Дожди
« Того и жди, пойдут дожди в Испании…»
Фредерик Лоу, «Моя прекрасная леди»
I. Мой первый дождь
1940 год
Мне 2,5 года. И мы едем с папочкой встречать маму из командировки, куда её часто посылают. Мамочка – большой начальник: старший государственный поверитель от Комитета мер, весов и измерительных приборов при Совете Министров СССР. Первая в Крыму стахановка. Вся наша родня ею гордится. Папочка – ниже рангом, но коммунист, свято верящий в идею светлого коммунистического общества, - строил ЛЭП в Монголии. Спортсмен. Влюблённый в маму много лет, и только через шесть лет мамочка дала согласие на брак…
Я – их первый и любимый ребёнок, самый младший член огромной интернациональной семьи.
Мы едем к бабушке в Евпаторию. Там море и мама! Папа нарядный, в белом костюме, вкусно пахнет сладкими духами и папиросами. Я в голубом крепдешиновом платье с белыми воланами и шапочке – полоске с бантами. Я не люблю шапочек!
Вдруг – дождь! Дождь – неожиданный, плотной стеной закрывает от нас море, которое тоже не ожидало дождя. Мне ничего не видно через окно вагона поезда. Я начинаю капризничать: вдруг я не увижу мамы! Но дождь я люблю, а мне не разрешают мокнуть под дождём, а ребята бегают по лужам босиком! Я начинаю плакать, нет, реву! Лучший способ – упасть на пол и орать. «Но ведь дождь не перестанет идти», впервые серьёзно думаю я.- И к маме быстрее не придём…»
Папочка заворачивает меня всю, от шапочки до туфелек, в свой белый новый пиджак, и мы идёт от вокзала до бабушкиного дома под проливным дождём: нам не досталось такси. Зато очень «досталось» от мамочки: «Что ты сделал с ребёнком и своим костюмом?! Неужели нельзя было переждать дождь под навесом перрона?»
«Извини, - сказал папа смущённо, - мы к тебе без цветов»…
II. 1951 год
«Кап, кап, кап, кап – каплет дождик…»
(из песни)
«Дети, быстрей домой! Смотрите, какая мохнатая чёрная туча идёт! Домой, домой!» - «Ну, мамочка, мы только обрадовались, что нам сегодня не нужно будет огород поливать! Мы в лапту на стадионе играть будем: так хорошо по мокрой траве босиком побегать! Вот и Лапша пришёл, и Кисель пришёл. А Конотоп и Зинка уже на футбольное поле отправились…» - «Дети, имейте совесть, я ведь так редко выношу на дождь цветы из дома. Помогите, пожалуйста, ребята! Вам дождик в радость, а фикусы ведь тоже порадоваться хотят: листья у них толстокожие и им тяжело дышать в маленьком пространстве, да и от печки угольная пыль зелень в серую превратила. Быстренько-быстренько старой байковой портянкой протрите каждый листочек, пока дождь идёт, и бегите себе играть»…
Делать нечего – мамочку огорчать не хочется: мама добрая, всегда ребят беляшами и чебуреками угощает, постным варёным сахаром вместо конфет. Всего только шесть лет, как война окончилась. Мы теперь в седьмой класс перешли, семиклассники. В «войнушку» уже не играем. Гоняем в футбол, играем в круговой волейбол, в «штандер». Или сидим на стадионе допоздна, пока домой не позовут…
И зачем только нужны эти фикусы, будто комната – вокзал или гостиная помещика?! Фу, такие солидные, полные самомнения и презрения! Цветы! Не цветы, а прямо деревья! От них ни запаха, ни красоты, одна маета! Когда я буду большая, никогда никаких цветов в доме держать не буду. Листья у фикусов, как разношенные лапти. Прямо вёсла каноэ! Фу! Но мамочка всегда на новое место службы папы берёт с собою отростки фикуса и «красавчика», так мама называет бальзамин, и потом в новом гарнизоне все просят отводки. Мещанство!
III. 1953 год
«А юность – это дождь, и море, и луна!»
(из дневника Вальки Лис)
Евпатория – это Крым! А Крым – родина моих предков. Не только родителей, а предков! Здесь всё наше, родное: и название пирожков, и название улиц, и кладбище, и никто, даже курортники, не переспрашивают: «Как – как называется твоя национальность?!» И даже памятник Владимиру Маяковскому на Набережной с его стихотворением «Евпатория» помнит о караимах: «В дым черны, в тюбетейках ярких, караимы – евпаторьяки»! Мне здесь легко дышится. И не только потому, что море! Тётки, сёстры и брат – все здесь, все живы! И войны нет!
