Фонари ещё не зажигались, но сумерки уже начинали опускаться на город. Кремовое стало серым. Тени легли глубже.
Лавируя в толпе, по идущей от вокзала шумной и грязноватой Кайзерштрассе стремительно шагала девушка: свободное прямое платье делало тонкую фигуру ещё длиннее, стриженые тёмно-русые волосы растрепались на ходу. Иногда она резко останавливалась, выхватывала телефон, как пистолет из кобуры, и делала фото. Её прозрачно-серые глаза были распахнуты, а маленький рот сжат; казалось, воздух вокруг неё сейчас заискрит от напряжения.
Пришлось ударно трудиться на выставке, посвящённой дизайну и иллюстрации. Впрочем, она и была настроена на работу, а первые пару дней всё кипит: вторник и среда прошли в бесконечных переговорах, презентациях и метаниях от стенда к стенду в попытках успеть на очередную встречу. Её туда направили в качестве не только дизайнера, но ещё и переводчика. Решили убить двух зайцев сразу. Хотя Карина отнеслась к этому философски. Она гордилась тем, что её знания и труд так востребованы. Но нельзя же на целую неделю отправиться в Германию и не таить надежды на что-то особенное – какой-то личный маленький праздник или чудо. Тем более, просто надоело уже целыми днями повторять заученные фразы о своей книге.
Эх, ну, в каком смысле «своей»? Честно говоря, глаза б её не видели. Хотя как раз с этим можно было поспорить: фэнтезийный роман привлекал внимание именно благодаря обложке. Собственноручно оформленной.
Окончив Минский иняз, Карина задалась неизбежным вопросом «есть ли жизнь после вуза». В третий раз получив расчётный листок на работе, молча кивнула: «Ясно». И, работая в бюро протокола на предприятии, параллельно начала изучать веб-дизайн и иллюстрацию. Подрабатывала тогда репетиторством, немецкими и шведскими переводами. Когда она пару раз заснула в метро и уехала в депо, а панангин прочно обосновался в сумке вместе с янтарной кислотой, стало тревожно. К счастью, довольно скоро подошли к концу и обучение, и отработка по распределению. Друзья помогли с первыми халтурами, и теперь Карина могла сказать, что занимается любимым делом, да ещё и за неплохие деньги.
Хотя, будь её воля, она бы полностью посвятила себя рисованию.
Бывали разные увлечения, но уже второй год ей больше всего нравилось изображать одного персонажа: немецкого лётчика. Карина уже не помнила, как и почему он появился, но к авиации она в принципе была неравнодушна: её дедушка служил в ВВС и был подполковником в отставке, а ещё – её лучшим другом с самого детства. Оно было наполнено самыми увлекательными рассказами о воздухоплавании. Так что подобный персонаж рано или поздно должен был возникнуть.
Она дала ему комически звучное имя - Герман фон Рихтгофен. Вместе с тем наделила его внушительной статью, мужественными нордическими чертами и абсолютно отчаянным характером. Задумывался он как ас первой мировой, но потом по жарким просьбам нарисовала его в форме Люфтваффе. Ну, а что, между первой и второй перерывчик небольшой. Единого сюжета у рисунков не было. Её герой постоянно сыпал циничными шутками на грани фола, пил, дрался, совершал опасные манёвры. В итоге Рихтгофен (имеющий не так уж много общего с реальным прототипом) полюбился многим, и у художницы образовался целый фанатский клуб среди русскоязычной аудитории. Видно, многим оказалось близко это чкаловское хулиганство с есенинским флёром.
Правда, последнее время кое-кто начал канючить, что арты поскучнели: Карина чаще стала рисовать персонажа более серьёзным. Как-то незаметно ей стало казаться, что характер его глубже, гусарство во всех проявлениях – это ещё не всё. Потом невольно пришло в голову, что такой человек вполне мог реально существовать в какой-то из вселенных. Да и звать его могли так же (это только для нас его имя звучит как что-то наподобие «Адольф Виссарионович Троцкий»).
