Часть 6
Подходя к дому, Ефим не мог понять, что происходит. Во всех окнах горит свет. В горнице тень, какой то бабы мечется из стороны в сторону.
— Что за чёрт! Что происходит? — Вбегает он в дом, а там деревенская повитуха бабка Евдоха носится с тазиком и полотенцем через плечо и всё время кого-то ругает.
— Где тебя носило? Ульяна чуть жива лежит! — Ефим остолбенел, а Евдоха продолжает, — Девку тебе родила! Иди к ней, а я домой побежала.
Ефим не раздеваясь, прошёл в горницу. В соседней комнате спали дети. Ульяна лежала бледная, уставшая, такая несчастная и слабым голосом, почти шопотом говорит мужу:
— Опять девочка...
— Ну и Бог с ней, не переживай! Смотри, что я принёс! — Вытаскивает из-за пазухи кулёчек, завёрнутый в лоскутное одеяльце и кладёт на кровать, начинает медленно развёртывать.
— Боже мой! Ребёнок! И тоже девочка! Что это? Откуда? — недоумевает Ульяна.
Ефим рассказал про несчастную женщину, замёрзшую на дороге и про дитя, которое вбирало в себя последнее тепло матери. Девочка еле пищала, тихонько мотая ручками и ножками. Розовая распашонка слегка прикрывала худое тельце ребёнка.
— Сиротинушка! — заплакала Ульяна.
— Почему сиротинушка? Она будет наша. За сиротою сам Бог стоит. Не строй хором, а пристрой сироту. Вот я и пристроил и никому не говори, что она сирота. Мы её родители, мы ей мать и отец и любить будем, как своих. Меня сам Бог к ней послал спасти её. Это божье дитя!
Назвали они девочку Ириной, а свою Катериной. Ефим сам искупал Ирину, надел новую распашонку, запеленал и положил рядом с Ульяной, чтобы она накормила её. И лежит Ульяна на широкой кровати, с одной стороны титьку сосёт Ирина, а с другой —
Катерина, а Ефим уставший, раскрасневшись от мирской суеты, сидит
возле них и наглядеться не может.
— Хозяин в доме, что медведь в бору, а хозяюшка в доме, что оладушек в меду, вот какова должна быть жизнь, а не то, что щас, как волк от овец прячешься, да чтобы не позавидовали, да чтобы не отняли. Не дай бог и убить могут. К чему эти революции, брань за землю? А если всю землю поделить поровну? Наверное, ещё излишки будут. Да воюют вовсе не за землю, а за людей, чтобы господствовать над ними, власть — это опиум. Да к чему это я так размечтался, зачем мне эта политика и так забот хватает. Поесть нужно, да спать, кости ноют. Ульяна, тебе принести что-нибудь покушать, или попить хочешь?
— Нет, Ефим Егорыч, спасибо. Иди отдыхать. А я, может, подремлю немного.
— Ну ладно, Господь с тобою! — сказал на прощанье Ефим и пошёл тихонько в кухню.
Девка Миланья, которая помогала Ульяне по дому, намаявшись за день, уже крепко спала, похрапывая, в своей коморке. Ефим не стал её будить, сам достал из печи чугунок с душистой, ещё горячей кашей и поставил на стол. На столе лежали, накрытые вышитым рушником, недавно испечённые ватрушки. В центре стола на мед-
ном, гравированном подносе стоял графин с вишнёвой наливкой, а рядом маринованные сливы и мочёные яблоки. Ефим окинул всё грустным взглядом, дотронулся холодной рукой до накрытых ватрушек, ощутив приятное тепло домашнего очага, налил в бокал
вина и выпил за упокой погибшей души.
Замёрзшую женщину наутро похоронили. Никто её не опознал, а про ребёночка Ефим умолчал. Ульяна будто двойню родила, чему повитуха сильно удивлялась, как это она недосмотрела, слишком рано домой поспешила.
— Прости меня, Ефим Егорыч, стара, видно, стала, недоглядела. Хорошо, что ты уже дома был, — говорила Евдоха скороговоркой. — Жаль что одни девки у тебя, небось, сына ждал?
