Был конец ноября – мутный, слякотный, промозглый. Солнце почти не появлялось в грязно-сером небе и, казалось, все живое замирает в этот период, не желая сопротивляться и полностью подчиняясь дрянной погоде.
В жизни Антона погода тоже отметилась, остановив положительные процессы в лечении, которые уже казались необратимыми. А может, его организм просто устал бороться с болезнью… Так, или иначе, но врачам снова пришлось сражаться за его жизнь.
Во время очередного врачебного обхода доктор Седов присел около Антона и весьма виноватым голосом стал объяснять ему, что вопреки всем прогнозам, состояние Антона не улучшается и, единственное, чего удалось добиться, это стабилизировать его.
— Виктор Васильевич, какой вам смысл приходить ко мне с виноватым видом и виниться передо мной в том, в чем вы не виноваты? Послушайте, доктор, я скажу вам начистоту, потому что я всегда вел себя корректно в плане лечения, а вы были всегда безупречны в том, что касается моей болезни. Оставьте этот свой виноватый тон! Если вам приходится сообщать людям скверные вести, рассказывать про все эти болезни с латинскими названиями и про то, что это неизлечимо, то как вы можете быть в этом виноватым, скажите?! Освободитесь, Виктор Васильевич! Расслабьтесь, в конце концов. Вы ведь не Бог. Вы не можете приказывать природе. Вы всего лишь занимаетесь ремонтом наших тел и частенько преуспеваете в этом. Но только не в моем случае...
На лице доктора возникла улыбка. Настоящая улыбка и Антон, хоть и не мог увидеть, но почувствовал ее.
Седов склонился к Антону и положил свои руки на его плечи.
— Ты прав, Антон. Как же ты прав! И… Спасибо, что сказал мне все это. Ты сам не понимаешь, какой груз ответственности свалил с меня!
— Да не за что, Виктор Васильевич. Я ведь понимаю, что вы делаете все, что в ваших силах! И, иногда, даже больше… Вы просто заходите ко мне, когда есть время, и разговаривайте со мной. Главное ведь — уметь слушать человека, понимать его проблемы и разговаривать с ним. Не сказать один раз и поставить на этом точку, а каждый день говорить с ним, и просто находиться рядом. Для меня этого будет достаточно.
В своей палате горько плакала Дина, уткнувшись в плечо Марии Михайловны – она разговаривала с Седовым и все знала о состоянии здоровья Антона.
- Девочка моя, - говорила медсестра, поглаживая вздрагивающие плечи Дины, - никогда мы не оказываемся столь беззащитными перед лицом страдания, чем когда любим; никогда не бываем столь безнадежно несчастными, как при потере любимого существа или его любви… Но ведь никто еще не сказал тебе, что Антон умирает! Он ведь жив! Антон разговаривает, пишет, просто очень слаб…
- Мария, я все это понимаю разумом, но не сердцем. А сердце мое кровью обливается, когда я думаю о том, что Антон может… И очень скоро! Я ведь впервые и только с ним поняла, что есть любовь и мне не скрыться от этой любви!
- А тебе и не нужно скрываться от нее! – тихо произнесла Мария. – Знаешь, милая, большинство людей живет, не отдавая себе отчета в том, что жизнь постепенно проходит. Они просто плывут по ее течению, бездумно и благостно, как им кажется. Ты же пережила озарение! Ведь так было?! В течение нескольких секунд ты вдруг с полной ясностью осознала, что все должно произойти именно сегодня, сейчас, …или это не произойдет никогда! И ты, презрев все запреты и условности, отдалась Антону… Верно?
- Да, - всхлипывая, сказала Дина. - Изнемогая от одиночества, в которое ввергла меня болезнь, я отдалась Антону со всем пылом своей нерастраченной любви. Впервые я наконец почувствовала, что могу на кого-то опереться. Хоть на краткий миг той лунной ночи я могла почувствовать свою нужность мужчине, его нежность ко мне, и мне хотелось, чтобы эта ночь не кончилась никогда… О, я прекрасно понимала, что для меня – это был всплеск отчаянной любви, у которой возможно никогда не будет продолжения. Да! Но тем ценнее был для меня каждый миг обладания любимым человеком… Я не представляю, как я буду жить без Антона! Я прошу у Господа только одного – чтобы Антон жил! Понимаешь меня, Мария?!
