С.В. Герасимова (Россия, Москва)
ПЧЕЛА КАК СИМВОЛ, ЛОГОС, АРХЕТИП
Памяти матушки Елисаветы Бакановой (Лимановой).
Анализ натурфилософских и мистических, или сакральных, интерпретаций пчелы приводит к утверждению: еще в античности пчела становится символом любви, соединяющим медовую сладость и смертные муки, испытанные, например, Дидоной. Христианская культура наполняет этот символ новым смыслом: рождается идеальная модель поведения, которой следуют страстотерпцы, принося себя в жертву, страдая и умирая ради сладкой любви к ближним. Статья завершается каталогом символических осмыслений пчелы в «Добротолюбии».
Ключевые слова: роевая жизнь, пчелы в пещере, пчела как Логос Любви.
Одни из древнейших упоминаний пчел принадлежат Гомеру: двукратное обращение к ним в переведенной Жуковским «Илиаде» свидетельствует об общности гомеровского понимания этого символа с Библейским, предложенным Архимандритом Павлом (Стефановым), который сообщает, что для евреев Дебора-пчела – образ вооруженного воина-врага: «В других местах Библии говорится о нападательном духе и коллективном инстинкте пчел. Моисей напоминает евреям об их врагах: “Преследовали вас так, как делают пчелы” (Втор. 1:44). Псалмопевец жалуется на то, что неприятели окружили его, как пчелы (Пс. 117:12). В книге пророка Исаии (7:8) пчелы уподобляются наказанию, которое постигнет иудеев, когда ими овладеют ассирийцы» [13]. Как в Библии, так и у Гомера пчелы символизируют воинственно настроенную массу людей, подобных племенам архивян, которые «из горных пещер вылетая роями,/Мчатся густые, всечасно за купою новая купа…» (II, 58-59), и которые, «пчелы они, иль как пестрые, верткие осы» (XII, 87), злобно сражаются, спасая свои дома и детей. В интерпретации Аристофана язвящие осы (из одноименной комедии) – это сутяги, воинственность которых лишена героизма и направлена против своих же граждан. Осы Аристофана – травестийный двойник воинственных пчел.
Позже коллективный инстинкт пчел будет опоэтизирован Л. Толстым, повествующим о роевой жизни русских в 1812, и сопряжен с идеей непротивления злу насилием, поскольку русский рой, лишенный нападательного инстинкта, оставляет и сжигает Москву, на которую наложен архетип Феникса. Роевой инстинкт в гомеровской и библейской трактовке – катафатический, являющий духовную и воинскую доблесть и славу. В трактовке же Толстого роевой инстинкт апофатический, юродствующий – с христианской точки зрения, и отчасти даже трикстерный. Юродство облагораживает и воцерковляет трикстерную составляющую национального характера. В Библии и в мире Гомера роевой инстинкт приписывается всегда антагонисту исторической драмы – племени, враждебно настроенному против греков или иудеев. Толстой меняет отрицательную коннотацию – на положительную, и наделяет роевым чувством не атакующих врагов, а протагониста исторической драмы – русских. Толстовская идея роевой жизни, переосмысляя библейских архетип, отражает идею соборности, важную также для творчества Достоевского. Однако у Толстого сделан акцент на природной естественности инстинктивного человеческой единства, полностью подчиняющего себе единичную волю, а красота личности в том и состоит, что она жертвует частными интересами во имя общих – роевых, как Наташа, решившая вывести раненых, а не родительские ковры на подводах, – в то время как у Достоевского соборность соотнесена с духовной жизнью коллектива и основана на глубинной поэзии личного самосознания, личной ответственности, выразившегося, например, в сне Дмитрия, когда он видит «дитё», понимая, что все за всех виноваты.
Как указано в «Словаре античности» (статья «пчеловодство»), разводить пчел в Древней Греции начали во времена Гесиода (VIII–VII вв.), следовательно, Гомеровский мир – это мир диких пчел, поэтому их рой пока обладает отрицательной коннотацией, а мотив роевого инстинкта превалирует над радостью, приносимой медом. С началом развития пчеловодства к образу гневного роя добавляется образ единичной пчелы. Семонид Аморгский (VII–VI вв.), развивая мотивы женоненавистничества Гесиода, создает своеобразный каталог женских характеров («О женщинах», или «Различно женщин нрав сложил вначале Зевс…»), указывая, что он сотворил иную – из обезьяны, а
Иную — из пчелы. Такая — счастья дар.
