Первый день войны
Это было воскресенье, и я по обыкновению собирался к часу дня в театр. Все мои товарищи не были театралы и кучковались около подъезда. Перед самым выходом на улицу я услышал голос диктора радио (нашей картонной тарелки): «Сейчас с важным сообщением выступит заместитель председателя Совета министров Молотов». И затем тревожный голос Молотова: «Сегодня в 4 часа без объявления войны немецкая авиация бомбила наши города: Минск, Киев. Одесу…». Я крикнул ребятам, и все они забежали в нашу квартиру и без всякого страха слушали. Мы знали по многочисленным фильмам («Если завтра война», «Пятый океан» и т.п.) наши самолеты сразу разбомбят немецкие военные заводы и война закончится. Но моя умудренная опытом гражданской и финской войн мама, услышав это сообщение, тут же попросила, после театра зайти в магазин и купить спички и соль. К моему и маминому огорчению соли и спичек в магазине уже не было.
Потом в армию ушли все знакомые допризывники и потекли летние мальчишечьи будни, но шла война, и взрослые рыли глубокие узкие щели, куда все жильцы дома должны были прятаться при объявлении воздушной тревоги. Делали их зигзагообразными, чтобы уменьшить ущерб от взрывной волна от близкого разрыва бомбы. К дому подвезли шлак которым заменяли опилки, используемые для утепления потолка нашего двухэтажного дома, чтобы уменьшить ущерб от зажигалок маленьких зажигательных бомб которые сбрасывались в большом количестве. Во все эти дела подростки вносили свою лепту.
Как-то один пацан притащил зажигалку в школу, и мы хотели стукнуть её об пол в уборной. Затею сорвал вовремя зашедший туда учитель. Хорошо помню первую воздушную тревогу через две недели после начала войны, потому что впопыхах надел разноцветные носки. Первая тревога оказалось ложной (это был первый налет на Москву), а потом пошли настоящие с фугасными бомбами и зажигалками, и было интересно смотреть, как на почте отвалилась стена, и обнажилось все её нутро. Собирали и хвастались осколками бомб – кривыми и острыми. Так прошло лето, и начался учебный год. Наша школа, размещенная в барачном помещении, стала работать в две смены, потому что к нам перевели детей из 4-этажной школы, отданной под госпиталь. Вспоминается и событие в начале войны, которое мне пришлось наблюдать, а затем и осознать. С нами в по соседству жили наш школьный учитель немецкого языка с дочкой – моей ровесницей Миной. Он был, как я теперь понимаю, очень хороший учитель и учил он нас так, как и надо учить детей чужому языку. В 4-м классе, когда начиналось обучение, никакой грамматики, никаких плюсквамперфектов и футурум не было, только разговорный язык, стихи и песни. Многое я помню до сих пор. Например, ты мог хоть уписаться, если не попросишь: «Дарф манн херайн». «Разрешите выйти», – он не признавал. А стихи и песни из учебника немецкого я помню до сих пор: «Хойте ист дас вассер варм, хойте ист их щаден. (Сегодня вода теплая будем купаться)» или «Ду книрпс ду гейст унтер рояль шпацирен (Ты малыш, ты ходишь под рояль гулять)». Так говорил Моцарт своему трехлетнему сыну при его попытках играть на рояле. А некоторые стихи Гейне я даже пытался переводить. Например: «На горы хотел бы взобраться я, где гордые сосны растут где груди свободно дышится и вольные ветры поют». На немецком это: «Ауф ди Берген виль их штайген» т.д.
И вот мы стали свидетелями, как наш немец с Миной на тележке с узлами и чемоданами, куда- то ехали. Вскоре стало известно, что всех немцев выселяют, чтобы они не вредили. Мне их было жалко. Однако потом, когда я встретил вагон с военнопленными, я кричал этим злейшим врагам: «Ферфлюктыше дойтч (проклятые немцы)».
