Я очень любила бабушку. Она была единственным в семье человеком, которая могла понять и принять меня такой, какая я есть, со всеми свойствами и особенностями характера и не подавляя воспитанием, как это делали родители.
В своем ранимом возрасте я очень нуждалась в нежности и любви, пока еще не особо сознавая, когда чувствительность превращалась в зависимость, а мне, в буре страстей, не хватало опыта, чтобы увидеть надвигающийся инфантилизм в реальности.
Моя наивность в семье раздражала всех. В 14 лет меня считали не только старшей среди детей, но и почти взрослой. И особенно отца бесило, что я не отличалась практичностью и никак "не тянула" до необходимого уровня, установленного им самим.
Доставалось от него и другим домочадцам. Жестокое обращение являлось его обычным методом воспитания, где он по- хозяйски мог распоряжаться жизнью близких ему людей, не чувствуя вины и раскаяния. Но этот круг психопатического распада личности замыкался не только на нем.
Лишь через годы пришло понимание, что каждый из взрослых в семье был одновременно и жертвой и тираном. Отец, слушаясь беспрекословно свою мать, унижал и подавлял во всем жену. Мама отыгрывалась в отношениях на бабушке, то и дело осыпая старушку бранью и бесконечными попреками. А бабушка ненавидела маму. И каждый старался обидеть побольнее, применяя даже рукоприкладство.
Особенно страшно было воспринимать, когда женщины, тайком от нас, детей, устраивали потасовки друг с другом, а затем плакали, жалуясь на свою незавидную жизнь.
Но мир так и не приходил. Из года в год семья продолжала привычно существовать лишь на определенных изматывающих условиях, отнимая у себя и у нас, детей, главное сокровище- здоровье.
Как-то неожиданно выяснилось, что и у моей доброй, благопристойной бабушки имелись свои скелеты в шкафу. Она никогда не рассказывала о собственной семье. Конечно, мы знали, что ее муж Петр Никонович не вернулся с войны, что от него был рожден наш отец,но на этом информация обрывалась...Казалось бы, существенное все сказано, но выходит, самое интересное бабушка предпочитала скрывать.
Однажды, в один из летних дней, к нашему дому подошла черноволосая полноватая женщина. Одетая в помятое ситцевое платье, она, не отрываясь, смотрела на окна, надеясь привлечь к себе внимание его обитателей.
Вскоре во двор вышла бабушка и проворно стала развешивать на натянутых веревках белье. Чистые тряпицы постепенно убывали в тазу.
Вдруг женщина громко и истошно закричала:
- Мама, мамочка, я нашла тебя!
Бабушка нервно оглянулась, но даже не сделала движения, чтобы подойти к ней.
- Уходи, уезжай отсюда!- только и ответила она в ответ незнакомке.
Женщина заплакала, попросилась войти в дом, но бабушка ее так и не пустила.
Мы с сестрой с удивлением смотрели на тетю, которая, то и дело всхлипывая, продолжала сидеть на крыльце нашего дома. Подойти мы не решились. Поздно вечером она все же уехала в свои далекие края.
Под нашим напором любопытства, бабушка была вынуждена рассказать, что к ней приезжала ее неродная дочь. Оказывается, бабушка вышла замуж за вдовца и вместе со своим сыном растила и девочку от первого брака мужа. Звали девочку Галя.
Ее Галя со временем выросла, вышла замуж, родила двух сыновей, успела разойтись, но все эти годы искала нареченную мать, чтобы соединиться общей семьей. Через 24 года, после окончания войны, она все же вышла на ее след и приехала из Смоленской области на Урал.
Но вот бабушка ее не приняла. Видно, чего-то боялась Елена Васильевна, стараясь не подпустить к себе почти родного человека. Какая-то тайна существовала и здесь, но нам уже не дано было это узнать...
Через несколько лет отец все же съездил на Смоленщину повидать родных. И там узнал печальные новости о Галине. Несчастная женщина спилась, не выдержав удара окончательной разлуки с матерью и вскоре умерла.