— Малых деток Бог даёт. Дал бы Бог воспитать, вскормить да богато замуж выдать, — ответил Ефим. На том и разошлись.
Глава 7
Войну хорошо слышать, да тяжело видеть.
С Запада народ прёт. Из Питера и Москвы бегут банкиры, владельцы заводов и фабрик, расфуфыренные девицы лёгкого поведения, кокетки и кокотки, врачи, артисты, писатели и юмористы, купцы, торговцы и прочие господа. Все ринулись на запад, стараясь попасть в Германию или Францию. Ночлежки были переполнены. Прошло совсем немного времени после германской войны, так что немцы ещё нагло разгуливали по западной Украине. Грабили в деревнях мужицкие хозяйства, несговорчивых расстреливали в упор из пулемётов. Загнанные в тупик люди не знали, где искать защиту. С одной стороны, немцы, поляки, бойцы Махно и Петлюры, с другой, — большевики.
— Пусть, пусть их немец потрепит, сговорчивей будут, — рассуждали большевики.
Гражданская война! Одни за Царя и Отечество, другие шли в бой под лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Стреляли и ночью и днём. Начались обыски и аресты. Власти делали обыски днём, выискивая белых офицеров, а банды свирепство-
вали по ночам, переодетые в формы казаков и в шинели военных.
Ефим часто стал уходить из дома, чтобы разведать, больше узнать, что думают люди, какие новости идут с востока или с запада, потолковать с нужными людьми. Он с молодых лет пользовался большим уважением среди мужиков, а когда стал зятем
Наливайко, то и среди панов. Он слыл уважаемым человеком, и мужики прислушивались к его мудрым советам. Ефим Егорыч старался расположить к себе и более знатных людей в округе, чтобы хоть как-то обезопасить семью, свой дом, чтобы спастись
от разорения.
Некоторые поговаривали, что в России землю раздают крестьянам и не будет там бедных и богатых. Не ленись, работай, ешь в волю свой хлебушек, и никто у тебя его не отберёт. Это тешило души даже состоятельных мужиков. Приходил Ефим домой возбуждённый, проверял дверные запоры, хлопотал по хозяйству, а Ульяна старалась не задавать ему лишних вопросов. Девка Миланья приносила с рынка такое количество разных новостей, что этого вполне хватало, чтобы не беспокоить мужа. При каждом
стуке она вздрагивала, прижимая к себе детей, своей тени стала бояться. На этот раз собаки подняли лай, когда на дворе было ещё совсем светло. Ульяна осторожно посмотрела в окно из-за шторки. На лавочке, в тени под сиренью сидел Ефим с незнакомым бородатым мужиком, облокотившись на колени, они курили и, насупив брови, серьёзно о чём-то разговаривали. Потом мужик ткнул пальцем Ефима в грудь и вразвалочку пошёл к калитке.
Ефим ещё некоторое время сидел, взявшись за голову. Ульяна позвала мужа
в дом и стала расспрашивать, что за мужик приходил и что ему нужно.
— Не женское это дело. Собирай на стол, пора ужинать! — строго сказал Ефим, хотя раньше в это время никогда не ужинали, а Ульяну он предупредил, чтобы она больше никогда про этого мужика даже не вспоминала.
Вечером, когда стало смеркаться, Ефим надел серый старый пиджак, надвинул картуз и, выходя из дома, предупредил Ульяну, чтобы свет не гасила, пока он не вернётся. Пошёл Ефим через сад, вроде как на прогулку. Пройдя огороды, спустился к речке, где стояли никем не использованные две старые бани. Он шёл тихо, прислушиваясь к каждому шороху. За рекой сверкали сполохи ярких зарниц, где-то далеко запел соловей, изредка раздавались одиночные выстрелы, и непонятные слова зависали в воздухе, который был насыщен запахами цветущей сирени и разных луговых
цветов, на которые раньше Ефим не обращал внимания. Жизненное пространство сужалось, и потому, шагая в ночи, Ефиму казалось, что он впервые видит, слышит и чувствует дыхание своей родной земли.
