я – в городской харчевне. Однажды он все-таки уговорил меня пообедать вместе. Пообедали. Стоимость обеда ненамного превышала таковую в столовой, но это был ресторан, а не забегаловка! Здесь Марк Иванович был совершенно прав.
Мы устно заключили некий договор о наших действиях, которые я добросовестно выполнял. По ходу работы Марк Иванович вроде бы вскользь, мимоходом, между прочим, добился от меня мелких, с моей точки зрения, уступок, одолжений, дополнительных условий, штрафных санкций, в результате которых он ехал, сгибаясь под тяжестью добычи, а я возвращался в космической невесомости и еще три месяца ждал, чтобы мне выплатили командировочные.
Он мне не простил ни одной ошибки, ни одного неверного шага, ни разу не сказал, как сказал бы славянин: «На первый раз прощаю», он методично наказывал меня рублем за каждую промашку, за каждый просчет, за каждую несанкционированную им уступку партнерам.
Я сперва бесился от досады и на себя, и на него, а потом подумал: какой доктор виноват, что ты так беспечно доверился почти незнакомому человеку? Разве он тебя обманул, хоть на йоту? Нет, он действовал строго по нашей договоренности, хотя многие уступки, которые я сделал, пошли на пользу дела, но ведь они не были одобрены партнером, а значит, получай нагоняй по полной программе. И при чем тут его еврейство? Разве нет у нас украинских мироедов, готовых за копейку удавиться? И русский жила не лучше. Впредь тебе наука, хотя и не поворачивается язык благодарить за такую науку. Но это еврейская натура, это выше его желания, иначе он не может, как украинец не может без сала. Это Манилов, имея 300 душ, может позволить себе благодушие, а еврею нельзя, это роскошь.
Как уже писалось, это защитная реакция на многовековое гонение, притеснение и откровенный террор. Власть денег – это было единственное средство защитить себя и семью. С помощью денег еврей «уважать себя заставил и лучше выдумать не мог». Все эти Д Артаньяны, Атосы и Портосы всех времен и народов после попоек, кутежей и любовных приключений, поиздержавшись, оказавшись без гроша в кармане, вынуждены были идти на поклон к «иродову племени». Часто-густо этот поклон обставлялся высокомерием, оскорблениями, но, как ни крути, поклон оставался поклоном. Еврей получал доход, а заодно и заверения в защите или хотя бы в ненападении. С виду забитые, оскорбленные ростовщики в душе торжествовали победу над баронами и маркизами, закладывающими родовые поместья и замки. Вспомним хотя бы сцены из «Скупого рыцаря» Пушкина.
Это финансовое превосходство, завоеванное тяжелым трудом, ограничениями и ухищрениями бесило высшие слои европейских стран намного больше, чем пресловутый «первородный грех» иудеев. Ну а теоретически обосновать и направить на еврейские кварталы толпы санкюлотов – дело нехитрое.
Таким образом решались две задачи: с одной стороны спустить пары общественного недовольства существующим положением, а с другой – под шумок еврейских погромов прикарманить часть их состояния. Даже самые просвещенные умы Европы не жаловали евреев, в том числе и русские классики. Не грешат сочувствием к евреям герои Пушкина, Гоголя, Лескова, Шевченко, Тургенева,Бунина и других. В одной из самых поэтических своих произведений -- прелестной повести «Степь» Чехов пренебрежительно описывает быт еврейской семьи и весьма скептически подает высказывания одного из ее членов. Да, там бедность со всеми ее атрибутами: неряшливостью, неопрятностью, убогостью, борьбой за каждый кусок хлеба. Но попробуй еврею жить богато – совсем бы со свету сжили. Евреям не оставалось ничего другого, как наращивать мускулы в умении приспосабливаться, изворачиваться, принимать нестандартные решения, глубоко продумывать свои действия, прогнозировать результаты.
В результате такой Мичуринской двухтысячелетней селекции родился народ-индиго, не «богоизбранный», а возникший по вполне материалистическим причинам к большому неудовольствию претендентов на звание «высшей расы».
В начале девяностых был дан старт гигантскому забегу, в котором шансы бежавших были почти равными. Но кто в конечном счете победил в этом изнурительном марафоне длиной в двадцать лет? Бандиты, захватившие на первых порах лидерство, постепенно сходили с дистанции, как и было предсказано. Кто в результате междуусобных разборок, кто по недостатку ума, кто в силу расходившихся низменных страстей, кто из-за неумелого распоряжения упавшим с неба богатством. Этот процесс отсеивания случайных людей идет до сих пор. Остались люди с динамичной психикой, с огромной приспосабливаемостью к предлагаемым обстоятельствам, с высоким интеллектом, с давними, генетически усвоенными способностями к бизнесу.