Карина любому могла бы обосновать, что существование параллельных миров – это не фантазия, а доказанный астрофизиками факт. Но её всегда влекла ещё и тема трансгрессии – перехода черты между возможным и невозможным. Она много лет увлекалась мистикой и даже пыталась определить эту грань лично для себя с помощью разнообразных духовных практик. Хотя именно в качестве практика она оказалась бездарна: освобождение духа путём отключки тормозов пугало и отвращало, а путём медитаций и усмирения эмоций получалось достигнуть только скуки. На это Карина лишь пожала плечами. Увлечение темой паранормального и таинственного продолжалось – со стойким спокойным любопытством.
Вообще, она мало с кем обсуждала такие темы – разве что с Алесей, да и то чисто в литературном плане.
Карина дёрнула плечами – но не от вечерней свежести и даже не от того, что в неё почти врезался какой-то типчик, по виду из приезжих и явно уже что-то употребивший. В привокзальном районе подобного сброда было множество. Ей и раньше доводилось слышать о Франкфурте весьма пикантные вещи, и всё-таки было дико в первый же день увидеть, как ширяются средь бела дня в центральном парке. Что характерно, полиция никого не трогала.
Но сейчас Карина разбередила тревожные мысли. «Так», - одёрнула она себя, - «перестань себя накручивать, хотя б сегодня. История мутная. Но, может, хоть что-то в итоге прояснится? Да и в конце концов, лишь бы с человеком всё хорошо было, а как, да почему, да зачем – дело десятое. Ну, и что, мысли делу помогут? Нет, конечно».
Тем временем, город погрузился во тьму. Налились лихорадочным красным светом многочисленные вывески злачных заведений. Казалось, что все они низкого пошиба. Однако нет, их завсегдатаями были местные банкиры, но в вульгарном дешёвом оформлении таилась своеобразная эстетика отвратительного. Обогнув очередную компанию подозрительного вида, Карина зашагала ещё быстрее и свернула вправо, желая выйти к реке. Здесь прохожие были редки. Стук каблуков гулко отдавался между стен домов. Чёрный вечерний воздух разорвал пронзительный вой сирены вдалеке. В ближайшую неделю ей предстояло привыкнуть ко многим вещам, в том числе к постоянно бороздящим небо самолётам. И к сиренам.
Кариной снова овладело странное чувство: казалось, в этот вечер должно произойти что-то значительное, или ей необходимо нечто отыскать. И это не напоминало периодически накатывающее состояние под названием «душа просит праздника». Гамма была сложная: тревога, нетерпение, предчувствие то ли радости, то ли горести, раздражение, некоторая отрешённость. Всё имело свою причину. Карина не могла отыскать её и хмурилась.
Кишащий туристами старый город не развлёк и не утешил. Она хотела уже присесть и выпить пива или яблочного вина, но её почему-то отпугивали шумные кафе, залитые апельсиновым светом в синей мгле. Она всё-таки пошла на набережную.
Тёмная вода. Никаких ограждений. Только качающиеся на волнах холодные белые блики. Это завораживало. И снова навевало дурные, компульсивные мысли.
Дело в том, что её книга, представленная на стенде, была не совсем её. Точнее, «совсем не».
И раньше, и в этой поездке Карина хотела сквозь землю провалиться всякий раз, когда давала автограф. Не то, чтобы они с Алесей были назваными сёстрами, но у Карины было своё понятие о чести, и она не понимала мотивов своей подруги.
Роман практически целиком написала Стамбровская. Были посиделки в кофейнях и долгие прогулки, вдохновенные обсуждения. Было видно, что Алеся в этом нуждается: таких людей мало кто готов выслушивать. Творческий – это в целом довольно сложный и противный тип человеческого материала. Карина и за собой знала грешки, поэтому относилась с пониманием.
Алеся производила впечатление человека адекватного и трезвомыслящего, иногда даже слишком. Она напоминала научного сотрудника, который бесстрастно и с иронией относится к своему увлечению фантастикой. Поэтому не вызвало подозрений то, что она стала говорить о книжных событиях как о реальных, этаким будничным тоном. В этом было что-то оригинальное, занятное, даже вызывало уважение: вон как человек вживается в роль по Станиславскому. Всё напоминало игру.
До тех пор, пока она не исчезла.
