Выписывание отрицательного персонажа для меня проблема. Если я его выдумал – ещё куда ни шло, но, если он имеет прототип, то тут - просто мучение. Потому как выводить человека одной черной краской и нечестно, и необъективно, и нелитературно. А искать положительные черты в подлецах, или придумывать им какие-то человеческие качества, противно. Но выхода нет. Без рассказа о том, кого обслуживала муниципальная наша газета, не обойтись.
В обычной жизни глупца, подхалима и циника можно обойти стороной, чтобы бурная их деятельность не обрушилась на голову с интенсивностью летнего ливня. Но если эти три типа (а бывает ведь, что и в одном человеке сходятся все три качества) займут какую-нибудь должность, то тут жди беды.
Дальше можно не читать. Но мне написать то, что дальше - важно. Я работал в газете. Муниципальной. И сначала думал, что служу славному делу: рассказываю о хороших поступках и делах простых людей, или указываю отдельным заблудившимся личностям на их скромные недостатки. Оказалось, глубоко неправ. Не понимаю главных задач целиком зависимой от администрации города газеты: прославлять, оправдывать деятельность мэра и горсовета, а так же публиковать постановления и распоряжения. Потому как по закону, если некоторые документы не опубликованы в срок, они как будто и недействительны.
Хорошо, если прославляешь стоящее дело. А если надо прославить того, кто приписывает себе чужие заслуги, если дело, которое нужно хвалить, кажется сомнительным?
У меня не сохранились записи 2004 года. Зато есть записки за 2008 год. За четыре года мало что изменилось. Стало только хуже. А я больше понял. Например, что никакая мы не четвертая власть. Мы слуги. Но не народа, а чиновников.
Мэр, а вслед за ним и его окружение, повторяли на каждой встрече, в каждой беседе, приватно и на всяком заседании "Мы даем вам деньги на газету, и вы должны поддерживать нас и только нас, и публиковать то, что мы вам скажем". Под «мы» имелись ввиду администрация города, горсовет, а чуть позже и партия власти. Поначалу же я наивно отвечал, что все мы служим одному делу - благу народа.
Потом я притворялся наивным, уже все понимая, но делал вид, что верю в какие-то идеалы: "Деньги вам в администрацию приходят от народа, значит, в первую очередь народ наш работодатель. Мы все делаем одно дело, все хотим, чтобы людям вокруг было хорошо. Просто вы видите один путь, а мы другой. И все наши разногласия, это споры о том, по какой дороге мы быстрее дойдем. Но цель-то, повторюсь, одна".
Хорош спор вора с жертвой об общем благе. А жертва ещё и должна кричать: «Прекрасно, вот так, ещё в заднем кармане посмотри! Как у тебя всё продумано! Какая технология шмона! Как ты хорошо меня обобрал! Наши воры самые лучшие в мире! Что им не поручи, они всё делают превосходно! Доверьте нашим ворам бороться с преступностью, они и с этой задачей справятся блестяще!»
В конце карьеры журналиста, я уже без всякой игры и притворства, говорил: «Мы думали, что мы голос народа, но народ наш как-то быстро потерял голос. Задули холодные ветра, незащищенное горло демоса поразил хронический ларингит».
Первые два года редакция росла. У нас появилась еще одна комната (стало три). Вырос штат. Пришел мой одноклассник и друг детства Миша. Наш редактор, Татьяна Аркадьевна, позвала меня в кабинет на приватный разговор, на предмет: стоит ли брать такого странного парня? Кудрявый, курит, непрестанно нюхает свои руки, не отвечает на прямые вопросы. Правда, спроси его: «Миша, ты «Битлз» любишь»? А он буде мяться. Через полчаса допроса, подходов с «Ты меня уважаешь? Так ответь!» до «Неужели трудно сказать «да» или «нет»?», Миша может и выдаст что-то вроде «Ты спрашиваешь о творчестве в целом или о каком-то определенном периоде?» И хочется его за эту фразу убить. Но я-то его знаю. Знаю, например, что он прочел научных статей больше, чем кто-либо в нашем городе. Знаю, что в «Войну и мир» он прочитал во вором классе. Причем, думаю, французский понимал без перевода. Ещё не никогда не делал грамматических ошибок. Почему он не закончил школу с золотой медалью - загадка. Наверное, из-за четверки по физре.
Однажды я затащил его на тренировку по самбо, куда сам ходил уже несколько месяцев. Тренер, вместо разминки, послал нас играть в футбол. Все носились как сумасшедшие, потные, грязные, орали, злились, радовались. Миша ходил по полю за мячом. Медленно, сутулясь, часто меняя направление, ведь мяч скакал туда-сюда. Заставить Мишу бежать было невозможно. В одиннадцатом классе, когда у нас были военные сборы, во время кросса в противогазах Мишу несли на руках. Потому что, чья команда приходит последней, идет в наряд на кухню вне очереди. Миша слабо бубнел в запотевшие окуляры: «Ну, фто фы, не набо!» И все, кто бежал сам и умирал от нехватки воздуха и сил, готовы были Мишу убить.
Миша мог бы стать большим ученым. Но ошибся. Один раз. Во вступительном сочинении. Он написал «Прощай немытая Россия, Страна рабов, страна господ» в качестве эпиграфа. Но это была не главная ошибка, главное в том, что он поставил в качестве автора «Пушкин». Затмение. Бывает. И мы оказались вместе на истфаке. Оба странные. Только я, как мог, притворялся обычным человеком: в меру глупым, в меру гопником, чуть агрессивным и чрезмерно жизнерадостным, и даже играл в футбол (правда, чаще на воротах). А Миша не мог. От него за три версты несло Шопенгауэром.