Пред ней одной уста злословия молчат;
Растет и множится достаток от нее;
В любви супружеской идет к закату дней,
Потомство славное и сильное родив.
Средь прочих жен она прекрасней, выше всех,
Пленяя прелестью божественной своей,
И не охотница сидеть в кругу подруг,
За непристойными беседами следя.
Вот лучшая из жен, которых даровал
Мужчинам Зевс-отец на благо, вот их цвет.
А прочие — увы! — по промыслу его
И были бедствием и будут для мужей.
Да, это зло из зол, что женщиной зовут… [12].
Мы видим, что женщина-пчела восхваляется за плодовитость и трудолюбие и окончательно меняет отрицательную коннотацию на положительную.
В другой важной натурфилософской трактовке символа пчелы она предстает как собирательница меда мудрости, - что отражает, например, средневековый сборник изречений «Пчела», включающий в себя примеры, как древнегреческой мудрости, так и библейской, и святоотеческой. Отметим также влияние сборника на Даниила Заточника. Подобное осмысление символа пчелы опирается на текст Библии и ее комментаторов. Интерпретируя Евангелие (Мф.;11,;17–18), св. Феофилакт Болгарский указывает: «Равным образом народ ел и мед, производимый пчелами, то есть пророками; но он оставался у него без ухода и не был умножаем углублением и правильным разумением, хотя евреи и думали, что они разумеют и постигают Писание. Они имели Писания, как бы некоторый мед, но не трудились над ними и не исследовали их» [15].
Мы видим, что натурфилософское понимание символа пчелы зависит как от того, зародилось ли пчеловодство, так и от того, частную или роевую жизнь пчел наблюдает автор. Коллективный инстинкт чаще воинственного, и всегда единодушного роя противостоит мудрости и трудолюбию избранных Пророков, а пчела роевая противопоставлена одинокой так же, как инстинкт – мудрости. Словом, роевая пчела деятельна, экстравертна, решительна и действует инстинктивно. Одинокая пчела мудра, плодовита и добродетельна.
Отметим также, что к Гомеру восходит традиция не только натурфилософских, но и мистических, или сакральных интерпретаций архетипа пчелы. Итак, в «Одиссее» пчелы упоминаются лишь однажды в связи с описанием Пещеры нимф:
Где заливу конец, длиннолистая есть там олива.
Возле оливы – пещера прелестная, полная мрака,
В ней – святилище нимф; наядами их называют.
Много находится в этой пещере амфор и кратеров
Каменных. Пчелы туда запасы свои собирают (XIII, 102-106)
В понимании философа Порфирия (232/233, Тир — 304/306, Рим), неоплатоника, ученика и комментатора Плотина, нападавшего на веру христиан, но вместе с тем и опиравшегося на библейскую традицию, пчелы – это души столь благодатные, что они не только нисходят в пещеру как в мир смерти и посмертного становления, но и готовы вознестись к новому рождению благодаря своим добродетелям. При этом мед имеет не только очистительную и охранительную силу, но и власть наслаждением связывать дух с плотью и материей, тем убивая его, поэтому мед становится архетипическим обозначением смерти и даром, который приносят в жертву богам Аида: «Мед делали иногда и символом смерти, почему возлияния медом были жертвой подземным богам, а жёлчь – символом жизни. Этим как бы намекалось на то, что наслаждение погашает жизнь души, а горечь – возрождает, ввиду чего и богам приносили в жертву желчь. Или этим намекалось на то, что смерть – разрешительница скорбей, а жизнь полна страданий и горечи» [11]. Порфирий противопоставляет Мед как архетипическое обозначение смерти – жёлчи, возрождающей горечью и приносимой в жертву богам – покровителям жизни. Здесь, видимо Порфирий имеет в виду, что Спасителю на кресте преподносят именно жёлчь.
Мы видим, что сладость, которую несет пчела, – мед – легко становится как образом-архетипом блаженной жизни, любви и мудрости – так и смерти, что дошло до нас в виде традиционного поминального блюда, которым являются блины с медом. Это подчеркивает маргинальность и дуальность пчелы: она может пребывать в царстве мертвых или в пещере, а может быть воплощением торжества жизни над смертью. То есть она способна преодолевать границу между жизнью и смертью в обе стороны. Таким образом, она может становиться архетипическим обозначением воскресения.