Какое то время у нас с мамой шла обычная мирная осень, запасались на зиму антоновкой которая хранилась до моего дня рождения под кроватью мамы, завтракали творогом с медом, разве что запивали чаем а не какао как обычно. Никому не приходило в голову, что война может прийти к нашему порогу. Перед нами была Москва и до неё от фронта тысяча километров. Но в октябре поползли слухи, что немцы взяли Орел, а это уже очень близко и говорили, что они двинулись к Туле, чтобы окружить Москву. Стало известно, что готовится к эвакуации Химкомбинат – первенец первой пятилетки, и моя мать и тетя Фира решили уезжать пока не поздно. Наняли телегу, погрузили туда узлы и чемоданы с самым необходимым, посадили сверху бабушку и двинулись к станции Узловая, через которую шли составы с беженцами на восток. Втиснулись с трудом и скандалом в пульмановский товарный вагон, набитый беженцами и доехали в нем до узловой станции Поворино, от которой путь разветвлялся в Сибирь и Среднюю Азию. В вагоне кто-то по дороге умер и была суматоха с трупом: куда с ним деться? По дороге нас бомбили, и все выбегали и ложились на землю . впрочем, может этого и не было, а видел я это в послевоенных фильмах или слышал в рассказах. И мне кажется теперь, что пережил я это сам. Оттуда уже в пассажирском поезде мы уехали на станцию Арчеда Сталинградской области, куда до этого из Мелитополя добрался старший брат мамы дядя Исаак, который звал нас к себе.
В Арчаде мы прожили недели две, запомнились мучительный флюс, раздувший щеку, и тесто, которое давали на хлебные карточки. Затем мой проницательный дядя заявил, что здесь нельзя оставаться, немцы стремительно приближаются к Сталинграду, а здешние казаки расправятся с евреями еще до их прихода. Мы опять добрались до Поворино и нас, медиков (моя мама и тетя), определили в теплушку с подростками эвакуированного детдома, все воспитатели которого по пути разбежались, и началось наше двухмесячное путешествие, заполненное самыми разнообразными приключениями. Наш эшелон двигался своеобразными рывками, останавливаясь порой на каждом разъезде одноколейки, чтобы пропустить составы, идущие на запад. Однажды после двухдневной остановки, на каком-то разъезде, откуда была видна небольшая деревня, два подростка, оставшиеся от всего детдома, решили пойти в нее в надежде выпросить что-нибудь съестное. Я уговорил мать отпустить и меня с ними, чтобы обменять что-то из наших вещей на еду. В деревне мы разошлись, и я довольно быстро обменял полотенце и байковое одеяло на полпуда муки, полбулки горячего хлеба и кусок сала. Довольный я пошел к поезду, силуэт которого был хорошо виден. И тут паровоз загудел, выпустил клубы дыма и двинулся, набирая скорость. Я побежал к нему, но поняв, что я далеко и мои усилия тщетны, решил подкрепиться хлебом с салом, а потом двигаться дальше к железной дороге.
И вот я на рельсах разъезда. Единственно, что я точно знаю, то это в какую сторону ушел наш состав. Это сейчас никакой мальчишка не напугался бы в такой ситуации, позвонил бы по сотовому. А тогда оставалось идти по рельсам в надежде, что где-то опять стоит наш состав или пытаться вскочить в какой-нибудь проходящий эшелон, но кто знает, где он остановится. Я ничего не знал; где эта деревушка, в какой области, далеко ли до ближайшей большой станции, и как она называется? Не знал я и номер нашего эшелона… Так, я оказался один, потерявшийся на просторах моей Великой Родины. Все основания прийти в отчаяние были, казалось, мне оставалось только одно: сесть и заплакать, кстати, сесть можно было только на сырую землю. Я не заплакал и пошел по шпалам в сторону ушедшего эшелона. Сначала шел бодро, но потом полпуда муки стали тяжелеть, чтобы их облегчить я привязал мешок к петельке зимнего пальто в какое был одет.Легче они не стали только стали давить на шею воротником пальто. Шел я все медленнее, к ногам подступила усталость, я все чаще останавливался, привалившись спиной к телеграфному столбу, чтобы облегчить полупудовый груз. Думал я и и том, что буду делать, если доберусь до станции, а моего эшелона там нет. Решил для себя, тогда я продам свою муку и дальше с деньгами буду искать свой эшелон. Пойти в милицию или к каким-то властям мне в голову и прийти не могло, кто бы тогда пустился на поиски одного из тысяч беспризорных детей. А наличие денег будто бы открывало какие-то новые возможности, Так прошагал, наверно, с десяток километров и уже падал от усталости, но мешка не бросал, хотя очень хотелось. Конечно, меня выручали хлеб и сало, которыми я время от времени подкреплялся. Но вот рельсы стали разветвляться, значит, впереди станция, да на несколько путей значит большая станция. Я воспрянул духом и зашагал бодрее. И вдали увидел маму, которая шла мне на встречу вся в слезах. Парни, с которыми я ушел в деревню, давно вернулись, а меня нет – что передумала моя мать трудно даже представить, но, наверно, ей это стоило нескольких лет жизни, как говорится. Хотя замечу, что прожила она с нами до своих 95.