Бог- судья моей бабушке. Есть, видно, немыслимая причина, которая подвигла ее на такой жестокий поступок.
Но что сближало домочадцев, так это то, что ни мама, ни бабушка не желали видеть в своем доме родственников "со стороны",а тем более, самим приглашать в гости. Их нелюдимость постепенно отталкивала всех, кто хотел бы отношений с нашей семьей.
Это сейчас я упорно пытаюсь восстановить утраченные связи, разыскиваю близких мне людей не только по городам своей страны, но и за рубежом. Оказывается, родня успела поселиться и в США, и в Израиле, и в Англии, и в Гибралтаре, и в ближайшей Белоруссии...Словом, многие разъехались по всему миру и единственным способом общения пока остается интернет. Но, как говорится, своя ноша не тянет. Зов крови вытащил меня из одиночества, дал возможность быть нужной дорогим людям.
Как ни удивительно, но нищета нашей семьи складывалась не из-за нехватки денежных средств, а проводилась хитрым обманом отца в отношении мамы.
Видимо, бабушка больше не захотела жить в стесненных обстоятельствах, используя лишь гроши своей маленькой пенсии. Именно она стала инициатором домашней аферы, растянувшейся на долгие годы и ставшей одной из причин открытой неприязни между матерью и отцом.
Бабушка и отец находились в прихожей избы, обсуждая эту щекотливую тему, не заметив меня в комнате. Так, невольно, я стала свидетелем их разговора. Но понимая, что раскрытая правда лишь усилит вражду родителей, я долгие годы молчала, не выдавая зачинщиков семейного "заговора".
Даже сейчас мне трудно осознать, что любящая бабушка легковерно пошла на такой шаг. Она не могла не понимать, что действуя в отместку своей снохе, ухудшала и наше существование, отнимая тем самым средства на необходимые нужды.
Я помню, что часто кусок черного хлеба, посыпанный солью, становился мне единственным пропитанием на весь день.
Чтобы одеть и обуть нас, мама вынуждена была брать вещи в кредит. Для нас с Валюшкой этот день несомненно становился счастливым, когда мы довольные спешили в деревенский сельмаг примерять обновки.
В скудном выборе вещей приходилось отбирать, что есть. На нас "запасали" все сразу- и зимнее пальто, и демисезонную одежду, и летние платьица,и обувь по сезону. И если по размерам нам все же сходилось: в крайнем случае, мои платья уже донашивала сестра, то маме приходилось нелегко.
В сельпо обувь для взрослых завозили лишь большого размера. И мама, покупая единственные туфли на лето, так и носила их, хлябая задниками при ходьбе.
Работала она в Черновском сельсовете паспортисткой, приходилось часто общаться с людьми, но приодеть себя более достойно, она не имела средств.
Заработок ее составлял всего 50 рублей. Отец, как потом выяснилось, получал 140 рублей, отдавая на хозяйственные нужды лишь 100 рублей и 40 рублей тайком отчислял бабушке.
В нужде и безысходности мама перебивалась, как могла, стараясь вырастить нас и научить необходимой самостоятельности в быту.
Весной совхоз закупал у жителей деревни остатки прошлогодней картошки для посева. И мама всегда пользовалась этой возможностью, выбирая из домашнего подпола мелкие клубни, которые не шли на пропитание.
За килограмм платили 12 копеек, и мать радовалась, когда удавалось продать, хотя бы 5-10 килограммов картошки.
В подполе у нас хранились все овощи, собранные осенью с огорода. При постоянной прохладной температуре, мы запасали в нем не только картофель, укладывая прямо на земле, но и морковь, свеклу и другие корнеплоды, которые не гнили до самой весны, сохраняя витамины и полезные вещества.
Своеобразный домашний погреб, прозванный в местном обиходе, как "голбец", начинался уже в прихожей избы. Стоило лишь поднять крышку пола и спуститься в неглубокое, но просторное подвальное помещение. Наш голбец славился еще тем, что в нем находили укрытие бабочки, впадая в зимнюю спячку.