Все профили в соцсетях были удалены. Телефонов её родителей не нашлось. Да и страшновато было бы звонить. Она пропала после краткого, но очень странного периода. Именно тогда начало казаться, что у неё начинается какое-то расстройство, хотя порой Карине казалось, что это у неё едет крыша.
Алеся вроде бы заверяла в дружбе и горячих чувствах, но становилась всё более отстранённой. Сказала, что уезжает на работу в другую страну. У неё стали появляться снимки из непонятных мест: вернее, непонятным было то, как неумело и беспричинно она врала. Мало ли неизвестных городов на свете, но предстающие на фото никак не были похожи на те, что она называла и подписывала (Карина ведь отлично знала, как выглядят Гродно и Вильнюс). Она стала очень рассеянной и мыслями витала где-то далеко. Однажды Алеся громко разговаривала с кем-то в пустой комнате, смеялась – а телефон лежал на столе; и смотрела в пустоту так, как смотрят на собеседника; от этого зрелища Карине стало не по себе. Но кроме того, в её квартире творилась какая-то чертовщина: несколько раз показалось, что краем глаза виден силуэт человека, который исчезал, стоило обернуться, или движущийся предмет, а о звуках и говорить не стоит. От этого продирал мороз по коже, а Алеся была безмятежна и выглядела спокойнее и счастливее, чем когда-либо ещё. И уж совсем невероятным стало то, что она отказалась от любого упоминания о своём авторстве и все книжные дела отдала на откуп подруге, причём попытки протеста вызывали у неё настоящую ярость.
А однажды она просто резко пропала.
Карина слышала о нескольких таких случаях, когда человек обрубал контакты, и было совершенно непонятно, что с ним. Потом кто-то снова всплывал через двадцать лет, а кто-то так и растворялся в пространстве и времени, оставив только привкус недоумения.
Казалось бы, живи и радуйся, тебе вся слава и все гонорары. Но у Карины было чувство, что она занимает чужое место - навязанные ей чужая жизнь и личина вызывали тягостное ощущение.
Она отправилась на другой берег. Мимо проносились машины, велосипедисты. Не преминула сфотографировать с моста вид на сверкающие небоскрёбы – посмотришь на эту нарядную открытку и не подумаешь, сколько мрака у их подножия. Карина усмехнулась.
На той стороне к ней привязался какой-то сомалиец и стал зазывать на свидание; видя тактичную прохладу, он свёл разговор к тому, что «мы же молодые, здоровые» и «ну, у тебя же есть минут пятнадцать?». Это было мерзко и весело, но Карине скоро надоел этот гротеск, и она бросила на пылкого парнишку такой убийственный взгляд, что он изменился в лице, промямлил какие-то извинения и наконец отлип. Вот и хорошо. Баллончик доставать не пришлось.
«Трэш какой-то», - подумала она. – «Нет бы на выставке кто-то симпатичный подошёл».
Вообще, блюсти верность Паше она не особо стремилась, а сюда вырвалась в том числе и с тем, чтобы не видеть его постную физиономию. Правда, уже месяца три они жили в разных комнатах, но он вызывал глухое раздражение даже своим появлением в коридоре и кухне. Почему они до сих пор не разошлись? Скорее, стоило спросить, зачем они вообще начинали встречаться. Но когда-то каждый из них решил, что ему кровь из носу нужна пара и уцепился за первое, что подвернулось, а расставаться было страшно, ведь а вдруг потом так один и останешься, куковать будешь. До Карины со временем дошло, насколько это феерическая чушь. Но идти на разрыв было... может, лень? И она, и Паша просто плыли по течению, иногда вяло переругиваясь, иногда вполне себе дружа и соседствуя, иногда расползаясь по углам.
Карина нырнула вглубь мощёной булыжником улочки, как в чернильную реку, где кувшинками зависли неяркие фонари и смутно белели фасады домов, отделанные фахверком. Она прошла мимо психоделических неоновых вывесок с очертаниями кальянов, танцовщиц, микрофонов, отмахнулась от клочьев сладковатого дыма и грохочущей музыки. Не за тем приехала. Она выбрала заведение с готической вывеской и гербом и шагнула в полумрак отделанного дубом зала.