Порфирий переходит от натурфилософского символа пчелы, свойственной Библии, Гомеру и Л.Толстому, к трактовке мистической и далекой от натурфилософии. Пчела пребывает в пещере смерти, но содержит потенцию возрождения. Так же этот архетип трактует и Вергилий, видимо, знакомый с трактатом Порфирия и соревнующийся с самим Гомером, а также превращающий пещеру в аид, и указывающий, что в нем также вьются души, подобные пчелам («Энеида»: VI, 707).
Этот зрительный образ повторяет и Данте в «Божественной комедии», но если у Вергилия вокруг лилий и других цветов реют, подобно пчелам, племена и народы, готовые возродиться, то у Данте – ангелы над Пламенеющей Розой, символизирующей божественный центр или являющейся обозначающим его логосом. То есть античная сакральная пчела находится на грани миров: своеобразная маргинальность, или пограничность и антиномичность, будет присуща сакральным и философским трактовкам образа пчелы и в других памятниках литературы. Пчела маргинальна и потому, что стоит на пороге жизни и смерти, становится выражением дуальности мира.
Так, в «Ипполите» Еврипида пчела тоже находится на грани двух миров: сладостно-медовой любви – и жалящей смерти. Вспомним, что и ап. Павел восклицает: «Смерть! где Твое жало?» (1 Кор.15: 55; а также: 2 Кор. 12: 7 и Ос., 13:14), а древний Еврипид доверяет своему герою сказать:
Ограда священная Фивы,
Дирцеи кипящая пена,
Вы ужасы миру о силе.
Могли бы Киприды поведать.
Она, средь громов блистаний
Склонивши на брачное ложе.
Грядущую Вакхову матерь,
В объятия кинула смерти,
О, страшная сила и сладость!
Пчела с ее медом и жалом! (стихи 635-644)
Здесь Киприда сравнивается с пчелой, так как жалит и губит дочь Кадма – царя Фив, с их источником Дирцеей, - то есть губит Семелу, которой Гера мстит за связь с Зевсом. Пчела становится архетипическим образом соединения в любви блаженства и смерти. Жалящая сила любви запечатлелась не только в образе амура со стрелами (причем пчела, грозящая смертью, опаснее его), но и в комедии «Привидение» Плавта, где Филолахет сетует, что его разрушающийся дом-душу, словно дождь, промочила любовь, стрелы любви долетели и до сонетов Петрарки, но для Возрождения более характерна тема созидающей силы любви, которая, впитав идеи «Циклопа» Овидия и традицию трубадуров, выразилась, например, в «Амето» Боккаччо.
Пчела как архетипический образ любви (Венеры Пандемос, то есть вульгарной, простонародной, пробуждающей животные инстинкты) предваряет христианский логос Божественной Любви, Логос Христа, соотнесенного со пчелой. Ибо в Евангельском мире Господь – это воплощение Любви. И в Новом Завете, в послании апостола Павла. есть даже словесная икона Любви Небесной и Божественной: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор., 8: 1–8). В данной трактовке пчела – воплощение всепрощающей любви, которая, как мед, услаждает живущих. Но где же ее жало? Может ли быть полноценным логос Небесной Пчелы-Любви, если она дарит мед, но никого не жалит? Ответ на эти вопросы будет дан чуть позже, а пока вернемся к Вергилию.
Соединяя еврипидовский образ пчелы-любви с гомеровским хронотопом пещеры, Вергилий в «Энеиде» еще раз возвращается к этому мистическом хронотопу: так, именно в пещере состоялся «брак» Дидоны и Энеея, но, действуя в согласии с Венерой, внушающей героям страсть, уязвляет и губит Дидону в пещере не пчела, а Юнона.
165 В темной пещере вдвоем троянский вождь и Дидона
Скрылись. Тотчас Земля и Юнона, вершащая браки,
Подали знак: огнями эфир, соучастник союза,
Вспыхнул, и воплями нимф огласились окрестные горы.
Первой причиною бед и первым к гибели шагом
170 Был тот день. Забыв о молве, об имени добром,
Больше о тайной любви не хочет думать Дидона:
Браком зовет свой союз и словом вину прикрывает [3: с. 183].