Но однажды все изменилось…
Дина проснулась от того, что яркий солнечный луч, пробившись между створками задернутых штор, самым наглым образом уставился в ее веко, бесцеремонно раздражая своим беспокойным светом глаз.
Дина встала с кровати, подошла к окну и отодвинула штору.
Город за окном тонул в солнечном мареве, и казалось, что по крыше соседнего дома разлито расплавленное стекло. От слабого ветерка подрагивали редкие желтые листья, каким-то чудом удержавшиеся на ветках каштанов и орехов. Дина открыла окно, и в палату вместе с легким морозцем ворвались привычные звуки улицы. Девушка подумала, что хорошо бы и Антону увидеть это солнечное утро, но тут же вспомнила, что Антон теперь слеп, и не удержалась, и яркую картину погожего дня размыли набежавшие на глаза слезы. Она кулачком размазала скользнувшую по щеке горячую струйку и закусила губ, чтобы не завыть во весь голос…
Умывшись, Дина отправилась в палату Антона и… увидела его полусидящим на кровати с обращенным в сторону окна лицом.
- На улице солнышко… - вместо приветствия произнес Антон. – Я чувствую его. Привет, любимая!
- Привет, Антоша! – сказала Дина. – Тебе кто-то помог сесть?
- Нет, я сам… Вдруг ощутил прилив сил… Вот, решил приподняться, и у меня получилось. Ты как, Дина?
- Я? Нормально. Мне сегодня значительно лучше, чем было вчера – я увидела тебя сидящим. И ты смог это сделать без посторонней помощи. Это хороший знак!
- Знаешь, Дина, я вчера разговаривал с Богом и поделился с Ним своими мыслями. Ведь невысказанные мысли навязчивы, они тяготят, печалят, лишают подвижности, не дают прорезаться новым мыслям. Мне кажется, что если их не высказывать, то мозг превратится в вонючую свалку старых, ненужных мыслей.
- И что, именно это ты сказал Богу?
- Я сказал, что думал. Вернее, поделился своими размышлениями на тему жизни и смерти. Тебе интересно?
- Конечно!
- Я сказал, что, в сущности, жизнь — лишь забавный подарок Господа каждому из нас. Люди поначалу, ну, в молодости этот подарок переоценивают: думают, что Бог им вручил вечную жизнь, которой можно пользоваться в свое удовольствие. После, в зрелом уже возрасте — ее недооценивают, находят никудышной, слишком короткой, иногда почти готовы бросить ее – дети висят тяжким грузом, нет жилья, потом - кредиты, безденежье, судебные приставы... И наконец, в старости люди сознают, что жизнь - это ведь был совсем не подарок, жизнью просто дали какое-то время попользоваться. И тогда ее пытаются ценить. Чем ты становишься ближе к смерти, тем сильнее проявляется вкус к жизни. Да, какой-нибудь кретин в юном возрасте, лет эдак от пятнадцати до двадцати пяти может играть жизнью по собственной прихоти, совершая головокружительные прыжки по крышам высотных зданий, или делая кульбиты на мотоцикле, или… Ну, не столь важно то, как еще он рискует своей жизнью. Но вот когда ты уже не можешь больше двигаться, тут уже надо в полной мере использовать свой интеллект и обращаться к Господу… Искать душу и пути ее спасения…
- Антон, ты рассуждаешь так, как будто прожил уже сто лет! – воскликнула Дина.
- А разве нет? – удивленно приподнял брови Антон. – Да, по документам мне только шестнадцать с половиной! Но вот по жизни… Я иногда думаю, что один день нашей болезни нужно считать за десять лет. И это будет верно! Тогда будет хоть какой-то паритет между тем, что ты прожил в реале и тем сроком, который отпущен тебе болезнью.
- Ты не умрешь, Антон! Ты не можешь вот так вот – резко взять и оставить меня одну на целом свете! Это будет самым бесчестным поступком с твоей стороны!
- Я не собираюсь делать это прямо сейчас, любимая! – произнес Антон со щемящей грустью в голосе. – Впереди Новый год, а я с детства обожаю этот праздник. И мы встретим его с тобой вместе, обещаю! Так что, звони родителям, пусть привезут тебе красивое платье и туфли, а я уже позвонил своим, чтоб привезли мне костюм и рубашку. А! Еще туфли!
- И мы с тобой в таких нарядах прогуляемся по коридорам больницы…
- Вовсе нет, родная! Я приготовил тебе сюрприз…