Черновик главы 3Б из готовящегося романа "Орфей неприкаянный"
Моя любовь, тебя мне не увидеть, нет,
С тобой мне не расстаться, нет.
Тебя увидел я, как белую звезду,
Что светит нам в вечерней синей мгле.
В. Кузьмин.
Да, Лина. Я ничего не забыл. Важно ли это теперь? Безусловно. Но важнее другое. Научился ли я чему–нибудь… Хм, в данном случае, отвечу так: кое–чему я точно научился.
Выводы…Выводы… Их приходилось делать в жуткой спешке, ошибаясь, повторяя одни и те же промахи снова и снова. Вечно я торопился. Всегда бежал. Хотя, если рассудить, веской причины для того не существовала. Вру, она, несомненно, была. Была внутри меня, не вне. Хотелось узнать больше, нырнуть в омут фактов, впитать океан впечатлений, каждой клеточкой мозга ощутить новизну открытий, их освежающий прохладный ветерок… Отсюда поспешность. Оттого все делалось на «и так сойдёт». Вперёд, вперёд, быстрее, ещё быстрее, невероятно быстро. Без оглядки. Без компромиссов. Напролом. Я должен успеть.
Лина, Лина, разве получится вычеркнуть из памяти переливы твоего смеха? А взгляд серых глаз, иногда недоумённый, пристальный? Небольшое зёрнышко родинки возле правой груди? То, как ты нежно касалась мягкими подушечками пальцев моих губ, в минуты, когда требовалось не говорить, а шептать, а затем и не шептать уже, а действовать. Я до сих чувствую порой во сне вкус твоей шоколадной помады, ощущаю теплоту дыхания любимой.
Хватит! Достаточно! Я отчётливо представляю, что ты презрительно кривишься, прячешь взор и, отвернувшись, произносишь со вздохом коронную фразочку: «К чему ворошить прошлое, Сергей?»
А и вправду, следует ли ворошить поросшее быльём? Копаться в нём, выуживая алмазный блеск утраченных мгновений? Для чего?
Чтобы и впредь быть собой?
Не поверишь, Лин, сейчас встреча того года, года Металлической Змеи, видится мне едва ли не пасторальной. Помнишь, избавившись от Пустышкина, отправив его домой, мы проводили до квартиры Свистюшкину, сдав её, квохтавшей от беспокойства за единственную дочу, маме, с рук на руки, и с Туровым, с Идрисовой около половины четвёртого утра вернулись обратно? Но сразу спать не завалились. Я включил чайник, и мы, прикрывая зевки ладошками, уселись на кухоньке распивать чаи и болтать. Клянусь, ты позабыла, что Туров тогда, запинаясь от смущения и теребя жалкое подобие усиков, читал Идрисовой поздравительные стихи собственного сочинения. Разрази меня Зевс у подножья Олимпа, вирши оказались довольно милы! Ах, как Инга смотрела на него! С нескрываемым обожанием. Он, подставил ей пухлую детскую щёку, а она не смущаясь хозяев, жмурясь от счастья, поцеловала зардевшегося Пашку взасос. Нецелованный! Мальчик! Эх! Пропал Туров, сгинул, утоп в её хитрющих лисьих очах. А ты и я, глядя на них, тоже принялись целоваться. Чай остывал… По–моему, он остался нетронутым…
Да, верно, очень тянуло плюхнуться в кровать, но легли мы в районе пяти часов, провалявшись до обеда. И кто нас разбудил бешеными звонками в дверь? Естественно, Наталья Васильевна. Кто ж ещё способен с криками негодования врываться в дом и базлать, будто они из-за нас всю ночь не спали? Никто за исключением…. Моя тёща - неподражаема. Неповторима!
Орала она, если я не ошибаюсь по причине нашего позднего визита за ключами к Колчиным. Виновным Н. В. назначила меня. Ведь я выволок молоденькую жену в потёмках на улицу и потащил пешкодралом в отдалённую часть города. Но мы–то с тобой в курсе, всё происходило абсолютно иначе. Но разве её интересовала действительность? В конце концов, я почти привык к её выходкам. Хуже иное, столь безобразная сцена случилась при Паше и Инге. Наличие посторонних её не останавливало.
Слёзы украдкой… Тебе стало стыдно перед гостями? Обидно? Ты заплакала и закрылась в спальне. А я… Я сидел на диване, хрустел суставами пальцев и с трудом сдерживался… Вероятно, напрасно… Иногда своевременный окрик значит гораздо больше, нежели конформистское всепрощение и смирение… Нет?