А Новый Год отмечают в Евпатории 1-го сентября! Во здорово: 2 Новых Года в одном году: караимский Новый Год старше на 5508 лет, т.е. сейчас 1953+5508=7461! Как хочется встретить двухтысячный: в 2000 году мне будет 63 года. И чтоб все-все были живы!..
Мой школьный друг, Женька Алексеев, хочет стать художником. Он нарисовал мой портрет, какой я буду в старости: очки и вместо кос пучок на затылке. Нет, такой я не буду! Я даже тёмные очки не ношу: тогда я не слышу и не вижу ничего вокруг – уходит куда-то внимание…
Кроме Женьки и Вальки Голубева друзей у меня нет. Историчка Клавдюшка специально вызывает меня на уроке после ответов этих ребят: она думает, что я буду «умничать», исправляя и дополняя их ответы, и потому, вызывая, говорит: « Ну – с, адвокат, пожалуйте к доске!»
А в Евпатории – не друзья, я их просто называю «со-пляжники». Так как ходим вместе к морю. Особенно люблю ходить купаться вечером, когда людей почти нет. А ещё лучше, когда идёт дождь. Он чуть прохладнее, чем вода в море, нагретая жарким крымским солнцем за целый день. С ребятами мы затаскиваем пляжный лежак в воду, садимся близко-близко друг к другу и полушёпотом рассказываем страшные истории из книжек Эдгара По и Конан Дойла. Особенно таинственно я пересказываю «Пёструю ленту» или «Собаку Баскервилей». Иногда, когда луну при дожде почти не видно, а мелкие волны змеятся нехотя к берегу, я пугаю ребят. Я неожиданно говорю: «Смотрите, смотрите, вон что-то длинное плывёт! Наверно, морская змея… А, может, это спрут?!» Все моментально с визгом поднимают из воды ноги, чуть не вскакивая на лежак…
Мне не разрешают гулять по ночам, особенно брат Толик. Забор у дома тёти, старшей маминой сестры, высокий и утыкан битыми бутылками (от воров!). Я специально беру на море подстилку потолще. Возвращаясь домой, закидываю её на верх забора и прыгаю тихо во двор. Но Толик убрал однажды стул от окна, через которое я попадала в комнату, и я грохнулась на пол, разбудив всех. Так все узнали тайну моих ночных, «дождевых» походов.
IV. 1955 год
«Дождик, дождик, дождик, дождик!
Но, положим, как приятно, рядом в парке ждёт она.
Он приходит аккуратно
Даже невзирая на
Дождик, дождик, дождик, дождик!»
(из песни)
Отец его служит в нашем гарнизоне, но живут его родители в Москве. Он приезжает только на праздники, редко. Но в летние каникулы – каждую неделю. Мне с ним интересно. Хотя он прочитал значительно меньше книг, чем я. Но он видит Москву, знает её. А дом его рядом с Театром Красной Армии! Когда-то, после четвёртого класса, я была в пионерском лагере. После окончания смены в лагере. Я выступала в Москве в том самом театре, около которого живёт Славка. На театральной сцене – «пионерский костёр»: алые шёлковые полотнища взымаются и опускаются под потоком тёплого воздуха, будто ветром раздувает огонь костра. Мы сидим вокруг этого шёлкового трепещущего пламени, поём песни, читаем стихи о Родине. В 1955 г. ещё не было мечты стать космонавтом, ещё даже космических «спутников» не запустили! Потому звёзды казались нам такими таинственными, и любимых не называли «зайчик ты мой», «кисонька ты моя», - а говорили «ты моя звёздочка ясная»…
В августе приехал Славка. На свидание я надела платье из накрахмаленной ситца и белые с чёрной лаковой отделкой босоножки, - те самые, которые с таким трудом купили мне родители на выпускной вечер. Босоножки на выпускном были только у меня, - у остальных девочек были туфельки, и даже лакированные, привезённые из Риги или из загранки. (Всё шила нам мамочка, перешивая свои довоенные наряды, которые не «проели» в оккупацию, или из ситца и сатина – дешёвых и нарядных тканей. Даже курточки и пальто были у меня и моих двух сестёр из сукна, выданного папе по офицерскому пайку)…