А потом Миша связался с местными рокерами. Это было неожиданно. А мы отдалились. Потому что мне надоело все время напрягаться, чтобы вести диалог. В близком кругу Миша критиковал любую фразу, любого писателя/композитора/певца/художника/хореографа, о которых я заводил речь. Ладно не было для него авторитетов и окончательных оценок, но он еще и не чувствовал обиды, огорчения, боли собеседника. Ну, или делал вид. Хотя Миша и «делать вид» это просто невозможное сочетание. Он был искренен в каждом поступке и слове. Ну, мне так казалось.
В конце концов, он стал для меня каким-то особым идеалом. Независимости и таланта, что ли. Стихи, проза, рисование – все давалось ему, казалось, легко. Внешняя схожесть с Пушкиным только добавляла силы к желанию вызвать его на дуэль. Это человек, с которым мне хотелось дружить (а мы несколько лет были друзьями, причем как я у него был единственным другом, так и он у меня), но такой друг, который бы никогда не пришел на помощь, просто потому, что не понял бы, что ты в ней нуждаешься. Но поучиться, нахвататься целей и ориентиров в литературе, живописи и философии, это да, это, пожалуйста, от него можно. Но я устал. К тому же я не пил столько, сколько Миша и его друзья рокеры. Все кончилось для Миши академом, работой сторожа, легкими наркотиками и условным судебным сроком. Потом я уехал в Москву. Через пять лет вернулся. А Миша всё еще нигде не работал. Он и не мог бы нигде работать. Ну, кроме редакции нашей газеты. Вот тут он пришелся к месту.
Всё внимание наших дам переключилось на нового «умницу». Его хотели отучить от курения. Его хотели женить. Восхищались его статьями. Иногда он заменял корректора. Его познания и внешняя скромность, неприхотливость в желаниях и особенная внешность, над которой всегда можно было мило пошутить, приводили женскую часть редакции в восторг. Можно было вздохнуть спокойно. От меня отстали.
Я редко теперь писал про политику. Про всякие стройки и достижения. Совещания и заседания. Моей темой стала культура. Благо параллельно я занимался режиссурой праздников в городском ДК. К сожалению, поздно понял как много у меня врагов. Некоторых прямо бесило, что я писал сценарий, например, Масленицы, потом как режиссер работал над этим праздником, а после праздника писал статью о том, как хорошо этот праздник прошел. Ну, а что? Во время моих праздников никто не умер, не пострадал, даже дождь и снег редко шли, так что, считаю, что праздники проходили неплохо. Люди рады и целы, чего ещё? Но даже в этих невинных статьях надо напомнить, какую большую роль в подготовке этих «мероприятий» играла администрация города, коммунальные и прочие службы, спонсоры и отдел культуры. Забудешь кого-то, можно и на смертельную обиду нарваться. А я забывал.
Нравилось мне брать интервью у ветеранов, простых людей. Часто они советовались со мной, что им надо говорить, а что нет. Меня это удивляло. У нас же нет цензуры. Ваше дело, что и как сказать. Но большинство людей, словно чего-то боялось. Даже герои. И до сих пор боится. Все смотрят друг на друга и боятся, что о них скажут другие, а те тоже смотрят на этих, которые боятся, и тоже боятся.
А вот интервью с чиновниками превращались в долгую страшную битву. Плохого с худшим. Потому как первый, хороший вариант браковали сразу. Там ведь было написано все дословно, как интервьюируемый говорил, его словами, а главное его мысли и воспоминания. Для меня это было ценный опыт. Словно зрел внутри меня драматург вербатима. И да, оказалось, что чиновники боятся больше всех, больше, чем простые люди.
Так вот, оказалось, в интервью документально писать не надо. А надо - правильно и красиво. Красиво - это шаблонно-сладко, как на открытках к празднику. А правильно – так как понравиться начальству. Один раз один товарищ сказал: "А вы возьмите прошлогоднюю статью. Цифры только нынешние добавьте и все". Ну и фото новое. А то, понимаешь, было и такое. Опубликовали фото прокурора. А оно годичной давности. А прокурора-то повысили уже. А на нашем фото погоны другие. Звание ниже. И сразу звонки. Угрозы. Дело раздули так, будто мы заговор плетем вокруг прокурора. Мол, намекаем на недостатки его работы. А может, и знаем что-то такое, да не хотим до времени говорить. Бедная наш редактор Татьяна Аркадьевна. Держала оборону. Щадила нас.
Однажды я уговорил редактора поставить на первую страницу крупно фото молодых парня и девушки. С модными прическами и бодиартом на лицах. Внутри был репортаж с конкурса парикмахеров и стилистов. У нас же на первую страницу всегда шли физиономии юбиляров или иных особо отличившихся отцов города. Мне же хотелось разнообразия и привлечь молодежь. Наивный, говорю ж. Позвонил наш куратор из администрации. Из трубки прямо летела слюна. Децибелы наполнили всю редакцию. Жаль я взял телефон. Буквально, без мата, фраза специалиста по связям со СМИ звучала так «Ты зачем этих лезбиянов на первую страницу поставил?!» То есть девушка-стилист и паренек (кстати, он работал тогда в службе судебных приставов) названы странным словом. Не знал, что делать: сгореть от стыда, умереть от страха или расхохотаться. Противно, что страх пересиливал. Меня свободного человека, свободной страны, какая-то сволочь по телефону заставила бояться. Фу, противно! Я сказал «Проспитесь, потом поговорим» и повесил трубку. Все, кто был в редакции, посмотрели на меня как на самоубийцу. А телефон звонил и звонил.
Надеюсь, что продолжение будет)
© Сергей Решетнев