Любовь несет блаженство и смерть, как пчела – мед и яд. Передавая муки любви, современная итальянская поэтесса Перла Каччагуэрра (1926–2012) поет:
но когда я смотрю на тебя,
у меня пчёлы гудят в венах
и соловьи
поют в моём горле,
потому что я тебя люблю [2: с. ].
Пчела как архетип телесной страсти, хотя и предваряет Логос Любви, но в отличие от Новозаветной трактовки Любовного умиротворения и всепрощения, античная страсть нарушает свободу личности. Дидона полюбила вопреки своим убеждениям, изменила памяти мужа. Любовь здесь как наваждение, как подминающий под себя личность – рок. Сверхличная воля и логика также вторгается в душу Тристана и Изольды в виде любовного зелья, выпитого ими на корабле – приворот пробуждает лишь половой инстинкт. Он не облагораживает личность: поэтому естественную и благодатную любовь Марка логично противопоставить страсти Тристана. Инородная по отношению к человеческой свободе сила может быть названа по-разному: Юнона, зелье, чары – античные небожители не только в этой сцене заменяются в аналогичных сюжетах христианского времени на злые колдовские силы (например, Аякс разит овец под влиянием Афины, а Дон Кихот приписывает аналогичное воздействие на себя злому чародею) – но действует эта сила в Новое время именно потому, что герои недостаточно чисты душой, например, уединение провоцирует их на пробуждение любовного томления и вожделения – а далее вступает в силу воля рока. Интересно этот феномен описывает Марк Подвижник (IV–Vвв.): крещение избавляет нас от первородного греха, а следовательно, и от «насильственного рабства» [10: с. 121] духам зла, но каждый человек наделен свободой и вправе выбирать: следовать заповедям или нет, а нарушающий заповеди вновь оказывается под властью греха и насильственного рабства, таким образом, человеческая свобода основана на любви к Творцу и его заповедям.
Когда пчелы становятся частью повседневного быта, то и рой пчел приобретает положительную коннотацию. Так, у Вергилия рой пчел появляется в функции вестника богов: пчелы символизируют вскоре появляющихся из-за моря троянцев и предсказывают, вместе с сиянием над головой Лавинии, что ее, избранницу небес, ждет удивительно счастливая судьба.
Дальнейшее развитие метафизического смысла архетипа пчелы происходит в христианской культуре. Показательно, что у святого Феофилакта Болгарского, комментирующего Евангелие от Луки (24:44), мед является выражением очищенной природы человека, ибо он послужил пищей воскресшему Христу – и Богу стало «снедью то, что было прежде скверно. Это означается пчелиным сотом, то есть нынешняя сладость нашего естества, прежде отверженного. Впрочем, есть мед трутневый – языческая мудрость, и есть мед пчелиный – премудрость Божественная, а пчела есть Христос. Хотя она мала величиной, ибо слово сокращенно и слабо силой, ибо Павел проповедует не в силе слова, чтобы не упразднить креста» [16].
Спаситель осмысляется как пчела не только потому, что Он и Всемилующий Господь, и Судия. Но и потому, что сакральная маргинальность пчелы, причастной и сладкой, как мед, Любви и мудрости, утешающих живущих, и язвящей сущности крестной смерти соответствует двойственная – богочеловеческая – природа Спасителя, символом которой стал Дикирий – две скрещенные свечи, часто обвитые по спирали золотистой лентой. Итак, дикирий соотнесен с важным логосом христианской культуры – с представлением о неслиянности и нераздельности во Христе двух природ. Древним аналогом и предшественником дикирия можно считать кадуцей, имеющий форму двух переплетенных змей и выражающий двойственность бытия. Языческие архетипы часто приуготовляют человечество к восприятию христианских логосов, являясь, подобно пророку от язычников Вергилию, выразителями общих для всего человечества чаяний, то есть надежд на преодоление неотвратимости смерти и роковой необходимости сошествия во ад.
По сравнению с символом кадуцея и дикирия пчела имеет явное превосходство, поскольку она указывает на личное бытие. Пчела – личность, и в сакральной и мистической трактовке обретает свое наивысшее понимание как личность Божественная. Из символа и архетипа пчела становится Логосом. Пчела как сакральный логос выражает не только дуальность бытия, но и торжество личного начала над безликой дуальностью мирозданья.