Верх подпола был покрыт толем- специальным гидроизоляционным материалом, защищающим половицы от влаги. Благодаря ему, холод не проходил и в дом.
Но к зиме здесь можно было наблюдать удивительное зрелище. Тысячи бабочек- крапивниц устраивались на теплом толе и, сложив крылышки за спиной, засыпали до весны. Каким-то образом они находили щели и проникали в жилище. И здесь покой им был всегда обеспечен.
Мы жили, в основном, лишь на натуральном хозяйстве. Время от времени, по просьбе мамы, бабушка резала кур.
Старушка была обучена всему, и, словив птицу во дворе, тут же ощипывала ей шею, чтобы полоснуть горло ножом.
Летом я целый день гуляла на улице и невольно видела это "смертоубийство" во всей красе.
Курицы, как и люди, по-разному воспринимали собственную погибель. Более шустрые, отбивались до конца, и даже, оставшись без головы, еще минуты две-три в ужасе прыгали и трепыхались по земле.
Тихие и безвольные птицы лишь печально закрывали глаза, смиряясь заранее со смертным исходом.
В любом случае, наблюдать это было страшно и тяжело. Но и я уже понимала, что без мяса мы совсем пропадем.
В деревенских условиях мне приходилось становиться и пастушкой. Стада коров и коз пасли на окраине деревни, за железнодорожными путями. Каждый житель выводил скот на пастбище столько дней, сколько содержал животных в своем хозяйстве.
У нас было две козы и два дня выпаса оставались за нами.
В 14 лет я уже спокойно подменяла маму и важно собирала свое козлиное стадо, когда подходила наша очередь. 30- 40 животинок послушно шли за мной, когда я вела их на далекие, заливные луга, поросшие густым многотравьем. Чувствуя во мне вожака, они безмолвно подчинялись всем моим движениям. Если я опускалась на землю, козочки тут же, все ложились на бочок и дремали.
Посреди луга протекала небольшая речка. Вода в ней была настолько чистая, что там водились ондатры. Эти водяные крысы никогда не стали бы селиться в мутном водоеме.
Целый день я находилась на свежем воздухе, вбирая в себя дурманящие запахи цветов и энергетику нетронутой природы. И лишь мимолетным воспоминанием всплывает, порой, эта светлая страничка моей судьбы.
Летом все семейство Снигиревых со своими семьями съезжались к родителям- бабе Ольге и деду Ивану в Нытву. Привозили полные чемоданы подарков.
У мамы привезти было нечего, и она откупалась живым козленком, которого рождала одна из коз в конюшне.
Бабушка возмущалась, пытаясь уговорить сноху, чтобы она оставила животину для детей. Но мама, как всегда, предпочитала поступать по- своему.
В этот раз с мамой поехала вся наша семья, кроме Елены Васильевны.
По иронии судьбы, у всех замужних дочерей бабы Ольги были мужья, названные одинаково по имени -Николаи. Однако, по статусу, они заметно выделялись от нашего отца.
Николай Григин- муж одной из средних дочерей Юлии, хотя и закончил в Ташкенте всего два курса ирригационного института, но на то время приобрел известность классного специалиста- турбиниста, которого часто приглашали на предприятия по всему Союзу. Этот трудолюбивый и талантливый человек многих обучил своей нелегкой профессии.
Юлия также не уступала мужу по образованию. Закончив горный техникум, трудилась затем инженером конструктором в конструкторском отделе завода "Таштекстильмаш". В семье росли две дочки- Ирина и Катя.
Николай Соболев- муж младшей дочери Любы, прошел образование в Пермском политехническом институте, получив специальность инженера- электрика. Люба закончила в Перми медицинское училище и, соответственно, имела нужную и необходимую профессию медработника.
