Часть 4
Андрей Петрович Наливайко был человек солидный, уважаемый, В молодые годы получил хорошее образование за границей, знал историю, разбирался в политике. Раз в неделю ему доставляли из центра газеты, журналы и разную корреспонденцию. Длинными зимними вечерами, в кругу своей семьи, под аккомпанемент жены любил петь старинные романсы и временами сам сочинял трогательную музыку на стихи Тараса Шевченко, поэзию которого он знал наизусть. К женщинам он относился лояльно и считал, что их прекрасную головку не к чему засорять науками, достаточно уметь
читать французские романы и считать, при необходимости, доходы и расходы, немного разбираться в музыке и живописи. Жена была из семьи польских панов, имение которых находилось в живописном местечке Сталева — Воля, и они частенько, по большим праздникам, уезжали туда погостить. Так что доверенный и надёжный человек Андрею Петровичу был очень кстати.
Ефима он встретил добродушной улыбкой и сразу предложил ему осмотреть всё поместье. Первым делом они поехали верхом на лошадях осматривать земли. Барин рассказывал, сколько у него земли под пахоту, сколько отведено под сенокос, какой урожай зерна он хотел бы получать, ещё побывали в вишнёвом саду и на пасеке.
И уже к вечеру зашли на конюшню и на хозяйственный двор. По ходу барин делал замечания дворовым людям, и порицал за нерадивость.
— Теперь, Ефим, ты понял какую ношу я на тебя взвалить хочу, и за всё ответ держать будешь.
— Нового тут ничего нет, всё то же самое, только в большем объёме... Больше счёту будет...
— Ну, смотри, Ефим, я на тебя надеюсь. А завтра изучишь все конторские книги, сделаешь сверку, что на бумаге и что в наличии. Всё запишешь и недостачу, и излишки и мне доложишь.
— Хорошо, барин, сделаю, но мне нужен человек, который знает, где что хранится.
— И то верно! Ключница Настасья тебе поможет, она всё знает.
Эта женщина у нас давно живёт, как член семьи стала. Только не робей, спрашивай всё, что считаешь нужно.
Ефим со всей своей природной хваткой принялся за работу. В начале Андрей Петрович сверял его решения со своими, интересовался его задумками, но, видя, что всё не так уж плохо, может даже и хорошо, постепенно отошёл от дел и уехал по служебным делам в Киев, а потом с семьёй и в Польшу.
Ефим работал честно, чтобы не огорчить хозяина присматривал за порядком, вёл деловые бумаги, совершал выгодные сделки, требовал, чтобы выполнялись все сроки полевых работ. В хозяйство стало поступать больше прибыли. Казалось Ефиму, что жизнь стала налаживаться, достаток появился, но нужда и горе ходят рядом, заболела бабушка, слегла совсем, глаз не открывает. Вернулся отец, чтобы помочь Ефиму присмотреть за хозяйством и за больной старушкой, хотя сам был чуть получше её.
Загоревал Ефим, с лица спал, кто подскажет, кто поможет, кто за него теперь душой поболеет. Присядет он возле бабушки, слеза сама катится, сдержать её мочи нет.
— Открой глазки, бабушка. Скажи словечко доброе, успокой моё сердце неутешное. — скажет он, но молчит бабушка, только вздыхает изредка. Похоронили бабушку под Рождество. Теперь хоть в пору и Ефиму бежать из дома. Пустота и мрак поселились в нём.
Отец большую часть времени проводит на печи. Ефим предложил среднему брату, самому бедному, остаться жить в доме.
— Что тебе, братка, по чужим углам мотаться, живи лучше дома. Пусть малое, но хозяйство есть, земли немножко, глядишь, ещё прирастишь. Мне сейчас ничего не нужно, я больше для бабушки старался, намаялась она на своём веку, сердешная.
— Спасибо, Ефимка, в вечном долгу я перед тобой буду.
— Зачем ты так говоришь? Это же отцов дом, а не мой. А без коровы и лошади жить нельзя, детей голодом заморишь. Заживёшь по-человечески, может, и мне когда поможешь. Жизнь она такая, живёшь хорошо, ожидай плохо.
— Ты, Ефимка, уже как взрослый мужик рассуждаешь.
— Рано горю и нужде в глаза заглянул, вот и научился. После матушки жили то как? В одном кармане — вошь на аркане, в другом блоха на цепи. Бабушка, бывало, скажет, живём на горке, а хлеба ни корки.
