Кихот, да не тот
«Кихот» Гилльяма на первый, второй и многие последующие взгляды имеет мало общего с похождениями главного персонажа романа Сервантеса. Однако Гилльяму удалось гораздо больше изначально поставленной сверхзадачи любой кино-адаптации.
Гилльяму удалось главное – не механистически и добуквенно пересказать основные сюжетные линии и знакомые до оскомины общие места (шлем-тарелку, старого Росинанта, мельницы-великаны…), но передать сам дух великого произведения. И не просто великого, но и, к слову сказать, одного из самых загадочных произведений человечества. Чего лишь стоит рекурсия во второй части книги обсуждения уже прочитанной Кихотом первой части своих странствий.
Да и нужно ли это буквальное следование источнику, разве в этом лишь самоцель экранизации? Тем более, для экранной адаптации столь обширного, глубокого и многоуровневого произведения, как «Дон Кихот».
Я читал Сервантеса уже довольно давно, чтобы подзабыть многие детали, но Гилльям, даже сквозь свою искаженную зазеркальную призму, воскресил в памяти многие ключевые моменты романа, которые перенесены в фильм, пусть и очень своеобразным, типично гилльямовским манером: и душевную болезнь, и освобождение пленников, и собственный плен, и логово бандитов, и маскарад, и всё те же пресловутые мельницы.
Главное принципиальное «различие» с первоисточником и гениальная задумка режиссёра – перенос действия в наши дни. Удивительно, но эта идея пришла режиссёру далеко не сразу: в первых версиях сценария современник переносился в Испанию XVII века. Но разве это не есть своеобразный обыгрыш всё той же мистической игры, переплетения прошлого и настоящего – обсуждения во второй части романа уже прочитанной Кихотом первой? Или сложная многоуровневая аллюзия на знаменитый рассказ Борхеса про автора, взявшегося заново перенаписать хотя бы одну главу из «Дон Кихота».
К тому же, современность нисколько не мешает воспроизвести практически в неизменном виде многие из тем и идей, поднятых Сервантесом 400 лет назад. Также как никуда не делись искренняя ирония и отеческая любовь по отношению к одним персонажам, и жгучий, неистовый сарказм к прочим. Так смеяться над собой и пороками общества удавалось в мировой литературе и кинематографе единицам.
Гилльям вслед за Сервантесом поднимает непосильные, глубокие вопросы бытия и предназначения через многоуровневые планы личности и социума, адепта и последователей, знаний и веры, тонкой грани нормы и ненормальности.
И совсем не важно, что мающийся от безделья и собственной никчёмности мелкий помещик из средневековой Испании заменён на спятившего провинциального сапожника в современном мире: ключевым в высмеивании закоснелости социума и для Сервантеса, и для Гилльяма остаётся маленький человек. Тот самый гоголевский «маленький человек», спятивший для общества с его узкими взглядами и искажёнными представлениями о норме, морали, нравственности, добре.
Где сам мир является больным и безумным, с глубоко сдвинутыми и деформированными границами и понятиями, мир, в котором даже самый здоровый человек чувствует себя безумцем. А Кихот выступает лакмусовой бумажкой, расцвечивающей ложь и лицемерие «правильного» социума.
Та же замысловатая зазеркальная сервантесовская рекурсия повторяется у Гилльяма и в обсуждения самой книги Сервантеса «новым Кихотом», и в том, что чудным образом переплелись судьбы актёра в дипломном фильме и судьбы талантливого режиссера, променявшего свой дар на денежную «шабашку» – рекламу на всё ту же кихотовскую тему, со всё теми же растиражированными масс-медиа мельницами, давно превратившимися в жупел, виртуальный мем.
Где, в какой момент происходит этот водораздел, когда реальность начинает трансформироваться в вымысел или безумие? Да и чье это безумие: сапожника или режиссера? Или летящего с катушек современного мира, где также безнадежно уродливо смещены понятия добра и зла, благодетели и порока?
Замысловатая рекурсия, подобно пожирающей себя средневековой гидре, проявляется уже в самом названии фильма, где автор вновь глубоко зарыл множественный смысл: кто же убил Кихота в Кихоте? Сам прозревший перед смертью Кихот-сапожник? Или востребованный рекламный клипмейкер, убивший идею великого произведения? Или имеется в виду буквальный смысл конца человеческой жизни?
Или сам режиссёр, вслед за взбалмошным безумным идальго, буквально, повторивший его замысловатые скитания на пути к истине? То есть, сам Гилльям, шедший через тернии к реализации своего главного фильма почти четверть века? И расставшийся на этом долгом пути со многими вариантами, идеями, попутчиками, актерами, буквальным следованием произведению-источнику? Или расставшийся с Кихотом из первых вариантов сценария, или растиражированным глянцевым Кихотом, как объектом убийственного для массового сознания медийным продуктом?..
Но самая важная тема, прошедшая через столетия, и не просто сохраненная у Гилльяма, а звучащая финальным торжествующим аккордом: идея вечного донкихотства.
Так ли важно, кто станет очередным Кихотом, и кто подаст ему копьё в этой вечной борьбе добра и зла? Вместо выбывшего из строя и отчаявшегося в своем великом предназначении Кихота всегда найдется смельчак или безумец, поднявший знамя заранее проигранной войны с ветряками ради утопических и наивных идеалов. Всегда найдется идеалист, загадавший «счастья для всех даром, и пусть никто не уйдет обиженным».
Именно безумцы всегда двигали вперёд этот мир, именно они делали то, что считалось невозможным, немыслимым, неправильным, вредным. Гилльям даёт нам зыбкую и очень коварную веру, что преемственность донкихотства не угаснет в веках, что заставляет на финальных титрах сглатывать подступивший ком.
Пожалуй, это самый сильный и глубокий фильм Гилльяма. В этом и кроется большая тайна любого большого произведения большого автора: заставить смеяться до слёз, чтобы в конце до слёз расчувствоваться.
Идя от Брайана и Грааля, которые были лишь расширенными скетчевыми версиями Летающего цирка в той же абсурдистской стилистике английского юмора, с каждым фильмом режиссёр всё больше уходил от балагана и нарочитой буффонады к истинным человеческим чувствам и эмоциям. И Бразилия, и Обезьяны, ещё полны сатирического антиутопичного трэша на грани фола.
Да чего там: абсурд и едкая сатира – главные художественные приёмы Гилльяма. Но в Кихоте они перестают быть самоцелью, уступая место роли личности в реальном мире. В мире, не желающем меняться, и отторгающем как чуждое пришедшего сделать мир добрее, честнее, чище…
Но Гилльям не был бы собой, если бы в очередной раз пафосно показал очередного супермена в голубых лосинах. Показанный им «коллективный Кихот» вовсе не герой на своём героическом пути. И даже не избранный временем и провидением на эту роль, но лишь ставший им волею дурацкого случая и стечения абсурдных обстоятельств: как пародия над нарочитым благородством надуманных рыцарских романов, как насмешка над произведением великого испанца, как пародия над ролью личности в лице обезумевшего сапожника, клипмейкера, режиссера…
Baddy Riggo, 04.10.2018-06.11.2018
Прямая ссылка на страницу рецензий на портале Кинопоиск:
https://kinopoisk.ru/user/595574/comments/