Би-жутерия свободы 274

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 274
 
Лотташа Добже, в свободное от красильной мастерской слова для художников и от основного занятия время, подрабатывавшая на порноканале хохотуньей за кадром, разливисто рассмеялась, подкатилась к Лёлику и, впервые за долгие годы их мимолётного знакомства, высвеченного юпитерами, поцеловала в лоб пунцовыми губами (случайность всегда нелепа) и незначительно сплюнув, спросила, – а ты представляешь себе, что такое ПМС?
– А как же, – сообразил он, ахиллово сухожилие не та слабая струна, на которой меня можно разыгрывать  – МПС – Министерство Путей Сообщения. И, как мне известно, ПМС несёт в себе скрытый смысл предтечи семидневного запрета на полноценное пользование женщиной как агрегата, приспособленного для наслаждения жизнью, претерпевавшей изменения и тому подобными плотскими развлечениями (он знал, чтов своих эротических выдумках Лотта была поразительно неистощима, и с удовольствием проверяла хлыстом Лёликины привязанности к стойкам оловянной кровати с приклёпанными к ней набалдашниками).
С 35-го этажа парочка спускалась пешком на налитых, накачанных кровью, трясущихся от напряжения ногах. В небоскрёбе, где проживала Лотташа, один из четырёх лифтов раз в неделю отказывался работать из солидарности с бастующими транспортными работниками, а три других советовали пользоваться приставными и пожарными лестницами успеха. Конфеттэн гудел под ногами. Лёлик поднял руку, чтобы поймать такси, но подкатил лимузин.
– Нам вас не надоть, – отпустил его Пересох.
Вдали замаячило жёлтое пятно такси и, подъехав, остановилось. Парочка поспешно заполнила машину телами. В салоне их приветствовала широченная золотая улыбка водителя Примулы.
– Куда путь держим, земляки?
      – На попоечную спевку в отель «Плаза». Там задарма плазменные телевизоры напротив установлены, – скомандовала Лотташа.
– Лотточка, цветочек, ты меня не узнаёшь?!
– Обозналась я, Витёк, как ты на лицо-то изменился! Надеюсь,  перестал пить из лимфатических сосудов?
– Ты хочешь сказать, с того времени, когда твой предприимчивый папаня спустил меня с лестницы? Достигнуть притворства выходных дверей мне помогла прусская шагистика, которую вдалбливали на плацу в армии.
– А что произошло с тех пор? – захныкала Лотта.
– Первым делом я представил свои безразвратные долги друзьям, к оплате, чтобы не выглядеть надутым Чебурашкой.
– Умница, а потом? – просияла Лотта.
– Избавьте меня от ваших экстремистских сантиментов, –  засвиристел возмущённый Лёлик, – предстоит важная встреча. Я и так ругаю себя последними словами, которые оказались первыми. Мне необходимо сосредоточиться, а тут вы делаете из меня заложника пронафталиненных воспоминаний, пронизанных крайней деперсонализацией, попрошу не путать  с Дерсу Узализацией.
– Нечего дискутировать с грязным «мениском», мы не в дискотеке. Эта капающая на мозги пипетка несносная напрашивается на чистку рыла. Рождённый для копания в корзине с грязным бельём, он лез на рожон, когда был не нужон. И этот порционный ублюдок прётся в бой, не представляя себе насколько ты виртуозен в сжатой форме всесокрушающего кулака, –  поделилась своим мнением со старым дружком Лотташа. На неё нахлынули воспоминания, требующие отсчёта того времени, когда она была готова для Витька на всё, даже на отстёжку накладных ягодиц в пользу братков. – Представляешь себе, Витюня, это чудовище едет на свидание к поношенной любовнице при живой мне! Можно подумать, там большие деньги замешаны.
– Уроду по жизни в пятак, завсегда, пожалуйста, – согласился Витёк, – да руки рулём заняты. Кажется я сейчас остановлюсь, выйду из машины и расшвыряю этого ублюдка в разные стороны.
– Не волнуйся, Витя, он и так слиняет. В транспорте его укачивает. Две, три минуты, и ты услышишь с заднего сидения храп, достойный младенца. Если бы этот недееспособный тип знал, что ты, Витёк, 3 года бился в заблуждениях над рефератом «Была ли Красная Шапочка вязанной, а Серый Волк всамделишным?» то...