Ефим с головой ушёл в работу, до позднего вечера хлопочет на хозяйском дворе, никому покоя не даёт. Лошадей холят, чистоту в амбарах наводят, в поле навоз везут, а с поля солому, и так до темна, пока тётка Настасья ужинать не позовёт, а потом умильно скажет:
— Иди, голубчик, спать вон в ту комнату, смотри их сколько, и все пустые. На улице пурга разыгралась, чего тебе домой плестись, тебя всё равно там никто не ждёт.
В хозяйском доме стоит тишина, только слуги снуют, кто печи топит, кто скот убирает, кто бельё стирает, кто дом прибирает, ёлку наряжают, к Рождеству готовятся. На днях должны хозяева приехать.
Когда они приехали, никто не мог понять, почему барин такой хмурый? Молча обошёл всё хозяйство и пригласил к себе в кабинет Ефима.
— Пропал я, — думает Ефим, — наверное что-нибудь плохо сделал или вообще не сделал...— Только Ульяна, в это неподходящее время, носилась по дому, как малое дитя, и старалась своим шуршащим платьем задеть, как бы невзначай, Ефима. Её нельзя было назвать страшной, но и красавицей тоже. Зато она всегда была весела,
и нарядна, и это нравилось Ефиму.
Зайдя в кабинет, Ефим робко остановился у двери, не зная как себя нужно вести в этом весьма щекотливом положении.
— Что стал, как столб? Проходи, садись. Порадовал ты меня, везде порядок. Не ожидал, по правде сказать. Но вот в чём дело, Ефим, тебе говорю первому, как
толковому мужику в этом доме. Вести привёз я неважные. Идут слухи о революции, и назревает война с Польшей. Худшего и придумать невозможно. Польша с ног на
голову встала, всё перевернулось вверх дном в “их королевстве”, только война у всех на уме, земля нашей Украины им нужна. — Ефим слушал молча, а Андрей Петрович продолжал. — Мы сейчас находимся в весьма затруднительном положении, между двух огней живём. Жена вступила в наследство в Сталева-Воля, и в это смутное время мы должны там находиться. Здесь тоже нужен хозяин, иначе всё улетит по ветру, растащат, сожгут злодеи — или русские, или поляки. Я тебя не пригласил бы на разговор, если был бы не доволен твоей работой. Ты мне по нраву пришёлся, надёжный ты человек. Скажу прямо, что кругами ходить, я хочу, чтобы ты, Ефим,
стал моим зятем, женившись на Ульяне. В приданое получишь это имение в Бродах.
Наступила тишина. Андрей Петрович, опустив голову, молчал.
Ефим не всё даже сразу понял.
— Ну что? Будишь моим зятем? Сколько тебе годков то? — спросил Наливайко.
— Девятнадцатый пошёл, — ответил Ефим.
— А Ульяне только шестнадцать... Молоды ещё, но что делать. Дети пойдут и минуешь солдатскую долю, а она несладкая, браток, доля то эта. Ты глубоко не задумывайся, предложение стоящее, в накладе не будешь. Хозяйствуй, приумножай, торгуй — сам себе голова. Пережить бы нам это смутное время, но как? Слухами земля полнится, да всё плохими. Посиди тут, а я пойду, позову Ульяну. — Хозяин вышел.
Ульяна не вошла в кабинет, а впорхнула, за ней степенно вошёл отец. Увидев Ефима, она смутилась, но отец подтолкнул её и кивком головы показал на стул. Она села, поправив подол атласной юбки.
— Ульяна,— начал внушительно говорить отец, — ты стала уже взрослой барышней, и то, что я сейчас скажу, неожиданностью для тебя не будет. Наш юный друг Ефим Егорыч просит твоей руки. Я вправе распорядиться твоей судьбой и дал на то согласие.
Лицо Ульяны вспыхнуло, она встрепенулась, как подранок, затем опустила голову и тихо сказала:
— Воля Ваша, батюшка. Не могу перечить.
По её тону Ефим понял, что она согласна быть его женой.
— Вот и хорошо! Посоветуемся с матушкой, назначим помолвку и день свадьбы. А теперь идите, вам есть о чём поговорить, — сказал отец, проводив их до двери.
— Пойдём, погуляем, а то в жар бросает, — сказал Ефим, другого он ничего не мог придумать, да и от людских глаз ему хотелось подальше уйти.