Нарядная и радостная от предстоящей встречи со Славкой, я побежала к реке Сестре, где не нужно было проходить через военный пост и предъявлять пропуск. Предзакатное солнце пропускало свои, ещё горячие лучи через дымку, которая становилась всё плотнее, будто бельмо на ясном глазу. Мы шли вдоль берега реки, в обаянии встречи перебивая друг друга, рассказывали о главном и пустяках, которые тогда представлялись такими важными. И потому не заметили, что потемнело небо не только по вечернему времени суток: огромная, как клякса на экзаменационном листе, жирная, ползучая туча быстро закрыла всё небо, и хлынул дождь! Дождь! Спрятаться негде: слева – река, справа – аллея лип и дубов – остатки от дворянской усадьбы. Высоченные гиганты давно уже забыли своих хозяев. Ближайшая память о них – старая мельница, даже позабывшая запах зерна и мучной пыли. Но около неё копна свежескошенной травы, слегка подвяленной, но еще недоспевшей, чтобы зваться сеном и быть убранной в сарай для зимнего корма скоту…
Всего секунду я сомневалась, стоит ли спрятаться в копну: ведь накрахмаленное платье изомнётся! Но и стоять под дождём в таком платье нельзя – крахмал станет липким!..
Я вернулась домой на рассвете. На вопрос папы, почему так поздно с гулянья, я ответила: «Шёл дождь. Не могла же я идти в темноте босиком – колко. Да и босоножки испортились бы от дождя. Если бы шла в них».
Пощёчина была неожиданной и звонкой. «Ты пожалела вещь, а нужно жалеть вещи людей, которые тебя любят!»- сказал папочка.
На днях на обложке старой рабочей тетради я нашла записку: «Ба! Я ушёл к Кольке. Буду поздно – в 22.00. Миша». И дата. Я внимательно ещё раз прочитала старую записку. Это писал мне уже взрослый мужчина, студент третьего курса…18 лет тому назад.
Теперь отец моей правнучки.
V. 26.04.1958 г.
«Дожди идут не там, где просят,
А там идут, где сено косят,
Распроклятущие дожди.
На них не выдумать вожжи…»
(Михаил Суворов)
Собирались буднично: свидетелей не было, свадебных нарядов тоже. Он в своём тёмно-синем бостоновом костюме, светлой рубашке и обязательном галстуке под цвет рубашки и костюма. Она – в сером строгом костюме классического образца и кремовой из парашютного шёлка блузке со скромной вышивкой гладью, с любовью созданной её матерью, не предполагавшей, что в этот день решительно изменится жизнь её старшей дочери на целых 20 лет…каких двадцать?! На всю жизнь! Но на двадцать лет молодости - это точно!..
Они вышли из подъезда общежития корпуса А, а из окон пятого этажа их друзья, их однокурсники обоих гуманитарных факультетов смотрели им вслед. Вслед смотрели по-разному: одни – равнодушно, типа «ну и пусть – как поживётся, так поживётся!», другие – с искренней жалостью и недоумением. Дежурная по общежитию студентов корпуса А Екатерина Васильевна и уборщица тётя Нюра как-то странно махали правой рукой, кладя руку на лоб, на плечи и на пупок. Воспитанная в семье с материалистическим мировоззрением, она восприняла жесты этих простых женщин как прощание.
Пройти почти сто пятьдесят ступенек, некоторые из которых походили на щербатый рот из-за старости строения, было сложновато, так как жених был слеп…
Только вышли из подъезда, как хлынул дождь вперемежку с крупными снежными хлопьями размером с ладошку младенца. Парочка снова нырнула в подъезд общежития, чтобы надеть пальто, которые у них были «всесезонные» - и для зимы, и для весны-осени: на стипендию много не разгуляешься.
«Стойте! Стойте! Мы вам сейчас принесём одежду! Возвращаться – плохая примета!»
До ЗАГС’а идти было недалеко. «Мендельсона» не было: вероятно, это считалось мещанством… В последнюю минуту речи регистраторши ЗАГС’а вошёл друг жениха, журналист, вручил невесте, теперь уже жене, букетик собранных в колхозном лесу, куда он ездил в командировку, голубых подснежников, по дороге изрядно потрёпанных и постаревших.
Но цветы-то всё-таки были! Были без шипов и от души!