На стойке регистрации и в холле одесского бутик-отеля "Кардинал Ришелье" с самого раннего утра царило необычное возбуждение, которое уже к восьми часам утра превратилось в настоящее столпотворение. Виной всему стал старый дворник Гогидзе по прозвищу Дзен-батоно. Это он, с перекошенным лицом и вытаращенными глазами, первым влетел в гостиницу с парадного входа с драной метлой и ржавым совком…
– Пакажыте мнэ джыгыта, каторый это сдэлал!
– Дзен-батоно, шо ты спозаранку раскукарекался, словно тебя на Привоз одного повезли, а твоих курей оставили скучать на яйцах? – выглянул из своего закутка ночной портье дядя Изя. – Опять постояльцы харчей наметали, шо ли? Так подожди махать метлой: на сегодня дождь обещали.
– Трыдцать… Я нэ паверил, Ызя… Пересчитал… Всё равно, трыдцать! А-а-а! Такой удар по самому канцу жызни! А-а-а! – рыдал Гогидзе на груди старого еврея.
Дядя Изя, коренной, то есть которому некуда бежать, одессит, обнял грузина и гладил его по голове, пытаясь не то успокоить, не то выведать подробности события, так возбудившего дворника.
– Дзен-батоно, я уже долго вам изображаю за "Интернационал" и обнимаю вас так крепко, как Энгельс не обнимал Маркса, хотя ему, в отличие от меня, было за што любить папу Карлу…
– А-а-а!
– А за то, что я вам не делаю секрета за коммунизм, имею право знать первым, шо таки сталося.
– А-а-а!
– А иначе мне придётся горько вам сказать, шоб ваши слёзы шли обратно в свой "Боржоми"!
– Он минэ… нам… чито хатэл сказат? Чито ми нэ умеем жить, да-а-а? – непонятно о чём переживал Дзен-батоно, уткнувшись в тёплое еврейское плечо.
– Таки я не следователь, шоб сильно хотеть подозревать, но и не тётя Сара, шоб долго встречать пароход из Тель-Авива… Признайтесь, кто-то всю ночь из Библии вырывал страницы и пускал самолётики, а вам пришлось их подметать?
– А-а-а!
– Если так, то у меня есть то, что вас приятно удивит! Мой ребе специально для вам послал телеграмму. И вот она пришла: Талмуд нужно не читать, а толковать!
– А-а-а!
– А Ветхий Завет нужно иногда листать, шоб на исповеди не ляпнуть лишнего. Ну, что же всё-таки стряслось?
– Ызя, я думал, что видэл жизн и мог в ней всё, а он мне раз, и вот так – вах!
– Нет, ты всё-таки хочешь, шоб старый Изя стал прокурором? Боже, я просил себе долгую жизнь, но за шо мне бесконечный допрос сумасшедшего грузина?
– А-а-а!
– С меня уже хватит вечного счастья: моя Роза и её очные ставки с моей совестью – это, я вам скажу, брит-мила мозга!
– Такой зараза… нада… зарэзат… совсэм нада… чтоб он совсэм неживой!
– Ты шо – сам себе предатель? Тише! Здесь же нет людей – вокруг одни свидетели! – и Изя потащил грузина из фойе к себе в подсобку. – Там ты будешь плакать мне вот сюда, а я буду слухать тебя вот сюда!
Старый одессит захлопнул дверь, а оставшиеся служащие отеля уставились на брошенный дворником совок. Вот так и началось то самое июльское утро.
Ночная смена предупредила, что он ещё не выписывался, и, вообще, такси в аэропорт заказано для него на половину одиннадцатого. Тем не менее, все, кому предстояло заступить на дежурство, припёрлись на работу как никогда рано. Дежурившие в ночь тоже не спешили расходиться по домам. Всем хотелось его увидеть. Горничные по делу и без дела шныряли по четвёртому этажу, норовя заглянуть в номер "402".
Мужская часть обслуживающего персонала презрительно ухмылялась и явно не разделяла восторженных "ахов" женской половины. Подумаешь, герой какой выискался! Тем не менее, и мужики далеко от стойки не отходили. Никто не хотел пропустить постояльца из "четыреста второго". Носильщики перешёптывались с консьержами и с опаской посматривали на подсобку, в которой Изя от греха подальше закрыл Дзена-батоно, и чья истерика только усиливала всеобщее любопытство.
– Ты его запомнил?
– Не-а!
– Погано!
– Высокий, кажется.
– Т-ю-ю-ю, и что здесь особенного? Горничные с ума посходили – носятся по коридорам как электровеники!