Когда у них родился сын Володя, она работала участковой медсестрой. Все семейство их проживало в Глазове, и лишь позднее они переедут в более южный город Белгород.
Люба также считалась моей крестной. Даже при советских временах меня тайно, в два года от роду, сумели окрестить в православную веру.
Старшая дочь Тамара выучилась на бухгалтера, пройдя после окончания школы- семилетки фабрично- заводское обучение в Нытве. Замуж она так и не вышла, предпочитая жить в одиночестве.
Единственный сын бабы Ольги- Аркадий- также после школы поступил на обучение в ФЗО и уже с 15 лет трудился на заводе за станком, вытачивая детали. Его жена Людмила работала в школе учителем математики. Вся семья с дочкой Галей проживала в родительском доме.
В Нытве папа со всей сердечностью пытался установить контакт с родственниками и наладить с ними доверительные отношения.
И хотя отец, к тому времени, получил второе высшее образование, закончив заочное отделение Пермского университета по специальности "агрономия", было видно, что все собравшиеся родственники- стильные, образованные и богатые, относились к нему равнодушно и всерьез не воспринимали.
Для четы Снигиревых Ксения была нелюбимая дочь, проштрафившаяся тем, что, нарожав кучу детей, так и осталась неучем, без профессии, которая бы давала опору в жизни. В вину ей выставлялось и то, что она вышла замуж без родительского благословения, да еще за инвалида.
Нас также встречали прохладно, запрещая даже одним входить в комнаты.
За эти дни, пока мы пребывали в гостях, произошел дикий и вопиющий случай.
Мы загорали с сестрой на поляне возле дома, но жесткая трава колола тело и лежать на земле было не комфортно. Вскоре Валюшка убежала к подружкам, а я решила перебраться на крышу сарайки, где содержался скот. Загорать здесь было намного удобнее, чем в густых зарослях травы.
Вскоре в огород вышла баба Ольга и приказала мне сейчас же спуститься с крыши. Это "сейчас же" растянулось у меня где-то на 5-10 минут. Вскоре она снова вышла по каким-то хозяйственным делам. Увидев меня еще на крыше сарайки, она зло зыркнула взглядом и скрылась в доме.
Я осторожно спустилась и пошла за ней. Приближалось время обеда и опаздывать было нельзя.
Все гости уже собирались за столом.
Неожиданно в комнату быстро вошла баба Ольга и схватила меня за руку. Изо всех сил она начала меня стегать по телу ремнем, оставляя кровавые рубцы на обнаженных руках.
Я отчаянно кричала, пытаясь вырваться от рассвирепевшей старухи, но силы были неравны. Она вновь показала свою волю и главенство в семье. Ведь я залезла на крышу без спроса, а для бабы Ольги -это считалось чудовищным нарушением порядка в ее доме.
Никто меня не защитил. Никто даже не посмел сказать слово, чтобы остановить домашнего тирана. Вся родня выстроилась в круг возле меня и стоя безмолвно со скорбными лицами, наблюдали, как злобная мамаша с наслаждением истязала ребенка.
И все это выглядело не так грустно, как комично. Сквозь слезы, я в душе хохотала, видя, как взрослые люди,с покорностью идиотов, смотрели на происходящее.
Насилия и самоуправства я бабе Ольге простить так и не смогла. В гости к ней я больше не ездила. И дело было даже не в побоях, хотя и это невольно остается в памяти, а в ее отношении к маме.
В один момент полуграмотная старуха дала ей понять: на каком низком положении семейной иерархии находится она и ее дети...Ненавидя свою непослушную дочь, которая посмела жить не по ее указам и при этом оказалась в таком дерьме, она нашла способ, чтобы отомстить и публично унизить нашу семью. Но мама, к сожалению,этого так и не поняла.
Впоследствии, словно в расплату за свои поступки, баба Ольга примет мученическую смерть. Как и многие люди старшего поколения, она проживет долго, до 85 лет, но невольным убийцей ее станет единственный сын Аркадий.