Христос как пчела – воплощение Божественной Любви, но Любовь беззащитна в этом мире и обречена на крест. Причем Любовь не только сама восходит на крест, но и всех христиан зовет к мученичеству во имя Любви, потому что в мире полноценная любовь невозможна без жертвы – это чувствовали даже в эпоху античности, это запечатлено, например, в образе Дидоны (с поправкой на разницу между роковой сущностью любви в древности – и свободным выбором любить до смерти в христианское время). Так, свободно следуя заповеди любви, гибнут первые прославленные на Руси святые – страстотерпцы Борис и Глеб, потому что они оказались в ситуации выбора: последовать заповеди любви к ближнему, например к брату Святополку, - или спасать свою жизнь (вспомним, что Борис возвращался с дружиной и распустил ее во имя исполнения заповеди любви). Смерть во имя любви сделала братьев святыми.
Итак, пчела как выражение логоса мудрости и Божественной Любви, ассоциируется с медом, всепрощением и сладостью бытия, но в контексте земного юдоли следование заповеди любви – это восхождение на крест, это постоянное жертвоприношение себя во имя любви, – такова жалящая сущность пчелы. Вспомним, что, по Феофилакту Болгарскому, божественная мудрость не выражает себя в слове со всей мощью, чтобы «не упразднить креста». Мудрость и Божественная Любовь появляются в мире в виде апофатических логосов, юродствуя, страдая, выражая смиренную милость к миру, а не всемогущество Творца, поэтому и в качестве образа, выражающего этот логос, выбрана пчела, хрупкая, уязвимая, легкая.
Логос пчелы связан и с архаическим чаянием восстания душ-пчел из ада (вспомним пещеру Порфирия и аид Вергилия), которое воплотилось в Воскресении Христа.
Обобщим сказанное с точки зрения теории литературы: в данной статье по отношению к натурфилософским образам применялось понятие символ, ибо он основан на наблюдениях над природой и является развитием метафоры как скрытого сравнения. В связи с сакральными образами использовался термин «логос», который выражает небесную сущность обозначенного явления. Логос – небесная идея, которая преломляется и в языческой мудрости, архетипы которой не определяются земным опытом, далеки от натурфилософии и ее символического языка, но они предваряют христианскую культуру Логоса и логосов, восходя к духовной культуре будущего. Наконец, в духовной литературе средневековья пчела появляется и в функции символа, и в функции Логоса. Ниже приведены примеры из 1 и 2 тома «Добротолюбия»:
«Таким образом, как замечает св. Афанасий, он, как мудрая пчела, отвсюду собирал себе духовный мед, слагая его в сердце свое, как в улей. У одного перенимал он строгость воздержания в пище, спание на голой земле, продолжительное бдение; у другого научался неутомимости в молитве, вниманию к помыслам и Богомыслию; у третьего брал пример трудолюбия, верности правилам, и терпению; и у всех заимствовал тот же дух твердой веры во Христа Господа и братской ко всем любви, в себе одном стараясь сочетать все, чем особенно отличался каждый из виденных им отцов».[14: с. 10].
В данном фрагменте получил дальнейшее развитие символ пчелы-носительницы мудрости: ученик и автор жития св. Антония Великого – Афанасий – сообщает, как по крупице перенимал его учитель духовный опыт подвижников своего времени, причем не только перенимал, но и учил собирать духовный мед: «Почему монах, желающий составлять духовные соты, должен, подобно мудрой пчеле, всякую добродетель заимствовать у того, кто наиболее освоен с нею, и слагать ее в сосуде сердца своего, не обращая внимания на то, чего нет у кого, но к той добродетели присматриваясь и ту себе усвоить ревнуя, какою кто отличается», [1: с. 65] – писал св. Антоний Великий.
Интересный вариант логоса пчелы представлен в изречении св. Макария Великого, осмыслившего пчелу как благодать, при этом сердце неявно уподоблено пещере, которую преображает благодать, ибо как Рождество Христово претворяет платоновскую пещеру в Божий мир, так благодать превращает горечь сердца – в сладость:
«188. Но как пчела тайно выделывает сот в улье: так и благодать тайно производит в сердцах любовь свою и горечь превращает в сладость, а жестокосердие – в мягкосердие. И как серебренник и резчик, производя резьбу на блюде по частям, покрывает разных животных, каких на нем вырезывает, а когда кончит работу, тогда показывает блюдо в полном блеске; так и истинный Художник (Христос) Господь украшает резьбою сердца наши и обновляет таинственно, пока не переселимся из тела; и тогда соделается видною красота души (16, 7)» [9: с. 119].
