Случилось это в начале 70-х. Сентябрьское утро выдалось ясным, но, вместе с тем, на удивление холодным. Яркие солнечные лучи пытались нежно обнять природу, даруя ей последнее и столь трепетно ею любимое тепло, но странным образом эти объятия не согревали, и все живое замерло в ожидании пришествия их антипода – холода. Неуютный ветерок пробирал до костей, то ли своей нелюбовью к живому, то ли тем, что он явился нежданным гостем. Стояла тревожная тишина. Природа будто замерла перед грозными событиями. Не видно было даже птиц, разве что только периодически пролетающие вороны со своим басовитым «кар», оповещающие мир о том, что они всегда готовы к «пиру на костях».
Хорошо обозреваемые от нашего дома вершины древнего Триалетского нагорья поседели за ночь. Севернее они были окутаны мглой - свинцовые тучи утопили их в своих мрачных объятиях, черной стеной двигаясь вперед и поглощая все новые и новые пространства, словно орды повелителя тьмы.
- Не к добру это, - произнес отец, тревожно поглядывая в сторону приближающегося ненастья.
К обеду мгла настигла Ивановку. Практически черные, с темно-серым отливом тучи, окутали небо, которое оставалось ясным лишь на отдаленном юге. Но тьма продолжала наступать. Ветер усилился, подняв в воздух круговерть из пыли, опавших листьев и мелких сучьев. В течение одного-двух часов резко похолодало. Затем начался сильнейший снегопад. Большие снежные хлопья, кружась в воздушной карусели, ложились на землю, покрывая ее слоем белоснежного пушистого покрывала. Природа окончательно сдалась, замерев перед буйством несвойственной сезону стихии. Окрестности быстро побелели, укутавшись в странный, прозрачный туман.
В комнате, шумя и потрескивая дровами, вовсю горела печка. На ней стояли чайник и огромная кастрюля, в которой, клокоча, варилась фасоль. В связи с отсутствием времени, некоторые супы, которые не прокисали, мать варила в большом объеме, чтобы их можно было есть несколько дней. Таковы были реалии сельской жизни. К ним относился и фасолевый суп, который, кстати, я очень любил.
В комнате было тепло, даже жарко. Я стоял возле окна и всматривался в происходящее снаружи. Первый снег у детей всегда вызывает трепет, ассоциируясь с игрой в снежки, снеговиками и катанием на санках. Снегопад был настолько сильным, что за короткое время земля сплошь побелела.
То туда, то сюда, сновали родители и старшие братья, готовя хозяйство к непредвиденному ненастью. Вдруг прямо под окном, как вкопанный, встал отец, пристально вглядываясь в сторону Круглого Камня. В его выражении я уловил что-то напряженное и тревожное. А он все стоял и так же смотрел в ту сторону. Любопытство одолевало и, быстро одевшись, я выскочил на улицу. И сразу же понял, что так приковало к себе его взгляд. Пространство между Круглым Камнем и стоящими рядом остроконечными скалами, было сплошь заполнено баранами, поток которых спускался все ниже и ниже, расширяясь и напоминая некое подобие лавины. Стало как-то не по себе от увиденного, даже немного страшно. А овцы спускались все ниже и ниже. Их было много, очень много, тысячи, даже много тысяч и напоминали они басурманское войско, которое приближалось к нашему дому, поскольку он был первым на их пути. И уж точно это были не деревенские, и даже не колхозные, овцы. В таком количестве их в Ивановке никогда не было.
- Что это? – со страхом в голосе спросил я у отца, который мой вопрос проигнорировал, все еще продолжая зорко наблюдать за происходящим.
Отец, однако, всю жизнь проработавший пастухом, прекрасно понимал, в чем дело. Шел сезон миграции овец с альпийских лугов, расположенных в Цалкском, Богдановском и Ахалкалакском районах республики, к местам своей постоянной дислокации в центральной и восточной Грузии, Азербайджане и Армении. Предопределенная для этого миграционная трасса располагалась километрах в семи-восьми от Ивановки и проходила по равнинному плоскогорью Бедени, расположенному значительно выше нашего села. Любые погодные аномалии там проявляли себя несравнимо резче. Если у нас в деревне был ветер, то там можно было ждать настоящий ураган, поскольку никаких препятствий для продвижения атмосферного фронта не было. При той непогоде, которая разразилась в Ивановке за считанные часы, можно было представить, что творилось там, наверху. Наверняка это была сильнейшая буря с кромешной тьмой. В такое ненастье элементарно просто заблудиться и погубить скот. Поэтому пастухи приняли единственно правильное решение уйти с трассы и загнать отару в наши леса, где и ветер был слабее, да и для себя укрытие можно найти. Однако даже там непогода была на грани выживания, поэтому, ведомые природным инстинктом самосохранения, они гнали животных все ниже и ниже.