По данным американских ученых лишь 10 процентов населения может быть эффективными собственниками. И как вы думаете, кто входит в эту категорию? Совершенно верно, в первую очередь, евреи.
Пока наши прижимистые украинцы держали деньги в железных и стеклянных банках по огородам, евреи не боялись вкладывать деньги в настоящие банки, а главное, брать из банков под любые проценты, зная, что инфляция все равно будет выше. Они – главные организаторы трастов, через которые прошли все наши ваучеры; они – главные игроки на рынке ценных бумаг, руководители оптовых бирж, которые создавались гроздьями, и такими же гроздьями бесследно исчезали. Они – руководители первых успешно действующих новых предприятий в промышленности, торговле и сельском хозяйстве.
В результате этой подковерной, часто кровавой борьбы мы имеем то, что имеем: владельцев наднациональных корпораций, банков, заводов, фабрик, которые не построены за годы независимости, а лишь переходили из одних рук в другие. Хорошо это или плохо?
Конечно, было бы лучше, если бы переход государственной собственности в частную, если уж мы решились на это, проходил более плавно: от маленьких магазинчиков, столовок, прачечных и постепенно к основным средствам производства, а мы начали чуть ли ни с горно-обогатительных комбинатов. Это плохо.
Хорошо, что крупная собственность постепенно переходит от владельцев с крутыми затылками и скошенными лобиками к настоящим хозяевам, знающим, что с этой собственностью делать. Хорошо, что нашлось немало инициативных, деловых людей, готовых участвовать в капитализации страны. Среди них немало украинцев и русских, но все же больше евреев, армян, греков, грузин, азербайджанцев. Шкала владельцев распределилась в полном соответствии с национальными способностями к бизнесу – безусловное торжество теории вероятностей. Это их деньги, энергия, воля, практичность и смелость спасла то, что мы сейчас имеем, иначе все стояло бы в руинах и запустении, как многое стоит и сейчас, потому что не хватает этих самых денег и практических качеств.
Смена общественных формаций, общественно-экономических отношений – процесс нелегкий, болезненный. При этом кто-то должен уйти в отрыв, кто-то остаться сзади. Винить здесь некого, потому что каждый член общества имел примерно равные возможности и шансы разбогатеть.
Практически ни у кого не было сколько-нибудь значительного стартового капитала, но кто-то побоялся, кто-то поленился, у кого-то была хорошая работа, и не было смысла ее терять, кто-то не знал с чего начать, кто-то по обыкновению сидел в засаде и ждал, что из этого получится, тихо посмеиваясь и считая себя мудрецом.
А другие в это время рвали и метали, подстегиваемые честолюбием, необходимостью, желанием наконец-то реализовать свои способности, не считаясь с опасностями, физическими и экономическими. В этой бескомпромиссной войне кто-то выиграл, кто-то проиграл – и кого здесь винить?
То, что евреи заняли господствующие высоты в бизнесе, политике, культуре – не самый плохой вариант ни для России, ни для Украины. Если ты сидишь на хуторе или выглядываешь из-за угла, при первой же опасности делая вид, что ты ничего не знаешь, не видишь и вообще оказался здесь совершенно случайно, как ты можешь на что-то рассчитывать? А евреи рисковали, они многовековым инстинктом и нутром своим чувствовали, что эта халява скоро кончится, и пирог съедят другие, если ты не подсуетишься.
И они подсуетились. Украинцев в этих обстоятельствах может утехать разве что утверждение, что они не первые и не последние, кто оказался в таком положении: евреи господствуют в обеих Америках, в Африке, в Европе и даже в Китае, мимикрируя под китайцев,– везде, где есть свободная конкуренция, точно также, как бегуны из Кении и Эфиопии господствуют на марафонских дистанциях, потому что их предки и сородичи по жизненной необходимости запросто пробегали и пробегают до ста километров в день. Вот и соревнуйся с ними после этого!
Так что, друзья мои, все идет по уму, как и должно идти, и не надо никого винить, и не надо искать внешних врагов, а слишком озлобленным и озабоченным я советую пробегать по сто километров в день или по 24 часа в сутки работать в своем бизнесе, а иначе не обвиняйте ни кенийцев с эфиопами, ни евреев.