Остригая как-то ногти на ногах матери, он настолько сильно сделал соскоб кожи, что в ранку попала грязь и началась гангрена. В больнице ногу ампутировали.
На беду, январь стоял тогда ветреный и студеный. Аркадию приходилось ежедневно обрабатывать рану. Дома гуляли сквозняки, было жутко холодно, и остывшей водой сын промывал больную ногу. Полная антисанитария и отсутствие нормальных бытовых условий ускорили смерть бабы Ольги. Она умерла 5 января 1988 года.
Крестная Люба приехала за мной, в полной уверенности считая, что я последую вместе с ней на похороны. Но я отказалась. Провожать в последний путь человека, который никогда не любил меня, мне просто не хотелось. Но я всегда поминаю ее в храме в день поминовения усопших. Память обо всех остается для меня свята.
В 14 лет нас принимали в комсомол. В школе, как всегда, это было показушное мероприятие, куда "загоняли" всех скопом и также могли отчислить без серьезных на то оснований.
Отказ на вступление в члены ВЛКСМ коснулся в нашем классе троих человек. Как всегда, "козлами отпущения" стали мы с Людой Гладышевой- моей подружкой и соседкой по парте. По мнению школьных активистов, мы не умели жить по принятым распорядкам в обществе. Если они имели их самих, то "да"- волчьи законы их комсомольской "стаи"- были нам всегда непонятны.
Еще нас обвинили в том, что мы нарушили даже законы государства. Ну, против этого, ясно дело, не отвертеться, когда ты, хоть случайно, сделал шаг не в ту сторону. Но шутки эти все же кончились для нас печально.
Все наше нарушение состояло в том, что желая заработать денюжку на конфеты, мы с подружкой нарвали на лугу "пистиков"- верхушек целебного растения хвоща и повезли эту травку на пермский областной рынок, отдавая людям плоды своего труда по 5-10 рублей за килограмм.
Покупали их охотно. Сведущие в кулинарии знатоки, прекрасно понимали, что пистики служили прекрасной добавкой к любым блюдам и делали из них даже начинку пирожков.
Но продать полностью товар мы не успели. Нас заметил, проходивший мимо наряд милиции и прогнал с рынка.
Все это видела ученица нашего класса, которая стояла рядом с матерью, торговавшей овощами. И, конечно, с удовольствием потом нажаловалась, рассказав об этом случае одноклассникам.
Скорей всего, прогнали нас потому, что мы были несовершеннолетние. Но, вынося свой вердикт, комсомольские главари решили единогласно: "не пущать" нас в комсомол. Тоталитарные законы государства держали в узде всех, даже малолеток.
Третьей пострадавшей оказалась девочка, которая открыто пользовалась косметикой. Чтобы проучить непокорную, учительница, во время перемены, схватила ее портфель и вытряхнула учебники на пол. Вместе с книжками выпали и косметические принадлежности, где были баночки с помадой, румянами и тушью для ресниц.
Класс равнодушно смотрел на плачущую девочку. Вина ее оказалась доказанной и никто не посмел вставить слово в ее защиту. Убогое совковое мышление невольно принимало в стране извращенные формы существования.
Но в целом, о комсомоле, у меня остались хорошие воспоминания. Это была действительно молодежная передовая организация, так много сделавшая для развития страны в период социализма. Ведь в самые трудные места посылали всегда комсомольцев. Присутствующая у большинства молодых людей- высокая сознательность, коллективизм, умение преодолевать любые трудности, становились всегда примером для подрастающего поколения. Они были надежда и совесть нашей страны и эпохи. И искренне жаль, что выполнив свою историческую роль, комсомол навсегда ушел в небытие...
В июне мы с Людой Гладышевой в последний раз поехали на приемные экзамены в Пермское хореографическое училище. 14 лет- это был предельный срок для поступления в известную балетную школу.
Худенькая, гибкая, с легким шагом и высоким подъемом стопы, я легко проходила экзаменационную комиссию требовательных педагогов.
