Павел остался ночевать не только в этот день, но и во второй, и в последующие дни. Было похоже на то, что он решил жить здесь со мной все время. Уже второй месяц, прошёл, как я поселилась в его каморке, и все это время, он жил со мной ни разу не вспомнив ни о жене, ни о детях.
Я терялась в догадках: что произошло? Может он поссорился с женой, да так, что не хочет больше видеть ее, и может даже, решил с ней развестись?
Когда я так подумала, сердце радостно забилось в моей груди. Эта мысль была мне так приятна, что мне захотелось в неё поверить, и я сказала себе: "Так оно и есть! Он решил с ней развестись. Он любит меня, и только меня, а её он не любит и вынужден терпеть только из-за детей. Может даже, ему смотреть на неё противно, а он должен пересиливать себя, говорить ей ласковые слова в присутствии детей, даже целовать её, уходя на работу". Я об этом подумала, и мне опять стало очень хорошо на душе!
Я не стала спрашивала Павла: почему он за все это время что живёт со мной, ни разу не вспомнил о детях? Ну ладно, поссорился с женой, решил с ней развестись, но как же дети? Неужели он, не видя их целый месяц, не соскучился? Не мог же он разлюбить и их? В это я бы ни за что не поверила, если бы даже он мне сам сказал об этом.
И хотя, мне очень хотелось спросить об этом Павла, я не спросила, боясь все испортить.
— Ты, Димочка, можешь сказать, что я большая эгоистка, я не обижусь на тебя за эти слова, потому, что сама об этом знаю.
Я любила только его одного и хотела, чтобы он всегда был со мной! Мне даже стала нравиться эта каморка, о которой я, когда впервые переступила ее порог, с ужасом подумала: "И здесь мне придётся жить, целую неделю?" А я жила в ней уже второй месяц, и она не казалась мне уже такой ужасной, потому, что он был рядом со мной. Не напрасно ведь говорят: с любимым и в шалаше, рай.
А когда Павел на второй день купил в антикварном магазине и привез старинный шкаф с зеркальной дверцей для моих платьев, я очень обрадовалась, и ничего, что зеркало было тусклым от старости и в некоторых местах даже черным, он мне все равно очень понравился, и не потому, что мне теперь было куда вешать свои платья, хотя это тоже для меня имело большое значение, а потому, что я подумала: "он любит меня и заботится обо мне". И мне захотелось, чтобы наша каморка стала уютной. Я пошла и купила занавески на окно, и шторы из парчовой ткани на противную дверь с облупившейся зеленой краской. Над диваном во всю стену повесила ковер. Пол устлала ковровыми дорожками.
Когда Павел пришел с работы, он оценил мои старания и, в свою очередь, на следующий день принес кресло-качалку и торшер, которые он тоже, как и шкаф, купил в антиквариате по смехотворно низкой цене, как он сказал мне. Я с благодарностью обняла его.
Торшер можно было передвигать куда угодно, хоть к дивану-кровати, хоть к столу или к креслу-качалке, когда читаешь. Но на ночь я его придвигала всегда к дивану.
Я не выключала его на ночь, я боялась спать в темноте. А Павел не мог заснуть при свете, он привык спать в полной темноте.
— Не понимаю, кого ты боишься, ведь я же с тобой! — сказал он мне.
Я призналась, что с детства боюсь мышей, а здесь, по-моему, водятся не только мыши, но даже и крысы. Я видела, как две большие крысы, когда я, включив свет, встала, чтобы налить в стакан воды, сидели под столом и что-то грызли, шевеля усами. Они похоже, даже не испугались меня, а я до смерти испугалась и пронзительно завизжав и со страху, прыгнула на кресло-качалку, от чего оно так сильно качнулось из стороны в сторону, что я чуть не слетела на пол.
Крысы от моего визга шарахнулись в стороны и мигом исчезли, а ты даже не проснулся, только перевернулся на другой бок и опять захрапел. Я не спала всю ночь, уснула только под утро.
— Зря ты их боишься, — сказал Павел, — такие милые серенькие зверюшки. Они искали под столом крошки. Они тоже хотят есть. Если бы ты с вечера поставила им под стол еду и блюдце с водой. Они поели бы, попили и потом спокойно ушли бы в свои норки.
— Ага! И привели бы в следующий раз других крыс. Их в подвале, наверное, миллион.
— Может и привели бы, ты права — сказал Павел. — Их совсем недавно травили и эти две – зашли к нам не случайно. Они посланы своими собратьями как бы на разведку. Крысы очень осторожные и умные зверьки. Они научились узнавать: отравлена пища или нет. Они ни за что не будут есть отравленную пищу, как бы голодны не были, если яд, которым их отравили когда-то, им знаком.
Люди знают об этом, поэтому каждый раз меняют яды, которые подмешивают им в пищу. Но у крыс на этот счёт, есть две-три крысы, которым назначено первыми попробовать пищу, как бы снять пробу. Остальные к пище не подходят, наблюдают и, если тем, кто снимал пробу, становится плохо, телепатически передают остальным, что пища отравлена.
— Ой, Павлик! Ну и сочинитель же ты! — Сказала, засмеявшись я.
— Ничего я, милая, не сочиняю, — Павел сделал вид, что обиделся. — Я об этом где-то читал. Это доказано многими опытами, которые проводились учеными.
Или еще вот, чтобы крысы или мыши (эти зверьки тоже умные) не заходили в квартиры, во все норки засыпают битое стекло, ни одна крыса или мышь не полезет в эту норку. Но мы с тобой этого не будем делать. Мы пойдем другим путем?!
Павел так и не сказал мне, что это за путь, как я не допытывалась. В тот же вечер придя с работы, он вытащил из-за пазухи маленького рыжего котенка.
— Ой! — сказала я, засмеявшись, — да его крысы сожрут и косточек не оставят, он же в два раза меньше их.
— Это пока он котёнок, когда он вырастит он будет ростом с большущею собаку — это такая порода.
Я взяла котенка на руки и подумала: "Значит Павел рассчитывает, что мы с ним здесь будем жить долго".