Ночь окутывала прохладой. Иссиня-черное небо простиралось над головой, не мигая ни единой звездой, не проливая на землю ни лучика лунного света. Я стоял под лампой перегоревшего фонаря, пристально всматриваясь в расположившийся напротив меня одноэтажный дом – в то, что от него осталось, если быть точным. Словно бы огромный разъярившийся монстр, истово возжелавший внешнего мира, проломился сквозь фасад маленькой фазенды, превратив его в зияющую дыру, обрамленную облаками пыли, обломками дерева и каменной крошкой. Внутри же, за линией разрухи, символично отмеченной сорванными с окон фиолетовыми гардинами, виднелась хорошо освещенная комната с желто-зелеными обоями и жухлым темно-коричневым пианино, за которым сидела светловолосая девушка, одетая в мешковатую мантию болотного оттенка. Она дремала, зарывшись головой в собственные руки, покоившиеся на закрытом клавиатурном клапе. Увидев её, я понял, что оказался именно там, где нужно. Похлопав себя по внутреннему карману куртки и убедившись, что его содержимое все еще со мной, я двинулся вперед.
С десяток метров зеркально гладкого асфальта, еще пара метров стриженого газона, заваленного обломками разорванного как барабанная мембрана жилища – и вот я уже стоял около девушки за пианино, немедленно очнувшейся ото сна, едва я перешагнул через пробитую стену.
- Это ты, - сказала она, повернувшись ко мне. В её глазах, плавно скользивших взором по моему лицу, я уловил беспредельно натягивающуюся струну невыразимой боли.
- Да, я.
- Хочешь помочь? – спросила девушка. Её голос звучал несколько отрешенно, но ровно – ни капли дрожи, ни намека на сбивчивость.
- Если смогу.
Я сунул руку под куртку и, как следует ухватившись пальцами за бумагу, извлек наружу пару белых листов, что несли на себе несколько стихотворных строф. В последний раз пробежав глазами по торопливо написанным от руки строкам, я отдал своей собеседнице принесенную мной макулатуру.
- Получилось красиво? – спросила она, принимая страницы.
- Это уж тебе решать.
- Сейчас решу, - кивнула девушка и тут же углубилась в чтение.
Возникшая пауза дала мне возможность поближе ознакомиться с небогатой обстановкой комнаты. Помимо пианино в помещении располагались пыльный рабочий стол, обшарпанный комод и старомодная кровать, наскоро накрытая выцветшим серым пледом. Комод украшали две семейные фотографии – первая изображала собой выряженную в белый халат и колпак девочку лет пяти, держащую за руку довольно улыбающегося мужчину средних лет; на второй же виднелась взрослая девушка, одетая как университетская выпускница и стоявшая рядом все с тем же мужчиной, несколько прибавившим в годах, но нисколько не убавившим в счастливом расположении духа. Рабочий стол, в свою очередь, был завален научными журналами и книгами по медицине; присмотревшись же к кровати, можно было заметить ворох нотных листов, торчавших из-под пледа.
- Получилось красиво.
Слегка вздрогнув от неожиданности, я вновь перевел взгляд на девушку.
- Я попробую? – спросила она, открывая клап.
- Да, конечно.
Доселе поднятая крышка пианино скрывала под собой выцветшую клавиатуру, словно бы остававшуюся нетронутой в течение весьма продолжительного времени. Сие наблюдение, впрочем, не слишком взволновало меня – любые возможные догадки и размышления отошли на второй план, едва девушка заиграла на изношенном, но все еще звучном инструменте.
Я никогда не разбирался в технике музыкального исполнения и наверное даже за тысячу лет не смог бы уразуметь, каким неземным чудом легкий перебор по клавишам способен создавать великолепие подобное тому, что зазвучало из-под её пальцев. Сообразно течению нотного перелива, прохлада ночи постепенно уступала место чему-то более комфортному, уютному и осязаемому – некому особому ощущению, привнести которое подвластно лишь тому, кто сам способен прочувствовать его в полной мере. Она… Это была она. Она была способна. Те обрывки вдохновленной экспрессии, на поиск и сбор которых у некоторых уходили годы и десятилетия, она обнаруживала и вплетала в свою игру за считанные секунды, словно бы без каких-либо усилий.
Я наблюдал за ней, не веря своим ушам, не смея пошевелиться. А затем… В какой-то момент девушка начала петь, кладя на музыку те самые стихи, что принес я. Её чистый и легкий, но в то же время сильный и чувственный голос отрицал все, кроме желания излить себя в словах и эмоциях, перенятых с бумаги в самое сердце. Прочитанное и услышанное тогда, я помню и сейчас:
"…Коснись рукой, о, ангел мой,
Своей железной цепи.
Она с тобой, как ты со мной –
Останется навеки.
А есть крыло, и не одно –
Ты грезишь облаками.
Хоть решено, что не дано –
Ты все живешь мечтами.
…В твой
Мир
Зов –
сколько
У тебя огня?
Я на все готов,
Только
Не оставь меня.
…Где я с тобой – там дом есть твой;
Мир внешний тебе чужд.
Соблазн злой – от него скрой
Неутоленность нужд.
...
…В твой
Мир
Зов –
сколько
У тебя огня?
Я на все готов,
Только
Не оставь меня."
Накатывающий почти физически ощутимыми волнами вокал выплескивался за пределы дома, выходя наружу через тот самый пролом, который послужил мне входом. Одна из таких волн подняла в воздух распластавшиеся на полу гардины и унесла их за пределы участка. Все еще изрядно увлеченный пением девушки, я машинально провожал их взглядом, когда неожиданно для себя подметил пятна крови на обнажившихся участках паркета. Они образовывали собой небольшой след, ведущий под груду обломков, из-под которой торчали чьи-то ноги.
Вдруг пение прекратилось. Замолкло пианино. Повернувшись обратно к девушке, я застал вместо неё лишь пустое сиденье.
В комнате вновь похолодало.