При этом интересно возвращение к символу пчелиного роя (т.е. вражеского стана) в изречении св. Исайи, цитирующего псалтирь: «Преуспевший же Святым Духом говорил: Боже, положи я яко коло, яко трость пред лицем ветра. Исполни лица их безчестия, и да познают, яко Ты един Вышний по всей земли (Пс. 82, 14, 17, 19). Так подвизающиеся верою своею укрепляют сердце свое против врагов, и прежде чем те станут бороть их, водружают себя на святом камне, который есть Христос, говоря в крепости сердца: обыдоша мя, яко пчелы сот, иразгорешася яко огнь в тернии: и именем Господним противляхся им (Пс. 117, 12).» [7: 203]
Уникально использование аввой Исаией символа пчелы для обозначения падшего духа, который жалит нас столь сладостными страстями, что мы не отбиваемся от него, как отбивались бы от обычных пчел:
«80. Горе не боящимся Господа! потому что они вплетутся в множайшие грехи и бичуемы будут и здесь, и там. 81. Горе нам, что ужаления и укушения блох, гнид, вшей, мух, комаров и пчел не терпим (защищаем себя от них); а против пасти великого дракона, жалящего нас и поглощающего как на пойле и всякими смертоносными жалами пронзающего, не устрояем себе никакой помощи или убежища! 82. Горе нам, – что диавол измождает нас и сластями, и болезнями, и нуждами, и всякими мирскими прелестями, мы же не хотим престать от зол наших! 83. Горе нам, – что, тогда как отступление держится так много лет и очень многие оставили православную веру, мы ни слезы не проливаем, ни сердцем не болезнуем, ни от страстей своих не воздерживаемся, но прилагаем грехи ко грехам, чтоб и за злые дела свои, и за неверие зараз получить горькое вечное мучение в геенне!» [8: с. 222]
Во втором же томе «Добротолюбия» все три упоминания пчелы принадлежат св. Ефрему Сирину:
«156. Дым прочь гонит пчел, а памятозлобие изгоняет из сердца ведение» [4: 203], - говорит святой, дав еще одно имя мудрости – «ведение» - и размышляя далее:
«19. Будь внимателен к себе, чтобы не вдаться тебе когда-либо в леность; потому что преобладание лености – начало погибели. Подражай пчеле и всмотрись в дивную ее тайну, как с рассеянных по земле цветов собирает она свое произведение. Проникни мыслию своею на эту ничтожную тварь. Если собрать всех мудрецов земли, всех философов во вселенной, то не в силах они будут сделать понятною мудрость ее. И всякий разумный человек, видя труды ее, прославляет Создателя Бога, изумляясь, что от такой малой твари выходит столько мудрости. Подобно сему и ты, возлюбленный мой, будь как пчела, и из Божественных Писаний собери себе богатое и некрадомое сокровище, и предпошли оное на Небо» [5: 219].
В данном отрывке пчела становится не только символом мудрости и трудолюбия, но интересно, что св. Ефрем, развивая традицию св. Василия Великого, изложенную в «Шестодневе», учит нас учиться у природы и удивляться мудрости, с которой все устроено в мире, и произносить только добрые слова: «64. Не произноси слова худого; иначе сделаешься виноградником, произращающим терния. Самые приятные слова употребляй в разговоре с ближним, подражая пчеле, которая всегда приносит мед, не имеющий горечи» [6: с. 242].
В 3–5 томах пчела упоминается еще шесть раз: в качестве символа жалящих врагов (св. Феодор Едесский, т. 3), собирательницы добродетелей, воплощения трудолюбия, причем с ссылкой на Библию (Притч. 6, 6, 8) (св. Феодор Студит, т. 4); и вновь как воплощение мудрости, трудолюбия (Феолипт, митрополит Филадельфийский, т. 5) и как собирательница добродетелей (Св. Григорий Синаит, т. 5). Мы видим, что в «Добротолюбии» пчела использована только как символ, близкий древней натурфилософии: время архетипов отмерло вместе с язычеством, а Логос пчелы в «Добротолюбии» не упоминается и потому, что эта антология ставит перед собой чисто практические, а не богословские задачи, и потому, что автор следует заповеди не упоминать имя Божье всуе. Но многие архетипические, мистические истолкования образа пчелы обрели свою полноту в таких христианских логосах, как Воскресение и Любовь.