Заказала бокал местного лагера и достала скетчбук – с ним она почти не расставалась. Нервозность отпустила. Отпивая по глоточку, Карина с интересом поглядывала вокруг и делала эскизы: оленья голова, старинная кружка... Затем увлеклась, забыв про пиво, и начала набрасывать и штриховать женскую фигуру, затем сидящего за барной стойкой офицера – вполне в своём стиле. Когда она подняла глаза от рисунков, то обомлела. Стоило усилий перестать таращиться и закрыть рот.
Офицер за стойкой действительно сидел. Причём именно в той позе, как на эскизе. Более того – он был как две капли воды похож на её Рихтгофена. Немалый рост, крепкое плотное сложение. Круг света, падавший от близкой лампы, позволял Карине разглядеть и черты лица: довольно агрессивные очертания профиля, тяжеловатый подбородок, воинственную, резкую линию рта, гладкую щёку, высокую скулу, зачёсанные назад густые русые волосы. Всё, как на её артах.
Хотя один немолодой писатель как-то делился в интервью, что последнее время начал всё чаще встречать двойников то своих знакомых, то своих вымышленных персонажей. И всему этому было простое объяснение: разнообразие генов и их комбинаций велико, но ограничено - совпадения возможны запросто. Тем более, Карина наделила своего персонажа довольно типичной немецкой внешностью (в одном из лучших её вариантов, конечно). Так почему бы ей, находясь здесь, не встретить немца с таким лицом и сложением?
И всё бы хорошо. Но сидящий перед ней человек был одет в мундир первой мировой.
По спине поползли мурашки. Потому что в силу контекста он не походил на актёра или реконструктора. Казалось, сумрак вокруг сгустился. В нём потонули тяжеловесные балки и панели помещения. Она отпила несколько глотков из бокала - конечно же, поперхнулась, залилась краской и уткнулась в скетчбук, лихорадочно там чёркая для отвода глаз. Впрочем, офицер не смотрел в её сторону. Что характерно, на него тоже никто не обращал излишнего внимания. Можно было подумать, что тут хождение в старинной форме по центру города в порядке вещей. Тем временем, он попросил счёт. Происходящее всё больше наполнялось сюрреализмом.
«В жизни бывает всякое». Она принялась повторять себе эти слова как мантру, чтобы успокоиться. И вправду, такое увлечение сверхъестественным раньше и такая потеря самообладания сейчас? – Карина пристыдила себя. Она захотела проследить за незнакомцем. Быстро расплатилась и выскользнула через второй вход, который вёл в соседний переулок (она заметила его сразу, как возникла необходимость незаметного отступления). Конечно, она не знала эту часть города, но догадалась, что сейчас нужно пройти направо, мимо всех этих студентов и туристов, повернуть, и...
- Карин!
От оклика словно прошило током. Да, это к ней обращались, по-немецки, с иным ударением, но точно к ней - было ощущение, словно снежок попал в спину. Она остановилась как вкопанная и застыла. Но всё-таки заставила себя обернуться.
Конечно. Кто бы сомневался – перед ней стоял он.
Всё, что происходило потом, можно было назвать предсказуемой непредсказуемостью. Карина не то, чтобы сознательно решила, но невольно последовала особой логике происходящего – логике сна. Возможно, это был шок, но пульсирующее острыми волнами ошеломление уступало место типично сновидческому чувству, которое было ей знакомо и прекрасно укладывалось в характерную фразу: «И что?». С какой-то отвлечённостью констатируя всю дичь происходящего, было любопытно пронаблюдать, а что же будет дальше.
- Карин, как же хорошо, что я тебя нашёл... – дрогнувшим голосом произнёс офицер и приблизился к ней.
Карина не испытала страха - хотя вообще-то встреча с таким типом на тёмной улице должна была всем внушать законные опасения. Да и кому, как не ей, был известен тяжёлый нрав этого персонажа... Так, стоп. А следующую мысль Карина уже не успела зафиксировать, потому что он протянул руку и бережным, каким-то почти опасливым жестом взял её кисть. Его рука была тёплой и удивительно мягкой (хотя почему «удивительно», дворянин всё-таки).
- Герман, как ты тут оказался?