Наконец-то отец оторвал свой взгляд от созерцаемого действа и обратился к братьям:
- Сбегайте и узнайте, откуда они и не нуждаются ли в помощи.
Взяв в руки палки, братья взяли курс к отаре. Минут через двадцать они были окружены пастушьими собаками, но прекрасно зная их характер и повадки, беспрепятственно продолжили свой путь. Я видел, как они долго о чем-то разговаривали с пастухами, затем вяли обратный курс.
- Говорят, что из Кахетии. От помощи отказались, - доложили они отцу.
- Они с ума сошли! В такую непогоду погубят скот, да и себя тоже. Сбегайте обратно и скажите, пусть они загонят овец на нашу улицу и зайдут к нам домой погреться.
Братья снова взяли курс наверх. В следующие минут тридцать они вместе с пастухами и огромной отарой, спускались вниз. Вскоре они вошли в село. Впереди процессии шел пастух, ведущий за собой груженного осла, за которым гордой поступью шел огромный козел с винтообразно закрученными рогами, далее клином следовала отара. Замыкали процессию еще пять человек и предоставленные самим себе навьюченные всяким пастушьим скарбом лошади и ослы. По периметру отары, подозрительно оглядываясь по сторонам, шли шесть огромных псов с купированными ушами и хвостами. Вскоре вся отара расположилась на нашей улице, ограниченной с боков заборами и изгородями домашних хозяйств. Увидев происходящее, наши соседи стали недовольно роптать, но выхода не было и с происходящим пришлось смириться. Спереди и с конца отары расположилось одетые в бурки по одному пастуху, остальные последовали за отцом к нам домой. Они были измотаны настолько, что еле передвигали ноги.
Дома всех ждала мать с накрытым столом. Выложили все, чем были богаты – фасолевый суп, сыр, квашенную капусту, масло, чай с вареньем. Отец попросил меня принести тазик и воду, чтобы гости помылись. И тут бросились в глаза их лица. Измученный взгляд, растрескавшаяся, местами до крови, кожа на щеках и губах, будто измазанные в саже лица. Руки у них были бурого цвета, с въевшейся маслянистой грязью, которая смывалась с трудом, даже с мылом.
После того, как они умылись, отец пригласил их за стол. Один из них, самый молодой, лет семнадцати, отказался от еды и лег спать тут же, на раскрытой раскладушке, рядом с которой было еще три импровизированных места для сна с матрацами, подушками и одеялами. Заснул сразу же, не укрывшись. Заметив это, мать с болью в глазах подошла и, боясь разбудить, осторожно укрыла его одеялом.
Оказалось, что они не спали более двух суток, и все это время их преследовала непогода, от которой на плоскогорье и спрятаться-то было негде. Двумя днями раньше ночью на отару напали волки, но собаки и выстрелы из ружья отпугнули их. Отделались одной потерянной овцой. Видимо следуя за отарой по пятам, волки совершили атаку и на следующий день, но на этот раз обошлось без потерь. Ближе к нашему селу пастухи, увидев леса, решили загнать скот туда, дабы укрыться от бури, да и сил уже не оставалось, как у людей, так и у животных. За два последних дня от ненастья у них погибло тридцать овец.
Каждые два-три часа дежурные возле отары менялись. Наравне с ними вахту несли и мои братья. Помимо этого, отцом им было поручено кормить ослов, лошадей и собак. Отдежурившие приходили к нам домой и, покушав, ложились спать. За время их пребывания у нас в гостях сами мы спали в неотапливаемых комнатах, где было очень холодно. Спасали толстые шерстяные одеяла, под которыми было тепло и уютно.
К обеду следующего дня снегопад полностью прекратился, ветер стих. Но все еще было холодно и хмуро. Пастухи захотели тронуться в путь, но отец был категорически против, аргументируя это тем, что на Бедени они могут столкнуться с сильным ветром и снежными заносами.
На второй день появилось солнце, ощутимо потеплело и снег стал быстро таять. Рано утром отара продолжила путь. Чтобы они не заблудились, отец провел их по наиболее легкому пути, доведя до миграционной трассы. Вернулся только к вечеру.
После схода отары и таяния снега вся наша улица была покрыта толстым слоем ужасно пахнущей жижи, смешанной с пометом и мочой овец, в связи с чем наши соседи опять заворчали. Затем вооружившись метлами и лопатами, взялись чистить территорию.
Конечно же, тот случай не мог забыться, но с годами мы о нем вспоминали все реже и реже. Причиной тому был характер отца, к которому такие происшествия клеились с удивительным постоянством и свежие события пытались стереть из памяти старые.