Литература
1. Антоний Великий. Изречения св. Антония Великого и сказания о нем .\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 1. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010. - С. 65
2. Белокрылова Дарья. Закат в Камольи. Стихи и переводы. –М.: ООО «Лето-принт», 2013.
3. Вергилий. Энеида. Книга Четвертая. – Санкт-Петербург: Биографический институт «Студиа Биографика», 1994. - С. 183
4. Ефрем Сирианин. Подвижнические наставления святого Ефрема Сирианина: 5. О борьбе с восемью главными страстями, вообще. (Сл. 55-е, ч. 2, 599–600) г. О борьбе с гневом. (Чч. 1, 2 и 3)\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 2. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010.
5. Ефрем Сирианин. Подвижнические наставления святого Ефрема Сирианина: 6. Общие уроки о подвижнической жизни. (Ч. I, 28-596; Ч. II, 112–466; Ч. III, 1-664)\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 2. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010.
6. Ефрем Сирианин. Подвижнические наставления святого Ефрема Сирианина: 7. Советы подвижникам. (Сл. 50, т. 2, стр. 570–584, 600–660) \\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 2. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010.
7. Исаия, авва. Слова преподобного аввы Исаии к своим ученикам: Слово двадцать пятое к авве Петру, ученику своему.\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 1. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010.
8. Исаия, авва. Слова преподобного аввы Исаии к своим ученикам: Слово двадцать девятое. Рыдания.\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 1. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010.
9. Макарий Великий. Наставления святого Макария Великого о христианской жизни, выбранные из его бесед: 6. Состояние приявших действенность Духа.\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 1. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010. - С. 119.
10. Марк Подвижник. Слово четвертое. Того же, отсвет недоумевающим о Свято Крещении//Марк Подвижник. Советы ума своей душе. – Минск: Издательство Свято-Елисаветинского монастыря, 2005. – С. 121.
11. Порфирий. О пещере нимф. // [Электронный ресурс] URL: http://platonizm.ru/content/porfiriy-o-peshchere-nimf. Дата посещения: 18.10.2018.
12. Симонид Аморгский. Фрагменты//[Электронный ресурс] URL:http://ancientrome.ru/antlitr/semonid/semon.htm/ Дата посещения: 20.10.2018.
13. Стефанов Павел, архимандрит. “Сладкий как мед”: Библия о пчелах и пчеловодстве//[Электронный ресурс] URL: https://ru.pravoslavie.bg/пчелы-и-мед-в-библии Дата посещения: 6.10.2018.
14. Феофан Затворник, святитель. Несколько слов о жизни и писаниях святого Антония Великого .\\ Добротолюбие в 5 тт. Т. 1. Москва: Сибирская благозвонница, - 2010. - С. 10
15. Феофилакт Болгарский, блаженный. Толкование на Евангелие от Матфея. // [Электронный ресурс] URL: Дата посещения: 18.10.2018.
16. Феофилакт Болгарский, блаженный. Толкование на Евангелие от Луки // [Электронный ресурс] URL: Дата посещения: 18.10.2018.
Abstract
Analysis of natural-philosophical and mystical, or sacred, interpretations of the bee leads to the statement: in antiquity the bee becomes a symbol of love, connecting honey sweetness and death torment, experienced, for example, by Didona. Christian culture fills this symbol with a new meaning: an ideal model of behavior is born, followed by passion-bearers, sacrificing themselves, suffering and dying for the sake of sweet love for others. The article ends with a catalogue of symbolic interpretations of the bee in "Philokalia".
Key words: swarm life, bees in the cave, bee as Logos of Love.
Герасимова Светлана Валентиновна – доцент кафедры русского языка и истории литературы Московского политехнического университета, кандидат филологических наук, доцент. Область научных интересов: творчество Достоевского, духовная проблематика литературы, сравнительное литературоведение, мифопоэтика.
Gerasimova Svetlana – PhD (Philology), associate Professor of the Department of Russian language and history of literature of the Moscow Polytechnic University, candidate of philological Sciences, associate Professor. Research interests: Dostoevsky's work, spiritual problems of literature, comparative literary study, mythopoetics.