Жить по соседству с евреями очень комфортно. Они, как правило, – законопослушные, обходительные, обаятельные люди. Работать с евреями – одно удовольствие: интересно, увлекательно, поучительно. Есть, однако, единственное, но существенное неудобство: с ними надо быть умными. Соперничать с евреями в бизнесе – значит, ходить по лезвию бритвы. Нет, тебя не убьют, не будут толкать в спину, брать за грудки, брызгать слюной, материться на чем свет стоит, обшаривать карманы, нагло выносить из квартиры телевизор и двухспальную кровать – ничего этого не будет.
Тебя просто обдерут до липки, обыграют, как гроссмейстер обыгрывает перворазрядника, как фокусник обманывает зрение любопытных простаков. Скажите, разве Мавроди обманул конкретного ротозея? Разве он лез, аки нощной тать, в квартиру, чтобы умыкнуть фамильное серебро, заключающееся в десятке выщербленных серебряных ложечек?
Нет, он только предложил заманчивые условия игры. Софизм, или фокус, этой игры заключался в том, что пирамида, а вернее трапеция, которую он предложил, была поставлена с ног на голову, то есть узким основанием вниз, она приносит доход до тех пор, пока прирастает.Но те, кто наращивает пирамиду, уподобляются азартным пильщикам, которые усердно пилят сук, на котором сидят. Чем выше пирамида или трапеция в таком положении, тем более неустойчивой она становится, и в конце концов рушится, погребая под своими обломками радужные надежды любителей халявы.
Уважаемые читатели, запомните в качестве амулета, талисмана, оберега золотое правило бизнеса: никто не будет, никто не хочет работать на вас; если вам с милой улыбкой предлагают нечто сногсшибательно выгодное – знайте, что вы наступаете на волчью яму, слегка прикрытую дерном. Мавроди посадили, но денег так никто не нашел и не возвратил.
Как известно, у России две беды: дураки и дороги. Дураков значительно больше, чем дорог, даже плохих. Поэтому россияне с большой подозрительностью относятся к евреям. Евреи сумели запудрить мозги даже гениальному товарищу Сталину, отцу и вождю народов, и он разрешил им помимо Биробиджана еще и организовать государство на исконной их земле, то бишь на земле израилевой, обетованной. Народ – Агасфер, этот вечный, бездомный бродяга, осужденный за мифический грех, наконец, обрел свою родину, где каждый – равный среди равных, хотя бы по происхождению, где можно свободно жить, действовать и говорить на своем языке, не оглядываясь в испуге по сторонам. Но и здесь евреев подстерегает очередная опасность– «головокружение от успехов».
После второй мировой войны евреи из народа гонимого, преследуемого превратился в народ-жертву, в народ-страдальца, опекаемого всем миром. В качестве компенсации за огромные потери, понесенные евреями вследствие холокоста, посыпались всякие преференции со всех сторон. Германия платит, Австрия платит, Америка ежегодно оказывает безвозмездную помощь в размере 5-7 миллиардов долларов, у евреев теперь собственное государство. Психика, освобожденная от угнетения, часто склонна к реваншу. Похоже, голова у многих евреев закружилась, малейшая критика в их адрес тут же классифицируется как антисемитизм. Национальный эгоизм налицо.
Элементы реванша есть и в демонстративной роскоши разбогатевших евреев и в чванстве некоторых из них. Национальная осторожность и скромность стала кое-кому изменять. Особенно это касается, мне кажется, евреев из постсоветских республик, на которых богатство свалилось неожиданно и сразу. Эти не стояли десятилетиями за жалкими конторками ломбардов, не чахли над златом,любовно пересчитывая каждую монету, над ними не стояли с ножами у горла с требованием: «Покажи, где деньги». Я не говорю о Вайсбергах, Абрамовичах, Усмановых и прочих миллиардерах, им по штату положено сорить деньгами и надувать щеки. Но взять хотя бы того же упоминаемого мной Сидорова.
Когда появились деньжата, Марк Иванович зажил на широкую ногу. Еще недавно скромный снабженец, продававший подарки жены ( она гинеколог), Сидоров даже в булочную стал разъезжать на такси, демонстративно никогда не закрывал двери при этом. «Это его обязанность,– пренебрежительно говорил Марк Иванович о таксисте, – я за это бабки плачу». Почти лысый в свои сорок лет, вечно в перхоти, весь в белых, шелушащихся пятнах псориаза, он любил женщин и не скупился на траты, если кто-то из них приглянулся ему. «Я сейчас при таких бабках,– изъяснялся он доверительно,– что могу сам выбирать, кто мне нужен; прошло то время, когда я подбирал остатки». И, действительно, в его новой иномарке частенько сидели юные красавицы.