– Плевал я на это. А вы, извините, кто? Шофёр или волонтёр в области закордонной ностальгии? – захлёбываясь, поинтересовался не засыпающий на ходу развившейся полемики, Лёлик. Защищая свой приоритет, он внутренним зрением с неувядающим интересом разглядывал тянущиеся к его грудастому сокровищу натруженные руки Витька. Потом Лёлик допустил незначительную паузу и добавил, – я думаю, товарищу шофёру ещё предстоит повышать уровень культурного тонуса бицепсов в его бесцельной жизни.
Как между небом и землёй, между крышей и полом  салона такси в воздухе повисло ощущение предстоящего боя горлопанящих петухов готовых с удовольствием отвалтузить друг друга.
– Я Витёк, родом, из Носорожья, а за волонтёра ты ещё ответишь, – поводя фитнесовскими мышцами пообещал Примула. – В каких передрягах ты откопала этого ископаемого гаучо – бестактного погонщика скота? – завершил неунывающий «шеф» с трудом давшуюся тираду и повернулся лучшим профилем к Лотте.
Лёлик лихорадочно записывал в оранжевый блокнот тезис для бомжей «И какой язвенник не боится вытравливания изжоги, отмарафонив 2 часа 30 минут за бутыльбродкой».
– Вот так рождается отвратительный плагиат, – желая благодушного дня заметил оттаявший Виктор Примула-Мышца, – слова нельзя вымолвить, как уже записывают плагиаторы. Помню, был у меня непредсказуемый контакт с одной положительной на спину дамой. Общался я с ней умными словами, затем фразами, а потом и до глумящихся дымом восклицаний взахлёб с её стороны дошло. По настоянию дамы (для её ублажения) я книжку ёйного мужа на дешёвой раскладке купил. Раскрываю, а в ней всё от А до Я, слово в слово, ложащееся на бумагу и повенчанное с ней, моё. Оказалось, он полгода меня на портативный магнитофон записывал. Премию года гад за языковую колоритность получил. С той поры связей с жёнами пейсателей не поддерживаю. Так что понимаешь, Лотташа, учудил я эдакое – женился не по карману.
– Мы подъезжаем, – прервала псевдоинформацию Лотта. Богатый жизненный опыт нищего духом дальше потрясений за плечо не шёл, а на выпады Лёлика Пересох – тычки в бедро, она внимания не обращала. – Ты, Витя, мне о подружке своей расскажи, ведь твоей законной, если бы не мои родители, могла стать я.
– Удовлетворяю всеобщее законное любопытство, – разоткровенничался Витя. – Женат я на Губнушке давно, и напоминаю себе старого осла, впряжённого в разваливающуюся повозку. Лицемерный роман с ней начался с момента, когда она предложила рассматривать её грудь как оружие массового поражения, при  этом, помню, птицы в саду надсадно галдели. Так что живём мы с ней неоспоримо дружно, наплевательски заронив недоверие в душу друг другу. Она моя самая прожорливая ржавчина, не идущая в сравнение с пираньей. Раз пятнадцать разводились, а разбежаться не можем по непостижимой причине. Думаю, новый адвокат нужон, ведь нонешние врачи только и делают, что руками разводят. Возьмём нашу адвокатессу Геню Наколенник – и та от ведения дела отказалась. А между прочим она настаивает, что любой еврей может считать себя обрусевшим, если глубоко страдает воспалением суставов – б...руситом (артриты не в счёт). Я так понимаю, что свобода просит пощады, пока идёт бракоразводный процесс, – и Витёк Примула горестно вполсилы запел песню на слова безработного бардопоэта Л.T.M. «И на что теперь жизнь похожа, Пресли снаружи посмотреть». От таких откровенных слов даже прыщевидная ткань на Лёликином лице могла потрескаться от удивления.
Осознав это, Витя прекратил сердечные излияния за рулём. У него появилось ощущение, что он отнимает Лотту у нежеланного ею Вертера. Жаль, подумал Витёк, что мне никогда не удастся поговорить по душам с Гёте, а также с Фердинандом и Изабеллой о причинах инквизиции в Испании времён Христофора Колумба.
– Не расстраивайся, Витюньчик, врачами установлено, что с возрастом обменный процесс супругами идёт быстрее. Лучше расскажи незамысловатыми словами, каким образом у тебя такой выдающийся баритон прорезался? Хочешь, я тебя на подпевку по ночам к пародирующей шансонетке в казино устрою на бескорыстных началах? – предложила Лотта. – Будешь к ней наведываться.