Сессия… До неё оставались считанные дни, поэтому ты, стеная и проклиная консерваторию, каждый день повторяла музыку. Что это было? Соната Моцарта или партия фортепиано из концерта Бетховена?
Каюсь, мне подчас казалось, что ты выскочила замуж именно из-за учёбы. Настолько она тебе обрыдла. Муж, ребёнок… Муж-ребёнок… Ха-ха!
Ныне я не удивляюсь твоим стремлениям больше развлекаться. Тебе не хватало радости. Унылова отчего–то не пригласила тебя на день рождения. Я бы сказал, ты сама, в некотором смысле, напросилась. А меня тащиться к ним вовсе не прельщало. Я писал к приближающейся сдаче реферат, а продвигался он еле-еле. Суета, праздники. Отвлекает. То–то я вечно ходил с недовольной кислой рожей. Чем-то отзеркаливая Магнолию Унылову.
Сколько ей исполнилось в январе? Двадцать три? Поздравить Магнолию пришли друзья детства. Её самой и Тоцкого. Однако казуса избежать не удалось. Желание пообщаться с именинницей выразил её бывший парень. Данный факт не мог не привести Тоцкого в сильное волнение. Унылова с Тоцким поругались не на шутку.
Среди прочих присутствовавших тускло мерцала потёртая в отдельных местах звезда полусвета – Маргарита. Фотомодель. Профи! Царица подиума и королева шеста! Дежурная рабочая улыбка, никогда не покидающая смазливое личико с ровным рядом ослепительных зубов. Припудренные смуглые щёчки. Яркая помада. Чуть различимые тени под холодными глазами. Мне её улыбка напоминала оскал. Хотя, в целом, внешне Марго – милашка. Манеры – изысканы, голосок – вкрадчив. Пантера. Сигаретка в пальчиках на отлёте. Медленно, грациозно подносит её к губкам, жадно затягивается, щурится, выпускает тонкую струйку дыма в потолок, снова затягивается, моргает, разглядывает пепельницу.
Лин, наверное, не стоило пытать её вопросами о том, успешно ли она съездила в Турцию. Тебе же Унылова насплетничала, что побывала её приятельница не в Турции, и не по своей воле. Жажда по–лёгкому срубить бабла за счёт ладненькой фигурки и симпатичненькой мордашки, сыграла с Маргаритой презлую каверзу. Откликнувшись на объявление о наборе девушек для работы в Европе, она очутилась в далёкой жаркой восточной стране. Без документов, без знания местного наречия, без элементарного представления, где находится, и без денег. Лин, я вот грубость скажу, да, но её там примитивно «шпили–вили», и вынудили работать эскортницей. Чёрт ведает, как она соскочила. Разжалобила богатенького заезжего французика. Чудом выбралась, короче. М-да, урок на всю жизнь. Нет? У Марго физиономия перекашивалась на один бок, когда ты выпытывала подробности её путешествия за принцем. Забавно, одна половина лица лыбилась по инерции, а второй она тебя ненавидела. Господи! При всех!
Но не спорю, стол оказался роскошен. Я люблю богато уставленные столы. Есть подобная слабость. Чтоб со смаком дерябнуть и закусить. К сожалению, разминаться во время попоек не приучен. Скачки под «бум-бум», игры, кажущиеся мне детскими и глупыми. «А теперь мы берём яблоко, подвешиваем его на ниточку, справа кусает Даша, а слева Лёша! Разом! По команде. И-и-и-и! Начали!» Не моё. Интеллектуальные беседы об истории Древнего Рима, Третьего Рейха, швейковской Австро-Венгрии и прочая скукота, навевающая на хозяев непреодолимую зевоту, были тем, чего мне так отчаянно не доставало. Чем можно заниматься среди людей, всерьёз рассуждающих о видах и подвидах шмотья, рюшечках, отворотах, халатиках с перламутровыми пуговичками, поясочках, шапочках с блёстками, двигателях унутреннего сгорания, лошадиных силах, последних сплетнях из жизни баского Николая Баскова, и их секретарши Валюши. «Девки говорят, шеф к ней подкатывает, мурлычет, как мартовский кот. А вчера у неё серёжки новые появились. С камушком! Ну, откуда?!» Правильно, единственно, наклюкаться. Чем скорее, тем лучше для мыслящего существа. Посему и налегал на пивко, да рассматривал разгорячённую раскрасневшуюся веселящуюся молодёжь. Подливал и выпивал. Выпивал и подливал. В чём там истина? Есть она в пиве-то?