Я помню, как мой дед, установив мольберт, и развернув палитру, садился пред холстом, и уходил в отрыв, сосредоточившись на том, что он изображал, работая масляными красками. На тот пейзаж, что он писал, он лишь бросал отрывочные взгляды – то был лишь повод, лишь материал для воссоздания совсем иной – художественно чаемой природы, где движенья кисти эквивалентны мысли, а краски – голосу чувства. И это все рвалось наружу, выплескиваясь на холст порывистыми и сочными мазками, и как бы сам собою возникал вид мира рукотворный, - слепок внутреннего мира художника, отразивший не столько небо, деревья и траву, сколько душевное состояние его творца. Отсюда – экспрессивность, порывистость и страстность пастозной живописи деда - он был натурой необузданной.
Созданные таким образом произведения дед считал этюдами – подготовительным материалом к будущим картинам, которые должны были быть выполненными в классической технике лессировки, которой его обучили в Строгановском училище. Не раз и не два брался он за написание картин по этюдам. И у него получались безупречные по своей технике, тщательно выписанные произведения, которые, в отличие от «этюдов», были посредственными, так как из них уходила душа. Как художник, он не мог этого не замечать, и считал своею неудачей, связывая ее с тем, что, проучившись всего год по классу живописи, затем перешел на архитектурное отделение Строгановки.
Но это была ошибка, во многом связанная с критическим отношением к авангарду, из-за чего он не воспринимал всерьез работы многих из своих современников; иначе он бы признал безусловную легитимность пастозной живописи (достаточно привести лишь один характерный пример – Анатолия Зверева), и понял бы, что его «этюды» - это полноценные картины, что их мнимая незаконченность – лишь художественный прием, а сам он – недооцененный своеобразный художник–пейзажист.
Ныне же это очевидно с первого взгляда на его живопись малой формы.
Октябрь 2018 г.