Стоял тихий, морозный вечер. От лунного света снег серебрился, деревья, окутанные инеем, тоже переливались. Звёзды на небе казались крупнее обычного. В их душах теснились чувства, и они тоже были новые и толком ещё не понятные молодым людям. Шагая по пышному снегу рядом с Ульяной, Ефим осмелился спросить:
— Уля, значит, ты согласна выйти за меня замуж, а будешь ли ты мне доброй женой?
— Буду, Ефим Егорыч, слово даю. — Так звали Ефима все дворовые люди. Мать Ульяны мужа тоже звала по имени и отчеству.
Ефим не стал перечить, после её слов он почувствовал себя даже взрослее и солидней.
Часть 5
Через полгода красавчик Ефим и богатая наследница были повенчаны. Ни радости, ни печали не было на душе у Ефима. Судьба, — думал он, — видно так господь распорядился. Ульяна старалась во всём угодить мужу, была ласкова и с большой нежностью называла его по имени и отчеству. А Ефим Егорыч был строг и почтителен, особой нежности не проявлял, но и обижать не обижал свою супругу.
Живёт Ефим в роскоши, тщательно следит за порядком, чтобы в хозяйстве убытков не было. Скупо платит работникам, по-купечески чай пьёт, да не по-купечески расплачивается. Свою казну никому не доверяет, сам себе хозяин, сам себе управляющий.
Революция уже перешагнула границы Украины и приближалась к её западным рубежам, лютуют поляки. Стали часто гореть дома зажиточных хозяев, на улицах и во дворах постоянно возникают драки среди мужиков из-за политического разногласия. Вот-вот
вспыхнет гражданская война.
У Ефима уже двое детей. Весело бегают по дому две очаровательные девочки Варенька и Настенька. Радость переполняет сердце Ефима, глядя на малых деток, а сердце вещает недоброе. В голове одно и то же, кому перейдут его земли, кому достанется дом, что будет с его семьёй. Нет у него ответа на эти вопросы. Революция и война пришли одновременно. Как избежать этого кошмара? Кто-то поджёг амбар с хлебом. С большим трудом удалось частично спасти зерно. Дом стал как проходной двор, то врываются поляки, угрожая оружием, кричат:
— Пан! Давай золото, давай деньги! — Тащат всё, что попадается на глаза, потом врываются советские солдаты и тоже всё рвут из рук. Под солдатскими сапогами и колёсами машин гибнет урожай в полях и огородах, от частых пожаров и палящего солнца сохнут сады и виноградники.
Чтобы хоть как-то спасти свой дом от разорения, Ефим приобрёл оружие.
— Война так война, — говорит он жене — а с оружием всё-таки спокойнее. — Ульяна с ужасом наблюдала за происходящим, ей страшно было видеть помрачневшего мужа. В последнее время он стал суров, на лбу пролегли преждевременные морщинки, а в его
чёрных кудрях появились серебристые пряди. В доме поселилась тревога. Разговаривать стали шёпотом. Примолкли дети, видя отчаяние в глазах родителей. Папенька вообще перестал с ними играть и стал редко заходить в детскую комнату. Он всё больше находился во дворе, что-нибудь мастерил или беседовал с мужиками. Ульяна ждала уже третьего ребёнка и плакала, оставшись одна, в предчувствии приближающейся беды. Слухи ходили разные, кому перейдёт Украина, к кому они попадут в полон.
— Не поддамся я польским панам и не собираюсь на кого-либо батрачить. Хватит! Мы своё отбатрачили. — говорил он жене.
— Что же будет, что же будет, Ефим Егорыч? Неужели мы по миру пойдём?
— Один Бог ведает, что творится на грешной земле, — грустно отвечал Ефим.
Зайдя однажды на Яру в кабак, Ефим услышал от казаков, что в России земля принадлежит крестьянам, а заводы рабочим. Люди живут вольно и весело. Нет господ и нет рабов. И так задумался Ефим, что жизнь в России представилась ему сказкой, но только дно непонятно, земли то на Украине богаче и плодороднее чем в России, и жить должны лучше, а получается всё наоборот, то барщина, то война, то голод.
Не спится Ефиму ночами, кажется ему, что кто-то бродитпод окнами, калитка в саду поскрипывает, хотя он на ночь все двери и калитки сам надёжно закрывает. Ветка сирени от порыва ветра в окно стукнет, а ему кажется, что его кто-то зовёт.
Ульяна уговаривает мужа, что всё образуется, что никому они не нужны, да и не настолько они богаты, чтобы зариться на их добро, есть хозяева и побогаче и позажиточней.