И все же он решил ехать в Америку. Он тоже считал, что уехать туда – это чего-то достичь в жизни значительного, что Америка – земной прообраз рая. «Зачем, тебе, Миша, чужая страна? – пытался я его отговаривать.– Здесь ты уже сейчас вхож в любой дом, в любое общество; у тебя жена – уважаемый в городе человек ты и здесь уже можешь купить все, что тебе хочется. С твоими способностями ты и здесь сколотишь состояние, которое простым американцам и не снится. А там тебя запрут в гетто, на номерную улицу, где живут люди с твоим доходом– и ни шагу дальше».
Он не услышал моих доводов, наверно, весьма по-советски неубедительных. В свои теперь уже 45 он, вообще, уже ничьих доводов не слышал. Уехал вместе с женой и дочерью в Лос-Анжелес. Один раз позвонил с коммерческим, абсолютно непрактичным предложением, продиктованным, как я понял, безнадегой, и пропал. Как мне рассказывали, когда закончились привезенные деньги, Сидоров первое время перебивался тем, что обыгрывал в преферанс соотечественников, приехавших раньше него. Затем стал … таксистом. Жена – врач высшей категории, один из ведущих гинекологов Херсона, женщина умная, упорная, настойчивая, так и не смогла сдать экзамены в течение 8 лет не то что на врача – даже на медсестру. Видимо,интересы профессионального клана оказались выше национальной общности. «Кто ты такая? Ишь, приехала тут учить нас уму-разуму, а мы тебя мордой об стол, мордой, мордой, чтоб знала свое место». Устроилась сиделкой при старушке-развалине. Думаю, это типичное не то, о чем мечтал Марк Иванович. На калифорнийских красавиц денег у него вряд ли хватит. Его Розалия тоже не в восторге.
Друзья Сидорова, менее талантливые, но оставшиеся в Украине, сейчас могут себе позволить отдых на пляжах Флориды с большим комфортом, чем американец Марк. Так что еврей остается евреем только там, где евреев мало, а там, где их много, никаких преимуществ не предвидится. Не зря ходит расхожая шутка, что в Израиле все хорошо, но есть один недостаток– много евреев.
На Украине их, к личному моему сожалению, стало намного меньше. И это печально. Звонят в отдел кадров завода.
– Скажите, пожалуйста, вы берете евреев?
– Да, берем.
– А скажите, будьте добры, где вы их берете?
Грустная шутка. Я, вообще, на месте правительства ввел бы в штатное расписание всех украинских учреждений новую специальность «еврей». Штатное расписание должно выглядеть так: директор, еврей, главный инженер, главный бухгалтер, начальник планового отдела, ну и так далее. Специальное образование желательно, но не обязательно, двухтысячелетнего неестественного отбора достаточно. Их живучесть, приспосабливаемость в лучшем значении этого слова, изворотливость, практичность, нюх на деньги, энергия неиссякаемы.
Доверю вам по секрету, раз уж пошел такой доверительный разговор, еще одно тайное знание, написанное якобы на древнем папирусе и касающееся современного менеджмента: если вы надумали сотрудничать с какой-то организацией, а в штабе этого учреждения нет ни одного еврея, не связывайтесь с подобной шарагой. Вы столкнетесь с косностью, неповоротливостью, с матерой, заскорузлой бюрократией и желанием все отложить до лучших времен.
Вот почему я, патриот Украины, говорю о наших согражданах-евреях как о национальном достоянии – движущей силе будущих наших реформ. И с этой точки зрения трудно себе представить, как много мы потеряли за последние двадцать лет в пассионарности нашего общества.
Конечно, при евреях рассчитывать на романтизм и пафос отношений не приходится, хотя и это утверждение не бесспорно, но для этого у нас есть мы, украинцы, с нашей «нич яка мисячна, зоряна, ясная; видно, хоч голки збырай» и другие романтики – не зря же мы - многонациональная страна, недаром же мы печемся о многоцветии нашей палитры, и всякая национальная неприязнь – это дюжина ножей в спину нашей независимости и будущего процветания.