Его ждали. За баней на бревне сидели три мужика и молча курили. Ефим их раньше видел на ярмарке, но не знал, как их зовут. Увидев Ефима, они подвинулись, уступая ему место. Ефим поздоровался кивком головы и сел рядом. Он хотел достать кисет, но ему протянули папиросу и дали прикурить. Не называя своих имён, они
перешли к делу.
— Ефим Егорыч, ты хорошо знаешь эти места и всех мужиков в округе, только ты можешь нам помочь. Махновцам нужна наша поддержка.
— Как? — недоумевал Ефим. Они сурово посмотрели на него и объяснили двумя словами, которые не подлежали обсуждению.
— Будешь наводчиком! — сказал рядом сидящий.
Эти слова застряли в ушах Ефима. Он не мог больше ничего слышать, что они говорили.
— А если откажешься, то тебя первого и твоих сучек за кишки перевешаем. Понял? — продолжал тот же мужик. Потом пробасил другой, видно главный:
— Встречаться с тобой будем раз в неделю. Дадим знать, когда и где. А завтра у табачной лавки, в десять ноль-ноль, к тебе подойдёт парнишка и попросит копеечку, ты бросишь ему в шапку копеечку и папироску, в которой напишешь, где и кто следующий, а сейчас назови кого-нибудь из богачей, срочно нужно для общего дела.
Ефим задумался, с этими мужиками не поспоришь, пришьют на месте, и «ох» не скажешь, и назвал первого, кто пришёл на ум, — Загорулько. Он жил может и не очень богато, но приторговывал, ездил по городам и привозил редкой красоты товары, украшения, баночки, флакончики, чем глаза сурьмить и губы красить, от которых местные модницы глаз отвести не могли, и всё быстро раскупалось.
Банда нагрянула к Загорулько не сразу, Ефим даже забыл, что он им назвал его. И тут новости приносит Миланья, что Загорулько обокрали, но никого не убили, а только сильно запугали. Баба Наталья стала сильно заикаться, её в пустой сундук посадили и закрыли, а добро из сундука всё себе в мешок сложили. А сам Загорулько трясучкой трясётся до сих пор, ему в рот кляп здоровенный засунули, связали и бросили в сенях, остальных в холодный чулан закрыли.
Такой погром устроили, что не разобраться по сей день. Хорошо ещё, что малой внучок успел спрятаться, он то их и высвободил, а то неизвестно чем могло бы всё кончиться.
Шло время. Ефим Егорыч в банде стал своим человеком. С ним считались и отдавали ему часть награбленного товара. Он много не брал, а брал только ценные вещи. Иногда он возвращался домой под утро. Дома все считали, что Ефим ходит на службу, только Ульяна знала, что это не так. Она следила за ним и добилась того, что он ей всё рассказал сам. Она надёжно прятала ценности, которые приносил муж, и уговаривала его покинуть эти места, уехать, как можно скорее, в Польшу к родителям, пока не поздно.
— Беда над головой висит, она и богатого мужика бездомит. Наяву и во сне она мне мерещится, словно кто меня шилом тычет.
— Я беде не поддамся, мы с ней ещё покалякаем, — пробубнил Ефим.
— Что же ты, милый, ропщешь? Беда по беде, как по нитке идёт. Лучше по смерти недругу добро оставить, нежели живому кого ограбить. Послушай меня, грешную, уедим отсюда. Пусть и там не мёд, но всё-таки.
— Да, Тяжёлое время наступило... Видно старики за нас пожили, погуляли, попотешились. Ладно, ты, Ульяна, права. Я подумаю, — успокоил он жену.
Среди ночи, когда все в доме мирно спали, в окно кто-то громко постучал. Такого ещё не было. Ульяна быстро встала, дрожа как осиновый лист, накинула на плечи шаль и плотно закрыла дверь в детскую комнату. Ефим, не зажигая света, посмотрел в окно. За окном никого не было. Через несколько минут стук повторился, уже
настойчиво стучали сапогом в дверь, и с улицы доносились наглые
бранные слова.