Она как-то очень естественно назвала его по имени. Он не сводил с неё довольно странного взгляда: смотрел, будто она была богиней, сошедшей внезапно с небес, но он пока не понял, что с этим всем делать. Хотя её ощущения были симметричны.
- Это было нелегко. Но я всё готов объяснить.
- И как же?
- Пойдём, милая. Пойдём. Я ждал этого очень долго.
Лицо было бледно. Очень странно сочетались между собой его полноватый контур и резкая черта губ.
- Хорошо.
- Главное – успеть до рассвета. Не бойся.
Она усмехнулась. Хотя пиво она не допила даже до половины, ей овладел некоторый авантюризм, и уже через миг они вместе шагали к реке, потом почти бегом шли по Старому мосту – и в какой-то момент Карина бросила взгляд влево и увидела, что все остальные мосты, подсвеченные огнями, меркнут и тают. В следующую секунду сердце ухнуло в пятки, потому что она увидела, как небоскрёбы растворяются во мраке, гаснут огни, в глухой, глубокой темени происходит движение, в котором город меняется, съёживается до двух, трёх этажей. На её глазах здания трансформировались, а огни беззвучно умирали: ей казалось, что город достаточно тёмен, но теперь улицы были подсвечены лишь газовыми фонарями. Их свет казался призрачным и мутным. Как испорченное дитя цифрового века, Карина судорожно нашарила в сумочке телефон, но экран не реагировал и лаково отсвечивал чернью. На её глазах произошла метаморфоза: вот шествовала какая-то негритянка в микрошортах и белой майке, и вот она подобралась, побелела, и теперь перед ней семенила молодая немка в платье начала двадцатого века. Что произошло с её собственным платьем? Она ощутила лишь смутное шевеление, но через три секунды на ней было совсем не то, что она когда-то покупала в Гётеборге в магазине H&M по акции.
Раздалось цоканье копыт – кто-то ехал в фаэтоне. Затем из темноты вынырнули фары, и по булыжной мостовой проехал мимо один из тех автомобилей, что Карина видела лишь на картинках.
Она обмерла и застыла. В следующий миг зазвенело в ушах, как будто при контузии. Он обнимал за плечи и обеспокоенно что-то спрашивал, как через водную толщу, а Карина онемела – непонятно, на секунду, минуту или дольше – зато в голову хлынул поток информации, так, будто вспыхнули чередой картин забытые, выпавшие куда-то мгновения, часы и годы. Не было больше веб-дизайнера из Беларуси, она жила здесь. Здесь – и сейчас трепетала от радости, потому что её жених приехал на побывку с фронта. И целым шлейфом протянулась череда пережитого: их первая встреча в Упсале, скандальный роман, полёт во Франкфурт, небольшая «война» с родителями Германа, довольно скоро увенчавшаяся победой, светские выезды, проводы на фронт, бесчисленные поцелуи: в мрачном соборе, в чёрном лесу возле имения, на вокзале, в полумраке библиотеки, каждый особенный и каждый как первый...
- Милая, ты вспоминаешь?
- Да, - сдавленным голосом отозвалась она.
Опять захватило дух. Самым диковинным было то, что она не ощутила себя другим человеком, не вжилась в чей-то образ, а поняла, что до этого её существование было каким-то компромиссом, черновиком или бледной перепевкой. Истиной была нынешняя экзистенция. Сейчас – она была настоящей.
И ей перестал казаться тёмным новый Франкфурт, засияли праздничными огнями витрины, и тёплыми искрами защекотала душу возможность мирно, не спеша прогуляться по городу с любимым.
В витрине книжного магазина ей бросился в глаза стенд, на нём была куча самых разных открыток, романтических и патриотических: и нежные влюблённые парочки – солдат и девушка, и воинственный, прекрасный собою кайзер с залихватскими усами, и чьи-то фотографические портреты...
- Постой, это что, ты?
Она указала на один из снимков.
- Ну, я, - пожал плечами Герман, хотя в уголке рта проскользнула улыбка. – А ты словно не знала.
- Я бы их все скупила.
- Зачем, если я здесь? – засмеялся он и поцеловал её в щёку. Сладким покалыванием отозвалось это в груди.