Прошло несколько лет. Была осень. Председатель ивановского колхоза выделил сельчанам грузовик для поездки в Кахетию, куда мы традиционно ездили каждый год для обмена картошки на кукурузу. Так завелось и повторялось из года в год. Мешки с картошкой загружали в машину, между ними там же располагались жители и отправлялись в дорогу длиной около трехсот километров. Возвращались через пару дней, привозя с собой не только кукурузу, но также вино, виноград, гранаты, хурму, которые в нашем регионе не произрастали из-за холодного климата. Послал картошку и мой отец. Сам он не смог поехать и попросил ее обменять водителя.
Через два дня в нашем дворе остановился наш колхозный ГАЗ-53. Мы хором вывалили на улицу. Шофер, поздоровавшись с отцом, с какой-то лукавой улыбкой произнес:
- Привез вам кукурузу, разгружайте.
Он открыл задний борт, и средний брат полез наверх.
- Какие мешки наши, - спросил отец.
- Все ваши, - опять с той же улыбкой ответил шофер.
Брат стал подтаскивать мешки к краю, а снизу мы их брали на спину и уносили в сарай. После 6-го мешка отец с удивлением спросил:
- Ты ничего не путаешь? Я отправил с тобой 4 мешка картошки, неужели они равноценны стольким мешкам кукурузы?
- Значит равноценны. А может и дороже, - с той же загадочной улыбкой произнес шофер.
В кузове было 12 мешков. Разгрузив все, брат собрался спрыгнуть, но водитель жестом показал:
- Ящики и бочка тоже ваши, выгружай.
Отец стоял как вкопанный, не понимая что происходит:
- Что-то ты недоговариваешь, - обратился он к шоферу.
Тот рассмеялся. В кузове находилось несколько ящиков с яблоками, виноградом, хурмой и гранатами, а также небольшая бочка, порядка шестидесяти литров, вина. Разгрузив все, брат спрыгнул с грузовика и шофер закрыл борт.
- Так ты что-нибудь объяснишь? – решительно обратился к нему отец.
Тот вновь заулыбался и после некоторой паузы произнес:
- Имя Амиран Чхеидзе тебе ни о чем не говорит?
Задумавшись, отец молчаливо покачал головой.
- Ладно, не буду тебя мучать, - сказал шофер и рассказал следующую историю.
О нашей картошке он вспомнил на второй день поездки. Быстро нашел клиента и предложил обмен. Это был коренастый усатый мужчина среднего роста лет шестидесяти. После того, как договорились, и обмен был совершен, он спрашивает у водителя:
- Ви аткуда?
- Из Тетрицкаройского района.
- Какой село?
- Ивановка.
- Вах! Ивановка?! Ти Мацкатова Алексия не знаишь?
- Знаю. Это как раз была его картошка.
- Что ти говоришь, кацо, эта мой брат. Поехали в мой дом!
Они поехали к мужчине домой, где он накрыл гостю шикарный стол. От вина и чачи по понятным причинам водитель отказался. Во время трапезы мужчина и рассказал ту злосчастную историю с сентябрьской бурей, о том, как мой отец принял их как родных и помогал от всей души. Пока они сидели за столом, он подозвал своего сына и что-то шепотом сказал ему на ухо. Через считанные минуты в грузовике оказались еще несколько мешков, ящики и бочка вина. А, провожая водителя, сказал:
- Перетай Алексию балшой привет и скажи, чито он мой брат, чито Амиран Чхеидзе жидет ево в гости. Перетай превет доброму и гостеприимному ивановскому народу! Все ани мой братья!
Отца не стало в 2005 году. Признаюсь, я горжусь тем, что любому заблудшему путнику, ищущему кров, всегда указывали на наш дом. И до сегодняшнего дня пытаюсь осмыслить суть многих его поступков, найти ту логику, по которой он принимал решения. Естественно, при этом задаюсь вопросом: «А ты бы смог поступить вот так, чтобы ради помощи другому, совершенно чужому человеку, отказаться от личного комфорта, а иногда и поступиться благополучием своей семьи?». Хоть в моей крови и есть гены отца, но чаще всего прихожу к выводу, что так, как он, выворачивая душу наизнанку, не смог бы. Во мне нет того альтруизма, который всецело управлял поступками отца и который точь-в-точь унаследовал от него старший брат Авраам. Наверно потому, что отец, да и брат тоже, являлись продуктом другой эпохи, где главным принципом сосуществования был «человек человеку — друг, товарищ и брат». То была эпоха романтиков и идеалистов, цинично высмеянная новоявленными либералами, которые главным принципом отношений между людьми провозгласили так называемую неприкосновенность личного пространства. Что-ж, мир развивается…