Нахожусь в Кишиневе, городе, где живут самые суровые водители троллейбусов и самые стойкие кондукторши.
Троллейбус номер десять мчится по Bulevardul Moscova, свистя проводами, и резко тормозит у нашей остановки. Кишиневский старичок с палочками медленно-премедленно, словно на эшафот, забирается в заднюю дверь. Нам всем нелегко, а ему и того хуже. Палочки его дрожат и трепещут, мы страхуем старичка сзади. Может, и нас кто-нибудь подстрахует в девяносто. Секунды тянутся, как часы, старичку трудно, нетерпение водителя становится явственным и томит воздух, как запах немытого тела, нам неудобно перед водителем за старичка. Возможно, водителю охота поссать, не знаю, или он долго курил на кольце и теперь не укладывается в расписание, но, как только я влезаю на первую ступень, дверь с лязгом захлопывается, толкнув меня в спину, и троллейбус взмывает вперед, оглушая рокотом сорока Тесл наши беспечные одесские уши.
Скорость троллейбуса еще не успела преодолеть звуковой барьер, а наш старичок уже где-то сидит. Опытный.
Крепкая, как прошлогодний калач, старуха-кондукторша, притаившаяся у кабины, намечает нас, как цель, и рвет в наступление с колесом билетов наперевес, словно торпеда Маринеско. Падая, она издает дикий румынский вопль, что-то про билеты.
Кондукторша грохает всем своим деревянным телом об пол троллейбуса, обтянутый гнилой резиной. Лицо ее похоже на лицо бывалого пирата, изъеденное острыми ветрами, оно похоже на подзолистую почву, на солончак, короче, старение по мужскому типу; жилы ее крепки и жестки, как тетива последнего могиканина, она едет по полу троллейбуса, словно мочалка из колючей проволоки, туго виляя телом меж сидений. Водитель не тормозит, он гонит вперед, выставив фок-брамсель, кондукторша воспринимает его манеру езды, как данность, как день и ночь, и не ропщет ни секунды. Пассажиры вжимаются в кресла, дополнительно держатся руками за что попало и тоже - терпят молча.
Я сижу на полу. Кондукторша, упрямая, как радиоуправляемый пылесос, подъезжает ко мне и спрашивает как ни в чем ни бывало: вам один? Взгляд ее, дикий, словно у голодной рыси, не меняется ни на долю секунды, похоже, что она и внуков своих кормит чорбой с такой же гримасой. Обернувшись опытной шимпанзе, она цепляет передней конечностью за поручень, круто обилечивает меня, чуть рыча, и лезет по лианам к остальным вошедшим. На остановке я встаю, отряхиваюсь, оглядываюсь. Троллейбусу на вид - как мне, откуда столько прыти? Тесла позавидует.
Люди вошли, хлопает дверь и снова - пятикратная перегрузка. Хоть бы кто пикнул. Кишинев выдюжит, и не такое терпели, подумаешь.
Квота
Я влюбился в женщину, молодую. Ну и что, что мне пятьдесят два? Имею право. Моя женщина пишет стихи. Хорошие. А в остальное время водит троллейбус. Мою женщину зовут Рая и она красивая, поэтому старички, которые входят в переднюю дверь, на нее смотрят и переживают о чем-то своем. Один старичок так долго тыкал нам в кабину свое пенсионное удостоверение, что даже неприлично. Ему, наверное, хотелось, чтобы Рая ему обернулась и улыбнулась. Рая у меня такая, что старичок забыл, что он старичок, и что на его удостоверения уже лет двадцать никто не оборачивается, ну, разве только, если он начнет вдруг махать руками или громко упадет. А мне Рая позволяет стоять около нее в кабине, иногда она читает мне стихи, но чаще объявляет остановки.
-Улица Буниной. Следующая улица Жуковской.
Рая у меня феминистка. Девяносто процентов улиц должны носить женские имена. Ну, она говорит, что не сразу девяносто, квота вводится постепенно, в этом месяце минимум пятьдесят, в следующем шестьдесят и так далее.
-А кто такая Бунина, Рая?
-Ну как кто? Жена. Кто мучился-то? Он там влюблялся в кого-то, Тёмные Аллеи свои придумывал от стыда, а главная героиня его жизни ведь кто? Она! Вера Николавна!
-А Жуковская?
-Ну, была же у него какая-то жена? Он же не пидор был, воспитывал наследников.
-Хорошо, объявила бы улицу Жены Жуковского? А то вообще непонятно, может, это ученая какая, типа Жолио-Кюри?
-Витя, будешь хамить, сейчас пойдешь сидеть в салон. Или билеты продавать. Следующая Бульвар Трухановой.
-Рая, ты не охуела? Она скромная женщина, какой бульвар?
-Ну, переулки не объявляют. Витя, пойми, у меня квота. В салон подымаемся, не стойте у дверей, не задерживайте отправление! Гагариной следующая. Витя, в этом месяце у меня восемьдесят процентов, я ввела улицы Космонавток, генеральши Петровой. С Экспоцентром ничего поделать не могу, сердце кровью обливается. Евдокии Донской. Ничего, вы привыкнете. Сейчас пока немножко трудно, но для наших детей эти названия будут уже вполне естественны, увидишь. Вот и Одесса у нас нормального женского рода, хоть это переделывать не надо. А как еще, Витя? Ведь, если не мы, то кто? На следующие поколения перекладывать, что-ли?
Мы мчались по проспекту Женщин Шевченко, я восхищенно смотрел на мою Раю и придумывал феминитив для дворца спорта. Мне нелегко, но я уверен, что все получится.