И только тень рассудка и какой-то остаточной памяти выразила изумление, что Карина так быстро теряет голову. Нет, в какой-то ложной жизни она что-то там «теряла». Здесь всё давно свершилось.
Они фланировали по центру города, Карина с интересом разглядывала наряды – и от неё не укрылось, что все встречные женщины просто-таки пожирают их глазами. Вернее, томным прибоем плескались горячечные дамские взоры вокруг Германа, а она почти физически ощущала, как вонзаются в неё десятки незримых шпилек. Как бы хотела каждая вторая из встреченных оказаться на её месте! Как же их манил красавец и герой войны, а она воспринималась не то Цербером, не то досадным препятствием, фантазия каждой рисовала своё. Это было непривычное, тревожное и будоражащее чувство. Герман всё так же неторопливо плыл с вызывающе-прохладным взором, словно корабль во фьорде, поблёскивая в газовых отсветах шпагой на боку и орденом Pour le Merite на шее (конечно же, не единственным). В растерянности она обращала глаза к своему спутнику. А он глядел на неё ласково, иногда порывисто лёгким касанием целовал – и не потому, что хотел кому-то что-либо доказать прилюдно, а потому что был взволнован, причём заметно. На других женщин он смотрел равнодушно. Конечно, не сквозь и не рыбьим взглядом, но словно на красивый пейзаж или цветок – без желания присвоить, очень спокойно. Это озадачивало Карину ещё больше и заставляло её задаться вопросом: «Барон фон Рихтгофен, кто вы?..» - мнимое знание персонажа ничего не значило, когда теперь она была один на один с реальным человеком.
Реальным?
- Прости меня, Карин.
- За что?
- Я не должен был с тобой встречаться. Это прихоть. Хотя знала бы ты, чего она мне стоила... Постарайся забыть то, что видела. Я надеюсь, у тебя получится. Мы ведь не можем быть вместе, ты сама это знаешь, но я благодарен тебе за то, что хранишь мой образ. И за то, что согласилась сегодня пойти со мной. Пожалуйста, помни меня даже там, где ты сейчас.
У неё защемило сердце, а в душе началось полное смятение. Переживаний для одного вечера было слишком много. Равно как и вопросов.
Она взглянула ему в лицо. Между ними было слишком много растерянности и чего-то неизъяснимого, радости нахождения, страха утраты, потрясения от переживаемого. Движимая этим странным кипением, Карина прильнула к нему и поцеловала в губы.
Но тут воздух вокруг всколыхнулся, она ощутила, как по всему телу прокатилась волна вроде отзвуков взрыва. Карина отпрянула и испуганно оглянулась: картинка расплывалась, город обретал прежние черты, но самое жуткое – в воздухе растворялся и Рихтгофен, таяли его руки, которые держала Карина, на глазах он превращался в призрака.
- Вот видишь, Карин! Проклятая черта! Мне не прорваться!
Его последние слова прозвучали смазанно, искажённо, как сквозь речную воду, а силуэт словно затягивало, отдаляя от неё. Уже бледный, полупрозрачный, он попытался броситься к ней – но просто исчез. Пропало всё, что могло б напомнить о встрече.
Вокруг снова шумел мегаполис. Лишь застыла в самой его гуще одинокая фигура с ошеломлённым и потерянным взглядом.
Карину била дрожь. Мозг бурлил. Но вскоре будто выгорел. Она неслась по улицам, пиная мусор, и сознавала, что всё не может так закончиться. Не видение. Не галлюцинация. Что-то вправду судьбоносное. И тяжёлое.
А для фиксации начала расстройства слишком много было попыток анализа, взбудораженности и злости.
В номере гостиницы она пыталась разложить по полочкам всё, что с ней произошло, но так и не смогла. В итоге просто нашарила в сумке успокоительное (не расставалась с ним со студенческих лет, то да сё, работа, стрессы), выпила, походила по кругу, трогая босыми ногами ковёр, слушала танго. И засыпала, ворочаясь на чистейшем и мягком белье, представляя объятия. Она давно не страдала такой ерундой, довольствуясь неприглядной реальностью и скромным удовольствием от очевидных тактильных радостей вроде аромата стирального порошка и мягкости хлопка. Но сегодня ей хотелось, чтобы её обнимал Герман.