Вдалеке заухала сова. В темной речке что-то бултыхнулось, и Митька невольно пододвинулся поближе к костру. Они с дедом поставили раколовки и теперь пили душистый чай из старого термоса. Трещали сверчки, в большом ведре скребли клешнями уже пойманные раки.
Сова снова заухала, и дед вдруг широко улыбнулся:
– А знаешь, как мы с Веркой моей познакомились?
– Как?
Митька до этого и не задумывался о том, что дед был когда-то молодым и уж тем более, что однажды познакомился с бабушкой.
– Она у нас самая красивая была. Коса до пояса, глазищами синими как сверкнет... А батька у нее был… Это она в него такая, кремень. Мы раньше на Ивана Купалу бывало шкодили: раз решили с ребятами их дверь поленом подпереть, а тут вдруг окошко настежь и Верка выглянула, да как засмеется. Ребята тикать, а я засмотрелся, дурак. Батя ее выбежал с вожжами. Как сейчас помню: дядька Матвей меня вожжами охаживает, сова где-то, проклятая, ухает, а я через забор. Хорошо, он тогда моему бате не рассказал, тот бы еще добавил. Верка через неделю ко мне у школы подошла, а я-то парням не сказал, что батя ее мне влепил. Думаю, сейчас как опозорит при всех. А она улыбнулась и шепотом мне: «Ну ты и мастер через заборы скакать!» И так засмеялась, что я за ней следом. Теперь, как сову слышу, так ту ночь вспоминаю.
– До сих пор стыдно? – улыбнулся Митька.
– Стыдно? – удивился дед. – Эх ты. Я ж себя молодым вспоминаю: Верка смеялась, войны еще не было, братья были живы. А сейчас сов почти и не слышно.