Меня, вообще, удивляет в еврейском народе широчайший диапазон человеческих чувств и страстей. Евреи – самые большие сквалыги, скряги, накопители, беспощадные и неумолимые при взаимных денежных расчетах, и они же– самые величайшие благотворители, меценаты, спонсоры, держатели всяких фондов, поддерживающих людей в самых разнообразных сферах деятельности. Вы посмотрите, какие колоссальные средства тратят американские евреи- миллиардеры на благотворительность, на развитие тех или иных отраслей экономики и культуры.
Еврейская осторожность вошла в поговорки, и в то же время евреи – бесстрашные герои и, если надо, террористы. Среди более 11тысяч Героев Советского Союза более тысячи – евреи, большей частью посмертно. Евреи – синоним конкретности, практичности, реализма, однако же, они регулярно поставляют миру и величайшего ума теоретиков, философов, далеких от практики; поэтов не от мира сего; писателей, артистов, музыкантов – все это тоже евреи.
В послевоенной Германии почти нет нобелевских лауреатов. Баварский бюргер не торопится познавать тайны мироздания, он по-прежнему предпочитает возиться с техникой, коптить колбасы и набивать брюхо пивом. Что-то я не припомню ни великих артистов, ни музыкантов - виртуозов класса Леонида Когана и Ростроповича, ни писателей уровня Фейхтвангера. А почему, вы наверное, догадываетесь. Сейчас Германия опомнилась и с превеликим удовольствием принимает евреев–иммигрантов. Я, вообще, считаю, что будущая мощь государств, во всяком случае, европейских, африканских и американских, будет оцениваться не объемами ввп, не золотовалютными резервами, не количеством нефти и газа, а количеством евреев на душу населения.Это шутка, но в каждой шутке есть только доля шутки.Остальное -истина.
Евреи – не хорошие и не плохие люди. Они – просто люди, как и мы все, грешные. Просто они другие. Я пишу о евреях, потому что знаю их больше, чем других. Если бы я жил среди грузин, армян, греков, китайцев, англичан, то смог бы написать о них тоже нечто особенное, что отличает их от других народов. Я не претендую ни на научное изложение, ни на широту и глубину изучения вопроса. Просто мне больно, как украинскому интеллигенту, когда я слышу и читаю незаслуженные нападки на людей, чья вина состоит лишь в том, что они родились евреями.
Когда я брожу тихими, традиционно еврейскими улочками Херсона, я с грустью вспоминаю своих товарищей, с которыми прожил трудное и счастливое время. Я их всех пытался уговорить, остановить, но что делать: рыба ищет, где глубже, а человек– где лучше. Где ты, Фима – веселый продавец кофе на Центральном рынке? Как хорошо было у тебя посидеть пять-десять минут, заражаясь твоим настроением. Где ты, Саша Бирфир, которому мы поручали самые ответственные и опасные торговые операции, зная, что они будут исполнены, если это возможно хотя бы теоретически. Где ты, Коля Здеб – строитель яхт и верный товарищ, максималист, колючий, подчас неуживчивый, но справедливый, любитель всего украинского. Как тебе живется, Александр Романович, мой остроумный собеседник, в теперь уже твоей немецкой деревне? Врачуешь ли кого из соседей, или они тебе не доверяют? Мы знали, что ты хороший врач, а они?
В середине дня вижу, как из еврейской школы возвращаются мальчики с круглыми шапочками на голове, идут буднично, болтают о чем-то о своем, мальчишеском, на них никто не пялит глаза, не удивляется; идут, как все идут. Только я радуюсь в сердце: еще двадцать лет назад такое было невозможно, на них смотрели бы, как на слона, что водят по улицам. Значит, мы мудреем. Значит, родители мальчишек доверяют стране, государству, обществу, что с детьми ничего плохого не случится,что их не изобьют, не оскорбят грязными словами, не будут корчить обезьяньи рожи и тыкать пальцами.
И мое сердце наполняется гордостью за то, что я живу в свободной стране, где уважают человека за то, что он человек, и имеет все права выбирать для себя все, что ему нравится, к чему лежит его душа. Дай бог мальчишкам полюбить эту страну с трудной, но гордой историей, и когда придет их время, трудиться на нее, как положено патриотам и труженикам, а нам надо заниматься не бесплодными спорами о том, чей язык старше и лучше, чья культура богаче и плодовитее, чьи герои выше, а заботиться о том, чтобы не уезжали твои добрые соседи, чтоб им было хорошо, уютно в твоем присутствии, и чтоб наша страна была родным домом для всех, кто считает ее своей родиной.