И так я опять в теплушке отдыхаю и радуюсь воссоединению. Если бы знал я Есенина тогда, то вскрикнул бы: «Снова лежу на лежанке и греюсь я, скинул ботинки, пиджак я раздел, снова я ожил и снова надеюсь …». Вспоминая это происшествие, думаю, что отчасти оно заложило основы моей будущей самостоятельности и предприимчивости. Примечание что такое теплушка из Википедии Теплу;шка – вагон НТВ (Нормальный Товарный Вагон), переоборудованный под перевозку людей или лошадей. НТВ, как основной тип вагона на российских железных дорогах предполагал конструктивную возможность его быстрого переоборудования для этой цели в случае крайней надобности (то есть прежде всего для переброски войск). Для этого вагон оборудовался двух- или трёхъярусными нарами, утеплялся снаружи слоем войлока, пол делался двухслойным, с заполнением промежутка опилками. В загрузочные бортовые люки вставлялись рамы со стёклами, утеплялись двери, в центре ставилась печка-«буржуйка»,[1]. Для перевозки животных сооружались стойла по четыре в каждой из половин вагона. Часто полное (по проекту) переоборудование вагона не производилось из-за недостатка времени или материалов. Стандартная вместимость теплушки на базе НТВ – сорок человек или восемь лошадей (или двадцать человек плюс четыре лошади).
«Нормальные» теплушки массово использовались для перевозки войск, беженцев и заключённых в период с 1870-х до конца 1940-х годов.
Добывание дров и пищи
Был ноябрь, уже выпал снег и наша печурка практически топилась весь день, согревая нас в холодной теплушке. Дрова приходилось добывать мне все время разными путями (детдомовцы сошли где-то, а мой пожилой дядя сюда фото дяди мало подходил для этого), особенно запомнилось мне как однажды состав очень медленно тащился через лес, в котором неподалеку от сторожки путевого обходчика стояли поленницы нарубленных березовых дров. Я приноровился выскакивать из теплушки, хватать поленья и забрасывать их, догоняя вагон, вспрыгивал в него на ступеньки открытой тормозной площадки. Ехал так до следующей остановки состава и там возвращался в свою теплушку. Это была самая крупная заготовка, обеспечивавшая нас на несколько дней, березовые дрова хорошо и жарко горят и оставляют на долго горячие угли. Кстати, мне только что пришло в голову, что я обворовывал обходчика. Но в основном приходилось довольствоваться более мелким уловом, например, отдирать доски между тендером и паровозом. Такие паровозы шли большими составами с запада на восток, чтобы они не достались врагу. Еще я практиковался на краже лесенок, которые спускались такими же, как мы, пассажирами теплушек и им приходилось срочно сколачивать новые. И только сейчас я представил себе весь ужас людей, особенно пожилых женщин, которые уже спустились из теплушки по нужде и теперь не могли вернуться в нее без посторенней помощи. И стыдно за это мне стало только сейчас, тогда это была борьба за выживание. Второй моей постоянной обязанностью было притаскивать воду для всей путешествующей семьи. Для этого на больших станциях, где паровоз заправлялся водой, я бежал к водокачке и набирал ведро воды.
На крупных станциях мы с дядей Исааком шли на эвакопункт, где по эваколистам иногда выдавали хлеб по 400 грамм на каждого. Еда нами обычно готовилась из полученных путем обмена на одежду продуктов, деньги свою ценность утратили полностью. Но бывало и везло, так однажды мы остановились рядом с открытой платформой наполненной зерном пшеницы. Зерно тогда вывозили, чтобы не досталась оккупантам. Обычно платформы укрывались брезентом, а тут непокрытая. Повезло! Люди набирали зерно, кто во что горазд, а я использовал для этого мамины рейтузы, туда много вошло и этакий забавный манекен, я притащил в свою теплушку. Нам этой пшеницы надолго хватило. Забавно было видеть несколько дней после этого события неусвоенное желудками зерно на путях позади теплушек.