Убрав урожай, Ефим работников распустил, и часть земли продал. Большую часть урожая отвёз на ярмарку, оставив для семьи самую малость зерна.
— Не ровен час, отнимут и то, что осталось, — думал Ефим. Вырученные деньги он аккуратно складывал в тайничок, а сам напряжённо думал, куда бы его закопать, поглубже, в землю до лучших времён, когда мир вернётся в наши родные края,
когда не страшно будет жить и родить детей.
— Богачи едят калачи, да не спят ни в день, ни в ночи, как я, грешный, сейчас, — вслух рассуждал Ефим, глядя на жену, — а когда был бедным, чего ни хлебнёшь, да и заснёшь.
— Нет такого человека, чтобы без греха прожил, Ефим Егорыч... Один Бог безгрешен, — успокаивала его Ульяна.
— Но грешному путь вначале широк, да после крут...
Тёмной ночью сложил Ефим все ценности в кованый сундук, шкатулку с деньгами в один уголочек, золото и серебро в другой, промежутки между шкатулками переложил парчовыми отрезами и шёлковыми платками. Обливаясь слезами, Ульяна помогала ему, с трудом перебирая добро нажитое ещё родителями. Болело всё тело, ныла поясница, в пору полежать, да муж сердит.
А за окном позёмка метёт, следочки заметает. Ефим надел старый рваный полушубок, подпоясался кушаком (ямщицкий матерчатый пояс), надвинул на глаза шапку лисью, примерил высокие, толстым войлоком подшитые валенки... Они пришлись впору. Вынес на улицу сундук с помощью Ульяны. Взгромоздив его на санки, вдоль и поперёк привязал сундук к саням и накрыл попоной (накидка на спину для лошадей и собак), засунул за пояс топор — этот предмет в хозяйстве он особо уважал, даже питал к
нему некую любовь, махнул Ульяне, чтобы она шла в дом, и тронулся в путь.
Редко шагает, да твёрдо ступает Ефим. За Яром, в лесу у него приготовлено местечко, где он спрячет свой клад. Место безлюдное, тёмное, поговаривают, что там нечистая сила водится. Да только Ефима просто так не испугаешь, не из робких он мужиков. Шагает Ефим в ночи, поднял воротник, согнулся, да если кто и встретится, никогда не признает в нём бравого Ефимку. Мысли так и роятся в
голове: «Много нового, да мало хорошего, — думает он, — завтрашнему дню верить нельзя, были одни цветки, да теперь пойдут и ягодки. Мир погряз в суете, а человек во грехе, а душа не сучка, её не выкинешь... Ах! Как болит она, как вещает... А может всё обомнётся да по-старому пойдёт? Вот закавыка! Деды жили просто, а мы всё норовим на собачью стать».
Ефим уже миновал Яр, как санки за что-то зацепились. Он остановился посмотреть. В снегу что-то чернело. Нагнулся, откинул снег и не верит своим глазам. В снегу лежала замёрзшая женщина с котомкой, видно побирушка, скорчилась и как вроде что обнимает.
— Вот напасть — крестится Ефим — что делать? Присыпать что ли её снегом в сторонке? — Хотел её сдвинуть с дороги, вдруг, слышит, что-то пискнуло.
— Свят, свят, свят! — Перекрестившись, Ефим осторожно отвёл её руку в сторону и ... — О Боже Святый! — под поддёвкой у груди
ребёночек, чуть живой. Схватил он ребёночка, сунул его себе под полушубок, покойницу присыпал снегом и быстро, почти бегом направился к заветному месту.
Поднатужившись, Ефим стащил с санок сундук, мешало дитя за пазухой, кое-как спустил его в заранее приготовленную яму, прикрыл металлической плитой, аккуратно, тщательно притаптывая, засыпал землёй и водрузив на это место рядом лежащий огромный валун, тяжело вздохнул, дитя легонько шевельнулось за пазухой.
Горячая волна прокатилась по телу Ефима, он попытался ещё набросать камней на место клада, выбивая их топором из земли, а непогода так разыгралась, что уже глаз нельзя было открыть. Отошёл Ефим в сторону и смотрит, как добро его позёмка укрывает. Засунул опять топор за пояс, закинул в овраг санки подальше и поспешил
домой, чтобы сохранить то ценное, что лежало у него за пазухой.
«Мать сам Бог взял, а меня к дитяти послал», — шепчет себе под нос Ефим.
продолжение - http://proza.ru/2018/11/03/814