– Это я у любителя по логопедной части и всамделишного писателя Садюги курсы пения две недели проходил. Он в кратчайшее время многих этому трюку обучал. И в Метрополитен Опера добрая душа Амброзий протащить пытался, но, увы и ах, у меня окончательно сломался карданный вал баритональной окраски голоса. До меня Амброзий Фруминого Мошку туда же устроить пытался, да я  бедняжку йоркшира успел в дом к мисс Вандербильд вовремя пристроить. Собачка до сей поры там без толку ошивается. А вот шансонеток, признаюсь тебе, не то что не люблю, а на дух не перевариваю. У меня у самого такая тараторка и бижутерийная погремушка, Диззи Губнушка, дома на кухне рулады на балкон выводит в унисон с жёлтым попугайчиком. От этого, я заметил, моя  скорость метаболизма и усвояемости пищи резко понизилась с учётом первоначального (до встречи с ней) потребления, если опять же за единицу веса принять сто пятьдесят с прицепом.
– Надо же! Я Диззи знаю. Она меня с художниками в кафе «Кошерная Мурлыка» знакомила, когда рабочие случайно разбили парк, – опрометчиво вставила ничего не подозревавшая Лотташа.
– Спасибо за тощие сведения, Лотточка, теперь в шестнадцатый раз без толку разводиться будем. Осознаю, это звучит двулико, аналогично попытке пытаться постирать грани у герани.
– Кажется, я способен на умерщвление кого-то! – воскликнул Лёлик и хлопнул себя по сужающемуся лбу. – У вас есть двойник?   
– Скажу, не тая, дома тройник есть. Если кого к кому подключить надоть, я незаменимого переходника порекомендовать могу. Вот такой мужик! – счёл нужным удружить Витёк.
– Да я не про это. Кто там, в «Майбахе» у входа в Центральный Парк за рулём сидел? Не терзайте, говорите складную правду. Только соизмеряйте её. Ведь с появлением звукозаписывающих устройств пословица «Слово не воробей – вылетит не поймаешь» утратило свё первоначальное значение.
– Справеливо сказано. Это я за баранкой был. Дружка, вернувшегося из заключения... контракта, подменял. А братьёв у меня и в помине не водилось. Выражать свою мысль правильно надоть, тогда и словесных недоразумений не произойдёт. Этому меня один кинорежиссёр научил, он, между прочим, икранизацией осетровых прославился. Ему за это  всего лишь три года дали, хотя по ходу дела делу хода не давали, не вдаваясь особо в подробности. Ну наконец-то мы приехали. Вылазь, дедушка Мавзолей, Мазолей или Мазай, не знаю как тебя там...   
Лёлик Пересох не обиделся на длинную серию хамских кличек, данных ему ни с того, ни с сего её дружком, памятуя о наглядном примере выдержанного поведения на ринге и вне его братьев Кличко – выходцев из страны, откуда приехал задиристый таксист, но про себя решил в ближайшем будущем рассчитаться с шоферюгой жесточайшим образом, тем более что из кабриолета справа доносилась жирная песня, разносившаяся в ширину.
Соглашатель Лёлик удовлетворился тем, что наперекор запорожскому снобизму Витька снял объявление дурного, на его взгляд, содержания. Оно было пришпилено к зеркальцу в салоне «Врач-диетолог – приём пищи с 9 до 5 с пон. по пятн., перерыв на больных с 1 до 2-х». Лёлик выгреб из кармана горсть потускневших монет мелкой деноминации и пренебрежительно протянул их водителю, заранее зная на ощупь, что каждый из вынутых кругляшей не превышает его Высочества достоинства в один таллер. Таксист презрительно отпихнул Лёликин кулачок с зажатым в нём металлом и рявкнул, – со своей не возьму ни под каким соусом!
– Какая она тебе своя! –  заорал распсиховавшийся Лёлик, –  моя она, моя, и, рассмеявшись, он вышвырнул содержимое потного кулака в открытое окно (в это мгновение его смех напоминал шрапнель аккомпанементов в собственный адрес, хохот гиены в ночи или детей на выгуле).
– Лотточка, где ты, заговорщица мостов и пластмассовых протезов, этого идьёта выкопала? Я не спрашиваю на основании какого непрочного материала он строит пошлые догадки. Только дураки принимают всё за чистую монету, в то время как у слесаря зоотехника ценятся ржавые коллекционные, – не сдержался Витёк Примула-Мышца, чтобы не броситься на земляной «пол» и начать собирать их в её присутствии как всякий шофёр считающий, что если он не туда заехал, значит, не в морду.