– Может жгучий брюнет?
– Что наши девки брюнетов не бачили?
– Твоя правда! С чего ж тогда отель як улей после медведя?
Женщины в ожидании появления таинственного постояльца тоже судачили о нём в комнате отдыха, время от времени посылая к регистрационной стойке кого-нибудь узнать новости.
– Ой, девки, я б за такого парня пошла… поползла бы – шут с ней, Одессой, морем и бутиком вашим – до самого Бердичева!
– Да хоть в Жмеринку! Я б его так любила, так кохала – Мухосранск Парижем показался б!
– Эх, хоть бы одним глазком взглянуть, какой он…
– Кажуть, що вин высокий…
– Дылда худая! – подал голос явно кто-то из гостиничных "бабулек".
– А вдруг он… маньяк?
– Держи, маменька, меня, переплюну я тебя – щас я выпью коньяку и отдамся маньяку!
Странный разговор на смеси русского с украинским был неожиданно прерван. В комнату влетела Галка, старшая по ресторанному залу.
– Вы чё расселись-то? Позавтракал! Пошёл наверх за вещами! В фойе не протолкнуться уже! Бегом, девки, а то так его и не увидите!
…
– Это он!
"Он… он… он!" – вслед ему шуршал шепоток, перелетая от портье к носильщикам, а от них к горничным и девчонкам на ресепшне. – "Он… из четыреста… второго!"
Очаков, высокий брюнет, вышел из лифта с гордо поднятой головой и направился деловитой походкой к регистрационной стойке. Но не пройдя и трёх метров, он вынужден был сбиться на мелкий семенящий шаг, лавируя между толпой людей, в основном служащих отеля.
"Что тут происходит? – недоумевал Очаков. – Утренняя планёрка или пожарная тревога? Понабились, как сельди в бочке – ни пройти, ни проехать!"
"Почему все на меня уставились … Чего им нужно? – пробивался он сквозь людское море в фирменном отельном обмундировании. – А где же наши?"
Наконец, Очаков оказался перед стойкой из полированного мрамора и вынул портмоне.
– Извините, а у вас, случайно, не забастовка или пожарная тревога? – он посмотрел на именной бейдж молодой хохлушки, – Оксана, вы не знаете, где мои коллеги?
– Они выписались и вышли на улицу. Такси за вами уже приехало, – девушка покраснела и быстро опустила взгляд на экран компьютера. – Проживание две ночи… С вас одна тысяча двести гривен. Минибаром пользовались?
– Нет, как-то не до того было…
– Правда? А как же… Тут у меня написано, что с вас ещё… э-э-э… Горничная, извините, сообщила, что вы вчера исполь… – Оксана ещё больше покраснела, надув щёки, чуть не прыская от душившего её смеха. – Простите… взяли… тридцать презервативов…
– Откуда столько? Должно быть, пять. Или сколько там, в пачке? Я не помню.
Очаков с аристократическим недоумением посмотрел на девушку, словно на незаконнорождённую и претендующую на папино наследство.
– Наверное, ваши друзья записали на ваш номер.
– А-а-а, эти могут!
– Карточкой будете платить или наличными? Могу сделать отдельный счёт за… ну, за них, то есть… – как можно тише произнесла Оксана.
Девушка с нескрываемым любопытством и восторгом смотрела на гостя, который так легко, как ни в чём не бывало, заплатил по счёту. Вот только странно, что в его взгляде не было ни тени смущения, только непонятный укор.
"Вот какой он из "четыреста второго"! А так и не скажешь! – провожали Очакова, грустно вздыхая, девчонки. – Поехал… к кому-то!
"Наконец-то!" – с облегчением выдохнула мужская часть отеля, до сих пор тайно примерявшая на себя мантию античного секс-символа и вдруг впервые в жизни встретившая настоящую легенду.
Очаков вышел на улицу и увидел стоявший недалеко на отельной парковке серебристый микроавтобус "Мерседес-Виано".
– Здорово, гуляки! Додумались, конечно, всё записать на мой номер!
– Зато весь отель вышел тебя проводить!
– Н-да, поиграли вчера в "капитошку"!
– Поехали, пока дворник не принёс наши "антошки-капитошки"! А то он покажет всем Ивана Купалу!
Автомобиль заворчал дизельком, плюнул на прощание чёрным дымом и тронулся…
– Ну, слава Богу, уехали! – и дядя Изя пошёл выпускать Дзен-батоно.
***
Одесса, 2004 год.