Но Люда, уже в который раз, отчислялась на просмотре из-за неимения природных данных. Она была крепко сложена, полновата и совершенно не имела балетной растяжки. Однако, каждый год мы приезжали и надеялись, что поступим вместе.
Понимая, видно, что ей так и не поступить, она решила закрыть дверь в мечту и мне,предложив, что если кого-то не примут, то и другой не пойдет учиться. В этом заключалась для нее верность нашей дружбы. И не подумав, я наивно согласилась.
Пермское хореографическое училище входило в тройку известных балетных училищ страны. Кроме московской и ленинградской Академии танца, оно также лидировало по выпуску классных специалистов- танцовщиков, имевших Всесоюзный и Международный уровень подготовки.
Поступить сюда было крайне затруднительно. Для девочек от 10 до 14 лет конкурс составлял 100 человек на место.
Ты мог обладать идеальными природными данными, но если тело было не разработано и не готово к специальной балетной пластике, тебя тут же отсеивали из общего количества претендентов.
Раздетые до трусиков, мы предстали перед требовательной комиссией. Сидевшие у огромных, до потолка, зеркал, они внимательно разглядывали наши тщедушные фигурки.
Главным экспертом среди преподавателей, был художественный руководитель училища Юлий Иосифович Плахт. Высокий, черноволосый, с харизматичной внешностью мужчина- он являлся последней инстанцией при отборе претенденток в балет. К его мнению прислушивались все педагоги.
Наконец, начался смотр юных дарований. Каждая девочка выходила на середину зала и показывала необходимые движения, по которым комиссия могла судить, насколько она профпригодна к балету и классическому танцу.
Сюда неизменно входило приседание с глубокой выворотностью коленей, поступающих просили попрыгать на месте, определяя легкость и высоту прыжка, нужно было поднять, как можно выше ногу, как можно сильнее выгнуть носочек стопы, или, так называемый, балетный подъем, встать в необходимую позицию...
Смотрели все: рост, вес, пластику, жестко отбирая поступающих лишь с худощавым телосложением.
На любом этапе ты мог сойти. Каждая девочка плакала, когда ей отказывали в приеме, и это было просто море слез от безысходности.
Уже заранее, поступавшим на такое специфичное обучение, как балетная танцовщица, давали понять, что это слишком трудное и дискриминирующее искусство, где требуется не только полное самоотречение, но и специальная подготовка ( натаскивание) уже в раннем возрасте. Ибо все, что приобретено позднее, ведет к возможной инвалидности, когда при "разболтанных" костях и суставах, человек перестает двигаться и ходить.
В этих стенах выпускали лишь ценный штучный "товар". И сюда же отбирался уже готовый человеческий материал.
Люду даже не стали смотреть. Меня задержали подольше: прервав на каком-то упражнении, попросили произвольно потанцевать. За рояль села аккомпаниатор и начала играть веселую, бравурную мелодию. Поток звуков тут же подхватил мое тело, давая возможность пластикой выразить рисунок танца.
Я чувствовала, что мной довольны, но слезы Люды оставили горький осадок в душе. Напоследок я лишь посмотрела свои оценки, выставленные мне за природные данные. В списке стояли и тройки, и четверки и даже одна пятерка. В любом случае, на кордебалет я тянула.
И все же, моя мечта осуществится, хотя и другим образом. 12 лет своей жизни я отдам танцу, занимаясь в самодеятельных хореографических коллективах. Но это будет уже позже. А пока я терпеливо училась в деревенской школе, где нас обучали полуграмотные учителя.
Помню, как в сочинении по русскому языку и литературе, мне, при полном отсутствии ошибок, поставили четверку за искажение слова "хореография". Ибо по мнению преподавательницы, правильное звучание его было "хорография"- и мне пришлось принести из дома книгу, чтобы доказать обратное.
Но тогда, в 1969 году шли для меня нелегкие времена...Деревня находилась в полном отстое существования, не давая развития ни уму, ни сердцу.