– Прости, что-то не припомню, – потупила  взор Лотта, – казалось, она не решалась, чью сторону принять за аксиому, но предпочтение было на стороне Вити, который об аксиомах в помине не слышал. Ведь чего там скрывать, в отсутствие таксиста она любила его ещё больше. Лотта нашла в себе силы промолчать, зная, что Витюня был склонен к моментальному проявлению привычек, приобретённых на улицах родного Носорожья, порой заменявших ему женщин и не начатое среднее образование. Но и в сложившейся ситуации она мысленно осыпала его мягкое демократическое лицо, обдуваемое республиканским ветром, алыми лепестками поцелуев, хотя и понимала, что внешность – это всего лишь обложка, по которой не узнаешь, хочется тебе прочесть эту книгу или нет.
– Главное, что ты меня помнишь. Остаётся только украсить лавровым венком, обвитым ацетатной шёлковой лентой. А сваму смутьяну передай – его счастье по Конфеттэну едем, не то бы рыло начистил. Существуют же сроки платежей за соц. услуги, так почему не убыстрить попадание в каталажку за проступки? – сплюнул вдогонку Лёлику Витёк. – А деньги я подберу, небось не гордый, дай только на обочину съеду. При тебе, моя кралечка, не могу мелочовкой заниматься. Мне не важно, что видят в тебе посторонние, ценно то, что вижу в тебе я. Женщина вроде Аладдина – стоит ей потереться о нечто, напоминающее у него Волшебную Лампу, как любые её желания немедленно исполняются. Конечно, баб умом не понять, но слава Богу активному мужику природой выданы иные средства общения с ними. А твоему дружку ещё повезло, что я выступаю против ношения личного оружия – не хочу вводить себя в расход и других туда же.  Выслушивая всю эту Витькину херню, Лёлик Пересох чувствовал, что сдаёт завоёванные сизифовым трудом сопредельные позиции одну за другой, как бутылки на приёмном пункте. Он осознавал, что до Лотты демократично делил ложе с женщинами на равные части, соблюдая социальную справедливость – в нём говорил завоеватель, которому не терпелось аннексировать их запретные территории.
С гортанным рёвом: «Бог – архитектор, а я его неповторимое произведение!» Витёк Примула-Мышца резко сорвал машину с насиженного места, как банк в казино, как пробку с пивной бутылки. Высунув голову в приоткрытое окно вслед за вытянутым средним пальцем левой руки, он крикнул извозчику, восседавшему на бричке с туристами и пытавшемуся подрезать его: «Посторонись, падло!» Но тот на него не прореагировал, потому что мысленно отправился во временной отдел за приводом к Колесу Смеха и подтяжками а-ля Ларри Кинг из CNN. Эту мезансценку, сопровождаемую столь распространённым жестом, Витёк Примула провёл как заправский водитель, выезжающий на эстакаду. Наш дорогой Мышца вдоволь наелся за свою мытарную жизнь за рулём приторного штруделя из представителей разных сословий водителей, зачастую ведущих себя откровенно по-хамски без отдохновения.
Для успокоения нервишек Витёк решил написать Губнушке откровенное письмо, начинающееся со слов: «Я себя под Лениным зубочищу, поэтому согласен приобрести фонарик, чтобы посветить себе в искусстве». Используя оставшееся в его распоряжении остроумие, Виктор Примула-Мышца раскурил третью по счёту сигаретку и врубил на полную катушку шлягер, изобилующий кондовым языком, определяемым одним труднопроизносимым словом – шансон.

                На солнце тучки набегают.
В эфире песня не урод.
Я пассажира подбираю.
Последний рейс – в аэропорт.

Кручу баранку ровно сутки
И клонит в сон.
А он гнусавит по-французски,
Найди шансон.

Со смены в Брюквин возвращаюсь
К себе усталый и больной,
Профилактично напиваюсь
Под Далиду и Адамо.

И меж Дассеном с Азнавуром,
Приняв рассол,
Секу французскую культуру
Через шансон.

Но одиночество – не тётка,
И я звоню
Двум лесбияночкам-лебёдкам,
Сорвав струну.

Им удалось с балетом русским
В Париж сбежать,
Там научились по-французски...
Не обижать.

Здесь коротаем вместе ночи –
Аж дым столбом стоит.
Я сексуально озабочен
На East 14-й стрит.

Соседи требуют к ответу
За то, что нарушаю сон,
А мне плевать на всё на это,
Люблю шансон.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #275)