— Открывай, пан, коли жить хочешь! Батька Махно тебе привет передаёт! — голос был малость знаком, но Ефим никак не мог вспомнить, кто бы это мог быть.
Ефим в одну секунду представил, что может произойти. Держа в одной руке фонарь, он окинул взглядом сени, убедился, что всё лежит на месте, и смело открыл дверь, ловко схватив при этом стоящий за дверью топор. Никого не узнаёт Ефим, чужие мужики.
— Всех чертей знаю, а вас не знаю, — говорит он.
— А тебя все знают, как чубарого мерина в околотке, — отвечает ему рослый мужик.
— Смотри, присмирел, что волк под рогатиной! — смеясь говорит косой.
— Воры вы! Грабители проклятые! — выдавил из себя Ефим, а у самого от злобы, аж поджилки сводит.
— Не тот вор, кто ворует, а тот, кто ворам потакает, да концы хоронит...— Послышался опять знакомый голос. Ефим приподнял фонарь и видит, за порогом стоит Загорулько и продолжает говорить, как бы издеваясь, — Бог шельму метит. Что? Узнал?
Ефим промолчал. Три мужика вошли в дом, за ними вошёл Ефим, а Загорулько остался на улице, на стрёме.
— Выкладывай, что накопил в панстве! Выкладывай, что наворовал! Не хочешь отдавать, сами возьмём. Некогда нам с тобой здесь цацкаться. И начали всё вверх дном опрокидывать, сундуки, шкафы наизнанку выворачивать и в мешки складывать приглянувшиеся вещи.
— Где золото! — кричит косой и ринулся к двери, где дети спали.
Ульяна, как ястреб, распростёрла руки, прикрывая дверь.
— Не пущу! — кричала она. —Не пущу! Убейте меня, но я не пущу! Там дети!
Мужик схватил Ульну за горло:
— Не кричи, дура! Задушу!
Ефим не выдержал, со всей яростью, которая накопилась, он стал размахивать топором направо и налево. Один выхватил из-за пояса револьвер, и начал было стрелять, но поздно, топор скользнул ему по плечу, раздался выстрел в пустоту, и револьвер с грохотом упал на пол. Косому удар пришёлся по голове. Упав на Ульяну,
он тихонько сполз на пол и растянулся у её ног. Длинный очумел от неожиданного поворота и, схватив сундук, попёр на Ефима, прикрываясь им, как щитом. Но Ефиму было уже всё равно как бить.
Он подкосил длинного и придавил его этим же сундуком. Ульяна упала на пол, потеряв сознание, рядом с поверженным. В дом влетела Миланья и, как статуя, остановилась на пороге. Ужас от увиденного, сковал её. Начало тошнить от запаха тёплой крови.
— Помоги ей! — сказал Ефим, указывая на жену.
Миланья осторожно ступая вдоль стеночки, прошла к Ульяне. Ульяна очнулась.
Миланья помогла ей встать, и они вместе вошли в детскую комнату. Варя и Настя сидели на кровати, прижавшись друг к другу. Они были уже большие девочки и понимали, что происходит что-то ужасное, а маленькие Катя и Ирина спали, не реагируя на шум, в соседней комнате. Ульяна обняла Настю и Варю и горько заплакала,заплакали дети, и заплакала Миланья.
— Что же теперь будет? Куда нам ховаться, у кого защиты просить? — причитала Ульяна.
Ефим вышел на улицу поглядеть, где Загорулько, но его след в ночи давно простыл. Он был уже пуганый воробей, от шума и стрельбы его как ветром сдуло. Посидел Ефим на пороге, покурил, одумался и решил, что оставаться здесь опасно. Коль Загорулько жив остался, значит, беда рядом. Или арестуют одни, или убьют другие, а жену с детьми сгноят. Нужно срочно отсюда скрываться.
— Прости, Господи, прегрешения мои, — вслух сказал Ефим и
перекрестился.
продолжение - http://proza.ru/2018/11/04/527